скачать книгу бесплатно
Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы
Петр Анатольевич Федосов
Предлагаемое читателям издание представляет собой биографию крупного государственного деятеля XIX века Михаила Николаевича Муравьева (1796–1866), написанную его потомком в 5-м поколении П. А. Федосовым на основании архивных документов, писем и свидетельств современников.
В книге рассматривается история рода Муравьевых, анализируются все периоды жизни главного действующего лица. Автором предложен многофакторный анализ участия М. Н. Муравьева в тайных обществах. На основании малоизвестных архивных материалов описана управленческая деятельность и итоги его губернаторства в Могилевской, Гродненской и Курской губерниях. Анализируются вклад М. Н. Муравьева в создание и становление Русского географического общества, содержание и результаты его работы во главе Межевого корпуса, Департамента уделов и Министерства государственных имуществ. Предложено новое понимание его роли в осуществлении реформы 1861 года. Исследуется деятельность Муравьева по подавлению мятежа и проведению реформ в Северо-Западном крае в 1863–1865 годах, руководству следствием по делу Каракозова в 1866 году. Освещается история взаимоотношений с Николаем I и Александром II, рядом крупных сановников двух царствований.
Автор книги предпринимает попытку реконструкции внутренней мотивации решений и действий М. Н. Муравьева на всех этапах его жизненного пути.
Книга предназначена всем интересующимся историей России.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Петр Анатольевич Федосов
Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы
© П. А. Федосов, 2021
© Л. А. Мосионжник, указатель имен, 2021
© Издательство «Нестор-История», 2021
От автора
Люди, о которых я собираюсь рассказать, жили два века назад. Кто-то чуть больше, кто-то чуть меньше. Два века – это много или мало? Смотря как мерить. Мои герои родились накануне наполеоновских войн и умерли за полвека до Первой мировой, они писали гусиными перьями и только к концу жизни узнали, что такое паровоз. Так что, если измерять два века событиями, которые произошли за это время, будь то вселенские катастрофы или достижения технического прогресса, то двести лет – это целая вечность.
Но можно мерить и иначе. Например, тем, сколько поколений успели сменить друг друга. Человек живет долго. Он самое долговечное существо среди млекопитающих, а среди всех позвоночных дольше человека живут разве что крокодилы и гигантские черепахи. Меня, родившегося в середине XX века, от людей, о которых я буду рассказывать, отделяют четыре поколения – мои родители, деды, прадеды и прапрадеды. Всего четыре. К тому же каждое из этих поколений не столько отделяет нас от тех, кто жил два века назад, сколько связывает с ними…
Из двух дедов и двух бабушек, которые положены каждому человеку, я застал только одну бабушку – моего главного учителя и воспитателя, главного старшего друга моего детства и отрочества. Она-то и стала для меня связующим звеном с будущими героями этой книги. В ее памяти и ее рассказах жили и оттуда переселялись в мое сознание люди, существовавшие, как мне казалось тогда, давным-давно, которых звали «папа» (с ударением на последний слог) и «маман». От нее же я впервые услышал фамилию Муравьевы и с удивлением узнал, что моя бабушка, Ирина Николаевна Адамова, в девичестве тоже носила эту фамилию вместе со своими «папа?» и «маман». Чуть позже я увидел и фотографию «папа» – черноволосый мужчина с небольшой бородкой за столом, заваленным бумагами. На стене у него за головой висел портрет: немолодой широкогрудый военный с усами, но без бороды, волосы зачесаны назад. Бабушка сказала мне, что это ее прадедушка – Михаил Николаевич Муравьев.
Примерно в то же время в отрывном календаре я увидел странную картинку: пять мужчин в профиль и, как мне показалось, без одежды. Четырех мужчин в профиль я видел на картинках и раньше, но те были одетые, и к тому же трое с бородами, а один с усами. Эти были бритые. На мой вопрос бабушка пояснила, что это декабристы, что они восстали против царя и их за это казнили. Мне было лет семь, но я уже точно знал, что тот, кто восставал против царя, был героем. Сообщение бабушки, что один из казненных был родственником ее прадедушки и что этот прадедушка сам как-то участвовал в этом геройском деле, произвело на меня глубокое впечатление и преисполнило гордости за бабушкиного, а значит, и моего родственника.
Так Михаил Николаевич Муравьев вошел в мою едва начавшуюся жизнь, шагнув в нее через четыре поколения при прямом посредстве моей бабушки (его правнучки) и косвенном – моего прадеда (его внука).
Сейчас мне столько же лет, сколько было бабушке в ту пору, когда происходил этот разговор. Вот-вот появятся на свет мои правнуки. И между ними и моей бабушкой окажется столько же поколений, сколько насчитывается между мной и Михаилом Николаевичем Муравьевым, а я окажусь тем посредником, который поможет ей через четыре поколения шагнуть в жизнь моих правнуков…
С чувством гордости за предка я прожил 5 или 6 лет. Все это время я не упускал случая сообщать друзьям о моем родстве с героями-декабристами. Между тем бабушка, без особого, впрочем, успеха, учила меня немецкому и французскому и вспоминала какие-то эпизоды из своего детства. Что мать ее прекрасно пела, а отец играл на гитаре и на фортепьяно, хотя не знал нот. Что ей и двум ее сестрам совсем не давали денег, и они завидовали сыну садовника, когда тот приносил домой из лавки кулек леденцов. Что им не разрешали пить кофе («детям вредно»), и отец специальной ложечкой доставал для каждой из своей чашки кусочек сахара, пропитанного мокко, и это казалось им самым большим лакомством. Таких рассказов было множество. Но когда я спрашивал, кем работал ее отец или хотел поподробнее узнать о Михаиле Николаевиче, бабушка меняла тему.
