Серость. Про то, как будет

скачать книгу бесплатно

Серость. Про то, как будет
Алексей Павлович Феночкин

Нас ждет необычайное будущее, которое сложится как бы само собой, как бы эволюционным путем, ожидаемо с исторической точки зрения. Но за всем занавесом перемен будут стоять конкретные люди, которые приближали и приближают будущее уже сегодня, опережая и упреждая угрозы, нависшие над человечеством.

Серость

Про то, как будет

Алексей Павлович Феночкин

© Алексей Павлович Феночкин, 2016

ISBN 978-5-4483-5440-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Интерлюдия

Во что вы верите, и как вы пришли к своей вере? Это простые и меж тем очень сложные вопросы. Через что вам пришлось пройти, что бы понять суть своей веры? Какие мысли вас посещали в минуты отчаяния и в минуты триумфа? Не обманулись ли вы в своей вере? Я неспроста задаю вам эти вопросы, потому что и себе задаю те же самые вопросы, на которые у меня нет ответов и по сей день. Возможно, я получу их там, на небесах, если вера моя в потусторонний мир не окажется мифом.

Глава 1. Начало

Я очнулся в одной из палат больницы города E в отделении интенсивной терапии с множественными ушибами мягких тканей и сотрясением головного мозга. Кто я, откуда, как попал сюда и когда, я не знал. Многого не знали и врачи, которые хотели получить ответы на свои вопросы и вопросы полицейского в штацком. Как и положено полиции нужно было расследовать делу по факту нанесения телесных повреждений мне… Но кто я они тоже не знали, поэтому ждали своей очереди после врачей, чтобы допросить меня. Я пришел в сознание но не мог ничего вспомнить, а потом были расспросы полицейских, репортеров и других странных посетителей, которые пробирались ко мне не смотря на запреты врачей под разными предлогами и разными способами. Мне удалось узнать, отчего такой ажиотаж вокруг моей персоны, узнать что нашли меня рабочие строители при сломе старого особняка, который они тщательно проверили перед работами на отсутствие людей и животных. С их слов, я выпал из разрушенной стены дома, будучи замурованным в нее, там же нашли еще одного несчастного, с такой же судьбой но уже изрядно истлевшего.

Так началась моя история. Все говорили, что мне несказанно повезло, что шар-баба прошел в метре от того места где я находился. А находился ли я там вообще в этой злополучной стене или нет, было совершенно не понятно. Я просто вывалился из нее в момент удара и упал вниз на раскрошенные кирпичи, бывшими в прошлом частью стены этого дома, Я упал примерно с двух метров высоты, как мешок с песком, не издавая различимых звуков. Упал однородной массой вместе с тем строительным мусором, который образовался под воздействием железного шара на стену, сокрушая ее некогда былую мощь, красоту и надежность, образуя смесь обломков кирпичей, глиняной штукатурки и массы пыли взвивающейся в воздух и сопровождающей процесс гибели старого дома. Работы сразу приостановили, и все кто находился рядом, кинулись помогать мне, откапывая, разгребая кирпичи и пытаясь привести меня в чувства. В общем, все было бы не так загадочно, если бы тот второй, совершенно истлевший человек, не упал на меня сверху, напугав приблизившихся рабочих, но я этого не мог видеть и чувствовать, так как находился в бессознательном состоянии. Рабочим пришлось вызвать помимо скорой помощи еще спасателей и полицию. Тут же пронюхали вездесущие журналисты, которые, надо отдать им должное, приехали быстрее полиции. И вообще все это было похоже на какой-то дурдом или психологический эксперимент, в котором невольно я участвовал, потому, что это не укладывалось у меня в голове и без того испытывающей боли после удара. Отпечатков моих пальцев в картотеке полиции не оказалось, ровно как и моих фотографий, вещей и документов при мне не было, да и одежды собственно тоже. Я был совершенно голым, что привносило в мою историю пикантный смысл. Заголовки газет так и запестрели сообщениями о странном происшествии, в котором не то извращенец некрофил, не то о эксгибиционист гуляющий по стройке стал главным героем. Кое кто проведя аналогию с фильмом с Арнольдом Шварценеггером «Терминатор», так и озаглавив новость о моем появлении – «Возвращение Терминатора». Слухов и предположений было много, но не одно из них не отражало настоящей сути произошедшего, пищи для статей было не достаточно, и журналисты переключились на второго неизвестного фигуранта, с которым было куда проще разобраться. Все требовали ответов от властей и полиции и еще долго подогревали эту тему. Новоявленные историки откопали информацию по злосчастному дому аж за последние 150 лет, с момента его основания, в подробностях изучив жизни его обитателей, но никакой связи с нашими фигурантами не нашли. Это был не первый в городе случай, когда находили нелегальные захоронения в подвалах домов, но почти все они были сделаны в начале девяностых годов прошлого столетия. Время тогда было смутное, кое кто еще помнил то страшное время давая интервью молоденьким журналисткам по поводу того или иного захоронения, приукрашивая его красочными описаниями атмосферы того времени. Но что бы вот так, сразу, два в одном месте, замурованные в стену в средневековой манере, причем с огромным интервалом времени, судя по состоянию тела одного из субъектов, и при наличии пульса у другого, такого еще не было. Это была настоящая сенсация на фоне постоянных однотипных криминальных происшествий. Общество гудело вокруг этого случая, что еще долго подогревало интерес к моей персоне. Когда я немного подлечился, меня принудительно проверили на полиграфе и сделали вывод, что я действительно ничего не помню. В моей персональной палате меня навещали разные комиссии из столицы, врачи в белых халатах в сопровождении студентов, Журналисты с телевидения и даже сам мэр, но не было ни одного знакомого мне лица или голоса.

Все говорили между собой, давали интервью на камеру, задавали мне одни и те же вопросы, на которые я либо мог ответить либо не мог, делая из моих ответов или молчания собственные выводы. Моего товарища по несчастью оказалось опознать куда проще, после нескольких взятых у него, а точнее у его останков проб тканей и проведя надлежащие исследования, эксперты сошлись во мнении, что это был мужчина около ста восьмидесяти лет отроду, предположительно замурованный при постройке злосчастного дома известный в городе Е в прошлом как Степан Тутыгин. Степан был торговецем, окультистом, химиком, и вообще темной личностю, который якобы уехав на ярмарку в соседний город не вернулся домой. Он тоже был обнажен как и я, ни вещей ни одежды, ничего кроме именных часов на золотой цепочке зажатых в его истлевшей ладане, собственно по которым подтвердили выводы по его личности. На часах было без четверти пять.

