скачать книгу бесплатно
Задумавшись на секунду, Гонзаго спросил:
– Ты спрашивал у дона Бернара?
– Он молчит как рыба, – ответил Пероль.
– Сколько ты ему посулил?
– Пятьсот пистолей.
– Эта Марта должна знать, где находится запись… Ее нельзя выпускать из замка.
– Хорошо, – кивнул Пероль.
Гонзаго расхаживал по коридору.
– Я хочу сам поговорить с ней, – пробормотал он. – А ты уверен, что мой кузен де Невер получил послание Авроры?
– Письмо ему доставил наш немец.
– И Невер приедет?
– Сегодня вечером.
Сейчас они стояли у дверей покоя Гонзаго.
В замке Келюс под прямым углом сходились три коридора – главного корпуса и двух боковых крыльев.
Комната принца располагалась в западном крыле, из которого по лестнице можно было спуститься в ров. Из центральной галереи донесся шум. Это Марта вышла из покоев мадемуазель де Келюс. Пероль и Гонзаго поспешно укрылись в комнате принца, но дверь оставили приоткрытой.
Марта торопливо шла по коридору. Было светло, но испанский обычай пересек Пиренеи, и то был час сиесты. В замке Келюс все спали. Поэтому Марта имела все основания надеяться, что никакие нежелательные встречи ей не грозят.
Когда Марта проходила мимо комнаты принца, Пероль внезапно набросился на нее и, не дав закричать, зажал рот своим носовым платком. Затем схватил в охапку и втащил, полумертвую от страха, в комнату своего господина.
II
Плюмаж и Галунье
Один ехал верхом на старой рабочей кляче с длинной спутанной гривой и мосластыми мохнатыми ногами; второй – на осле, посадкой напоминая священника, путешествующего на своем длинноухом скакуне.
Первый держался гордо, невзирая на весьма жалкий вид своего россинанта, уныло склонившего голову чуть ли не до земли. На нем была кожаная куртка на шнуровке с нагрудником в форме сердца, сапоги с отворотами, однако своей воронкообразной формой они весьма смахивали на те, что были в моде при Людовике XIII. Кроме того, на голове у него была фетровая шляпа, лихо сдвинутая на ухо, а на боку висела предлинная рапира. То был мэтр Плюмаж-младший, уроженец Тулузы, некогда учитель фехтования в Париже, ныне обосновавшийся в Тарбе, где он и влачил скудное существование.
Второй выглядел робким и скромным. По одежде он мог бы сойти за бедного писца: на нем был черный прямой, как подрясник, балахон, почти скрывающий тоже черные, но лоснящиеся от старости штаны. Голову его защищал шерстяной колпак, заботливо натянутый почти на уши, а обут он был, несмотря на изнурительную жару, в башмаки на меху.
В отличие от мэтра Плюмажа-младшего, обладателя богатейшей черной и курчавой, как у негра, шевелюры, к тому же в этот миг изрядно взлохмаченной, из-под колпака его спутника свисало лишь несколько неопределенно-белесого цвета прядей. Закрученные кверху усищи учителя фехтования столь же отличались от десятка жалких волосков, торчащих под длинным носом его помощника.
Да, этот смирный странник был помощником мэтра Плюмажа, и мы удостоверяем, что при случае он весьма лихо действовал чудовищной шпагой, которая сейчас била по боку его осла. Звали его Амабль Галунье. Родиной его был Вильдьё в Нижней Нормандии, городок, оспаривающий у знаменитого селения Конде-сюр-Нуаро славу поставщика наилучших бойцов. Друзья частенько называли его «брат Галунье» – то ли по той причине, что выглядел он как церковный служка, то ли оттого, что, прежде чем опоясаться шпагой, он был слугой у цирюльника и подручным в химической лаборатории. Все в нем было уродливо, кроме чувствительного блеска, вспыхивающего в крохотных синих глазках, помаргивавших всякий раз, когда тропинку пересекала красная бумазейная юбка. В отличие от него, Плюмаж в любой стране мог сойти за красавчика.
Они медленно трусили под южным солнцем. Кляча Плюмажа старательно обходила любой камешек, валяющийся на дороге, а серый брата Галунье через каждые двадцать пять шагов начинал артачиться.
– Ты посмотри, дорогуша, – произнес Плюмаж с явным гасконским акцентом, – этот чертов замок на той проклятой горе маячит перед нами уже два часа. У меня впечатление, что он удаляется с такой же скоростью, с какой мы приближаемся к нему.
