Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о подлинной сущности новейшей философии. Попытка принудить читателей к пониманию

скачать книгу бесплатно

Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о подлинной сущности новейшей философии. Попытка принудить читателей к пониманию
Иоганн Готлиб Фихте

Librarium
Трактат «Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о подлинной сущности новейшей философии» (1801) ориентирован на самых разных читателей. Популярный стиль сочинения, в котором Фихте использует приемы, не характерные для философских работ того времени, вроде диалога с воображаемым читателем, ничуть не умаляет его ценности как философского произведения. Желая быть предельно ясным, Фихте нисколько не снижает градус философской мысли, не столько подлаживаясь под широкую аудиторию, сколько воспитывая в своих читателях вкус к внимательному чтению.

Издание дополнено вступительной статьей ведущего редактора ИНИОН РАН Андрея Гасилина.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Иоганн Готлиб Фихте

Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о подлинной сущности новейшей философии

Попытка принудить читателей к пониманию

© Гасилин А.В., вступительная статья, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2018

«Наукоучение» Фихте как апофеоз самости

Трактат «Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о подлинной сущности новейшей философии» был опубликован Фихте в 1801 г., спустя два года после его вынужденной отставки с поста профессора Йенского университета, вызванной обвинениями в атеизме. Скандал принял такой масштаб, что Фихте, получив строгий выговор от властей и не увидев значимой поддержки со стороны коллег, вынужден был перебраться в Берлин – оплот немецкого романтизма. К моменту выхода «Ясного, как солнце…» у Фихте уже сложилось целостное представление о собственной философской системе, которое он последовательно изложил в серии трактатов: «О понятии наукоучения, или так называемой философии» (1794), «Основа общего наукоучения» (1795), «Очерк особенностей наукоучения по отношению к теоретической способности» (1795), «Первое введение в наукоучение» (1797) и «Второе введение в наукоучение, для читателей, уже имеющих философскую систему» (1797).

Трактат «Ясное, как солнце…» разительно отличается от предыдущих сочинений Фихте как по форме, так и по содержанию, представляя собой популярное изложение основ его философской системы. Данное сочинение ориентировано на широкую публику и имеет целью разъяснить основы фихтеанского проекта наукоучения в простой и понятной неподготовленному читателю форме. Популярный стиль трактата, в котором автор использует ряд приемов, не характерных для философских работ того времени, вроде диалога с воображаемым читателем, ничуть не умаляет его ценности как философского произведения: желая быть предельно ясным, Фихте нисколько не снижает градус философской мысли, не столько подлаживаясь под широкую аудиторию, сколько воспитывая в своих читателях вкус к внимательному чтению.

Помимо непосредственного рассмотрения основ философской системы, немало внимания в «Ясном, как солнце…» уделяется обсуждению сути и причин разногласий Фихте с многочисленными оппонентами. Стоит учесть, что данное произведение было написано в непростой для Фихте период, отягощенный многочисленными разногласиями с бывшими коллегами и последователями. Этим объясняется наличие в трактате множества провокационных высказываний в адрес бывших коллег, а также несколько заносчивая позиция автора, утверждающего свой интеллектуальный проект в качестве своего рода «могильщика» предыдущих философских систем. В результате, реакция на «Ясное, как солнце…» среди бывших коллег и учеников Фихте была скорее негативной. Так в «Энциклопедии философских наук» Гегель сетует, что в своем трактате Фихте, надевший маску проницательного читателя, «…высказывает то безотрадное настроение, которое внушает ему мысль, что окружающие его вещи представляют собой не действительные вещи, а только явления. Мы, несомненно, не можем ставить в вину читателю эту скорбь, поскольку от него требуют, чтобы он считал себя заключенным в безысходном кругу одних лишь субъективных представлений»[1 - Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 1. Наука логики. М., 1974. С. 297.]. Даже в переписке с Шеллингом, с которым у Фихте еще в бытность его профессором Йенского университета сложились приятельские отношения, виден нарастающий антагонизм по ряду существенных вопросов, среди которых центральным выступает вопрос о статусе субъекта в фихтеанской философии. Бурные обсуждения, развернувшиеся вокруг данного сочинения, во многом способствовали изменению философских взглядов Фихте с последующим отказом от крайнего субъективизма, присущего ему в йенский период.