Мне было лет двенадцать, когда на внутренней стороне крышки деревянной шкатулки, в которой бабушка держала старые письма и которую мне без взрослых открывать было запрещено, я увидел выжженную надпись: «Гр. Ирина Муравьева». Я поинтересовался, зачем эта надпись и почему, раз написано официально – «гр.», то есть «гражданка», не написано отчество Николаевна. Первая часть ответа оказалась совсем простой: эта шкатулка была у бабушки, когда она еще подростком училась в институте и жила в институтском пансионе. У многих ее соучениц были похожие шкатулки, и надпись была нужна, чтобы их не перепутать. Но дальше я узнал поразительную новость. Оказывается, сокращение «гр.» означало не «гражданка», а «графиня», и этой графиней была моя бабушка. На мой изумленно-глупый вопрос: «А почему ты графиня?» бабушка ответила: «Потому что мой отец был графом». «Что же, все Муравьевы были графами?» – не отставал я. «Нет, – ответила бабушка спокойно и очень серьезно, – в нашей семье первым графом был мой прадедушка Михаил Николаевич. Он был возведен в графское достоинство со всеми своими потомками царем за заслуги перед отечеством». (Спустя 50 лет в Государственном архиве России я держал в руках Высочайший рескрипт о возведении М. Н. Муравьева в графское достоинство с собственноручной подписью императора: «Всегда благодарный Вам Александр».)
Но тогда, в 1963-м, я был смущен. Что-то тут было не так. Царь был для меня злом. Михаил Николаевич – героем, сопричастным героям-декабристам. Как же он мог оказаться графом по воле сына того самого царя, против которого они восставали? (К тому времени я уже проходил в школе историю СССР, и память у меня была хорошая.) Но дополнительных вопросов я тогда не задал. Что-то подсказало мне, что бабушке не захочется говорить неправду, а всю правду она мне сказать не сможет.
И я решил во всем разобраться сам. У родителей одного моего приятеля была Большая советская энциклопедия. Из нее я с изумлением и разочарованием узнал, что М. Н. Муравьев попал в энциклопедию не как герой-декабрист, а как жестокий подавитель польского восстания 1863 года, прозванный за свою свирепость Муравьевым-вешателем. Кем и заслуженно ли был он так прозван, я узнать тогда не мог, потому что в доступных для меня книгах об этом не писали, а бабушка разговаривать на эту тему упорно отказывалась. Вместо того чтобы разобраться, я еще больше запутался.
Лишь спустя годы я понял: произошло это потому, что в бабушке, как и в подавляющем большинстве людей ее поколения, жил страх, заставлявший тщательно скрывать в своей биографии все то, что могло стать основанием для повышенного и недоброжелательного внимания советской власти. А в бабушкиной биографии такого было ой как много. Предок – «вешатель» польских революционеров и личный враг А. И. Герцена, боготворимого большевиками. Отец – граф Николай Леонидович Муравьев, егермейстер двора его величества, в 1909 году был полтавским губернатором, а в 1912–1917 годах – губернатором Московской губернии. В 1918 году Н. Л. Муравьев эмигрировал, а две его незамужних дочери – моя бабушка и ее младшая сестра – по странным семейным обстоятельствам не смогли последовать за ним.
Обстоятельства эти были такими. Бабушкин отец был женат дважды. От первой жены, дочери известного предпринимателя, одесского городского головы, тайного советника Н. А. Новосельского, Ольги Николаевны, у него было три дочери. Старшая Елена, младшая Екатерина и средняя – моя бабушка Ирина. Прожив с Ольгой Николаевной лет десять, отец влюбился в гувернантку своих дочерей Веру фон Герстфельд, да так, что женился на ней, разведясь для этого с первой женой. Ольга Николаевна имела собственное небольшое состояние, но не захотела жить в столицах. Она выучилась на фельдшера и уехала сестрой милосердия на Русско-японскую войну. Дочери остались с отцом, точнее, под его опекой, потому что дома они жили мало и были пансионерками: Елена – Смольного, а Ира и Катя – Московского института благородных девиц. Мачеха держала их в черном теле: не забирала на каникулы домой, а когда они все-таки попадали под отчий кров, не покупала им ни нарядов, ни сластей. Отец запирался с дочерями в кабинете, ставил на стол коробку конфет и командовал: «Лопайте, пока Веры нет».
Поначалу свет и двор отнеслись ко второму браку Н. Л. Муравьева скептически. Но в 1909 году он, будучи полтавским губернатором, принимал царя на празднествах, посвященных 200-летию Полтавской битвы. Император остался доволен и хотел выказать Муравьеву свое особое благорасположение. Жена полтавского губернатора была как раз на сносях, и царь, поняв его деликатную ситуацию, согласился стать восприемником будущего ребенка. Обещание он сдержал. Сохранился документ – письмо из канцелярии Министерства Императорского двора: «Милостивый государь Граф Николай Леонидович, имею честь уведомить Ваше Сиятельство о последовавшем Высочайшем соизволении на восприятие от Св. Купели Высочайшим Его Императорского Величества Именем, согласно Вашего ходатайства, родившегося у Вас 4-го сентября сего года сына – Алексея. Всемилостивейше пожалованный крестинный подарок матери новорожденного имеет быть доставлен дополнительно». Светские толки о семейной жизни Н. Л. Муравьева приумолкли. Крестной матерью Алексея и, следовательно, кумой Николая II была единокровная сестра новорожденного Ирина, моя бабушка. Сестры ее так и дразнили – «царева кума»…
Во втором браке у моего прадеда было четверо детей, одна дочь умерла в детстве от скарлатины, так что к 1917 году осталось трое. Когда пала монархия, он начал готовиться к эмиграции, переводя постепенно имевшиеся у него средства за границу. Но грянул Октябрьский переворот, а затем и красный террор, и прадеду пришлось бежать из России, фактически спасая свою жизнь: как московский губернатор он оказался в списках классово враждебных элементов, подлежавших аресту, а впоследствии и показательному расстрелу. В этих списках значилось много крупных чиновников – губернаторов, министров, членов Государственного Совета. Буквально накануне предполагавшегося ареста прадед успел инкогнито покинуть Советскую Россию и благополучно добрался до Киева, где властвовал гетман Скоропадский, с семьей которого прадед был хорошо знаком со времени своего губернаторства в Полтаве. С его помощью и при поддержке влиятельных друзей и знакомых, которые оставались у Муравьева в России, удалось выправить загранпаспорта для жены и детей.
