Роль

скачать книгу бесплатно

Роль
Феня Чиж

Маша – провинциальная актриса, которая тяжело переживает кризис тридцати лет и мечтает начать с новой строки. Вслед за мужем она переезжает в край вулканов, однако с этого момента её жизнь превращается в страшную сказку. Каждый день ей придётся искать ответы: Почему художественный руководитель театра не стареет? Существуют ли привидения? Кто такая Инженю и почему она ворует обувь? И главное, верить ли шаманам? И как древние предания могут изменить судьбу целого города?

Феня Чиж

Роль

Глава 1 Инженю

По местным меркам это был старейший театр. Горожане гордились, что уже почти сто лет его заметали снега до окон первого этажа, даже до их середины. А театральное здание становилось всё нелепее. За минувшие годы оно прошло путь от деревянной холупки до уродливо-неуклюжей копии Парфенона. И теперь его украшали высокие колонны, поддерживающие треугольный фронтон. В крошечном городке, окружённом сопками, театр завёлся вдруг, но не случайно, так заводятся долгоносики в старой крупе. В 30-х годах прошлого века в городе много шептались об открытии театрального салона. И очень кстати труппа, плывущая из Владивостока на Сахалин, попала в шторм, её помотало по морю, но до острова артисты так и не добралась, осели здесь, среди спящих вулканов, как хлопья накипи на дне стакана, смиренно и обречённо.

Стоя перед парадным входом, я смотрела на баннер «Сезон закрыт» и понимала, что это единственный шанс устроиться в этом городе, поражающем моё воображение. При температуре + 10 тут щеголяли в летних платьях, утренние новости начинали с предупреждений о медведях, замеченных в городской черте, и просыпались вместе с жителями страны восходящего солнца.

В этом не очень гостеприимном краю был всего один театр, и я рассчитывала войти в его труппу. Пусть прыгать в массовках, но хотя бы заниматься тем, что я умела и любила. Я и так была сломлена переездом, и если бы мне пришлось работать продавцом или посудомойкой в забегаловке, я боялась снова скатиться в состояние, когда просыпаешься только для того, чтобы лечь спать. В тот период вся моя жизнь была зыбкой и неуютной, мир и люди в нём казались неприятными или неправильными. Внутренности обсеменили паразиты упущенных возможностей, потерянных связей и умершей юности. Я всегда мечтала о больших ролях, но они доставались другим. По протекции или через постель роли уплывали к более удачливым актрисам, когда казалось, что я вот-вот схвачу Соню Мармеладову за подол платья, испачканный сырыми улочками старого Петербурга или Джульетту Капулетти за тяжёлый шлейф, пожелтевший после пыльных улиц средневековой Вероны. Но каждый раз это были лишь отражения, которые в моих пальцах шли рябью, я пыталась схватить воду. По голове долбило ощущение собственного ничтожества. Кризис тридцатилетних?

В воздухе пахло морем и бензином, вечным противостоянием природы и человека. Мне назначили встречу на десять утра, но я пришла раньше, смартфон сообщал, что на календаре 10-е августа и 9:40 по Камчатскому времени. Я стала медленно подниматься по ступеням. На вахте скучала дородная женщина за шестьдесят. Увидев меня, она быстренько спрятала что-то в ящик, а я почувствовала едва уловимый запах…коньяка?

– Доброе утро! Мне на десять назначила Лора Филипповна. Я – Мария Берзиньш.

– О! Не русская?– вахтёрша округлила глаза, словно быть другой национальности запрещалось законом.

– Латышка по мужу – пошутила я.

Женщина прищурилась, словно силясь меня разглядеть. – Инженюшка, – сказала она, наконец, доставая из мягкого бордового чехла, висящего на шее, сложенные очки. – Есть тут у нас одна, пакостит всем новеньким, да молоденьким, – женщина расправила дужки и посадила очки на переносицу. – Ладно, пойдём, провожу тебя.

Мы поднялись на второй этаж, затем на третий. Лестница была широкая, скорее всего, мраморная, хотя я не разбираюсь в камне. Возможно, это была удачная подделка, ступени обтягивала истёртая ковровая дорожка. По дороге я старалась рассмотреть окружающую обстановку, но холлы на каждом этаже словно играли в прятки. То представали, как актёры на авансцене, высвеченные прожектором – солнечным светом, бьющем сквозь круглую стеклянную розетку в потолке. То снова прятались в тени. Наши шаги съедал ковёр, уши давила тишина. Мы прошли по сумрачному коридору и вошли в неприметную дверь за колонной. Перед нами открылся ещё один коридор, но значительно уже и без ковра на полу. Где-то в глубине играли на рояле. Я очень нервничала и к прослушиванию подготовилась, словно для вступительных в театральный, отрепетировала монолог, пару стихотворений и одну песню.