* * *

Прежде чем обратиться к содержанию «Ясного, как солнце…», проясним базовые положения фихтеанской гносеологии. Будучи ярким представителем континентальной рационалистической традиции, восходящей к Рене Декарту, Фихте делает самоочевидность самосознания, лаконично воплощенную в знаменитой картезианской формуле «Cogito ergo sum», отправной точкой собственных методологических построений. Подобно Декарту, Фихте постулирует существование некого познающего «я», феноменально и логически предшествующего самому процессу познания и составляющего его базовое условие. Непосредственная очевидность идеи «я», делающая ее интуитивно понятной даже тем, кто еще не обладает навыками строгого мышления, может служить доказательством ее фундаментальной значимости: «Каждый ребенок, который перестал говорить о себе в третьем лице и называет себя ”я”, – замечает Фихте, – совершил уже то, о чем идет речь (обрел понимание идеи самости – А. Г.)»[2 - Фихте И. Г. Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о сущности новейшей философии // Фихте И. Г. Сочинения в 2-х тт. Т1. СПб., 1993. С. 607.].

Итак, альфой и омегой всей гносеологии Фихте выступает феномен самосознания. Примечательно, что Фихте строго различает сознание мира и самосознание. В первом случае речь идет о сознании, растворенном в непрерывном потоке ощущений, переживаний, воспоминаний, мыслей и т. п. Самосознание же представляет собой нечто принципиально иное: здесь предметом сознания становится оно само, субъект и объект познания в этом случае полностью совпадают. Полная эквивалентность «я» познающего и «я» познаваемого, достигаемая в акте самопознания, делает процесс самопознания своеобразным фундаментом всей мыслительной деятельности. Здесь Фихте следует в русле давней философской традиции, оперирующей понятием субстанции (лат. substantia) – некой метафизической первоосновы, лежащей в основании всех чувственно воспринимаемых явлений действительности и делающей их в принципе возможными. К примеру, у Спинозы субстанция венчает онтологическую и логическую иерархию мира, будучи отправной точкой всех причинно-следственных связей и выступая причиной самой себя (лат. causa sui). У Фихте само «я» получает субстантивную природу, оказываясь основным метафизическим условием познавательной деятельности. Будучи отправной точкой всех причинно-следственных связей, сознающее себя «я» обладает наивысшей степенью свободы, уподобляясь в своем могуществе Богу-творцу христианских теологов.

Примечательна амбивалентность позиции Фихте в отношении «я». С одной стороны, как уже было сказано, «я» у него – некая субстантивная данность, выступающая необходимым условием самого мышления. С другой, говоря о самости, Фихте постоянно использует фигуры речи, соответствующие моральному дискурсу: «я» у него выступает не столько в качестве сущего, сколько в качестве должного. Фихте не столько констатирует существование некой самости, сколько учреждает самость как цель, которая еще должна быть достигнута.

Это «концептуальное двоение» фихтеанского понимания самости не позволяет рассматривать его теорию «я» только как гносеологию, в ней присутствует и этическая компонента. С этим обстоятельством связаны значительные трудности в интерпретации его философской системы. С одной стороны, Фихте развивает детерминистическую модель сознания в духе картезианского механицизма. С другой – объявляет «я» инстанцией абсолютной свободы, выступающей одновременно и собственной основой и собственной целью. Здесь очевидно влияние на Фихте кантианской философии морали, в которой свобода – ключевой атрибут мышления как жителя ноуменального мира.

Итак, провозглашение субстанциональной природы самости для Фихте не столько гносеологическая, сколько этическая и даже, как мы увидим дальше, – политическая позиция.

Утверждая самость как свою собственную цель, Фихте требует от публики гораздо большего уровня осознанности, чем тот, к которому она привыкла. Этим объясняется, в частности, несколько навязчивая забота Фихте о читателе: автор «Ясного, как солнце…» не довольствуется подробным изложением и обоснованием своей позиции, но пытается влиять на само восприятие его текста читателем. Этой цели служат многочисленные оговорки, прямые советы по тактике чтения, а также само устройство трактата, вовлекающее читателя в некое подобие интеллектуальной игры, правила которой известны только сочинителю.

