Стук из шкафа

скачать книгу бесплатно

Стук из шкафа
Фелисетт

…Ее сердце дрогнуло. Это был звонкий, не отрывистый, пугающий звук, будто некто сидевший там был юным озорником, играющий в прятки. Этот стук повторился еще через некоторое время, о чем она умолчала доктору. На этот раз, это был настырный, призывающий и громкий стук, от которого она вскочила, и побежала обследовать шкаф, перебирая вещи на верхней полке, перебрала вешалки с одеждой, открывала коробки от сапог – все, что хранилось в шкафу, было подвергнуто тщательному осмотру, и в конце, осталась в недоумении. Решив, что лучший вариант внушить себе, что это страшный сон…

Фелисетт

Стук из шкафа

Она помнила тот день – ее тащили по коридору. Как пойманная птица, вырывалась из сильных цепких рук, напоминающие когти орла, оставляя за собой эхо от крика и звук скользящих ступней, ерзающих по холодному кафелю. Теперь каждый раз, она как побитая кошка, пробегала через бледный грязно-желтый коридор, закрывая уши руками, чуть зажмурившись, желая оставаться невидимой для этих строгих и чужих стен.

Кабинет доктора не был похож на обычный стандартный медицинский апартамент. Среди темной мебели, лишь белые стены напоминали присутствующему, где он находится. Темный, массивный стол, громоздкое глубокое кресло, и внушительных размеров абажур, загромождали половину пространства. Подчеркнутая напыщенность отталкивала, и неприятно конфузила пациента, сидевшего на простом стуле с металлической спинкой. Валентина, ерзая на стуле, боролась с мыслями, не только приведшие ее в это заведение, но и с теми, которые выбрасывали всю мебель в окно. Каждый раз, сосредотачиваясь на вопросе, она то и дело переключалась на этот абажур, на непонятные темные, изогнутые статуи в стеклянном шкафу. Этот беспорядок вещей внушал ей страх и смятие, что заставляло ее испытывать дикое желание уйти. Но в последнее время, она стала чувствовать незнакомый запах, который притягивал, манил и тревожил сердце. Со дня их первой встречи, прошло три месяца, и за это время запах кабинета превратился из лекарственно – холодного в ароматно-теплый, напоминающий домашний уют. Все внутри взбудоражилось.

В первый день их знакомства, ее охватила паника. Больничный запах, исходящий из коридора в тот день, был резким и приторным, и Валентине казалось, что пока она шла, вся вонь закупорила поры и проникла между нитками в одежде, ей хотелось скорее все снять, и она с отвращением тянула вниз рукава, и стонала от безысходности. В таком положении, ее в первый раз представили доктору. Неужели, ее принимают за сумасшедшую? «Я – человек с высшим образованием, получившая красный диплом, та, что читает книги по вечерам, и кормит голубей в парке – сумасшедшая?! Тут явно недоразумение».

Она заметила, что доктор рассержен, и немного рассеян. Уже потом, со временем Валентина стала ему сопереживать, ей казалось, что Николай Иванович глубоко несчастен. Затем такое поведение перестало ее удивлять. Бывает, он смотрит долго в окно, забыв о присутствии Валентины, что-то начинает бормотать, рисовать треугольники и параллелограммы в своей тетради, и спустя время, опомнившись, будто испугавшись, начинает таращиться на Валю. Доходило до того, что пока доктор пребывал в раздумье, пациентка могла тихо пройтись по комнате в траектории, задуманной ею, затем соскучившись, снова садилась на стул и, грустно наблюдая спину Николая Ивановича, вздыхала: «Это кого еще надо лечить».

В первую встречу, Николай хмурился, и быстро записывал что-то, потом вдруг посмотрел на абажур, и подумал: «Надо бы от него избавиться» – и продолжал записывать за Валентиной. Отложив ручку, он оглядел комнату, будто пытался прочитать мысли своей пациентки, затем пристально на нее посмотрел:

– Валентина, это ваше настоящее имя?

Она лишь театрально ухмыльнулась и старательно, с трудом, положив ногу на ногу, стала усердно болтать ею в воздухе, пристально смотря на него, и при этом неумело присвистывая.