Паспорта для Ирины и Екатерины тоже были заказаны. (Их старшая сестра Елена к тому времени была уже замужем. Позже она служила медсестрой в санитарном поезде добровольческой армии, начальником которого был ее муж М. М. Осоргин. Осоргины покинули Россию в 1920-м на одном из последних пароходов, ушедших из Севастополя в Стамбул.) Итак, паспорта для Ирины и Екатерины были заказаны, но на каком-то этапе их оформления мачеха сообщила человеку, который «устраивал» это дело, что падчерицы не едут, а им самим – что для них паспортов не будет. Бабушка рассказывала, что они с сестрой очень обрадовались этому известию и не пытались выяснить причины такого решения. Главным для них было избавиться от «тети Веры», как они называли мачеху. Они даже ездили на Брянский вокзал, чтобы узнать, ушел ли наконец поезд, куда тетя Вера загрузилась с детьми, их няней и домашним скарбом. (Лет через пятьдесят после этих событий я как-то высказал предположение, что мачеха пеклась о будущем своих детей, ведь падчерицы могли претендовать на солидную часть состояния отца, которое он успел заранее переправить в Бельгию. Но бабушка заявила, что это маловероятно, что тетя Вера хотя и притесняла падчериц, но «была все-таки порядочной женщиной, раз на ней женился папа».)
Простояв два или три дня на вокзале, поезд с мачехой наконец ушел, а Ира и Катя остались в подмосковном Воскресенске (ныне г. Истра), где у отца было небольшое имение: «классово чуждые» девицы без опыта самостоятельной жизни, без работы и без карточек, в кровавом месиве 1918 года. Чтобы жить, нужно было работать. Наиболее естественной и, наверное, единственно возможной для сестер работой была школа. Образование позволяло: «золотые» выпускницы одного из лучших женских институтов России, они владели французским, немецким и английским языками, могли преподавать также музыку, историю, географию. В местной школе – она, кстати, до сих пор стоит возле Ново-Иерусалимского монастыря – были вакантные места. Но чтобы устроиться на работу, нужно было сообщить данные о себе. Здесь-то и родилась легенда о прямом родстве с Муравьевыми-декабристами, первыми русским революционерами и жертвами царизма. Родилась тем более естественно, что Михаил Николаевич с 1816 по 1821 год действительно был причастен к преддекабристским союзам и даже побывал под следствием. Легенда была, конечно, наивной. Достаточно было кому-то – соседу ли из-за кухонного спора или сослуживцу из-за карьерного соперничества – «проинформировать органы» о том, кем в действительности были бабушкины отец и прадед, и «царевой куме», конечно, не поздоровилось бы. Тогда история семьи, в которой мне суждено было родиться, скорее всего, вовсе не состоялась бы. Но все обошлось. Благодаря реальной образованности и мифической причастности к первым русским революционерам бабушку и ее сестру приняли на службу в советскую школу. Таким образом в 1918 году, через пятьдесят с лишним лет после своей кончины, Михаил Николаевич Муравьев принял участие в судьбе моей бабушки, а следовательно, и в моей судьбе – в смысле увеличения количества тех бесчисленных случайностей, в силу которых мне в конце концов было суждено появиться на свет.
Двадцатью тремя годами позже образованность, конкретно – знание немецкого языка сыграло в жизни бабушкиной сестры Екатерины печальную роль. В декабре 1941 года в оккупированном городе Истра немцы согнали всех местных жителей, которые оставались в своих домах, в том числе Екатерину с маленьким сыном, в каменную церковь и приставили к ним охрану. Не было ни еды, ни воды. Екатерина Николаевна попросила немца-часового принести воды, чтобы напоить детей, и воду принесли. Через несколько дней немцев отогнали, и кто-то из сидевших в церкви сообщил «куда следует», что она о чем-то говорила с немцами. Это стоило Екатерине Николаевне десяти лет лагерей в Караганде, которые урожденная графиня Муравьева оттрубила от звонка до звонка и вернулась в 1952-м без права проживания в столице и областных центрах. Бабушку такая беда миновала. Зато не миновали три похоронки с фронта: на мужа и двух сыновей.
Все это я узнал, уже будучи взрослым человеком, обремененным работой, семьей, участием во всех тех пертурбациях, которые выпали на долю послевоенного поколения россиян. Однако возникшее в детстве желание разобраться в биографии М. Н. Муравьева у меня никогда не исчезало. И вот теперь я попытался это желание исполнить.
Моя попытка осталась бы безрезультатной, а то и вовсе не была бы предпринята без совета и содействия многих доброжелательных и высоко профессиональных людей.
Благодарная память безвременно ушедшему другу, большому ученому А. П. Назаретяну, подсказавшему мне идею свести мои разрозненные заметки в книгу.
Искренняя и глубокая признательность известным специалистам по истории XIX века Т. Н. Жуковской и К. А. Соловьеву, любезно согласившимся просмотреть рукопись и высказавшим много ценных замечаний и полезных советов.
Большое спасибо директору издательства «Нестор-История» С. Е. Эрлиху, его заместителю Е. Ф. Качановой, редактору и корректору Н. В. Лесогор и Е. Г. Закревской, верстальщику Л. Е. Голоду стараниями, талантом и эрудицией которых рукопись превращена в книгу.
Введение
В 2016 году, когда я начинал работу над этой книгой, исполнилось 220 лет со дня рождения М. Н. Муравьева и 150 лет со дня его смерти. Он прожил долгую и причудливую общественно-политическую жизнь. Начал ее четырнадцатилетним студентом Московского Императорского университета, а закончил за месяц до семидесятилетия генералом от инфантерии, графом и председателем Следственной комиссии, отправившей на эшафот Каракозова – первого злоумышленника, покушавшегося на жизнь Александра II.
В 1863–1865 годах М. Н. Муравьев был едва ли не самым популярным человеком в России. Со всех концов империи ему слали приветственные адреса университеты, дворянские собрания, купеческие общества, крестьянские сходы. За его успехи возносились молитвы в тысячах православных церквей. В то же время в либерально-аристократических кругах его величали «людоедом», а вождь революционно-демократического лагеря А. И. Герцен называл поток приветственных писем к Муравьеву «адресоложством», а его самого честил «вешателем» и «вампиром».