– Успокойся, – по-нормандски певуче и в нос отвечал Галунье. – Все равно мы будем там гораздо раньше, чем нам придется приступить к делу.
– Ризы Господни! – вздохнул Плюмаж. – Да веди мы себя поумней, брат Галунье, мы с нашими талантами сами могли бы выбирать, что нам делать, а чего нет.
– Ты прав, друг Плюмаж, – согласился нормандец, – да только страсти нас губят.
– Игра – карамба![8 - Черт возьми! (исп.)] – вино…
– И женщины, – добавил Галунье, возводя глаза к небу.
Они ехали по долине Лурон вдоль берега Кларабиды. Впереди возвышался Ашаз, несущий, подобно огромному пьедесталу, массивные сооружения замка Келюс. Крепостных стен у него с этой стороны не было. Старинный замок открывался от фундамента до конька крыши, и любители величественных видов обязательно сделали бы тут остановку.
Да, замок Келюс поистине достойно увенчивал эту чудовищную преграду, родившуюся, очевидно, во время какого-нибудь сильнейшего трясения земли, память о котором исчезла. Под мхом и кустарником, покрывавшими его фундамент, можно было распознать следы языческих сооружений, к которым явно приложили свою могучую руку римские легионеры. Но это были всего лишь остатки, а то, что возвышалось над землей, носило явные признаки романского стиля X и XI веков. По бокам главного корпуса с юго- и северо-запада стояли две башни, скорей приземистые, чем высокие. Крохотные окна, расположенные над бойницами, не имели никаких украшений, и оконные арки опирались на простые пилястры безо всякой резьбы. Архитектор позволил себе единственное излишество – нечто наподобие мозаики. Обтесанные, симметрично расположенные камни перемежались с выступающими кирпичами.
Таков был первый план, и суровость его пребывала в полнейшей гармонии с наготой Ашаза. Но за прямолинейными очертаниями главного здания, которое, казалось, было построено Карлом Великим, виднелось скопление остроконечных крыш и башенок, и все это амфитеатром располагалось на склоне холма. Донжон, высокая восьмиугольная башня, завершающаяся византийской галереей с аркадами в форме трехлистных пальметок, возвышался над этим скопищем кровель, подобный великану среди карликов.
В округе поговаривали, что замок этот куда древней самих Келюсов.
Справа и слева от обеих романских башен видны были углубления. Тут кончались рвы; когда-то они здесь были перегорожены стенами для удержания в них воды.
За северным рвом виднелись среди буков последние дома деревни Таррид. В центре высился шпиль церкви, построенной в начале XIII века в готическом стиле, со спаренными окнами и сверкающими витражами в гранитных пятилистниках.
Да, замок Келюс был дивом пиренейских долин.
Но Плюмаж-младший и брат Галунье не отличались вкусом к изящным искусствам. Они продолжали свой путь и ежели бросали взгляд на угрюмую цитадель, то лишь для того, чтобы прикинуть, сколько им еще ехать. По прямой их отделяло от замка Келюс не больше полулье, но необходимость огибать Ашаз угрожала им еще добрым часом пребывания в седле.
Плюмаж, наверное, был приятным спутником, когда карман его оттягивал туго набитый кошелек; простодушно-лукавая физиономия Галунье свидетельствовала, что ему обыкновенно присуще хорошее настроение, но сегодня оба пребывали в унылом расположении духа, и на то у них имелись причины.
Таковыми были пустой желудок, пустой кошелек и перспектива, вероятней всего, опасной работы. От такой работы можно отказаться, когда в кармане у тебя звенят деньги. К несчастью для Плюмажа и Галунье, страсти пожрали все их достояние. И вот Плюмаж задумчиво произнес:
– Ризы Господни! Больше никогда не прикоснусь ни к картам, ни к стакану.
– А я навсегда отказываюсь от любви, – пообещал чувствительный Галунье.
И оба принялись строить добродетельнейшие планы, как они распорядятся своими будущими деньгами.
– Я куплю полную экипировку, – объявил с энтузиазмом Плюмаж, – и поступлю солдатом в роту нашего Маленького Парижанина.
– Я тоже стану солдатом, – подхватил Галунье, – или слугой полкового лекаря.
– Из меня получится неплохой королевский стрелок.
– Полк, в котором я буду служить, может быть уверен, что уж кровь-то я буду пускать как надо.
И оба продолжали:
– Мы снова увидим Маленького Парижанина! И иногда сможем уберечь его от нападения!
– Он снова будет называть меня стариной Плюмажем!
– Опять, как когда-то, будет подшучивать над братом Галунье!