Николай устало вздохнул.

– Ну что же нам делать.

На ее лице застыла гримаса, которая медленно превращало ее сморщенное лицо в старушечью ухмылку, напоминающую злой оскал.

Валентина показалась ему, душевно стареющей женщиной, в которой еще теплился огонь, но какая-то тайна затуманила ее рассудок, и тепло от внутреннего костра догорало в угольках ее безумных глаз, которые могли смотреть прямо и гордо. Когда она впервые подняла на свой взор, Николай всмотрелся в эти пространственные, глубокие, заблудившиеся в потемках своего разума, глаза, а они тут же, словно испуганные зверьки забегали по комнате в поисках убежища. Она определенно отличалась от других пациентов, Николай это заметил сразу, и с первой минуты его мучила мысль «в чем ее особенность?» Каждый пациент уникален, и имея одинаковый диагноз, человеку требуется разный подход к лечению. Но в Валентине было что-то особенное и манящее: ее молчание – было громким разговором, резкие движения – особый танец слов, а взор – тайна.

Обычно при подготовке к приему, он подбирает ряд вопросов для пациентов. Самый главный и важный – причина появления здесь. Он задает в упор, громко и строго, зная, что каким бы не был вопрос, он поставит в тупик больного. Он чувствовал, что это неправильно, что своим вопросом только заставляет больного признать свою вину в том, что он такой, а не другой – здоровый. Поступать так жестоко уже с испуганным пациентом, непонимающим что происходит, подобно вынесению приговора для того, кто сидит на скамье подсудимых: «Виновен!». Николай не задумывался над правильностью своей методики, ему казалось, чем больше ужаса внушает, тем более его боятся – а значит уважают.

Когда звучит контрольный вопрос – он как выстрел доносится до ушей больного. Он дает время, осознать суть предложения, и медленно передвигается по кабинету, наблюдая за их поведением. У многих появляется паника, и они с криками бросаются на дверь, и всячески пытаются все вокруг крушить, что больше всего его раздражало, и, закатывая глаза он думал: «Опять». Он со степенностью подходил, боясь еще больше спугнуть обезумевшего пациента, успокаивающим монотонным голосом повторял: «Спокойно, тихо, успокойтесь, все будет хорошо» и поднимал с пола все, что могло быть повалено – стул или вешалка, на удивление шустрым и буйным больным.

А когда он оставался наедине, начинал раскачиваться в кресле, прокручивая весь свой день в голове, затем хватался за голову, и сильно сжимал ее в тисках. «Как я устал». Еще в первые годы своей практики, Николай понимал, что жизненную дорогу он спутал еще в юности, и путь его теперь лежит, через чащу из колючей внутренней сдержанности, которую будто плющом обвивает злость и негодование на жизнь. Каждый раз, собираясь выписывать рецепт, или разглядывая нацарапанный диагноз, он уходил в задумчивость: «Больной не может лечить больного».

– Так, Валентина, не отвлекайтесь, – отбирая у нее сухой листок клена, и ловя ее потерянный взгляд, снова возвращал предмет. Этот прием всегда срабатывал. – Итак, расскажите, как это все началось?

Прошло немало приемов, чтобы Валентина смогла разговориться. Долгое время она сидела в кабинете и, сжимая губы, гордо крутила головой. Но сегодня был особенный день. На улице наступала осень, и листья, собранные пациентами со двора, пестрили яркими красками на холодном, бледном кафеле больницы, разбросанными и забытыми. Атмосфера праздника закружила осенним танцем в их головах, и они некрасиво улыбались.

Валентина достала из-под рукава новый листок, еще зеленый и стала крутить его в руке.

– Ко мне постучали из шкафа, – сначала неохотно, и с некоторым смятием бормотала себе под нос. Когда она увидела удивленное лицо доктора, то закивала как ребенок, которому не верят, при этом точно убеждалась сама, что говорит чистую правду.

– Из шкафа? – вскинул брови Николай Иванович, и тут же сосредоточено записал в тетрадь.