Когда в начале сентября 1866 года император, наследник престола и весь двор на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры провожали Муравьева в последний путь, на печальной церемонии незримо присутствовали два разительно не похожих друг на друга мифа. В одном из них покойный представал самоотверженным героем без страха и упрека, могучим спасителем России, в другом – беспринципным ренегатом, беззастенчивым карьеристом, реакционером и едва ли не патологически жестоким палачом. Сосуществование и конкуренция двух «муравьевских» мифов продолжились и после его смерти. В первое время после кончины графа героический миф слегка поблек. Большинство общественно-политических изданий не сочли даже нужным поместить некролог. Но с середины 1870-х героический миф начинает оживать. При Александре III образ М. Н. Муравьева вновь оказался востребованным как символ русской силы. Принимается решение воздвигнуть ему памятник, и начинается сбор средств. В 1898 году памятник был установлен в центре Вильны, учреждается также посвященный ему музей.
В первые десятилетия двадцатого века по мере усиления в общественном мнении демократических тенденций и критического отношения к официозной историографии в трактовке образа Муравьева усиливаются критические ноты, восходящие к наследию Герцена. В 1915 году статью о М. Н. Муравьеве в энциклопедический словарь Гранат пишет будущий «глава марксистской исторической школы в СССР» М. Н. Покровский[1 - [Покровский М. Н.] Муравьев, граф, Михаил Николаевич // Энциклопедический словарь Т-ва «Бр. А. и И. Гранат и К°» / под ред. проф. Ю. С. Гамбарова, проф. В. Я. Железнова, проф. М. М. Ковалевского [и др.]. Изд. 7-е. М.: Т-во «Бр. А. и И. Гранат и К°», [1916]. Т. 29. Стб. 397–399.]. Эта статья, выдержанная в жестко антимуравьевском духе, с середины 1920-х годов становится директивной для всех советских историков и всех отечественных энциклопедий, так или иначе упоминающих о Михаиле Муравьеве. В 1936 году историческая школа М. Н. Покровского подвергается разгрому, в частности за очернительство истории России. Но список конкретных имен, которые подлежат исторической реабилитации, очень короток и определяется непосредственно директивной инстанцией. М. Н. Муравьева в нем, конечно, нет. Нет в нем, правда, и имен десятков других выдающихся деятелей XIX века. Но если другие из истории просто исчезают, то Муравьев остается в качестве антигероя с обязательным атрибутом «вешатель». В особенно трудное положение при этом ставятся исследователи истории декабризма: без упоминания М. Муравьева им обойтись трудно, но они помнят, что по правилам сталинского исторического мифотворчества отрицательные герои не должны упоминаться в компании с героями положительными. (В ряде энциклопедических изданий, например, в соответствующих статьях упоминается о том, что А. Н. и Н. Н. Муравьевы родные братья, но о том, что Михаил Николаевич тоже их родной брат, не сообщается.) В пятидесятые годы простой выход из трудного положения нашла М. В. Нечкина, которая при упоминании М. Муравьева среди членов преддекабристских обществ сообщила, что «до ареста в 1826 году будущий Муравьев-Вешатель, жесточайший усмиритель польского восстания 1863 года, еще не проявлял своих палаческих черт»[2 - Нечкина М. В. Священная артель: Кружок Александра Муравьева и Ивана Бурцова. 1814–1817 // Декабристы и их время: материалы и сообщения / АН СССР, Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом); под ред. М. П. Алексеева, Б. С. Мейлаха. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. С. 164.].
Ситуация изменилась только после того, как российская историческая наука была освобождена от идеологических императивов и политических запретов. В начале нулевых М. Д. Долбилов в ряде статей, опираясь на обширный архивный материал, глубоко и непредвзято проанализировал различные периоды деятельности Муравьева[3 - См. статьи М. Д. Долбилова: Конструирование образов мятежа: политика М. Н. Муравьева в Литовско-Белорусском крае в 1863–1865 гг. как объект историко-антропологического анализа // Actio Nova 2000: сб. науч. ст. / отв. ред. А. И. Филюшкин. М.: Глобус, 2000. С. 338–408; Консервативная программа М. Н. Муравьева в реформаторском аспекте // современность: мат-лы международ. науч.-практ. конф. М.: РОССПЭН, 2001; Культурная идиома возрождения России как фактор имперской политики в Северо-Западном крае в 1863–1865 гг. // Ab Imperio. Казань, 2001. № 1–2; М. Н. Муравьев и освобождение крестьян: проблема консервативно-бюрократического реформаторства // Отечественная история. 2002. № 6. С. 67–90; «…Считал себя обязанным в сем участвовать». Почему М. Н. Муравьев не отрекся от «Союза благоденствия» // Декабристы: актуальные проблемы и новые подходы. М.: РГГУ, 2008. С. 195–215.]. В 2007 году появилось диссертационное исследование С. В. Ананьева, с объективистских позиций освещающее политическую биографию Михаила Николаевича в целом[4 - Ананьев С. В. М. Н. Муравьев-Виленский: политическая биография: дис. … канд. ист. наук. Саратов: Саратов. гос. тех. ун-т, 2007.]. В 2008 году были переизданы записки Муравьева с приложением выдержек из мемуаров его современников. Составитель сборника и автор предисловия К. В. Петров завершает подготовленную им развернутую биографическую справку призывом отказаться от оценки Муравьева только как «вешателя»[5 - «Готов собою жертвовать…»: Записки графа Михаила Николаевича Муравьева об управлении Северо-Западным краем и об усмирении в нем мятежа. 1863–1866 гг. / сост., вступ. ст., коммент. К. В. Петрова. М.: Пашков Дом, 2008.]. В 2014 году Институт русского мира издал сборник воспоминаний современников о нем, включив в этот сборник в основном записки деятелей, симпатизировавших Муравьеву и его политике[6 - Воспоминания современников о Михаиле Муравьеве, графе Виленском / сост., предисл. и коммент. С. В. Лебедева; отв. ред. О. А. Платонов. М.: Ин-т рус. цивилизации, 2014. (Русская биографическая серия).]. Наконец, в 2015 году Институт российской истории выпустил в свет монографию Э. П. Федосовой «Жизнь на службе империи», посвященную главным образом работе Михаила Николаевича в Северо-Западном крае[7 - Федосова Э. П. Граф М. Н. Муравьев-Виленский (1796–1866): Жизнь на службе империи / Ин-т рос. истории РАН. М.: Изд. центр ИРИ РАН, 2015.]. (Мне Эльмира Петровна Федосова не родственница, а однофамилица. – П. Ф.)