Одним из таких приемов служит диалог с воображаемым читателем, с помощью которого Фихте разъясняет наиболее спорные моменты собственного учения. Устами читателя Фихте утверждает, что самость не находится в обычном сознании, но должна быть порождена в результате свободной абстракции[3 - Там же. С. 626.]. Парадокс заключается в том, что самость порождается в результате «свободной мысленной деятельности», сама возможность которой уже предполагает наличие некоторого субъекта мышления. Таким образом, картезианское «я» получает в философии Фихте новое измерение: будучи базовым условием для познания, оно, в то же самое время, является и его основной целью.

Разрешить этот парадокс поможет концептуальное деление, сложившееся в начале XX века в рамках феноменологической традиции. Речь идет о принципиальном различении эмпирического и трансцендентального Эго. Когда в обыденной речи мы говорим от лица некоего «я», используя соответствующие личные местоимения, мы подразумеваем некое условное единство всех частных актов нашего сознания, «представляющих собой личность среди многих личностей»[4 - Там же. С. 627.]. Фихте особо подчеркивает, что под самостью в его системе понимается совершенно иное. По определению самого Фихте, «я», которое служит исходной точкой для построения его философской системы, представляет собой «тождество сознающего и сознаваемого»[5 - Там же.]. Таким образом, в основу своего наукоучения Фихте кладет фундаментальный логический закон тождества, который символически можно выразить в формуле «А = А». В гносеологии Фихте эта формула выглядит как «Я = Я».

Для описания принципа организации сознания Фихте использует метафору механических часов: подобно точным часам, сознание представляет собой целостную структуру, состоящую из ряда связанных друг с другом элементов; изменение одного из них приводит в движение всю систему в целом. Логика, на которой основывается система, может быть реконструирована из устройства отдельных ее элементов. Метафора механических часов отсылает нас к европейской материалистической традиции, представленной такими именами как К.А. Гельвеций, П.А. Гольбах и Ж.О. Ламетри. Последний, в своем знаменитом трактате «Человек-машина»[6 - Ламетри Ж. О. Человек-машина // Ламетри Ж. О. Сочинения. М., 1983. С. 169–226.], также сравнивает человека со сложным механизмом, подчиняющимся в своей работе естественным законам. Впрочем, несмотря на неоднократное обращение к метафоре механических часов в рассматриваемом сочинении, Фихте, тем не менее, не был ни материалистом, ни механицистом: сознанию в его теории присуща фундаментальная свобода, предполагающая постоянное саморазвитие. Последовательная гносеология, по его мнению, должна быть направлена не столько на поиск некой «схемы» сознания, сколько на выявление логики его становления. Основная ценность метафоры механических часов в том, что она позволяет рассмотреть указанную амбивалентность его понимания сознания с другого ракурса. С одной стороны, продукт познавательной деятельности так же зависит от данных опыта и естественных законов мышления, как внешний вид часов всецело зависит от состава и качества материалов, используемых при их изготовлении, равно как и от задействованных технологий. С другой, существование часов всегда предполагает наличие некоего Мастера (Проектировщика, Дизайнера, Разработчика), чей творческий замысел они в себе воплотили. В лице воображаемого «читателя» Фихте задается вопросом, кто же выступает Мастером самого Разума? Ответ условного автора демонстрирует тотальное расхождение фихтеанской эгологии с предшествующей ему рационалистической традицией. Тот же Декарт, без сомнения, приписал бы заслугу создания человеческого Разума Богу – именно Бог, создавший человека по своему образу и подобию, выступает у Картезия главным условием существования действительности и самой возможности ее познания. В отличие от Декарта, Фихте объявляет Разум собственным Мастером: в конечном счете «я» реализует в процессе познания свой собственный проект, и система, описывающая законы его функционирования, это плод его собственной деятельности.

Подобный вывод может вызвать возражения даже в нашу эпоху, гораздо более терпимую к разного рода философским парадоксам, нежели время, в котором жил наш герой. Не удивительно, что во времена Фихте это положение было подвергнуто критике большинством его «коллег по цеху», в том числе Шеллингом и Гегелем. Впрочем, последние не могли не оценить остроумие фихтеанской аргументации. Отвечая на вопрос о том, почему он не распространяет метафору часов на отношения Творца и его творения, Фихте отвечает, что, в отличие от о механических часов, Разум находится в непрерывном процессе становления и должен учитывать результаты собственной деятельности. В дальнейшем это динамическое представление о непрерывно становящемся и непрерывно себя обосновывающем «я» ляжет в основу концепции становящегося Духа, обретшего в учениях Шеллинга и Гегеля статус объективной безличной субстанции, творящей Мир в процессе саморазвития.