– Я не помню, когда это было. Была ранняя весна. Обычно с наступлением теплых дней, я открываю окно, чтобы слышать, как пробуждается природа. – пожала плечами, и снова принялась разглядывать белую фигуру в руках. – Но это было ночью. Я проснулась, и услышала стук. Подумала, что мне приснилось, легла поудобнее, и собиралась попытаться уснуть, но тут стук повторился. Я прислушалась. Подумала, может соседи, и слегка приподнялась, чтобы расслышать, от каких соседей идет этот звук. Не знаю, зачем мне это понадобилось.

Тут она смяла листок, и будто невзначай уронила его на пол, после серьезным тоном продолжила:

– Стук шел из шкафа. Моя кровать расположена так, что шкаф находится позади моей головы. Я его почти никогда не закрываю, но в тот вечер – закрыла, – она говорила и смотрела прямо перед собой, будто бы читала страшную книгу.

– Когда стук стал четким, я определённо решила, что это обязательно соседи. Я убедила себя, настолько сильно, что утром об этом даже и не вспомнила. А вы как думаете, это был скелет из шкафа? – она рассмеялась. У больных – смех больной. Он идет из глубины тела, и, проходя по горлу, чтобы вырваться наружу, теряет душу.

От своих откровений ей стало не по себе. Она тут же прикусила губу.

Николай Иванович напряженно записывал, и вытер пот со лба. В последнее время, он страдает чрезвычайно обильным потоотделением, но отогнал мысли о возможно существующей у него болезни, как представил, что будет рассказывать очередную историю сумасшедшей своей жене, за кухонным столом, поедая суп. В такие моменты, в ее глазах загорается возбужденный интерес, и она, присаживаясь рядом, аккуратно берет кружку с горячим чаем в обе руки, и внимательно слушает, слегка прищурившись.

– Опишите шкаф, – будто следователь на допросе, Николай записывал.

– Шкаф, как шкаф, – в интонациях проскальзывал скрежет – первый признак наступающей глубокой старости. – С рисунками.

– С рисунками? – вопросительно спросил врач. – Опишите.

– Этот шкаф еще стоял в моем детстве. Помню маленькая, я пряталась от него от папы, когда мы играли в прятки. Это было очень редко. Может поэтому я это так хорошо помню. Я даже не знаю, любил ли он меня, – немного подумав, она промолвила будто кому-то в сторону, – но это неважно.

Николай вдруг посмотрел на нее, не как на пациента, а как на человека. Он подумал, что можно всю жизнь искать ответ на вопрос, но так никогда и не найти, а потом все станет неважным. Неважно сколько денег, гектаров земли, машин, квартир, друзей, знаний, образования и даже любви… Николай почувствовал сострадание. Он посмотрел в ту сторону, куда она только что бросила эту фразу, и на миг задумался. Что за тень, ходила всю жизнь за этой женщиной, которая смирилась.

– У меня папа был художником. А мама поварихой. Мне казалось, они любили друг друга. Папа с работы принес кисти, краски, трафареты. Это был для меня сущий праздник, – она захлопала в ладоши. – Папа нарисовал аиста и кошку. Сказал, что это он и мама.

– Вы знаете почему аист – папа, а кошка – мама?

Валентина пожала плечами.

– Потому что меня нашли у кошки. Мне придумали сказку, что нашли меня не в капусте, как обычных детей. Будто аист перепутал адреса, и вместо того, чтобы доставить меня кошке, он доставил меня к моей маме. И на шкафу так и осталась эта картина, будто аист держит узелок с ребенком, а кошка на дереве сидит и ждет.

– А какая она? – загадочным шепотом спросила Инна. – Эта Валентина?

В этот же миг, кухня стала уютной и тесной. Николай говорит так тихо и мягко, что слышно, как бьется в стекло мелкий дождь.

– Похоже, в молодости она была очень красива. Правильные черты лица – судя по ее острому овалу, сменились на провисшую кожу, когда-то правильный, прямой нос стал лишь опорным пунктом для перемещения воздуха, а жизнь ее сгорбила и украла густые волосы, оставив доживать свой век седому пучку волос.

