Гром и Весна

Фил Зингер

Гром и Весна

Глава 1: Цена тишины

Солончак лежал под небом цвета грязной оцинковки, бескрайний, плоский и мёртвый. Белая корка соли трескалась под гусеницами «Ползуна», издавая сухой, дробный хруст, похожий на перемалывание костей. Ветер – не стихия здесь, а постоянное состояние – гудел в щелях брони, завывал в рёбрах радиатора, просачивался сквозь уплотнители и нёс с собой мелкую, едкую пыль. Она въедалась во всё: в кожу, в одежду, в резьбу болтов, в пазы приборной панели.

Запах в кабине был сложный, многослойный, как и сам мир за бронестёклами. Горячее масло и металл – от перегревшегося двигателя. Затхлая сырость – от тряпки, которой Серж вытирал конденсат. Горьковатый дымок – от самокрутки, тлевшей в пепельнице, сделанной из гильзы крупного калибра. И под всем этим – вездесущий, неперебиваемый запах солярки. Он был в крови у «Ползуна», а значит, и в его.

Серж сидел за штурвалом, его руки в потёртых кожаных перчатках лежали на рукоятках расслабленно, но не выпуская их. Лицо, обветренное и покрытое сетью мелких морщин от постоянного прищура, было неподвижно. Глаза цвета мокрого асфальта бегали по приборам. Не электронным табло – их век здесь не наступил. Перед ним была панель, уставленная стрелочными манометрами, термометрами, тахометрами. Их стёкла были мутными, стрелки подрагивали, некоторые бились о предельные отметки. Это был язык, на котором машина разговаривала с ним.

Ритуал начался сам собой, без мысли. Правой рукой он похлопал ладонью по центральному щитку, чуть ниже спидометра. Раз, другой. Стрелка давления масла, залипшая на нуле, дёрнулась, поползла вверх и замерла на отметке «3.5». Достаточно. Потом он приоткрыл боковой иллюминатор, поймал поток воздуха и втянул его носом, потом приоткрыл рот, пробуя на вкус.

«Кислоты нет, – констатировал он про себя. – Зато есть пыльца ржавчины. Где-то рядом стальные руины».

Взгляд упал на груз, закреплённый в заднем отсеке и отделённый от кабины стальной решёткой. Ящик, обитый листовым свинцом и дюралем, размером с небольшой сундук. «Тихие лампы». Штука редкая, рождённая в аномалии «Беззвучного оврага». Гасят звук в радиусе десяти метров, превращая любой шум в подобие далёкого шороха. Лаборатории «Дедал» щедро платят за такие диковины. А ему нужны были картриджи для паяльной лампы и новые фильтры для системы забора воздуха. Без них в глубь Пустошей не сунешься.

«Ползун» двигался со скоростью идущего человека, экономя драгоценное топливо. Машина была продолжением его воли – тяжёлым, неповоротливым, но неуклонным. Броня, снятая со старого речного земснаряда, была покрыта слоем шпаклёвки, сварных заплат и ржавых подтёков. На башне, где раньше была лебёдка, теперь красовался самодельный кран-манипулятор, похожий на скорченную металлическую руку. Из выхлопной трубы, выведенной высоко над кабиной, вился сизый, почти невидимый на фоне неба дымок.

Внезапно стрелка тахометра дёрнулась и пошла вниз. Одновременно с этим «Ползун» клюнул носом, как корабль, наткнувшийся на мель. Левый борт начал медленно, неумолимо проседать.

Серж не дёрнулся. Его пальцы лишь сильнее сжали штурвал. Он выжал сцепление, перевёл рычаг коробки передач в нейтраль. Дизель затарахтел на холостых, протестуя.

«Не яма. Не твёрдое», – мозг, отточенный годами, анализировал ощущения. Он взглянул в боковое зеркало. Там, где только что был ровный солончак, теперь зияла полоса рыхлого, тёмного грунта, похожего на влажный песок. Но песка здесь не было сотни километров.

«Зыбучая трясина». Аномалия-ловушка. Пыль, ведущая себя как жидкость. Редкая, но смертельная.

«Ползун» погружался. Уже на двадцать сантиметров. Левая гусеница почти полностью ушла в тёмную массу.

Адреналин ударил в виски, но Серж лишь глубже вжался в сиденье. Паника пожирает топливо и время. А у него был дефицит и того, и другого. Он перевёл взгляд на приборы. Температура двигателя – в норме. Давление в гидросистеме – падает. Гусеница буксовала, закапываясь всё глубже.

Он заглушил двигатель. Внезапно наступившая тишина оглушила. Теперь было слышно, как скрипит корпус, как с ленивым чавканьем трясина засасывает многотонную массу.