Задача историка, изучающего тот или иной период прошлого, по простому, но емкому определению классика немецкой историографии Леопольда фон Ранке, состоит в том, чтобы узнать из документов и других письменных источников и описать для других «wie es eigentlich gewesen» («как это собственно было»). То есть как действовали люди, поступки которых в совокупности и составляют историческое событие. М. Н. Муравьеву выпало поучаствовать во многих важнейших событиях и свершениях отечественной истории 20–60-х годов позапрошлого века, причем во многих из них он играл заметную, порой даже определяющую роль. Понять, как, собственно, происходили эти события, без учета роли Муравьева невозможно. Да и сама эта роль, действия и мотивы Муравьева в разных исторических ситуациях, его эволюция как личности и как политика нуждаются в дальнейшем осмыслении. Многие периоды его жизни до сих пор едва затронуты исследованиями. Многие документы, хранящиеся в центральных, ведомственных и региональных архивах, не изучены.
Исторической науке в принципе не дано с исчерпывающей полнотой ответить на сформулированный Ранке простой вопрос. И дело не только в неполноте и неизбежной внутренней противоречивости источниковой базы, но и в многообразии действующих лиц и групп, скрытости и малодоступности для анализа истинных мотивов их действий. В зависимости от интересов и точки зрения наблюдателей и участников их свидетельства об одних и тех же событиях различаются. Порой весьма существенно, а иногда и диаметрально противоположным образом. Что же касается истинных мотивов исторических персонажей, то о них историк может только догадываться с той или иной степенью вероятности. Поэтому даже в тех заключениях, которые делаются на этот счет на основании, казалось бы, неоспоримых фактов, всегда и неизбежно присутствует какая-то доля гипотетичности.
Но если дать вполне удовлетворительный ответ на вопрос «как это было» науке не по силам, то продвигаться к картине все более полной и адекватной исторической реальности вполне возможно. Этим мы и займемся.
I. Род
Многие события, определяющие жизненный путь человека, происходят задолго до его рождения. За годы, десятилетия, а порой и за века. Эхо этих событий докатывается до нас из близкого и далекого прошлого через историческую память народа, к которому мы принадлежим, политическую культуру государства, гражданами которого являемся, через традиции и ценности той среды, в которой протекает наша жизнь.
В числе этих медиаторов между живущим поколением и событиями давно минувшими важное место занимает род – общность, включающая в себя потомков одного и того же предка, как живущих ныне, так и тех, кто жил прежде, – в той, естественно, мере, в которой факт их существования, их имена и их деяния закреплены в исторической памяти.
В XX веке революции, войны, социальные эксперименты, добровольная и принудительная миграция десятков миллионов перетасовали людей, перепутали, а то и порвали родовые связи. Мы все сегодня в какой-то мере и, как правило, не по своей вине «Иваны, не помнящие родства». Но в традиционных обществах с устойчивым сословным делением род был одним из важнейших факторов формирования человеческого «Я», одним из главных социальных гарантов и лифтов человека. К русскому обществу первой половины XIX века, в котором жил М. Н. Муравьев, это относится в полной мере. Внутриродовые и межродовые связи составляли центральную часть системы общественных отношений, в которых формировался и действовал человек. Неслучайно в русском фольклоре, встречая незнакомого человека, его прежде всего спрашивают, какого он рода-племени. Поэтому начать повествование о М. Н. Муравьеве я решил с обзора истории рода Муравьевых с момента первых упоминаний об этом роде до появления на свет моего главного героя, то есть с конца XV по конец XVIII века.
Об истории рода Муравьевых написано немало. В XIX веке были опубликованы несколько родословных, в том числе таких авторитетных авторов, как А. Б. Лакиер и М. В. Муравьев. Генеалогические обзоры имеются в посвященных М. Н. Муравьеву работах П. В. Долгорукова и Д. А. Кропотова.
В 1990 году в Москве прошла выставка, приуроченная к 500-летию рода Муравьевых. Экспозиция размещалась в залах филиала Государственного исторического музея – в Музее декабристов, бывшем особняке И. М. Муравьева-Апостола на Старой Басманной в Москве. Чтобы получить все еще необходимые тогда согласования в партийных инстанциях, организаторы заявили выставку, как посвященную роду декабристов[8 - Муравьев С. Н., Силаева М. Н., Якушкина М. М. Выставка, посвященная 500-летию рода декабристов Муравьевых и Муравьевых-Апостолов: каталог. М.: Изд. авторов, 1990 (компьютерный набор). Титул. лист.]. Действительно, из рода Муравьевых вышло 8 человек, причастных к декабризму. Восемь человек из десятого поколения пятисотлетнего рода, которым выпало жить в первой трети XIX века, смогли прославить свой род в глазах одних современников и потомков или опозорить его в глазах других. Но они наверняка не могут претендовать на то, чтобы представлять род целиком – все 18 поколений Муравьевых, сотни мужчин и женщин, которые, сменяя друг друга, пять с лишним веков действовали и продолжают действовать в русской истории. Но создатели выставки, пойдя на небольшое лукавство, достигли главного: добились от государства, начавшего свою историю с уничтожения русского дворянства, разрешения на реализацию в одном из центральных государственных музеев проекта, посвященного не дворянину-революционеру, дворянину-поэту или дворянину-полководцу, а старинному дворянскому роду как таковому, со множеством деятелей, исповедовавших самые разные взгляды от ультрареволюционных до ультраконсервативных. С. Н. Муравьев прямо пишет об именно такой интенции выставки в своем предисловии к каталогу.