– Гром и молния! – воскликнул гасконец и в возбуждении весьма чувствительно огрел кулаком свою клячу, которая никак не отреагировала на это. – Для людей военных мы страшно низко пали, дружище. Ну да Бог милостив. Чувствую, что с помощью Маленького Парижанина я вновь поднимусь.
Галунье печально покачал головой.
– Неизвестно, пожелает ли он узнать нас? – усомнился он, с унылым видом оглядев свой нелепый наряд.
– Дружище! – укоризненно промолвил Плюмаж. – У мальчика благородное сердце.
– А какая боевая стойка! – вздохнул Галунье. – Какая быстрота!
– Какая выправка! Какая осанка!
– А помнишь его удар слева с отскоком?
– А помнишь три прямых удара, которые он показал на состязании у Делепина?
– А сердце!
– Золотое сердце! А какой везучий в игре! Ризы Господни! Как пить умел!
– А как женщинам кружил головы!
С каждой репликой они все более воодушевлялись. По какому-то внутреннему побуждению оба они остановились и пожали друг другу руки. Их чувство было неподдельно и глубоко.
– Дьявол меня побери! – воскликнул Плюмаж. – Да пожелай только Маленький Парижанин, мы станем у него слугами. Не правда ли, друг мой?
– И сделаем из него большого вельможу! – завершил Галунье. – Тогда уж деньги Пероля не принесут нам несчастья.
Оказывается, это господин де Пероль, доверенное лицо Филиппа Гонзаго, вызвал мэтра Плюмажа и брата Галунье.
Они неплохо знали Пероля, а еще лучше его хозяина господина Гонзаго. Ведь до того, как приняться за обучение мелкопоместных тарбских дворянчиков благородному и достойному искусству фехтования, они держали в Париже на улице Круа-де-Пти-Шан, в двух шагах от Лувра, фехтовальный зал. И если бы не страсти, внесшие разброд в их дела, они, возможно, сделали бы состояние, поскольку к ним хаживал весь двор.
Оба они были славные малые, но, видимо, ненароком совершили какую-то глупость. Они ведь так ловко орудовали шпагой! Но будем великодушны и не станем доискиваться, почему в один прекрасный день они заперли свой дом и покинули Париж с такой поспешностью, словно земля горела у них под ногами.
Известно, что в Париже той поры фехтмейстеры терлись среди самых сановных вельмож. Подоплеку многих дел они знали иной раз лучше, чем даже сами придворные. Они являли собой живые газеты. Можете представить себе, сколько тайн знал Галунье, побывавший к тому же еще и цирюльником!
В нынешних обстоятельствах они рассчитывали извлечь из этих своих знаний наибольшую выгоду. Выезжая из Тарба, Галунье заявил:
– Это дело, сулящее миллионы. Невер – первый клинок в мире после Маленького Парижанина. Так что, если речь идет о Невере, им придется раскошелиться.
Плюмажу осталось лишь горячо поддержать столь разумную речь.
В два пополудни они наконец доехали до деревушки Таррид, и первый встреченный крестьянин показал им, где находится кабачок «Адамово яблоко».
Когда они вошли в маленький низкий зал кабачка, тот был уже почти полон. Служанка, молоденькая девушка в яркой юбке и шнурованном корсаже, какие носят крестьянки в Фуа[9 - Область дореволюционной Франции (ныне департамент Арьеж).], торопливо разносила кувшины, оловянные кубки, огонь в сабо для разжигания трубок и вообще все, что могут потребовать шесть воинственного вида мужчин, только что проделавших долгий путь под солнцем пиренейских долин.
На стене висели шесть длинных рапир в ножнах.
И у всех у них на лбу были выписаны яркими буквами слова «наемный убийца». Бронзовые лица, дерзкий взгляд, устрашающие усы. Если бы сюда случайно забрел почтенный горожанин, то, едва увидев профили этих забияк, он тут же хлопнулся бы без чувств.
За первым столом, у дверей, сидели трое, и все трое, судя по их лицам, были испанцами. За следующим столом расположился итальянец со шрамом ото лба до подбородка, а напротив него – хмурый прохвост, акцент которого выдавал его немецкое происхождение. Третий стол занимал мужлан с длинными нечесаными волосами, изъяснявшийся с картавым бретонским выговором.
Трое испанцев звались Сальданья, Пинто и Пепе по прозвищу Матадор; все трое были escrimidores[10 - Букв.: фехтовальщики (исп.).], один из Мурсии, второй из Севильи, а третий из Памплоны. Итальянец был наемный убийца из Сполето и звался Джузеппе Фаэнца. Немца звали Штаупиц, а бретонца – Жоэль де Жюган. Собрал этих шестерых мастеров шпаги господин де Пероль. Они все были знакомы с ним.