Сейчас ей, наверное, около 65, но я вижу, как душевные терзания ее истощили. Кажется, что она не держится за жизнь. Будто ей стало все равно – найдут ли ее или нет. Мне ее жаль. Знаю, врач, должен быть черствым камнем, но необъяснимое беспокойство… – Будто про себя он проговорил. – С первых минут, меня не покидает подозрения, что она что-то недосказывает. И такое непонятное чувство, что я ее знаю…

Николай задумался, опомнившись, быстро проговорил:

– Частичная потеря памяти, дезориентация, немного того, немного другого, вот тебе и псих.

Виновато заключил он, чувствуя свою некомпетентность. Он никогда с точностью не мог определить диагноз. Даже имея все факты на руках, симптомы на лице пациента, его всегда охватывал ужас, что сию минуту нужно выносить вердикт. Инна не заметила колебания Николая, она погрузилась в размышления, и спустя время добавила:

–Все мы сумасшедшие, кто-то больше, кто-то меньше.

Оставшись наедине с собой, он стал размышлять. Кто эта Валентина? Откуда она? Почему никто за ней не приходит? Как может такое быть, что был человек, который кормил собаку, гладил по голове своих детей, делился солью с соседом, любил и ненавидел, страдал, или был счастливым, но в миг-ничего не стало. Кто виновен в этом? Бог? Человек? Потеря связи с окружающим, отсутствие коммуникации может привести к тяжелой депрессии, а иной раз и к суициду. Были случаи, когда Николай с облегчением вздыхал, когда ему сообщали, что пациент из такой-то палаты, ночью повесился на простыне: «Что же, одним вердиктом меньше». Затем он с жадностью хватался за изучение болезни нового пациента, но восторг сменялся на уныние, а решительность на разочарование.

Валентина рассмотрела влажную таблетку, которую удалось на это раз не проглотить, и тут же ее выбросила. «После посещения этого врача, мне стали давать таблетки, от которых меня тошнит. Они точно посчитали меня за сумасшедшую. Теперь-то он от меня и слова не выудит. Они хотят, чтобы я все забыла. Тут из людей делают психов – глядя на своих соседок по палате. Я не психопатка! – в темноте ее губы бесшумно двигались. – Сколько я тут? Две недели, одну, или уже месяц? У меня нет ни телефона, ни блокнота с ручкой, ничего! Да тут нормальному человеку не место! Соседка по палате, говорила, что если не принимать таблетки, то мозг восстановиться через 7 дней…» Ее мысль оборвала Алевтина, которая проснулась и, закрыв одной рукой глаза, и другую руку вытянув, начала кружиться на одном месте и мычать. Валентина тяжело простонала, и повалилась на койку: «Психи».

На следующий день, она настороженно осмотрелась – в кабинете что-то изменилось. Утренний свет ровно ложился на стол, на котором предметы отбрасывали тень на гладкие полы. Подошва ее обуви, при каждом шаге, слегка звучала, и она крадучись подошла к столу.

– Вы заметили перемены? – строго спросил доктор. Она огляделась, и удивленно помотала головой. Взгляд доктора зафиксировался на ней, и она, оцепенев, как загнанный зверек, испугалась и съежилась. Валентина знала, что-то пропало, исчезло и, не удержавшись от пристальных глаз Николая Ивановича, пошла по комнате. Врач одобряюще закивал.

Положившись на свою тактильную память, она стала все ощупывать. Край стола оказался местами острым, поверхность шкафа ребристым, кожа на кресле проскрипела от ее пальцев, а металлическая спинка стула еще держала тепло от предыдущего пациента.

– Хорошо, я скажу вам в конце нашего разговора, – заигрывающая интонация доктора, сопроводила играющий палец в воздухе. От обиды у нее задрожал подбородок. С ней играют как с ребенком, но она знает ответ, но только вспомнить не может. И Валентина стала быстрее ходить по комнате, все, ощупывая, вымеряя шаги, злобно косясь на доктора.

– Вы принимаете препараты, которые вам прописали?

Она стиснула зубы.

– Если я вам скажу, что именно переменилось, вы станете со мной говорить?

«Дурак, – подумала Валентина, – Я и так вспомню».

– Вижу, что вы не настроены говорить.