Тем не менее в родовой истории Муравьевых множество загадок и белых пятен, точнее – она вся состоит из белых пятен, изредка сменяющихся заполненными клетками. В нашей деревянной и часто горевшей стране генеалогические сведения, подкрепленные документами, – вообще большая редкость, и описание очень многих событий основано на изустных преданиях, передаваемых из поколения в поколение. Ну и, конечно, в России, как и во всех других странах, действуют общечеловеческие закономерности коллективной психологии, снижающие достоверность родовых преданий: избирательность памяти, уязвленные честолюбия, аристократические амбиции и показной демократизм.
* * *
Исторические события, определившие появление рода Муравьевых и его первые шаги, разворачивались в последней трети XV века – на завершающем этапе борьбы Ивана III за присоединение к Московскому государству Великого Новгорода, чьи земли простирались от Финского залива до Югры, далеко превосходя по площади владения поднимающейся Москвы. После многих лет политического и вооруженного противостояния республика на Волхове пала. В 1478 году Иван III принял Великий Новгород под свою руку.
Вскоре после этого события великий князь начал и в течение нескольких лет осуществил массовое перемещение значительной части новгородских землевладельцев в центральную часть Московского государства и размещение на отнятых у них землях служилых людей разных званий из московских, рязанских, владимирских, нижегородских и ярославских земель. Среди этих «новоселов» и упоминаются впервые Муравьевы.
Я уже приводил определение сверхзадачи исторической науки, предложенное Леопольдом фон Ранке: показать, «как это собственно было». Чтобы составить себе представление о первых шагах рода Муравьевых таким образом, который соответствовал бы этому требованию, нужно на основании имеющихся источников прояснить, когда конкретно прибыли Муравьевы на Новгородские земли и куда именно, кем они были до переселения на Северо-Запад и какой социальный и имущественный статус они приобрели на новом месте. Попробуем ответить на эти вопросы.
Известия о массовом переселении людей с Новгородчины в Центральную Россию, а из Центральной России на Новгородчину имеются в нескольких источниках. В Софийской первой летописи мы читаем:
«Год 6997. <…> Тое же зимы[9 - Зимой 1488/89 г.] князь великий Иван Васильевич переведе из Новагорода из Великого многих бояр и житьих людей, гостей, всех голов больше тысячи, жаловал их[,] на Москве давал поместья, и в Володимери, и в Муроме, и в Новегороде Нижнем, и в Переславле, и в Юрьеве, и в Ростове, и на Костроме и по иным городам; а в Новгород Великий на их поместья послал московских многих лучших гостей и детей боярских, и из иных городов из Московския вотчины многих детей боярских и гостей, и жаловал их в Новгороде во Великом»[10 - Софийская первая летопись. Б. Окончание списка царского II.].[11 - Полное собрание русских летописей, изданное по высочайшему повелению Археографической комиссией. СПб.: Изд. Археографической комиссии, 1841. Т. 6: VI. Софийские летописи. Факс. изд.: в тип. Эдуарда Праца. СПб., 1853. С. 37. Далее – ПСРЛ с указанием номера тома.]
Картина вполне благостная: и тех и других великий князь «жаловал» – одних на Москве, других в Новгороде Великом. Правда, трудно представить себе, чтобы тысячи людей по доброй воле зимой бросили свои дома и отправились с женами и детьми на новое место жительства, до которого больше 700 верст (это месяц пути по меньшей мере).
Послушаем, однако, и другие известия. Софийская вторая летопись сообщает:
«В лето 6997[12 - 1489 г.]. <…> князь великий Москвич и иных городов людей послал в Новгород на житье, а их вывел, и многих изсечи велел на Москве, что, рекши, думали Якова Захарьича убити»[13 - ПСРЛ 6. С. 238–239.].
Тут картинка, как видим, совсем другая. «Великий князь послал»… Кого? Кто мог «привести из Новгорода» 7000 человек, включая по крайней мере пару тысяч мужчин, умеющих владеть оружием? Понятно, что это были какие-то воинские контингенты. Значит, всё в целом было карательной экспедицией и насильственной депортацией. И причина ее (или повод) указаны тут же: заговор с целью убийства наместника великого князя. Убийство, которое, если оно действительно планировалось, конечно, не было самоцелью, а, по всей видимости, должно было стать сигналом к восстанию против власти Москвы. О том же говорит сообщение об уже состоявшейся к моменту депортации казни части заговорщиков («думцов»). Что же касается разночтения в отношении численности депортированных, то оно легко объясняется. Видимо, в первом тексте речь идет только о численности глав депортированных семей, а во втором – об общей численности, включая женщин и детей.
Итак, массовое переселение новгородских «житьих людей» на восток было, по существу, депортацией и сопровождалось репрессиями. Вряд ли и жители из центральных районов, прибывающие на место депортированных новгородцев, покидали родные места вполне добровольно. О репрессиях, правда, историкам ничего не известно, но строгий приказ великого князя, конечно, был. Были, вероятно, и посулы, к чему мы еще вернемся.
Эта принудительная «рокировка элит» понадобилась великому князю для того, чтобы защититься как от возможных реваншистских устремлений побежденной, но не уничтоженной антимосковской партии новгородской аристократии, так и от вероятных посягательств западных соседей вновь приобретенных земель – Великого княжества Литовского и Ливонского ордена. Для этого прежде всего требовалось достаточное количество людей, преданных Москве, владеющих оружием и способных при необходимости встать на защиту новых рубежей Московского государства, равно как и служить противовесом возможным республиканским и сепаратистским поползновениям местных элит. Таких людей не было в достаточном количестве в самом Новгороде. Поэтому их нужно было «импортировать» из других областей Московского государства.
Но чтобы разместить новоселов на Новгородчине, их необходимо было обеспечить источником существования, то есть, по понятиям того времени, населенными земельными владениями. Таковые возможно было получить, только отобрав их у хозяев-новгородцев. Депортация наиболее ненадежных элементов новгородской элиты позволяла одновременно избавиться от потенциальных смутьянов и очистить место для вновь прибывших адептов Москвы. Иван Васильевич был прагматиком, наделенным достаточной волей и достаточным цинизмом, чтобы осуществить такую рокировку.