Итак, по Фихте, «я» выступает одновременно и условием, и целью мыслительной деятельности. Но всякая ли ментальная активность может быть призвана мыслительной деятельностью? Можно ли, например, считать мышлением бредовые состояния, галлюцинации, транс, сон и пр.? В своем ответе на этот вопрос Фихте вполне определен и весьма категоричен: мыслительной может быть признана только рациональная деятельность, подчиняющаяся законам формальной логики, все остальное – лишь случайные эпифеномены человеческой жизни, непригодные для систематизации и изучения. В полном соответствии с рационализаторским духом Просвещения, Фихте объявляет строгий запрет на сферу сиюминутных ментальных эффектов и неконтролируемых страстей, которой в психоаналитической традиции соответствует понятие «бессознательного». Здесь этический пафос учения Фихте выступает на первое место, вытесняя сугубо научный интерес. Категоричным тоном духовного ментора Фихте утверждает, что «…грезить можно только во сне, но наяву нельзя позволить себе, чтобы в голове проносились появившиеся сами собой образы. Эта абсолютная свобода произвольно придавать своему духу определенное направление и удерживать его в этом направлении есть исключительное условие не только для философского, но и для обыкновенного здравого и правильного мышления[7 - Фихте. Указ. Соч. с. 584–585.]. «Правильное мышление», в данном случае, – это мышление сугубо рациональное. Основными его атрибутами выступают осознанность, системность, строгость и целенаправленность: случайное, бессистемное, фрагментарное мышление не является для Фихте мышлением в строгом смысле слова, так как в нем отсутствует то, что делает мыслителя в полном смысле слова самостоятельным, т. е. опирающимся в своей мыслительной деятельности на собственные построения.

Фихте утверждает абсолютный приоритет мышления над всеми прочими видами деятельности, поскольку только в мышлении мир, собственно, и может быть представлен. Любое явление природы или социальной реальности, не будучи воспринятым, имеет лишь потенциальный характер: однажды заведенные часы работают и без участия человека, не будучи им осознаваемыми, но их существование в этом случае имеет лишь потенциальный характер, актуальным оно становится только в тот момент, когда часы оказываются в фокусе сознания и исполняют свою основную функцию – отвечают на сугубо человеческий вопрос «Который час?».

В фихтеанском пренебрежении к «объективной реальности» можно было бы, при желании, разглядеть крайний солипсизм, что не преминули сделать его многочисленные критики, как при жизни, так и после смерти. Впрочем, это обвинение совершенно неправомерно: в теории Фихте отстаивается позиция, согласно которой теоретическому осмыслению доступны лишь плоды опытного познания; все, что выходит за рамки непосредственного опыта, не может составлять предмет познания и с точки зрения строгой науки само его существование весьма проблематично.

В то же время процесс мышления, согласно Фихте, отнюдь не гомогенный процесс: существуют различные уровни познавательной деятельности, которые Фихте называет «степенями жизни» или «степенями сознания». Основное отличие между этими степенями состоит в уровне осознанности, которым обладает сознание в тот или иной момент времени. Так первая степень жизни представляется Фихте своеобразным фундаментом познавательной активности – это уровень непосредственного опыта. На этом уровне сознание полностью растворено в вещах, выступающих его феноменальными определениями. Заметим, что в фихтеанской теории познания определение одновременно и логическая операция, и тот способ, с помощью которого вещи представляются сознанию в процессе познавательной деятельности. Так логическое понятие той или иной вещи непосредственно связано с тем, каким образом эта вещь представляется нам в опыте восприятия. К примеру, непосредственное восприятие неба задает наше представление о нем, в основе которого лежит естественное отношение человека к небу. Чисто феноменальное определение неба как «того, что простирается над моей головой», одновременно служит и средством самоопределения человека как существа, живущего в «поднебесном мире». Таким образом, логически определяя небо как предмет своего рассмотрения, сознание одновременно определяет и само себя, устанавливая пределы своей самости («тот, кто живет под небом»).