Летнее солнце заслонило грозовое небо, и в кабинете стало сумрачно и душно. Запахло приближающимся дождем.

– Я думал над стуком в шкафу. Ваше подсознание, направило вам звоночек. Вы обращались к кому-нибудь специалисту?

Возмущение нахлынуло на Валентину, и ее грудь начала вздыматься. Нет! Не обращалась и не собиралась! Этот стук мог бы быть, откуда угодно, или даже во сне! Может вообще все это ей приснилось. Кто дергал ее за язык. Но тут же вспомнила этот стук. Ее сердце дрогнуло. Это был звонкий, не отрывистый, пугающий звук, будто некто сидевший там был юным озорником, играющий в прятки. Этот стук повторился еще через некоторое время, о чем она умолчала доктору. На этот раз, это был настырный, призывающий и громкий стук, от которого она вскочила, и побежала обследовать шкаф, перебирая вещи на верхней полке, перебрала вешалки с одеждой, открывала коробки от сапог – все, что хранилось в шкафу, было подвергнуто тщательному осмотру, и в конце, осталась в недоумении. Решив, что лучший вариант внушить себе, что это страшный сон, она легла спать.

Неприятное воспоминание нарисовалось на ее лице, которое помрачнело, а робкие, умоляющие глаза смотрели на доктора. «Я больше не хочу говорить», читалось в них, но губы тихо шевелились.

– Хорошо. Валентина, вы помните, что было год назад?

Ее глаза округлились и быстро забегали, будто наблюдали за бегающей по клетке мышкой, которая вот-вот попадется в мышеловку, затем взгляд резко остановился. «Ушла в себя», – спустя время, откидываясь на кресло, подумал врач, наблюдающий за напряженным выражением лица пациентки. И тут же представил Валентину, бегущую по длинному коридору своих воспоминаний. Открывает двери, хлопает ими, под ногами бумажные листочки «обед на столе», «не забудь покушать», «день рождение Оли», читая на бегу, хватая коробки с архивами, и бешено раскидывающая коробки с ветхими бумагами, она хватается за волосы, неистово кричит, и тут же спотыкается на красную коробку. Медленно опускается вниз, достает свежий лист бумаги, пробегается глазами… тут доктор увидел бегущую слезу по бледной щеке на онемевшем лице. Она с трудом посмотрела на Николая.

– Что я забыла? – доктор набрал уже воздух, чтобы что-то сказать, но Валентина в ту же секунду встала и, протягивая руки вперед, быстро зашептала. – Не говорите, умоляю, не говорите, и попятилась к двери. Доктор самопроизвольно направился к ней, отчего та, закрываясь локтями лицо, завыла: «Не подходите!»

Доктор остановился и громко, чтобы она услышала сквозь свои рыдания, крикнул: «Хорошо! Я ничего не скажу! Мы будем ждать, когда вы сами нам все расскажите!»

Следующего вопроса Николай никак не ожидал.

– Скажите мне, черт вас побери, какой предмет исчез из комнаты?! – это был вымученный крик, казалось, Валентина была на грани бешенства, будто все это время она мучительно думала только о том, что же пропало из кабинета. Николай не стал томить, ему хотелось, как можно скорее утешить ее, и пожалел, что затеял эту игру.

– Абажур! – на одном дыхании он это произнес и сразу отшатнулся в сторону, чтобы Валентина убедилась.

И она действительно направилась на место бывшего абажура, и озадачено спросила:

– И где он теперь?

В этот момент он почувствовал свою необходимость в ее лечении. Он вдруг стал уверен, что именно он, должен ей помочь. Николай смотрел на слабое, беззащитное, одинокое тело, растерянно озирающееся вокруг, к нему подступал ком в горле – и тут же окончательно решил: «Ее я вылечу».

– У кого-то из коллег, – пожал он плечами, делая вид, что сам удивлен этим мероприятием, – Валентина, вам лучше пойти отдохнуть и принять лекарства. И можете последнее, сделать при мне? – в ответ он видел отрицательное мотание головой. – Если вы не примите, мне придется принять меры.

Пациентка съежилась и собиралась плакать, и ту он применил свой прием, который срабатывает всегда.

– А давайте в следующий раз, – и махнул рукой.