Среди вновь прибывших помещиков мы находим немало выходцев из княжеских родов, а также старых московских и городовых служилых фамилий – бояр и детей боярских. Но рядом с ними – множество малоизвестных имен служилого люда, в том числе «послужильцев» крупных магнатов.
В этой пестрой по социальному составу массе переселенцев на новгородские земли прибывает и основоположник интересующего нас рода Иван Муравей.
Относительно его происхождения и времени прибытия на новгородские земли существует несколько версий. Согласно канонической версии, восходящей к дворянским грамотам, выданным в XVIII веке[14 - Жизнь графа М. Н. Муравьева, в связи с событиями его времени и до назначения его губернатором в Гродно: биогр. очерк, сост. Д. А. Кропотовым. СПб.: в тип. В. Безобразова и К?, 1874. С. 1.], Иван по прозвищу Муравей был сыном рязанского боярского сына Василия Олуповского (варианты написания фамилии – Алаповский, Аляповский и даже Аламовский. Последнее, впрочем, скорее всего результат описки[15 - Туманик Е. Н. Александр Николаевич Муравьев: Начало политической биографии и основание первых декабристских организаций / Ин-т истории СО РАН. Новосибирск, 2006. С. 47.]). В новгородский край он прибыл где-то около 1500 года вместе со своим братом Есипом по прозвищу Пуща, ставшим родоначальником Пущиных. Эта версия в основных чертах по сей день воспроизводится во многих работах[16 - Федосова Э. П. Указ. соч. С. 15; «Готов собою жертвовать…»: Записки графа Михаила Николаевича Муравьева… С. 7–8; Туманик Е. Н. Указ. соч. С. 47.].
Грамоты на дворянство – это очень своеобразный источник, к сведениям из которого нужно относиться осторожно. Они часто составлялись на основании неполных и неточных данных, по изустным семейным преданиям. В рассматриваемом случае приходится ставить под сомнение многие указания основанной на дворянских грамотах канонической версии родоначалия Муравьевых.
Во-первых, время «испомещения» Ивана Муравья и его детей на новгородских землях – того события, которое стало поводом для первого документального упоминания о Муравьевых. Каноническая дата – 7008 год от сотворения мира, то есть 1500-й от Рождества Христова, – противоречит сохранившимся документам, из которых следует, что уже в 1493 и 1494 годах дети Ивана Муравья покупали холопов в Новгороде. На это еще в 1893 году обратил внимание исследователь генеалогии своего рода, выдающийся новгородский историк и краевед Михаил Валерианович Муравьев. Действительно, вот кабальная грамота 1493 года: «Григорей Мордвин Иванов сын Муравьев купил собе и своим детем Гредицу Феткова сына… И у него де Ивана служит Гридин сын Феткова Онисимко». То есть: Григорий Иванович Муравьев по прозвищу Мордвин (это старший сын Ивана Муравья) купил холопа Гредицу Феткова, сын которого Онисимко на тот момент служил у отца покупателя Ивана[17 - Записная книга крепостным актам XV–XVII веков, явленным в Новгороде дьяку Алябьеву / Изд. Археогр. комиссии // Русская историческая библиотека. СПб.: Синод. тип., 1898. Т. 17 (сборный). Стб. 21. № 62. Л. 22 рукописи.]. В подобной же кабальной записи 1494 года находим первое упоминание о третьем сыне Муравья, Михайле – от него и пойдет та ветвь Муравьевых, в которой триста лет спустя появится на свет главный герой этой книги. Вот эта запись: «Михайло Иванов сын Муравьев купил Павлеца Тимошкина сына Московитина да его жену Ориницу собе и своим детем»[18 - Там же. Стб. 57. № 163. Л. 62 рукописи.].
Когда же Муравьевы оказались на Новгородчине и начался их род? М. В. Муравьев уверенно называл дату: 1488 год. Основной его аргумент в том, что именно под этим годом летописи упоминают массовую депортацию новгородских землевладельцев и прибытие на их место служилых людей из центральных областей. Эту версию повторяет «Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона», а за ними Большая энциклопедия в 62 томах и Большая Российская энциклопедия[19 - Энциклопедический словарь. Изд. Ф. А. Брокгауза и Н. А. Эфрона. СПб., 1897. Т. ХХ. Стб. 195; Большая энциклопедия в 62 томах. М.: Терра, 2006. Т. 31. С. 103; Большая Российская энциклопедия. М.: БРЭ, 2013. Т. 21. С. 459.].
Да, на 1488–1489 годы приходится пик грандиозной «рокировки элит», проведенной Иваном III. Но конфискации земель у новгородских владельцев и командирование на их места новоселов из Московских земель происходили и раньше, что подтверждается летописными текстами. Так, под 1484 г. читаем: «Тое же зимы поимал князь великий больших бояр Новгородских и боярынь, а казны их и села все велел отписати на собя, а им подавал поместья на Москве по городом…»[20 - ПСРЛ 6. С. 36. Софийская первая летопись. Б. Окончание списка царского II.; ПСРЛ 8. С. 215. Летопись по Воскресенскому списку. Разночтение: под городом.]. Значит, земли освободились, и переселенцы могли начать прибывать и раньше. И Иван Муравей с семьей был, похоже, среди этих первых переселенцев.
В источниках есть прямое указание на то, что Муравьевы вместе с рядом других семей были «испомещены» на новгородских землях, то есть стали новгородскими помещиками, ранее 1488 года. Оригинал этого сообщения «испомещавшего» их по царскому указу государева писца Дмитрия Китаева не сохранился, но сохранилось нескольких частных разрядных книг, в которых имеются «выписи» из этого документа, большинство которых сделано в XVII столетии. В «выписях» имеются ошибки, например, великий князь Иван Васильевич именуется Иваном Даниловичем, но дата государева указа об «испомещении» воспроизведена точно: «Лета 6991 апреля в 8-ой день», то есть 8 апреля 1483 года[21 - ОР ГИМ. Увар. № 604. Разрядные книги – государев разряд 2-й редакции 1585 г. (по классификации Буганова В. И.) с записями за 1448–1585 гг. и выпись из писцовых книг Водской пятины письма Дмитрия Китаева об испомещении послужильцев («поганая книга»).]. В приведенном далее списке семей, которые были «в те поры испомещены в Вотской пятине», под номером 9 названы Муравьевы[22 - См. также: Дела Тайного Приказа. Кн. 2. Стб. 30–31.],[23 - Выписка из писцовых книг Дмитрия Китаева о волостях и деревнях по Новгородскому уезду за 1500 г. (рукопись XVI в., 11 л. Л. 11) // Дела Тайного Приказа. Кн. 2 / Изд. Имп. Археогр. комиссии. СПб.: Тип. Гл. упр. уделов, 1908. (Русская историческая библиотека. Т. 22).]. К этому документу мы еще вернемся.