Вторая степень жизни предполагает разделение познающего субъекта и объекта познания в результате рефлексии. Собственно, только на этом уровне сознание вовлекается в созерцание самого себя, а предметом познания становится сам процесс познавательной деятельности. Согласно Фихте, эту степень жизни характеризует более высокий уровень осознанности и, как следствие, свободы. Строго говоря, только сознающее себя «я» свободно в полном смысле этого слова, так как только на уровне самосознания ему удается преодолеть естественную пассивность и стать полноправным субъектом действия.

Третья степень жизни предполагает не только вычленение познающего «я» из непрерывного потока переживаний, но и понимание, что всякая сознательная деятельность имеет своей высшей целью конструирование самости. Таким образом, вся эволюция сознания, с момента его пробуждения от «сна мира» в результате рефлексии, является историей последовательного восхождения самости, на каждом этапе которого «я» обретает все большую степень свободы. Таким образом, на третей степени жизни «я» получает представление о себе как о некоем интеллектуальном проекте, разворачивающемся во времени и нацеленном на полное самоосуществление «я». Процесс мышления у Фихте, благодаря его фундаментальной значимости, не лишен оттенка героизма. Будучи умственным усилием, направленным на прояснение условий существования самости и способов ее реализации, мышление есть настоящий подвиг, способным на который оказывается далеко не каждый, даже из тех, кто претендует на статус мыслителя. В частности, далеко не за всеми своими коллегами Фихте признает способность к чистому «трансцендентальному мышлению», так как последнее не нуждается в ссылках на авторитеты, опираясь в своих построениях исключительно на само себя, требуя, помимо высоких интеллектуальных способностей, еще и определенную предрасположенность к подобного вида деятельности, которую Фихте считает врожденной. Этим объясняется и крайне непримиримая позиция, которую Фихте занимает на страницах «Ясного, как солнце…», с ироничным сожалением констатируя профессиональную непригодность многих своих коллег и высказывая предположение, что им стоило бы посвятить себя более практически ориентированным видам деятельности. Разумеется, это язвительное замечание отнюдь не способствовало примирению с Фихте тех, кто был изначально настроен против него.

* * *

Рассмотрев вчерне основные положения фихтеанской теории познания, обратимся к ключевому понятию его философии – концепции «наукоучения». Наукоучение (нем. Wissenschatslehre) – терминологическое новшество Фихте, призванное отделить его собственную систему взглядов от всех предшествующих «философий», подчеркнуть ее строгость и принципиальную наукоориентированность.

Начнем с определения наукоучения, принадлежащего самому Фихте: «Наукоучение есть систематическое введение чего-то действительного, первой степени сознания; и оно относится к этому действительному осознанно, как относится демонстрация часов к действительным часам»[8 - Там же. С. 598.]. Иными словами, наукоучение представляет собой точную модель мыслительной деятельности, разворачивающейся в исходном феноменологическом поле – поле непосредственного опыта. В системе Фихте, несмотря на ее нарочитую умозрительность и сильно выраженный спекулятивный компонент, основным критерием достоверности полученного знания служит непосредственный опыт. В частности, опору на непосредственный личный опыт Фихте считает отличительной чертой всякой новой философии. Делая непосредственный опыт главным критерием достоверности познания, Фихте вводит явный запрет на различные метафизические допущения, присущие его предшественникам. В этом пункте научная программа Фихте находит неожиданных союзников в лице представителей позитивистской традиции (О. Конт, Э. Мах, Р. Авенариус), в которой борьба с метафизикой и опора на непосредственный опыт признаются главными методологическими принципами при построении строгой науки. Фихте и позитивисты совершенно независимо друг от друга исходят из одной предпосылки: научное знание может быть основано только на индивидуальном опыте, и всякая отсылка к каким-то недоступным непосредственному восприятию субстанциям и сущностям не может использоваться в строгом научном познании. Впрочем, дальнейшее движение мысли Фихте и позитивистов развивается чуть ли не в диаметрально противоположных направлениях: Фихте делает ставку на субъективное познание, как на единственную форму познания, обладающую абсолютной достоверностью, позитивисты же, в лице Маха и Авенариуса, вообще отказываются от субъекта, сводя все научное познание к анализу чистого опыта.

В чем же причина такого расхождения? Почему, начиная как позитивист, Фихте заканчивает как самый радикальный метафизик (по крайней мере, с точки зрения позитивистов)? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нужно обратиться к фихтеанской методологии науки.