Помещение с роялем оказалось большим репетиционным залом, в театральных кругах его называют БРЗ. За чёрным поцарапанным инструментом сидела девушка моложе меня с распущенными волосами как у диснеевской русалочки. Мне показалось, что у неё взгляд затравленного зверька. Рядом с ней на стульях в круг расположились несколько человек разного возраста со стопками листов в руках, видимо, актёры. Одна из них, женщина лет пятидесяти с фигуркой шестнадцатилетней девушки и с ярко накрашенным лицом, поднялась нам навстречу. В зале было очень светло, благодаря роскошным окнам от пола до потолка. И при дневном освещении становилось заметно, что лицо женщины покрывает несколько слоёв пудры, а под ними она старается спрятать следы увядания. Так штукатурка прячет пятна на роскошной лепнине, проеденные сыростью и временем. Женщина расплылась в такой улыбке, словно знала меня всю жизнь.

– Вы, видимо, Мария? – голос у неё был, как у ведущей ночного эфира, казалось, словно рукой проводишь по бархату. Я кивнула.

– Я – Лора, пройдёмте ко мне, там и поговорим, – продолжая улыбаться, женщина распахнула дверь, приглашая. Я опять кивнула и подумала, что у неё должно быть уже сводит скулы и ноет челюсть, ведь невозможно без остановки так широко улыбаться. Вахтёрша, идущая следом за нами, вскоре незаметно отстала. А мы с Лорой спустились по какой-то скромной лесенке и оказались в подвале с тусклым освещением под самым потолком, пол был дощатый, грубо выкрашенный тёмной краской непонятного оттенка. Казалось, он пружинил под ногами. От наших шагов дребезжала старая мебель, придвинутая к стенам – то резной комод, годов пятидесятых, то столы, взгромождённые друг на друга.

– Как много разных переходов, заблудиться можно, – я нарушила молчание внезапно даже для себя самой, словно проткнула воздушный шарик.

Женщина вздрогнула и обернулась.

– Да, у нас много всего, – она по-прежнему улыбалась, но в плохом освещении её улыбка показалась мне странной.

Мы снова поднялись наверх и, наконец, оказались в коридоре с множеством дверей, Лора вставила ключ в скважину первой из них и включила свет. Это была гримёрная на одного, с туалетным столиком и большим зеркалом. Лора предложила мне сесть на ветхий стул с деревянной спинкой и тканевым сидением, сама она расположилась напротив на таком же стуле у гримёрного стола.

– Сезон открывается в октябре, сейчас мы репетируем две премьеры. Пока, увы, могу предложить Вам место только в массовке. Можете выходить завтра, мы начинаем репетировать в половине десятого утра.

Я смутилась: А прослушивание?

–О! Не стоит, мы уже имели удовольствие познакомиться с вашей работой по видеозаписи одного из ваших последних спектаклей.

Зачем мы прошагали столько коридоров? Для того чтобы она сказала мне пару простых фраз? Более того, в последнем спектакле у меня была крошечная роль с одной репликой, как по ней можно было сложить представление о моей работе? И неужели они делали запрос в наш театр?

– Вы очаровательная инженюшечка, и… – Лора запнулась, – мой вам совет, прячьте свою обувь получше, убирайте в личный ящик и закрывайте на ключ.

– У вас воруют? – улыбнулась я и тут же пожалела, некрасиво спрашивать о подобном в лоб.

Но Лора не смутилась, напротив, она начала растягивать губы ещё шире, на долю секунды мне даже показалось, что эта почти нечеловеческая улыбка так и будет тянуться дальше, всё ближе к ушам. Пот своим мерзким языком лизнул меня между лопаток. Но её губы остановились.

– Скажем так, обувь у нас любит исчезать. Особенно у инженю.

***

Инженю – это актёрское амплуа. Девочка – простушка, наивное и милое создание. Я знала, что я – инженю ещё со времён учёбы в театральном институте. Благодаря амплуа я могла бы играть Джульетт или Эсмеральд, но не играла. Я неплохая характерная актриса или субретка, которая может подражать голосам, походкам, может рассмешить зрителя и влюбить в себя, но вот сыграть наивную и глупую дурочку…Конечно, я могу, но получится ли это так трогательно, как того требует роль? Ведь сама я вовсе не наивная глупышка.

Признаться, долгое время я вообще жила в убеждении, что актриса из меня никудышная. Меня сломали, убили во мне веру в себя. Это произошло благодаря моему педагогу по актёрскому мастерству, Розе Альбертовне – стареющей даме, благоухающей «Шанелью №5» и пудрой, у которой срок годности вышел в прошлом веке. Она заворачивала своё пухлое, даже какое-то рыхлое, как бисквит тело в роскошные шали, а на голове носила разноцветные ободки, словно Катрин Денёв в «Шербурских зонтиках». Роза Альбертовна ненавидела всех девочек без исключения, потому что завидовала их молодости и красоте. Её любимая присказка звучала так: Сегодня у вас есть очарование юности, но это быстро проходит. Казалось, она злорадствовала быстротечности юношеских лет.