Какое то время мной еще интересовались, но в силу моей бесполезности оставили меня в покое, переселив меня из отдельной палаты, в одну из комнат общежития при больнице, где собственно я и проживал те тяжелые для меня времена, как финансово так и психологически. Я казался обычным человеком средних лет и средних умственных способностей, если середину все же можно определить. Все эти IQ тесты и статистические данные, это то, во что можно верить или сомневаться, если вы вообще верите людям, ведь все теории и верования созданы именно людьми такими же как вы и я. Я был на вид обычным человеком без определенного возраста. Наука не научилась определять с точностью до года возраст человека, хотя утверждает обратное. О моем возрасте можно судить только по косвенным признакам присутствующим на моем теле, это шрамы, морщины, наличие седых волос, родинки. О да, родинки могли бы о многом рассказать, если бы существовала наука астрология родинок, это мое звездное небо, со своей полярной звездой на груди и со своим солнцем на моем затылке. Я вообще звездный мальчик, как меня называла мама. Она говорила что я буду счастливым, потому, что у меня много родинок на теле, и с возрастом их становилось больше, но я не чувствовал счастья в своем сердце, это то не многое, что я помнил из своего детства. Ни дат ни других знаковых событий, имен и лиц я не помнил, а о том не многом что я помнил, старался не упоминать при расспросах, дабы не мучиться в рамках очередного эксперимента по восстановлению моей памяти. Чтобы исправить пробелы в моей памяти я обращался к разного рода целителям, экстрасенсам и парапсихологам, психиатрам и психологам владеющих гипнозом и прочими фичами познания разума каких только мог найти в городе и в прилегающих окрестностях, но как они не старались ничего путного не получалось. Все они в один голос говорили о каких то блоках, которые не давали разуму раскрыться и которые отнимали у них очень много сил, а у меня денег, благо спонсоров на такие эксперименты хватало, я был не одинок в своем желании вспомнить все. Помните как в одноименном фильме с Арнольдом Шварценнегером, я испытывал почти такое же напряжение, как и его герой, только на марс еще летают первые экспедиции, и похоже технологии не доросли до программирования и стирания памяти, хотя как знать. Одно не давало мне покоя, это нечто инородное в моем мозгу которое отчетливо было видно на рентгеновском снимке и то, что вызывало головную боль при магнитно резонансной томографии, которую я делал по случаю полного обследования своего здоровья. Врачи назвали это аномалией развития мозга, а я считал это корнем зла и причиной моего беспамятства, но как говорил персонаж из фильма про жизнь графа Калиостро, – «Голова предмет темный и исследованию не подлежит». Еще одним неприятным моментом моего существования стала очередная потеря памяти, скорее постоянная потеря памяти о сравнительно не давних событиях. Сначала это были воспоминания полугодичной давности, потом время начало сужаться и приблизилось к трем месяцам. Что бы я мог восстанавливать то, что было со мной три месяца назад и раньше я начал вести видеодневник, в котором рассказывал и записывал события наиболее важные для меня на тот момент. Все записи строго нумеровались и хранились на моем планшете, который появился у меня когда и откуда я не помню, скорее всего мне его кто то подарил. Когда записей становилось много, я менял флешкарту и продолжал сохранять свои воспоминания. Это было тяжелое время, время которое все время сужалось в моей голове. Мне было страшно, что скоро я не буду помнить вчерашний день и никто не мог мне помочь. Единственное что я не забывал это свои навыки, к которым относились рисование, вождение велосипеда, программирование и навыки нужные в быту, а еще я не забывал слова которые встречались мне в процессе жизни, и как исключение несколько детских воспоминаний, которые были связаны с моей очередной болезнью в детстве, когда была высокая температура. Это навело меня на мысль что память которая связана с болезнью, а в частности с температурой не пропадает по причине оной. Тогда я проверил это на себе. Я специально контактировал с людьми больных простудой, чтобы заразиться и заболеть, благо таких персонажей в больнице хватало и я всегда мог узнать у медсестер о их состоянии и диагнозе, но все было тщетно, я не заражался. Даже поцелуи с больной гриппом девушкой мне придавали сил а не болезнь, тогда я подолгу сидел в сауне чтобы искусственно перегреть организм, поднять его температуру, меня два раза выносили от туда без сознания и вскоре запретили мне там появляться, но это сработало я помнил теперь об этом и по прошествии трех месяцев… разгадка была близка… когда мой мозг перегревался он переставал забывать, но я не мог все время болеть или перегреваться. нужно было что то делать иначе вся моя жизнь станет жизнью амебы, без цели и воспоминаний, а еще я хотел вспомнить все. Вы спросите какое это все имеет отношение к вере, и зачем я так много задавал вопросов в начале. На это я вам отвечу в следующих главах моего повествования.

Глава 2. Степан Тутыгин

– Степан Иванович прикажете запрягать?

– Запрягай Николка. Три подводы запрягай. На ярмарку поедем.

Через полчаса у входа в торговый дом стояли три телеги с возничими.

– Трогай Николка. Я вас верхом догоню, дорогу знаешь.

– Хорошо барин.

И через минуту по брусчатке застучали копыта лошадей и колеса телег.

Степан Иванович был наследником губернского купца Тутыгина, чей род шел издревле. Отец его Иван Степанович умер рано, когда Степе не было еще и десяти лет. Умер нелепо, на строительстве больницы для умалишенных, построенной на месте старой полуразрушенной крепости, провалился под землю, вместе с телегой, на которой привез инструменты для строительства. Сверху на него упала лошадь придавив хозяина. Под землей оказались древние потайные сооружения в виде ходов и комнат, где не было никакой утвари и ничего ценного. Вытащив тело Ивана Степановича на поверхность, яму засыпали строительным мусором и землей. Так Степан остался на попечении своей матушки Изольды Гавриловны, кем в свою очередь был передан для обучения ученому мужу из Петербурга, находящегося в опале у императора и занимающегося воспитанием детей в богатых семьях. Андрей Львович души не чаял в мальчике и несмотря на небольшой оклад давал мальчику знания выходящие далеко за гимназическую программу. К восемнадцати годам Степан Иванович свободно разговаривал на пяти иностранных языках, изучал математику, астрономию, юридические науки, психологию и химию. И к смерти от непродолжительной болезни Андрея Львовича вырос в самостоятельную личность с передовыми взглядами, не признающими монархию и гегемонию правящего класса. К Двадцати годам Степан Иванович поклялся на могиле учителя следовать его учениям и стать достойнейшим из учеников. С болезнью матери все управление имуществом и делами, перешло в руки Степана. И он сумел преувеличить доходы торгового дома своих родителей на зависть злопыхателей и беду конкурентов. Жениться Степан не собирался и довольствовался тайными романами и интрижками с дамами из состава местной элиты. Несколько раз был за границей, где по слухам встречался с Пьер-Эжен-Марселен Бертло и самим Сигизмундом Шломо Фрейдом, после чего о нем заговорили как о необыкновенном человеке, способном читать мысли и чародействовать. Слухи Степан подкреплял множеством своих химических опытов, которые он проводил в своем поместье не далеко от города, подальше от чужих глаз, которые все же в виде дымов, полыханий и взрывов прорывались наружу. Степан любил одиночество за то, что мог погрузиться в свои мысли, но не мог оставаться один надолго, потому, что никто не отменял его обязанности по ведению фамильных дел, заботы об увядающей матери и руководства подпольной ячейкой революционеров. С недавних пор за ним следила тайная полиция в его поездках в Петербург, о чем его предупредил друг Андрея Львовича Антон Николаевич, которого он часто навещал после смерти учителя. Антон Николаевич помогал Степану знакомиться с нужными людьми в науке, в частности познакомил с Менделеевым, чьи работы вдохновили Степана.

Степан выехал верхом на гнедой кобыле со двора торгового дома, дав приказчику распоряжения, касающиеся работы в свое отсутствие и поехал в направлении тракта. Погода была по осеннему не радостная, безветренная и пасмурная. На ярмарке предстояло заключить договора на поставку инструмента, часть которого планировалось привезти на подводах. Дорога была неблизкой, предполагалось потратить полдня в седле. Но это была приятная поездка, в пути можно было подумать наедине с собой. Выехав за пределы города, Степан услышал топот конного разъезда. Военные двигались быстрее и вскоре настигли Степана, перегородив ему дорогу. Степан придержал кобылу.

– Степан Иванович Тутыгин? Спросил усатый ротмистер подъехавший следом за основной группой.