План. Нужен план.

Он отстегнул ремни, с силой откинул люк над головой. Сухой, едкий воздух хлынул внутрь. Серж вылез на крышу, цепляясь за поручни. Ветер тут бил по лицу с новой силой. Вид был безрадостный: «Ползун» стоял, накренившись, посреди белой равнины. Тёмное пятно трясины расползалось вокруг него, как чернильная клякса.

Сначала – разведка. Он спрыгнул на ещё твёрдый грунт, в пяти метрах от машины. Взял со стойки на корме лом и начал прощупывать землю перед «Ползуном». Лом легко входил в тёмный грунт, уходя на полтора метра без сопротивления. Жидкая пыль. Значит, вперёд – смерть. Справа и слева – то же самое. Трясина была похожа на реку, и они сели на её мель.

Оставался путь назад. По собственному следу.

Серж вернулся к машине, открыл кормовые отсеки. Лебедка. Трос. Якоря-кошки. Домкраты – не гидравлические, а старые, механические, реечные. Надёжнее.

Работа закипела молча, с мрачной сосредоточенностью. Он вбил кошки в твёрдый грунт позади машины, под углом, с расчётом на выдергивание. Прицепил трос. Потом взял два мощных домкрата и начал подкладывать их под левый борт, в то место, где гусеница ещё держалась на тверди. Металл скрипел, домкраты взвизгивали, принимая на себя вес. «Ползун» с стоном приподнялся на несколько сантиметров, грязь с чавканьем отступила от брони.

Серж вылез из-под днища, весь в липкой, тёмной пыли. Теперь нужно было дать твёрдую опору гусенице. Он снял со стенки отсека два листа броневой стали – запасные, для ремонта. Каждый весил килограммов семьдесят. Таща их по одному, он уложил перед погружённой гусеницей, образуя платформу.

Дыхание стало тяжёлым, во рту стоял вкус железа и соли. Он залез обратно в кабину, завёл двигатель. Рычаг коробки – задний ход. Медленно, на самых малых оборотах, он начал выбирать сцепление. Дизель заревел, трос натянулся, зазвенел. «Ползун» дёрнулся, но не сдвинулся. Гусеница прокрутилась на бронелистах, не зацепившись.

Серж выключил передачу. Вылез. Осмотрел. Нужен грунтозацеп. Он взял зубило и молоток, и прямо на месте стал вырубать на бронелистах глубокие насечки. Удары звонко разносились по пустыне, но ему было не до осторожности. Каждая минута – сантиметр погружения.

Через полчаса работа была закончена. Он снова за рулём. Снова попытка. На этот раз, когда гусеница зацепилась за насечки, «Ползун» содрогнулся всем корпусом и… пополз назад. Медленно, со скрежетом, вылезая из чёрной пасти трясины. Трос визжал, кошки вонзались в грунт всё глубже.

Когда последний сегмент гусеницы с громким чмоком вырвался на твердь, Серж не испытал облегчения. Он просто заглушил двигатель и сидел, глядя перед собой, слушая, как остывает металл и тикают часы на панели.

Он проиграл. Не жизнь, нет. Он проиграл четыре часа светового времени и около двадцати литров топлива, которые ушли на работу лебёдки и прогрев после простоя. В Пустошах это было равносильно потере крови.

Он вылез наружу, собрал кошки, трос, стёр с бронелистов липкую грязь. Севера на плечо – каждый лист обратно в отсек. Потом сел на корму, достал канистру с водой, отпил два глотка, экономно, прополоскал рот, выплюнул чёрную жижу. До «Дедала» ещё минимум день пути. Теперь придётся экономить на всём.

Он взглянул на солнце, клонящееся к горизонту. Небо из грязно-серого стало багрово-ржавым, цвета старой крови. Ветер не стихал.

Серж потянулся, хрустнул позвонками, спрыгнул на землю и подошёл к радиаторной решётке. Положил на тёплый металл ладонь.

«Ну что, старик, – сказал он хрипло, в первый и единственный раз за этот день. – Жив ещё? Держись. До «Дедала» доползём».

В ответ лишь ветер гудел в рёбрах радиатора, словно соглашаясь. Или насмехаясь.

Серж закурил оставшийся окурок, сделал последнюю затяжку, раздавил гильзу о броню. Потом забрался в кабину, захлопнул люк. Рычаг – на первую передачу. Дизель кашлянул чёрным дымом и с привычным тарахтением тронул многотонную массу с места. «Ползун» пополз дальше, оставляя за собой на солончаке грязный, извилистый след, обходящий тёмное пятно трясины.

Впереди были Пустоши. И тишина, которую не могли нарушить даже рёв мотора.