На каждом курсе у неё обязательно была любимица, которую, впрочем, она морально насиловала и изводила, но делала это тихо, выпячивая напоказ своё притворное восхищение её талантами. Всех остальных девочек и меня в их числе, она низводила до уровня никчёмной посредственности, не достойной осквернять своим присутствием «храм искусства», как она любила называть театр. Каждые полгода мы готовили отрывки из понравившихся пьес, чтобы представить их на итоговом экзамене по актёрскому мастерству. И я ненавидела репетировать с Розой Альбертовной, потому что постоянно слышала в свой адрес упрёки и недовольство: Играешь лицом! Переигрываешь! Ты пустая внутри! Плохо!

Всё это говорилось весьма экспрессивно и даже как-то недоумённо, словно она не понимала, что вообще такая посредственность, как я, делает на её уроках. Я не помню, чтобы она хоть иногда меня хвалила. Я училась в провинциальном городе на юге России, актёрское отделение было создано на базе университета и городского театра, группы набирались раз в 5 лет. А после окончания наша престарелая дама, по совместительству, увядающая прима, приглашала своих возлюбленных учеников в труппу. Меня не пригласила.

***

По пути на нашу съёмную квартиру я заглянула в супермаркет. Красная рыба в электрическом свете соблазняла своей нежной перламутровой мякотью за начищенной витриной, икра – тугая, хрустко лопающаяся на зубах, лежала искрящимися горками, и на твоих глазах её фасовали в пластмассовые баночки всех размеров. Всё, что на моей малой родине считалось деликатесом, тут стоило копейки. Зато цены на фрукты вызывали подёргивание глаза. Меня, с детства привыкшей объедаться клубникой с бабушкиного огорода, и арбузами с соседней бахчи, килограмм яблок за сумму с тремя нулями, ввергал в нервическое состояние. Разумеется, я купила баночку икры, дома за эти же деньги я могла позволить себе только желатиновую, а ещё яйца, туалетную бумагу и белое вино по скидке, чтобы отметить первый успех.

Артём, конечно, был на работе, впереди меня ждал тоскливый день в одиночестве. В моём родном городе сейчас глубокая ночь, бабушка, наверняка перебрала и перебрала изрядно. Я представила, как в крошечном коридорчике её квартиры воняет остро, до тошноты, странной, почти фантастической смесью перегара и сигарет. В один миг я мысленно перенеслась за тысячи километров и оказалась у бабушки. К моим ногам, словно поздороваться, подкатилась пустая бутылка Кидзмараули, ведь я задела дверью мусорный пакет.

Я представила этакий куртуазный бомжатник. Бабушка в роскошном пеньюаре возлежит на софе. Рядом с ней на полу работает виниловый проигрыватель. Пластинка простужено кряхтит, вращаясь глянцевым диском. На журнальном столике стоит початая бутылка красного сухого, и лежит томик Ахматовой. Как всегда, бабушке удалось срежиссировать свой вечер под стать киношным мелодрамам. Сцена первая – лирическая героиня красиво страдает в богемных декорациях.

Когда-то давно в моей бабушке жестоко убили актрису, а потом и разделались с аристократкой, грубо, по-мужицки, прямо большевистским штыком проткнули. Руку к этому приложили советский режим и дедушка-работяга. В семнадцать воздушная девочка в бантах и потомственная графиня, выскочила замуж за статного одноклассника из семьи заводских рабочих. Выскочила наперекор всем, как в авантюрных романах. Её родители – папа хирург и мама непризнанная поэтесса, романа дочери не одобряли, поэтому в школе бабушка и дедушка виделись тайком, а свидания назначали в записочках, которые во флакончике от валидола просовывали в углубление между двух камней в старой парковой ограде.

Я улыбнулась своим воспоминаниям, поставила икру, яйца и вино в холодильник, а упаковку с рулонами трёхслойной бумаги с ароматом персика, водрузила на стиральную машинку в ванной. Вымыла руки и, не раздеваясь, бухнулась на диван в гостиной, чтобы заняться своим любимым делом – тоской о прошлом. Я закинула руку за голову, там, в диванной спинке под надорванной обшивкой я прятала свой дневник, разбухший от наклеек и фотографий, с потрёпанной тканевой обложкой, на которой золотой нитью были вышиты узоры. Артём сто раз его видел, я даже давала ему читать какие-то фрагменты, но зачем-то всё равно дневник прятала, наверное, потому что так положено. Я пролистала его до середины, вот оно.