– Да, а собственно чем обязан господа? Спросил Степан Ивановичч.

– Вот и чудненько, просимс вас проехать с нами, отдайте поводья поручику.

– Но господа. Начал было возражать Степан и понял, что военные не собираются с ним торговаться.

– Если у вас есть оружие, сдайте его мне, обещаю сохранить его.– Продолжил ротмистер.

– И прошу вас Степан Иванович, не задавайте вопросов, я вам на них все равно не отвечу.

Не сказать, что бы Степан Тутыгин испугался, но сильно насторожился, связав арест со своей подпольной деятельностью. Разъезд двинулся в сторону больницы для психически больных, где погиб Иван Степанович двадцать лет тому назад.

У ворот разъезд остановился и спешился. Ротмистер пригласил Степана проследовать в след за ним через дверь в массивных воротах. Тревога сменилась удивлением, когда на пороге больницы их встретил Антон Николаевич, тот самый Антон Николаевич.

Добрый день голубчик – обратился Антон Николаевич к Степану.

– Рад тебя видеть, извини, что так срочно и бесцеремонно. Но это тебе же во благо. Сказал Антон Николаевич жестом приглашая пройти внутрь.

В столице не спокойно, поймали очередных заговорщиков, которые сдают своих сотоварищей, думаю вам голубчик есть чего опасаться. Вы мне нужны тут.

– Я? Вам? Зачем?

– Мне нужен хороший химик, а вы на сколько я знаю хороший химик. Мне Дмитрий Иванович вас рекомендовал. Так что хотите вы этого или нет. Вы нам нужны.

– Кому вам? Спросил Степан.

– Научному сообществу, в моем лице и лице Бехтерева Владимира Михайловича, вы с ним тоже знакомы. Мы здесь собираемся поработать, а психология я помню вам тоже не чуждая наука. Так что вы теперь раб науки голубчик, да да, вы не ослышались все мы рабы науки. Проект очень секретный, военный так сказать, так что вся больница на военном положении, охраняется и снаружи и внутри. Все что вам будет нужно, мы вам организуем. И лабораторию, и личный кабинет. На волю вам никак нельзя, вас сразу арестуют, а тут вы в полной безопасности и можете работать. А как немного утрясется, вы сможете вернуться домой.

– Вы же знаете Антон Николаевич, что у меня больная слабая мать и поместье без присмотра и в торговом доме управлять некому.

– Знаю, знаю голубчик, напишите доверенность задним числом на управление делами на проверенного человека и все уладится, а матушке письмо напишите, мол уехал за границу по делам. Такие времена. Пойдемте, я вам покажу вашу комнату. Сегодня расквартируетесь, а завтра я вам расскажу, что к чему, с кем и чем придется работать.

Комната по обстановке резко отличалась от той к которой привык Степан, скорее она напоминала казематы Петропавловской крепости где томились товарищи Тутыгина. Он почувствовал общность и сопричастность с их судьбой и смирился с происходящим, но не навсегда. Утром Антон Николаевич показал Степану технические помещения, в которых предстояло организовать лаборатории, показал палаты с содержащимися там душевно больными и познакомил с остальным персоналом. Степану пришлось вспоминать органическую химию, прочитать литературу по ядам, наркотическим веществам, лекарственным препаратам, изучить строение мозга и системы кровообращения. Ведь ему предстояло научиться

влиять на людей извне, используя методики психоанализа и новые препараты, которые только предстояло разработать.

Прошло несколько лет, с тех пор как Степан попал сюда, несколько лет напряженной, но интересной работы. И он как Робинзон делал пометки в виде черточек на стене своего кабинета, рядом с рабочим столом, отмечая лунные циклы, ведь луна это то, не многое, что он мог видеть из окна под потолком кабинета. Сегодня должна была прийти Варенька, это тот человечек который скрашивал его серые будни, принося свет и тепло в его жизнь, разделяя его одиночество. Это не была любовь, Вареньки хорошо платили за каждую встречу, как сам Тутыгин, так и Антон Николаевич, который давал ей поручения разговорить Степана на ту или иную тему, выведать его настроения и мысли. Мысли и настроения у Степана последнее время были не на высоком уровне, он устал, озлобился, ему надоела серость и сырость этих тошных казематов. Степан хотел все бросить и уйти, покинуть эту комнату, эту больницу, эту страну. Ему приносили свежие газеты, из которых он мог видеть, что твориться вокруг, как мимо него проходит жизнь. Его письма к матери уже давно потеряли духовную связь, он абстрагировался от всего, что было с ним раньше. Он то и дело ловил себя на мысли, что стал черствым, железным и жестоким человеком, ведь то, что он делал со своими подопытными в целях науки, как ему казалось, было мерзким с точки зрения этики, морали и прочих человеческих ценностей. Варя возвращала его к жизни. Она была чуткая и нежная, заботливая и внимательная. Варя подолгу могла слушать его душевнее излияния, поддерживая его и жалея. Через нее он неофициально передавал записки на волю, конечно же не подозревая, что они не доходят до адресата в первоначальном виде. И матушка, скончавшаяся несколько лет назад продолжала писать ему ответы рукой ее поверенного. Мир в котором он жил как никогда был жесток и полон обмана. Бежать, бежать думал Степан вопреки данному слову Антону Николаевичу никогда не предпринимать таких попыток. На часах с золотой цепочкой, с выгравированными Фамилией и инициалами Тутыгина было без четверти девять вечера, и значит Варя должна была уходить. В эти минуты он чувствовал себя брошенным и не любил расставаний. Уходя она всегда целовала его в губы и шептала на ухо что любит и ждет очередной встречи. А он доставал из ящика стола царские деньги и клал ей в сумочку со словами спасибо.