Когда мэтр Плюмаж и брат Галунье, поставив своих жалких скакунов в конюшню, вошли в «Адамово яблоко», первым их побуждением, как только они узрели это достойнейшее общество, было тотчас же выскочить. Низкий зальчик освещало одно-единственное окошко, и полумрак еще усугубляли клубы табачного дыма. Первое, что бросилось в глаза нашим друзьям, – худые профили, усы торчком и рапиры на стене. Но в тот же миг шесть хриплых голосов возгласили:
– Мэтр Плюмаж!
– Брат Галунье!
И все это сопровождалось отборными ругательствами – проклятьями, имеющими хождение в Папском государстве, на берегах Рейна, в Кемпер-Корантене[11 - Город в Бретани (департамент Финистер).], Мурсии, Наварре и Андалусии.
Плюмаж приложил руку козырьком к глазам.
– Битый туз! – воскликнул он. – Todos camaradas!
– Все старые друзья! – перевел еще чуть-чуть дрожащим голосом Галунье.
Галунье от рождения был трусоват, но необходимость заставила его стать смельчаком. Из-за любого пустяка он мог пойти гусиной кожей, но дрался при этом как черт.
Начался обмен рукопожатиями, настоящими мужскими рукопожатиями, от которых белеет кожа на руках и ноют пальцы; начались крепкие объятия; приходили в теснейшее соприкосновение шелк камзолов, вытертое сукно, облезлый бархат. В костюмах этих храбрецов можно было обнаружить все, кроме чистого белья.
В наши дни учителя фехтования, или, выражаясь их языком, господа преподаватели науки фехтования, являются благонравными предпринимателями, добродетельными мужьями, прекрасными отцами и честно исполняют свои обязанности.
В XVII же веке виртуоз колющих и режущих ударов был либо любимцем придворных и горожан, либо бедняком, которому приходилось крутиться и пускаться во все тяжкие, чтобы выпить свою порцию дрянного вина в скверной харчевне. Середины здесь не было.
Наши друзья, собравшиеся в «Адамовом яблоке», наверное, знавали лучшие времена. Но солнце удачи для них закатилось. Явно одна и та же гроза поразила их всех.
До появления Плюмажа и Галунье между тремя группами никаких дружеских сношений не было. Бретонец никого не знал. Немец поддерживал разговор только с итальянцем, а трое испанцев попивали вино в гордом обособлении. Но Париж уже и тогда был центром всех искусств. Такие люди, как Плюмаж-младший и Амабль Галунье, державшие открытый дом на улице Круа-де-Пти-Шан напротив Пале-Рояля, были известны всем виртуозам шпаги в целой Европе. Они послужили связующим звеном между тремя группами, которым сам Бог велел познакомиться и поладить. Лед был сломан, столы сдвинуты, кувшины тоже, и начались представления по всей форме.
Каждый сообщил свои титулы. Услышь их посторонний человек, у него волосы встали бы дыбом! Эти шесть рапир, висящих на стене, прикончили больше христианских душ, чем мечи всех палачей Франции и Наварры.
Бретонец, будь он гуроном, носил бы на поясе две-три дюжины скальпов; сполетанцу во снах могли бы являться десятка два с лишним призраков, а немец прикончил двух гауграфов, трех маркграфов, пятерых рейнграфов, одного ландграфа и теперь искал бургграфа.
Но все это было ничто в сравнении с испанцами, которые просто купались в крови своих бесчисленных жертв. Пепе Убийца, он же Матадор, по его словам, меньше трех человек одним махом не протыкал.
К чести гасконца и нормандца, мы можем отозваться о них лишь самым лестным образом: в кругу этих фанфаронов они пользовались всеобщим уважением.
Когда были опустошены все кувшины и шумная похвальба несколько поутихла, Плюмаж обратился к собравшимся:
– А теперь, красавчики мои, потолкуем о наших делах.
Позвали служанку, которая с трепетом приближалась к этим каннибалам, и велели ей принести еще вина. Это была толстая брюнетка с небольшой косиной. Галунье уже давно нацелил на нее артиллерию своих влюбленных взглядов; он хотел было пойти за нею под предлогом, что, дескать, надо бы проследить, чтобы она нацедила вина похолодней, но Плюмаж ухватил его за шиворот.
– Ты обещал властвовать над своими страстями, дружок, – с укоризной промолвил он.