Валентина, как наивный ребенок, направила на него всю благодарность в виде хлопающих красных, мокрых глаз. И тихо ушла, немного всхлипывая, и устало шаркая ногами. Ей казалось, что за время пребывания у доктора, прошел год. Воспоминания ее переносили из года в год, изо дня в день. Промелькнул институт, защита диплома, свадьба, счастливая улыбка мужа, поздравления на работе, цветы. Все это было ярко, необычно, каждое мгновение она пережила вновь и вновь. Но что-то тут не складывалось. Неожиданно она поняла, что в этих воспоминаниях не было ее. Все промелькнуло как картинки из диафильма. Зажмурившись, что есть мочи, она попыталась вспомнить хотя бы чье-то имя, и, выдохнув, устало села на койку: «Бесполезно. Эти «докторишки», прочистили мне память».

Валентина с закрытыми глазами, перебирала пальцами воспоминания. Вдруг в темном коридоре ее сознания, промелькнула фигура, она напряглась, и стала вглядываться в темноту. Вот снова из дверей выбежала еле различимая фигура, и снова исчезла в двери, напротив. Валентине стало страшно, на руках побежали мурашки, она прижалась к стене, боясь пошевелиться. Вдали послышалось грохот, словно упал стол или стул, после чего послышался громкий плач. Сердце съежилось, и из последних сил быстро застучало, ноги подкашивало, и, ощупывая руками влажные стены, она скользнула вглубь, дрожа всем телом. Остановившись около двери, она набрала воздуха и хотела быстро войти, но в это же мгновение, дверь, скрипя, отворилась сама, будто приглашая ее войти. Сил продвинуться дальше не было, тело не слушалось, и возможно она бы простояла так до потери сознания, но тут услышала доносившуюся из комнаты знакомую музыку. Затвердевшие мышцы по всему телу стали ватными, упав на колени, она начала ползти к загадочной двери. Внутренняя сила боролась с ее страхом, и выступила слезами на ее лице. Доползя до самого порога, она замешкалась, и еще долго смотрела в темноту. Но тут из-за ее спины, послышался стук. Она открыла глаза, и, оглянув озаренную утренним светом палату, протяжно застонала.

– Я что-то забыла. Почему я здесь? А? – устало посмотрев на свою взлохмаченную соседку, играющую со своими волосами. – Эй, – и махнула на нее рукой.

Скомканный лист бумаги, ее забавлял. Она, то и дело его комкала, и снова расправляла, изучала его появившиеся прожилки, поднимая их к солнечному свету. Николай вздохнул: «Дело идет к деградации». А Валентина тем временем, изучала появляющиеся фигуры на изгибах бумаги, и про себя рисовала карикатуры для детских книжек.

– Так вы говорите, что был опять этот стук? – борясь с зевотой, проговорил Николай – которую ночь его мучила бессонница. В то же время его встревожил вид пациентки. На морщинистом лице сияла загадочная улыбка.

– Да, я боюсь вам признаться, но я скажу. Внутреннее чутье мне подсказывает, что вы сможете мне помочь, – доктор тут же встрепенулся, как петух перед рассветом, глаза его оживились, словно только что увидели в первый раз в своей жизни рассвет. Он тут же присел рядом, и взял ее руки бережно, боясь спугнуть.

– Рассказывайте, Валя, ради бога. Не бегайте в лабиринте своих мыслей, я помогу вам. Я смогу раскидать указатели, и ориентиры, вы только говорите! – он проговорил волнительно, с невыразимым отчаянием, и уже мысленно вырисовал картину, как он подводит эту хрупкую женщину к ее родным и с гордостью говорит: «Берегите ее. Ведь мать у вас одна».

Робко она посмотрела на его нежную, докторскую руку и ухмыльнулась, сомневаясь в честности намерений доктора.