Конечно же ему платили за его работу, платили щедро, но деньги для владельца преуспевающего торгового дома были не столь важны, как простые человеческие отношения, особенно в таких непростых условиях. Передав на волю очередную записку с подробным планом побега и распоряжением относительно него, Степан подозревал, что она может попасть не в те руки, и поэтому несколько исказил данные по дате времени и месту побега, но сам факт его желания бежать взбесил Антона Николаевича. На что он среагировал жестко и принципиально. Он решил поставить точку в своих опасениях относительно побега Тутыгина, так как это ставило под угрозу весь проект и испробовать новый препарат на Степане, застав его врасплох. В помывочный день, в четверг как обычно Степан принимал душ, а на выходе его уже ждали трое санитаров с набранным в шприц препаратом. Задача двоих была скрутить Тутыгина и удерживать его, пока не подействует препарат, который должен был ввести третий. Вытершись куском льняной ткани, которая заменяла полотенце Тутыгин взглянул на стрелки часов с которыми никогда не расставался, с того момента как ему их торжественно вручили от лица научного сообщества поддерживаемого императорским домом. На часах было без четверти пять вечера. Через пятнадцать минут он ждал Варю. Не успев одеться он услышал шаги и увидел санитаров врывающихся в помывочное отделение и с недвусмысленным выражением лиц направляющихся в его сторону. Крепко сжав часы в кулаке, он нанес удар первому из приближающихся к нему людей, угодив ему прямо в нос. От неожиданности санитары остолбенели, получивший под нос дитина рухнул на пол обливаясь кровью. Воспользовавшись замешательством Тутыгин замахнулся и нанес удар второму, тем же способом, но в челюсть. Используя мокрый пол, сбил нападающего подсечкой с ног. Завязалась борьба. Третий более хилый чем первые двое в растерянности наблюдал за возней на полу, не решаясь присоединиться или позвать на помощь. Тутыгин оказался сверху второго санитара продолжая наносить по лицу удары кулаком с часами. В этот момент нерешительный третий санитар подскочил и воткнул шприц в плечо Степана, но не успел нажать на поршень и ввести раствор, получив по лицу ударом наотмашь. Нижний уже не сопротивлялся, тогда Степан левой рукой вынул торчащий из правого плеча шприц и всадил его нижнему выдавив половину содержимого. Нижний задергался. Второй начал было приходить в сознание присев, недоумевая поглядывая на окровавленные руки и на лежащего рядом товарища. Степан подскочили влил ему остаток жидкости из шприца. Третий выскользнул из помывочной и с криками бросился звать на помощь. Медлить, а тем более одеваться не было времени и Степан бросился на выход голышом. В его мозгу давно выстроился маршрут, по которому он должен был уходить. Сначала помещение прачечной, затем люк ведущий из нее в шахту, потом тоннель в боковой стене и катакомбы древней крепости, которые он еще в юности изучил как свои пять пальцев. По его плану он должен был выйти на поверхность в старинном заброшенном доме на окраине города. Но сейчас у него не было света и все это расстояние ему предстояло пройти вслепую в кромешной темноте. Степан быстрыми шагами пробежал до коридора ведущего в прачечную слыша за собой крики и шаги преследователей которых было по крайней мере более четырех. В прачечной отыскал длинную толстую доску, заранее приготовленную на случай побега, которая должна была стать мостом над пропастью шахты до тоннеля в боковой стене. Открыл люк и просунув доску на половину сам влез в темноту. Четкими рассчитанными движениями уложил один край доски на скобу вбитую в стену, другой край на начало прохода на противоположной стене шахты и ползком на четвереньках, сопротивляясь страху упасть, удерживая робкое равновесие перебрался на другую сторону. Заметая следы Степан, затянул за собой доску послужившую спасительной переправой. Как только он это сделал, наверху загорелись лампы керосинок высвечивавших темноту. Он успел, оставалось только не заблудиться в лабиринте катакомб и выбраться наружу пока холод и темнота не высосут из него жизненные силы. Так как спасаться бегством голышом не входило в его планы, а тем более в кромешной темноте, следовало действовать очень быстро и аккуратно. Борясь с паникой и чувством отчаяния Степан сосредоточился на детских воспоминаниях, а именно на той их части, когда он будучи юным храбрецом обследовал тоннели и шахты древних подземных ходов пользуясь самодельным факелом. Он находил это занятие достойным для будущего мужчины. Степан вспомнил маршрут следования от начала шахты до точки выхода на поверхность. Вспомнил сколько нужно было пройти от поворота до следующего поворота, где нужно было свернуть в нужное ответвление. Сколько следовало пройти до следующего поворота, помнил, где должен был начаться подъем. В его памяти всплывали картины влажных каменных стен выложенные под землей, ровный каменный пол с налетом вековой грязи. Степан шел на ощупь, как в детстве зажмурив глаза, сверяя каждый выступ на стене со своей внутренней картой. Его знобило. Холод пронимал обнаженное тело. Босые ноги то и дело соскальзывали и разъезжались в стороны. Он пару раз упал на землю повредив колено о каменный выступ на полу. Теперь к холоду и темноте добавилась боль в колене, что затруднило передвижение. Грязно выругавшись Степан продолжил движение. Уже были слышны звуки с поверхности. До слуха Степана донесся звук топота копыт. Похоже Степан двигался под одной из вымощенных городских улиц, из чего он сделал вывод, что близок к цели. Через несколько шагов начался последний подъем, с которым Степан справился довольно быстро, но был очень разочарован, когда застрял втиснувшись в узкий проем разделяющий проход в стене старого дома и тоннель, да так что не мог пошевелиться. Он не учел главного, что он вырос и уже не такой худенький и шустрый. Он попробовал кричать, но его никто не услышал и не пришел на помощь. Стены прохода были гладкими и без выступов, замерзшие пальцы безуспешно искали за что зацепиться, чтобы хоть как то сдвинуться с места. Тело очень быстро остывало и с наступлением ночи у него не было сил бороться с холодом, и он заснул, во сне видя свое детство, отца и мать. Теперь они снова были все вместе. Степан умер, так и не выпустив свои именные часы на золотой цепочке из окоченевшей руки, как будто хотел забрать их с собой. На часах было без четверти пять. Время остановилось в один из моментов, когда Степан наносил удары рукой, с зажатыми в ней часами, отбиваясь от санитаров пришедшим за ним.

Глава 3. Поиски себя

Меня устроили в больницу системным администратором, теперь у меня была какая ни какая зарплата, свой закуток с кучей старых компов и интернет со скоростью улитки, бюджетники мать его… но это было лучше чем ничего. Теперь свободное время я проводил в поисках себя в интернете. Я думал, что должен был оставить о себе и своей прошлой жизни какие то следы, странички в социальных сетях, публикации, фотографии. Даже поиск по моему фото ничего не дал. Проштудировал сайты по пропавшим людям, ужаснулся их количеству, но так и не нашел себя в списках тех кого ищут. Значит меня либо не потеряли, либо некому искать, так я решил, но время от времени все же заглядывал туда снова и снова и вглядываясь в лица искал сходство с собой, но нет. Потом я пробовал просмотреть в социальных сетях участников групп обучавшихся в технических вузах страны, те которые я для себя выбрал исходя из своей квалификации программиста, но никто мне не показался знакомым. Я исходил из того, что поступил в ВУЗ сразу после школы, а мой сегодняшний возраст должен находится в коридоре 30—35 лет, мне примерно столько давали мои знакомые. Хотя мой прошлый образ жизни мог наложить свой отпечаток на внешность. и снова ничего. Были мысли совершить что-нибудь грандиозное и попасть в новости на главный интернет канал страны, но ничего не приходило в голову, что бы могло меня прославить, а то что приходило было трудно реализуемо или стиралось очередным беспамятством. Время играло против меня, мне все чаще приходилось просматривать дневники и писать новые. Это отнимало уйму времени. Я не хотел попасть в психушку, но дорога туда при таком развитии мне была заказана. Как ни странно моя прошлая популярность в больнице сыграла мне на руку, студентки медички и медсестрички заглядывали ко мне по поводу и без повода, подкармливая меня и угощая домашней выпечкой получая в замен мою приятную компанию. я был приятен, можно сказать даже симпатичен, не смотря на свои гипотетические 35 лет. Многие из них не брезговали интимной близостью со мной, оставив свои прямые обязанности утаскивая меня в заранее приготовленный закуток где-нибудь в подсобке отделения или ординаторской на приятное время препровождение. Я не чувствовал себя неловко в объятиях очередной прелестницы, потому что был свободен, полон сил и не помнил своих последних похождений. Все было у меня как в первый раз, и мои многочисленные женщины любили рассказывать о своих ощущениях и сравнениях с прошлыми разами, что было для меня источником дополнительной информации, а для них просто приятными воспоминаниями. Конечно все они догадывались, что не одни у меня, но зная что я ничего не помню не вменяли мне это в вину. Я был как султан, у которого был свой собственный маленький гарем. У меня не было особых предпочтений, и поэтому я принимал ласки и от полных и от худых, от красивых и некрасивых женщин, хотя последних как известно не существует. Моя толерантность сыскала уважение и в кругу мужчин больницы, так как я избавил их от излишней назойливости дурнушек. Я был сыт и доволен. Как писал Владимир Вишневский -«А скольких медсестер вернул я к жизни». Но моя странная болезнь прогрессировала, я забывал уже совсем не давние события, но руководство закрывала на это глаза, старалось не замечать. Все же я делал свою работу, только мне приходилось ее повторять по несколько раз. Уколы для улучшения памяти, которые делали мне со всей любовью мои медсестрички прямо у меня в коморке, совсем не действовали и я перестал их принимать. Однажды я окончательно забыл себя, кто я, и что тут делаю. Меня обнаружили на лестничном пролете рано утром, я лежал, свернувшись калачиком, прижав колени к груди и плакал, скорее даже рыдал. Моя речь была не связная, все подумали, что я сошел с ума. Сначала меня перенесли в отдельную палату пристегнув ремнями к кушетке, в ожидании главврача и очередной комиссии. А потом, вызвав неотложку, со слезами на глазах медсестер проводили до кареты скорой помощи, двери которой захлопнулись за мной, как и все то хорошее, что было со мной до этого в больнице. Так у меня началась новая, не менее интересная жизнь, но определенно в худших условиях, но я не мог помнить и сравнивать, так как покинул свое временное пристанище налегке, без моих записей и дневников, без моего планшета, без моих воспоминаний. В психушке меня давно ждали, и главврач довольно потирая ладони поприветствовал меня фразой – «добро пожаловать, теперь вами займутся профессионалы». Впрочем, я этого не слышал или не помню что слышал. Меня завезли в палату, где были еще три человека, которые прижались к спинкам своих кроватей когда меня привезли, я окинул комнату взглядом и увидел что коек всего три, а нас пациентов четверо, но вскоре один из постояльцев выскочил в проем двери и скрылся в коридоре. Меня подкатили к опустевшей койке и переложили с каталки на постель. Постель была темно серого цвета, как и робы у пациентов, поэтому сливаясь с постелью они казались не живыми серыми мумиями если бы только не их нервные подрагивания и покачивания из стороны в сторону. Я понял, что давно ничего не ел и у меня скрутило живот, теперь рядом со ной не было моих медсестричек с их пирожками и булочками, в прямом и переносном смысле. я почему то забыл слова, и все так же не понимал зачем я здесь. Я так долго боялся неизбежного, а когда оно наступило я был не готов, мой мозг был не готов. Санитар поставил мне укол какой-то дряни, после чего я уснул. Мне не снились сны, ни сегодня, ни за долго до этого, а может как и явь я их просто забывал. Очнувшись я увидел над собой две пары любопытствующих глаз моих сокамерников, они не показались мне страшными, а наоборот были доброжелательными и улыбались оголив редкие не здоровые зубы. я попытался заговорить, но не смог, моя язык как будто онемел, а все горло казалось настолько сухим и безжизненным что мне стало страшно. Я попытался присесть, я все еще был привязан к кровати. Сумасшедшие сообразив, что я хочу сделать, помогли мне присесть и отвязали одну руку, которой я тут же схватил с тумбочки стакан с жидкостью и начал жадно пить. И этого мне было мало, я хотел еще. Отвязав вторую руку и ноги, я сел свесив их с кровати. все тело затекло так как будто я пролежал целую вечность в одной позе. Комната казалась мне такой же как и была в момент моего прибытия, но что то в ней все же было не так. Это было солнце, которое светило сквозь зарешеченное окно, был закат. в коридоре послышались шаги, я не знал как отреагируют на мое освобождение и улегся в кровать сымитировав сон. В палату зашел рослый рыжеволосый молодой человек с некрасивым лицом квадратной формы, и я подумал что всегда представлял себе работника психушки именно таким, но я не мог помнить и видеть так как память моя отсутствовала, а глаза мои были закрыты. Но я уже отчетливо представлял кто сейчас войдет и что сделает. Это потрясло меня как никогда, и я списал это на интуицию и на действие препарата который мне вкололи накануне. я конечно не помнил, но подозревал, что укол был, он оставил свой сед на вене моей руки. Медбрат не удивился тому что я развязан, буркнув что то в сторону моих товарищей, а они казались мне товарищами после того как любезно меня освободили, жестом приказал мне повернуться на живот. Первое время я сделал вид, что не понял его приказа, но прочитав выражение его лица, или представив, что будет за неповиновение я все же повернулся на живот. Мне поставили укол в задницу, болезненный, горячий, но от этого укола я не провалился в безразличие, мне стало весело и позитивно, боль спешно прошла и я уже расхаживал по палате изучая интерьер и постояльцев. А потом мы гуськом пошли в столовую, откуда доносился запах подгорелой овсянки, который несомненно перебивал все другие запахи съестного. В столовой были еще люди. По углам стояли такие же здоровые медбратья как и рыжий, больные неуклюже и торопливо ели. Они казались мне узниками концлагеря, все одинаково худые, с изнеможенными морщинистыми лицами, молодых людей я не заметил среди них и это мне показалось странным. потом я непроизвольно соскочил с места и через секунду туда где я сидел, прилетела железная чашка с кашей, звеня по дереву лавки и разбрызгивая содержимое некогда находившееся в ней. Я как будто знал что это произойдет и вскочил с места. За моей спиной стоял старик грозно вздымающий кулак к небу, тряся им и выпучив глаза пытаясь что-то говорить беззубым ртом, но я и так все знал, это было его место, и я занял его по незнанию. Это место было его уже несколько лет, и он каждый раз отстаивал свои права на него с приходом нового постояльца. Больные почти не общались, у них не было имен, но я чувствовал, что они как-то понимают друг друга. Может это просто казалось.. Один из соглядатаев увидев произошедшее подошел к старику и схватив его за шею сзади начал возить его лицом по разбрызганной каше, без единого звука. Закончив эту процедуру, он вывел старика из столовой и жестом предложил мне сесть на место. Я сел не смотря на то что на лавке была каша. С этого времени я решил играть роль сумасшедшего и не выделяться из толпы пока не будет ясна вся картина. Память больше меня не покидала, я помнил все дни что провел здесь, наверное лекарства которые тут давали делали свое дело. А возможно они делали и еще больше. Анализируя прожитые дни и события я пришел к выводу, что что-то во мне изменилось, нет это не щетина которая вылезла на целый сантиметр в виде редкой бородки и не отпущенные волосы, которые никто не подстригал, ни отросшие ногти на пальцах, которые я старательно обгрызал, что-то произошло внутри меня. Я изменился. Я наперед знал какие события сегодня произойдут, и чем дальше я здесь находился, тем дальше я мог заглядывать в будущее, как будто мой мозг компенсировал мои потери памяти, давая мне нечто большее, знания о будущем. Сначала я предвидел следующий момент, затем следующий час, день, неделю. и теперь я знал все что будет со мной через месяц и, даже через пол года, но мои знания не давали мне преимуществ, так как я был заключенным в этой пожизненной здравнице разума. мне было достаточно представить какой-то ориентир в будущем и я получал картинку и как будто получал информацию схожую с воспоминаниями, помните как дежавю в вашей жизни, когда нам кажется, что мы это уже видели и переживали. Я сам часто переживая дежавю в прошлом, старался поступить иначе, сказать или сделать нечто другое чем то как мне это представлялось за секунду до дежавю. Я видел, как меняются времена года, как умирают одни постояльцы и приходят другие, я видел когда вынесут вперед ногами старика, видел как жестоко накажут бунтарей голодного бунта, но я не видел своего освобождения, своего спасения. Наверное я не мог спозиционироваться на этом моменте, подобрать правильный ключ, правильный образ который приведет меня к нужному воспоминанию из будущего. А возможно ли вообще мое освобождение?. Все лечение сводилось к приему таблеток и получению уколов, от которых уже изрядно болела задница, и я чувствовал, что больше меня не от чего лечить, я здоров, и даже больше. Лечащий врач очень редко нас осматривал, смотрел зрачки, язык. Это была молчаливая больница, здесь никто не разговаривал. Здесь были необычные психи и я это понял давно, но не понимал в чем их необычность, пока на себе не испытал нечто невообразимое. Со мной заговорили прямо у меня в голове, сразу два голоса, оба принадлежавшие немолодым людям, они спросили, помню ли я с чего началась моя болезнь. Мне стало страшно и я зажмурился и напряг все мышцы, голоса не пропали, и кажется они исходили из самого центра моего мозга. они повторили вопрос и я отрицательно помотал головой, тогда они в третий раз задали тот же вопрос и я понял что нужно мысленно на него ответить, и я ответил -«нет». Тогда один из голосов сказал, что научит меня как все вспомнить, если я буду делиться с ними тем, что имею, а имею я и мало и много одновременно информациею из моего будущего. Так я приобрел невидимых партнеров в своей голове и избавился от гнетущего одиночества. Они не называли своих имен и не просили назвать мое, да я и не помнил как меня зовут, или звали. Я не понимал как такое возможно, но я и сам был необычным человеком, может это были исключительно мои способности которые кто то научился использовать. как бы там ни было я свыкся с мыслью что получу свою память назад.