– Дело в том, что я что-то забыла. Видимо по этой причине я и оказалась здесь. Сегодня видела сон, и прошу заметить, сны мне не снятся тогда, когда я принимаю таблетки, – закапризничала она. – С вашими таблетками, меня клонит в сон, и постоянное уныние внутри сопровождает сутками напролет. В голове только сплошной туман, окутанный унынием и тоской. Но уже несколько дней я не принимаю таблетки, и я во сне дошла до двери, за которой, была разгадка… – сделав многозначительную короткую паузу, она добавила, обведя взглядом кабинет, – почему я здесь нахожусь. И я думаю, вы сможете мне помочь – вспомнить, что я натворила, и что за фигура бегала у меня во сне. Я не дура, понимаете доктор? – рассказ сменился на мольбу.

Но Николай испуганно отстранился, и некоторое время колебался.

– Я предлагаю вот что. Мы с вами постепенно к этому придем? Будем каждый день, восстанавливать события. Договорились?

Валентина рассказала свой ночной кошмар, и, заплакав, закрыла лицо руками. Николай некоторое время не решался к ней подойти, но какая-то сила его подтолкнула, и он ее приобнял. Валентина подняла на него глаза. Врач отстранился. Испугался. Что происходит? Глаза. Это омут. Это горящие одинокие окна в покинутом городе. Это болото, затянувшее все заросли вокруг. Это паутина с бултыхающейся, молящей о помощи, мухой.

Николай тряхнул головой: «Что это – гипноз?» Проводя взглядом пациентку до двери, он еще долго стоял в раздумье. После чего подошел к столу и наскоро накидал на листке план своих действий. Список на бумаге, заканчивал каждую беглую строку вопросительным знаком. Но последний вопрос, был написан твердой рукой, выделительным аккуратным почерком, с красивым загибающимся знаком: «Кто она?»

Николай с глубоким вздохом повалился на примятый сложенный диван, задумавшись, стал собирать со спинки катышки от клетчатого шерстяного пледа. Увлекшись этим процессом, приход Инны стал для него неожиданностью. Скомкав в ладонь разноцветный мусор, радостно встретил взглядом супругу. Инна была в хорошем расположении духа, и что-то кокетливо напевала себе под нос, освобождая запотевшие стопы от туфель.

– О, Николя, ты дома? – он обрадовался ее приходу, не желая больше оставаться со своими мыслями наедине, Николай зашагал за ней на кухню.

– Как на работе? – сухие слова, брошенные в никуда и похожие на ворох сухих осенних листьев, подброшенных усталым дворником. Инна всегда была холодной и черствой, казалось, ее не тревожили чувства других, этим она напоминала ему его мать. Чрезвычайно строгую, требовательную, сухую женщину, способную наказать Николая за проступок не словом, а делом. Медсестра по призванию, мать стремилась сделать из сына блестящим врачом, каким хотела быть она. С самого детства она водила его в больницы, показывала грязные вонючие палаты, но мать видела только крепкие стены, надежность окон, и стойкость коек. Для Николая было пыткой видеть мучающихся больных, запах больницы, вид иголок, скрежет металла, доносившийся из хирургии, внутри него все протестовало натиску матери. Но он ее любил, и всю жизнь самоотверженно доказывал ей свою преданность. Возвращаясь смертельно усталым, после дежурства, он как побитая собака, виляя хвостом, с удовлетворением, отчитывался: «Сегодня спасли человека». И мертвецки засыпал. Спас не он, но он видел, как человеку дали вторую жизнь, и Николай был счастлив быть свидетелем этого, и по праву считал себя участником этого спасения.

После смерти матери, вся его собачья верность, отдавалась Инне, которая ему напоминала мать – жестким характером, и природной красотой.