Глава 4. Жизнь в психушке

Я стал высматривать тех кто мог бы быть из тех людей которые говорили со мной и кто скорее всего находился здесь среди этой серой безмолвной массы, на первый взгляд абсолютно нормальных ненормальных людей. Когда все постояльцы больницы собирались на завтраки обеды и ужины я пытался поймать чей-нибудь взгляд, в ожидании того, что они как-то выдадут себя. Но похоже я был здесь самым нормальным и никто не казался мне подозрительным. Кормили нас плохо, видимо поэтому практически все были худы и слабы, мой прошлый жирок быстро испарился, я бы сказал рассосался вместе с низкокалорийными продуктами которыми нас пичкали дабы мы не испустили дух. но не смотря на плохое питание я старался держать себя в форме, не привлекая внимания, я поочередно напрягал и расслаблял разные группы мышц лежа в кровати под одеялом пока их не начинало сводить судорогой. со стороны это наверное выглядело как конвульсии время от времени случающиеся у пациентов. так я проводил около пятнадцати минут три раза в день до еды. Сказал как по рецепту. Выходить из палаты было запрещено, в туалет ходили под присмотром санитаров, нужно было только постучать в окно, но это не приветствовалось, так как все здесь было по расписанию, в том числе туалет и личная гигиена. Как правило, перед едой по пути в столовою, нас заводили в нужник, в котором всегда воняло хлоркой, которая просто напросто перебивала другие запахи человеческих испражнений и что казалось, являлось лучшей альтернативой всем другим запахам. Мы усаживались на ряды низко посаженных унитазов даже не разделенных перегородками еще кажется советского образца. Была такая эпоха у нашей страны, страны советов, когда все было общее и ничье, где никогда не заморачивались с бытовыми условиями и не задумывались об удобствах и индивидуализме. По сути здесь почти все было создано в ту эпоху и не нужно было машины времени, чтобы воотчую увидеть и впитать атмосферу того времени, которое застыло в этих стенах и предметах наполняющих быт спецмедучреждения. Я мало где был, но в тех помещениях, где я побывал, начиная со своей палаты, столовой, санузла и прачечной, в которую мне посчастливилось лишь однажды проскользнуть, все было в одном безвкусном стиле серости и сырости казематного типа. Почему я сказал посчастливилось? Да потому что одни и те же маршруты изо дня в день, из месяца в месяц сводили с ума и любое отклонение от оных было как глоток свежего воздуха, который можно было впитать не как иначе, как припав к трубе приточной вентиляции, которая заходила в нужник со стороны стены у последнего унитаза, и находилась как раз на уровне моей головы. Нужно было только чуть-чуть привстать на цыпочки и втянуть прохладу, дующую прямо в лицо. По воздуху можно было определить был ли дождь или было сухо, насколько тепло или холодно за окном, а иногда из трубы тянуло сладковатым запахом карамели не весть откуда появляющегося и так же стремительно исчезающего у основания трубы. Долго наслаждаться ее дыханием не приходилось, как я сказал, все было по расписанию и под присмотром, и как правило последний унитаз к моему приходу всегда был занят, приходилось довольствоваться местом в середине или вообще на входе. и тогда можно было видеть всех заходящих выходящих не взирая на цель визита. я даже пытался запоминать и считать постояльцев и в столовой и тут, то как то тщетно. все были на одно лицо и вели себя одинаково. Пересчет по головам в столовой показал, что тех больных что я встречаю постоянно было около 30 человек, если конечно мы не обедали в несколько смен. Если бы я мог их отмечать краской или еще каким способом, чтобы не путать при очередном пересчете, да и какой в этом был смысл… Однажды я встретил достаточно странного больного, который отличался от других отсутствием обоих глаз. Его глаза всегда были закрыты, скорее всего, это была врожденная аномалия, он даже не пытался их открывать, как будто во сне. Да и глазных яблок в глазницах под веками не наблюдалось, они не выпирали. Но что поразительно, человек так ловко ориентировался в пространстве, что я бы не решился назвать его слепым. Каждый день приносил новые знания, которые вводили меня в задумчивость и давали пищу для размышлений. В палату вела только одна дверь с маленьким застекленным оконцем в которое часто смотрели санитары, но у меня было стойкое ощущение, что в палате все же есть скрытые видеокамеры, так как время реакции санитаров на нештатные ситуации в палатах было минимальным. Стоило лишь только буйным начать вести себя подобающе буйному, как тут же появились они и усмиряли чудодейственным уколом, предварительно заломив руки за спину и прижав к полу. Осознав это я стал внимательно вглядываться в те места где могли бы быть установлены камеры. Потолок и стены были грязно выбелены и напоминали цвет нашей робы, которую кстати меняли не так часто как мне хотелось, стирать одежду самостоятельно было негде и нечем. На моей памяти здесь ни разу не делали ремонт с момента моего появления, даже пол мыли не регулярно и небрежно. Мытье пола напоминало мне корабельный вариант, когда из ведра на палубу выливали воду и разтаскивая швабрами по всей палате собирали осевшую пыль, грязь и мусор, выжимали грязную воду обратно в ведро. Делали это всегда одни и те же люди, такие же как и я пациенты, которые могли держать швабры в руках и имели такие навыки. Я любил наблюдать за ними сидя на кровати поджав ноги. Их движения казались мне до автоматизма отточенными, как у роботизированного конвейера, собирающего из деталей автомобили, но это все же были люди. Мои соседи по комнате вели себя дружелюбно, не доставляя мне хлопот, часто расхаживая вперед и назад по палате, иногда делая непонятные мне пассы руками и движения головой. Но ни слова не сорвалось с их губ за то время что мы были вместе. Я вообще стал забывать как звучит человеческая речь. да и сам я никогда не пытался с кем то заговорить понимая, что мне все равно не ответят, только нечастые разговоры в моей голове спасали меня от одиночества и подсказывая что я еще жив, хотя возможно и сошел с ума. Нигде не было зеркал, и впервые посмотревшись в маленькое оконце двери, когда в комнате было светлее чем в коридоре, я не узнавал себя. На меня смотрел обросший старый человек с впавшими глазами и большим острым носом. У меня проступили морщины и стало много седых волос выбивающихся из общей массы бороды и волос на висках. Таким бы я вряд ли понравился женщинам. Разозлившись, я показал тому – себе в стекле язык, оскалив зубы и увидел, что мой язык, не смотря на мои усилия не высунулся изо рта, его как будто укоротили. Я запихал указательный палец в рот и нащупал его, язык был на месте, но я не почувствовал им прикосновения пальца, он как будто онемел. Теперь мне стало понятно почему я не чувствовал вкуса еды. Наверное, уколы и таблетки, которые я принимал, делали его таковым. И все мое окружение возможно именно поэтому молчало. но зачем и кому это было нужно, ради чего подавляются сигналы мозга идущие от языка и к языку. мне стало страшно что такое возможно. такое избирательное действие лекарств. таким образом наверное можно было бы отключить любой орган. Я больше не пытался показывать себе язык и заговорить, так как моя единственная попытка вылилась в мычание Герасима из «Муму». Шли долгие бессмысленные дни моего пребывания в психушке, в которые я углубился в изучение моих видений будущего. я называл их воспоминаниями будущего потому, что я как будто помнил их, а не знал что это наступит, я помнил что это будет скоро или не очень, как дежавю которое время от времени случается с обычными людьми. Воспоминания так же имели свой эмоциональный окрас и я мог испытывать те или иные чувства, когда они нахлынывали на меня. Все они касались моего пребывания здесь и мне было крайне не приятно когда я их вспоминал, а иногда даже страшно. тогда я пытался заглянуть в будущее не связанное со мной, но у меня ничего не получалось… видимо я мог видеть только то что будет со мной, а ни с кем другим. Скорее всего, таких воспоминаний в моем мозгу просто не было, и я не мог их помнить. Каждый день нас проводили по странному коридору, который разительно отличался от других помещений больницы. Он был узким проходом с глянцевыми черными стенами, полом и потолком и напоминал вывернутый во внутрь автомобиль американских спецсужб, в Американских же фильмах. Там был тусклый свет неоновой лампы с потолка и приятно теплый пол. я не любил этот странный коридор, потому что у меня сразу начинала болеть голова и мне становилось плохо. Но как только я проходил его, все симптомы тут же улетучивались и мне становилось лучше. в коридор заводили по одному, босиком, без предметов в руках, предварительно ощупывая тело под одеждой. Обратно мы возвращались другим маршрутом, минуя дверь в кабинет главного врача и поста санитаров, где они так же безмолвно коротали свои дежурства попивая чай и покуривая сигареты. Я замечал, что многие идущие впереди собратья улавливали ноздрями эти запахи чая и дыма, и поспешно с жадностью вдыхали те крохи которые им доставались в конкуренции с мощной вентиляцией, которая была смонтирована на потолке. Кабинет главного врача всегда был закрыт изнутри, снаружи не было даже ручки, только одинокая табличка говорила о назначении кабинета. Я там никогда не был, но мои воспоминания из будущего говорили о его зловещем назначении и я не хотел вспоминать эти воспоминания. Я точно знал, что и где стоит в этом кабинете, и рабочий стол врача, и чуть поодаль кресло с привязными ремнями, и компьютер на тумбе с торчащими из него проводами идущими к набалдашнику кресла и ремням. кресло напоминало электрический стул, но напротив не содержало металлических элементов и было мягким на ощупь. Я назвал его троном из за его размеров и великого, как мне казалось, предназначения. Когда я понимал, что мои будущие переживания скоро должны случиться как я это помнил, от этого становилось не по себе. Из-за огромных размеров кабинет больше походил на пещеру, где наверняка гуляло бы эхо, если бы я смог издавать звуки. Я никогда не курил и не знал как это делается и поэтому запах дыма меня не прельщал и я не старался приближаться к посту как можно ближе, а держался с противоположной стороны. Однако мой сопровождающий всегда непременно станавливался и приветствовал своих коллег кивком головы и жестом руки, закуривал и оглядев всех собравшихся выпускал клуб дыма из легких внутрь комнаты, сеесекундно сплевывая в урну стоящую рядом. это был как ритуал погонщика, прежде чем он продолжа гнать своих животных дальше по пустынным коридорам навевающих уныние и тоску. После прогулки мы принимали таблетки и наступал тихий час. У нас почти каждый час был тихий. Буйных было мало и везде царила тишина и покой. нас никогда не выпускали на улицу, да и теплой одежды у нас не было, за стенами наверное уже стояла глубокая осень. Иногда яркие вспышки мимолетных молний, да затухающие раскаты грома доносились сквозь зарешеченное окно под самым потолком палаты, но добраться до него не было никаких возможностей, а так хотелось увидеть небо. Поэтому однажды, когда с наружной стороны кто-то кинул камень в окно и разбил двойное остекление, в палату хлынул холодный свежий воздух, моментально наполнив помещение запахом осени и первого снега. это было событие первой величины, мы соскочили с коек и бросились к окну жадно вдыхая порыв ветра не смотря на разбитые стекла под босыми ногами. Праздник длился не долго, нас быстро вывели в коридор и проводили в соседнюю палату, где находился тот самый старик уже известный мне по столовой и еще двое больных. Мы скромно встали в углу не проявляя активности. Старик помани меня рукой и жестом предложил сесть на свою кровать рядом с ним. Я поколебавшись принял его предложение и сел рядом с ним. От него несло старостью и мочой, но это был привычный запах для этих мест. и тут в моей голове снова раздался знакомый голос. – «ты принимаешь мое предложение?» спросил голос. Я взглянул на старика и он слегка улыбнулся чуть приоткрыв почти беззубый рот, дав мне понять, что это он говорит со мной. Голос в моей голове звучал бодро и молодо, и это никак не вязалось с его возрастом. Как будто читая мои мысли он сразу изменил его на старческий сиплый, а через предложение на бесстрастный дикторский голос Левитана и снова слегка улыбнулся. Я понял что он так шутит и возможно ему ничего не стоит заговорить со мной женским или даже детским голосом. Но как он узнал что я могу быть ему полезным, и с чего он взял что я действительно полезен? Секунду помолчав, он ответил отведя глаза – что мы давно знакомы с ним и то, что я здесь уже не первый раз. Наблюдая за моими побегами отсюда он всегда встречал и мои возвращения не помнящего, потерянного, и все начиналось сначала. Мои видения будущего, наше знакомство, подготовка к побегу, дружба, восстановление моей памяти. и каждый раз как в ретрофильме «день сурка» с интервалами в несколько лет я раз за разом просыпаюсь на своей больничной койке, возвращенный из очередной реальности в настоящее. А потом он сказал, чтобы я окончательно поверил в его искренность и слова, что мне нужно заглянуть под свою койку, и там на стене я увижу отметки дат прошлых моих пребываний здесь. Через мгновение за нами пришли. Санитары вставили новый стеклопакет и мы смогли вернуться в свою палату. В палате все еще было свежо и от этого на душе стало легче. Дождавшись когда они покинут палату, я как бы случайно уронил банку с таблетками на пол и она закатилась под кровать. Я незамедлительно полез ее искать. Еще было светло и на серой стене под кроватью проступали штрихи начертаний в виде палочек в строку, всего три столбика. Мне следовало начать чертить в четвертом. и я корябнул краску ногтем, снова и снова, пока краска не поддалась и не появилась неровная черта, означающая первый день начала отсчета. Теперь я стал доверять старику, хотя он не представился. Да и зачем? Я все рано не мог ему ответить тем же, ведь я не помнил своего имени, и он видимо тоже. В следующие дни он отвечал на мои вопросы о его жизни здесь, и как он научился разговаривать без голоса. Я слушал и запоминал все детали его рассказов, особенно которые касались наших с ним предыдущих встреч. Он рассказал что второй голос который я слышал в первый раз принадлежит еще одному нашему другу, который всегда помогал мне в моих побегах и которому удалось отсюда выбраться. Именно он разбил мое окно, чтобы наша встреча со стариком состоялась, поэтому я проникся к ним уважением и дружбой. Старик не торопил меня с моими ответами касающихся будущего, но просил как можно тщательнее описывать детали, пусть хоть сколь маленьких событий и фактов, и я охотно переживал свои воспоминания о будущем чтобы как то ему угодить двигаясь от даты к дате, особенно знаменательными какими либо событиями. Наградой за мой труд должна была быть информация о моем прошлом, которой он владел с его слов. И он знал как мне вернуть свою память, а значит вернуть себя. Только тогда я еще не понимал всю ценность моих сведений для старика, но задумывался о первопричинах его любопытства.