– Все прекрасно, моя прекрасная маркиза, все хорошо, как никогда, – иронично пропел он себе под нос. Инна удивлённо вскинула брови, осведомилась, что его так обрадовало. Хотя она не могла взять в толк, какое может быть удовольствие работать в психбольнице. Удрученные, озабоченные, и усталые медработники, перемещаются из палаты в палату, наблюдая за убогими и грязными больными, которые как тараканы не могут сидеть на месте. Мужа она видела именно таким: угрюмым и усталым. Николай множество раз пытался ее убедить в обратном, он мог сутками напролет рассказывать, о чистых белоснежных палатах, о том, как в ординаторской они пьют чай и душевно смеются, и каждый день помогают людям, несмотря на их помутившийся рассудок. Но Инна была непреклонна, ей были интересны только истории о психически больных людей. Николай прекрасно это знал, поэтому, сегодня намеренно начал медленно, затем быстрее и ярче описывал свой день, специально упустив историю Валентины, чтобы слушательница сама его спросила, или лучше настояла на этой истории. А если не спросит, думал он, тем и лучше, эту историю он оставит на следующий раз. Инна, удовлетворившись услышанным, только и смогла произнести: «Да уж» и удалилась в свою комнату. «Да уж» – два холодных слова, которые он слышал на протяжении всей своей жизни. «Да уж» – это минус три в дневнике, и вода вместо мяса собаке. Когда это слово произносила мать, собачий хвост отпадал. Николай, зажал челюсть, ему хотелось, чтобы им восхищались, а не бросали в след сухие слова. Он сокрушенно опустил голову: «Мама. Я стал врачом. Как ты хотела. Но почему у меня не вышло стать спасителем?»

В эту ночь он снова плохо спал. Старый диван скрипел при каждом движении, и его сердце беспокойно настукивало года, и с каждым биением, ему все становилось тяжелее восстановить ровное дыхание, и когда ранее летнее утро начало рваться внутрь комнаты, он налил себе кофе, смиренно посмотрев на часы, подумал: «Еще одна потерянная ночь».

– У вас что, Николай Иванович, нет жены? – от вопроса он вздрогнул и раздраженно осек:

– Есть, но сегодня мы говорим о вас. Итак, Валентина, признайтесь мне, были ли у вас еще какие-то осознанные странности в вашем поведении. Не пугайтесь, я про те моменты, когда вы понимали, что произошло то, что другие не видят, или, например, что вы могли забыть очевидные вещи?

Николай на своей практике знал, что большинство больных не отличают реальность от вымысла. У него был один из таких любимцев – его первый пациент. Он называл его «Красногвардеец». Его поместили в клинику его родители, ссылаясь на то, что они очень устали беспокоиться за свое имущество и за свою жизнь. Сначала никто не замечал каких-либо изменений в его поведении, пока в один прекрасный солнечный день, сын не стал говорить родителям странные вещи.

–Доброе утро маман, доброе утро батюшка.

Родители, переглянувшись, засмеялись, но сын совсем не шутил. И с каждым днем изменения в поведении стали бросаться в глаза все больше и больше. Сначала он стал пить чай только из пиалы, чайные пакетики, со словами «иноземное», полетели в мусорку, как и все содержимое холодильника, кроме молока и яиц. Мать боязливо отстранялась в сторону, ища ответы, смотрела недоуменно на мужа, но тот пожимал плечами. На следующий день в доме не обнаружилась микроволновка, электрический чайник, компьютер, телевизор. Родители побежали по соседям, от которых узнали, что их сын уже давно бегает по двору с палкой, мнимой за винтовку, и пугает местную детвору, со словами: «Вас скоро всех убьют», и затем быстро прятался за детским грибком, или за деревом. Таким его и застала мать. Он лежал на животе, прикрыв голову руками, за бугром из песка, который навезли сюда, чтобы расширять детскую площадку. Мать осторожно прикоснулась к его плечу: «Сын, что с тобой?». Но он побежал, крича изо всех сил: «Мама, беги!»

Молодой человек выглядел на 27 лет, краснощекий, с врожденными пурпурными щеками, а благодаря пышности ресниц, темно – карие глаза, были яркими и выразительными. Когда он находился в состоянии покоя, его красота затмевала все вокруг. Эта была такая особенность, которую замечают даже мужчины. Но стоило какой-нибудь его мысли двинуться в голове, как мускулы лица, искажали все видение. Эта переменчивость отпугивала, заставляя чувствовать себя неловко за свой самообман.

Николай его разглядывал с изучающим видом. Пациент всем видом безмолвно смеялся. Доктор не имеет права чувствовать к пациенту раздражение, злость, любовь, симпатию. Для него это лишь объект для исследования, которому нужна помощь. Но этот человек, будто передразнивал врача – изучал, подражал, соглашался, но с таким ехидством, что Николая приводило в нервное возбуждение.