Глава 5. Вернуть себя

Со временем мои вопросы к старику стали более конкретными, и он не охотно посвящал меня в тайны своих умений, сначала он придумывал истории о потусторонних силах, которые он привлекает, а когда я заговорил об аномалии в моей голове он сдался и начал рассказывать свою предысторию. Он рассказал, что это учреждение не обычный дурдом как его называют в простонародье, а спецучреждение закрытого типа основанное еще в царской России, потом переданное большевикам вместе со всеми пациентами и документами. Ну о таких заведениях я должен был слышать раньше. Шумихи конечно не было, а люди с потерей памяти появлялись время от времени и в давние и в наши времена. Ты же понимаешь не инопланетяне же чудили, явно спецы. Чудо докторам дали денег, от которых они не смогли отказаться, вот они и начали осваивать народные средства на благо великой могучей родины. Я – было заговорил он. Как идейный партийцем, но он осекся и поправился. Я был губернатором пока сюда не попал в затертом поганом году. Был не рядовым членом, высоко седел, жировал. Высоковато забрался, и перекрыл кислород заведению. Мол на что обычной психушке такие крупные вливания государственных денег. Приехал с финансовой проверкой и остался здесь, скажем эти самые деньги осваивать в своей крохотной части. Не по своей конечно воле. С должности меня сняли в срочном порядке, сказав родным, что я сошел с ума, даже не дали повидаться в здравом уме. Накачали дрянью, выкатили на каталке, вот посмотрите дети это ваш папа сбрендил. Семье дали пенсию за то, что отец сгорел на работе. Все остались довольными, жена наверное снова вышла замуж. Больше меня никто не навещал, да я и не пытался выяснять как там они, все равно я уже потерянный человек. и он замолчал на секунду. Я проникся к старику жалостью, но в его голосе не было ни ноток грусти и ни сожаления, он был бодр и весел, как будто то, что он рассказывает происходило не с ним или он был хорошим актером скрывающим свои эмоции. Голос в моей голове внезапно пропал и я сразу же переключился на назойливую муху которая все время кружившая вокруг меня. Не смотря на относительно прохладный воздух в помещении она была активна и резва. Мне всегда хотелось поймать ее или прихлопнуть. Странно, но она никогда не садилась на меня, соблюдала осторожность и как будто наблюдала со стороны, время от времени потирая свои мохнатые лапки. Она была большой черной мухой, но когда свет попадал на нее под определенным углом она становилась то синей, то зеленой, в народе таких называют навозницами, потому, что они облюбовав коровий котях рыли там норки, поглощая содержимое и при приближении опасности спешно покидали укрытие. Вот и я поначалу боялся, что она сядет на меня и испачкает нечистотами, поэтому считал хорошим тоном, что она все время держится от меня на расстоянии. Это была единственная муха в палате и похоже мы взаимно нуждались во внимании друг друга. Я даже придумал своей мухе имя – Жужа, за то что она громко жужжала, пролетая над моей головой. Людям вообще свойственно давать имена всему, что делит с ними их одиночество, для меня это была Жужа. Хорошо подумав я перестал бояться, что она испачкает меня, потому, что коровьих какашек не было и в помине, а на рвотные массы которые выплеснул из себя мой сосед, в очередной раз, она даже не смотрела. Это была порядочная муха-Жужа, которая мне почти никогда не изменяла. Почти никогда. Иногда она куда-то улетала когда открывалась дверь, но всегда возвращалась спустя какое то время. Вот такая была преданная мне муха. Я смог бы отличить ее из тысячи ей подобных по звуку и цвету. В тот день я все же хоть на мгновение, но поймал ее, когда было темно. Она села на прикроватную тумбу рядом с моей с кроватью, по всей видимости отдохнуть. В конце концов она не могла же летать вечно, и пользуясь темнотой и фактором неожиданности, я накинул на нее верхнюю часть своей робы, которую предварительно снял перед сном. И вот она оказалась в западне в виде мешка из моей рубахи. Бережно прижимая рубаху к тумбе, я загнал ее на середину. Затем, просунув руку под рубаху, я схватил ее пальцами за тельце. Она засопротивлялась издавая писк, а не жужжание. Через мгновение включился свет в комнате и от неожиданности я сжал пальцы сильнее, присев на кровать. Санитары набросились на меня с решительными лицами, заставив разжать руку, которая все еще удерживала Жужу под рубахой и вместе с рубахой унесли ее прочь, не дав мне познакомиться с ней поближе. На мое удивление меня не стали бить, как это делали с другими больными. Я перевел дыхание и задумался о сути происходящего. Не знаю сколько времени прошло с момента моей задумчивости когда в палату вошел главный врач, с красным от ярости лицом и лично бросил мне мою рубаху, презрительно посмотрев в мою сторону. Свет снова погас, и я вернулся к своим мыслям, время от времени прислушиваясь к окружающим меня звукам и ожидая знакомое жужжание в воздухе, но было тихо, лишь только скрип кровати соседа и его посапывание доносились из соседнего угла. Что так расстроила главного врача и санитаров, когда я поймал Жужу? Я не шумел, не нарушал правила которые мне дали почитать, после того как я пытался добраться до окна, где последним пунктом, пожалуй самым большим, были описаны наказания за не соблюдения правил, некоторые сопровождались картинками. Но в правилах ничего не было сказано про ловлю мух. Я казался себе не глупым и догадка, которая посетила меня имела право на жизнь. Проанализировав несколько фактов, я сделал вывод, что муха была не обычной, а пилотируемой миниатюрной камерой, которая включалась по команде извне. Жужа наблюдала и не давала себя застигнуть врасплох. Были ли это ее собственные инстинкты или ей кто-то или что-то управляло, но до последнего случая она удачно уходила от моих попыток ее изловить. Стала вырисовываться картинка, складываемая и всех других эпизодов, по которым время реакции санитаров было минимальным. За нами или исключительно за мной следили посредством Жужы и возможно других насекомых. Это было фантастическое предположение, но очень правдоподобное. Я долго не мог уснуть все анализируя и анализируя факты в своей голове, пока не провалился в сон, который на тот момент был очень правдоподобным и реалистичным, со своими запахами и красками, с моими переживаниями и четким восприятием окружающего.