В посвященной Муравьевым литературе имеются также разнообразные суждения о том, куда именно были поселены Иван Муравей и его дети. Кто-то говорит, что Муравьевы получили в управление Лужецкий уезд[24 - «Готов собою жертвовать…»: Записки графа Михаила Николаевича Муравьева… С. 8.]. Но Лужецкого уезда на рубеже XV и XVI веков не существовало. Кто-то рассказывает, что Муравьевым были пожалованы обширные земли, которые местами простирались до 10 верст[25 - Федосова Э. П. Указ. соч. С. 15.].
Точный ответ на этот вопрос мы находим в переписной книге Вотской пятины, составленной в 1500 году тем же Дмитрием Китаевым и Никитой Губой. Основательность переписи поражает. Она содержит не только поименные данные обо всех вновь «испомещенных» семьях, но и сведения об их кабальных «людях» и проживающих на их землях свободных крестьянах, а также об объеме и номенклатуре их хозяйств и величине их доходов. Из нее мы узнаем, что в 1500 году сыновья Муравья Русин, Михаил и Иван Ивановичи были помещиками в Каргальском погосте Копорского уезда. Это примерно в 250 верстах от Новгорода на берегу Финского залива. Дворы Русина и Ивана находились «в сельце на Сойкиных горах у моря», где кроме помещиков жили также 17 крестьянских семей. Михаил, прямой предок нашего героя, тоже жил своим двором неподалеку, «в деревне на Сойкиных же горах», по соседству с двумя крестьянским семьями. Кроме сельца и деревни на Сойкиных горах братьям принадлежали еще три деревни. Записаны они как «Бородкино», «Другое Бородкино» и «Третье Бородкино у моря же» и имели 3, 6 и 2 крестьянских двора соответственно. Всего же на принадлежавших братьям землях, включая их самих с семьями, жили 46 человек, а доходу было «4 рубля, полсема (то есть 6?) гривны и пять денег, 14 бочек пива, 19 баранов, 11 полоть мяса, 2 пятка льну, 80 локоть полотка»[26 - Новгородские писцовые книги, изданные археографической комиссией. СПб., 1868. Т. 3. Переписная оброчная книга Вотской пятины, 1500 года. Первая половина. Стб. 522–524.]. Еще один сын Муравья, старший Григорий по прозвищу Мордвин, записан как помещик Сабельского погоста (50 верст от Новгорода) и совладелец 12 деревенек с 81 жителем[27 - Там же. Стб. 117.]. Не очень-то это похоже на огромные владения…
Выше я уже писал, что в социальном отношении состав переселенцев был весьма пестрым. К какому сословию принадлежал основоположник исследуемого рода? Каноническая версия родословия Муравьевых уверенно определяет Муравья как сына «рязанского сына боярского». Что касается самого Василия Олуповского, то одни исследователи указывают только, что род Олуповских (Алаповских) давно угас (П. В. Долгоруков, Д. А. Кропотов, С. Н. Муравьев). Другие же возводят род Олуповских к прибывшему в XII веке «из земли немецкой мужу честну Радше» – общему предку многих старинных родов: Бутурлиных, Пушкиных, Неклюдовых, Мятлевых. Тому самому Радше, внук или правнук которого Рача «Святому Невскому служил». Этого мнения придерживались, в частности, такие авторитетные исследователи, как А. Б. Лакиер и М. Т. Яблочков. М. В. Муравьев в составленной им родословной приводит эту гипотезу, но не настаивает на ней. Причина – отсутствие документального ее подтверждения. Единственное основание – герб Муравьевых, на котором, как и на гербах вышеупомянутых родов, изображен прусский орел (Пруссия – предполагаемая родина общего предка Радши).
Известно, однако, что большинство русских дворянских родов (в том числе и Муравьевы) обзавелись гербами только при Елизавете Петровне. Она их и утверждала, не особенно придираясь к документальным подтверждениям их обоснованности, особенно в отношении тех фамилий, которые поддержали ее во время переворота, приведшего «Петрову дщерь» на трон. Тем не менее среди самих Муравьевых родство с Радшей, похоже, не подвергалось сомнению, по крайней мере открыто. Сохранилось рукописное изображение фамильного герба – герба Радшичей с прусским орлом, выполненное в 1789 году и заверенное подписями 8 членов рода. Эти подписи можно толковать как подтверждение приверженности по крайней мере двух ветвей Муравьевых версии происхождения от знатного иностранца. Спустя еще 100 лет Михаил Валерьянович Муравьев как добросовестный исследователь не настаивал на этой версии, но как член рода, видимо, принимал ее всерьез, о чем свидетельствует то, что он приводит, хотя и с оговорками о сомнительной его достоверности, родословие Василия Олуповского от XII века[28 - Муравьев М. В. Муравьевы. 1488–1893. Ревель: Тип. «Ревельских известий», 1893. С. 5.]. Еще показательнее оговорка М. В. Муравьева в самом конце примечаний, где он называет свой род Муравьевыми-Радшичами[29 - Там же. С. 29.].
Относительно «рода-племени» Ивана Муравья имеются, однако, и другие данные, не исключающие происхождения Василия Олуповского от Радши, но лишающие этот вопрос всякого смысла в контексте исследования корней рода Муравьевых. Эти данные сводятся к тому, что Иван Муравей не был сыном Василия Олуповского. В основе этой гипотезы лежит уже упоминавшийся выше текст, восходящий к несохранившейся переписной писцовой книге Дмитрия Китаева по Вотской пятине восьмидесятых годов XV века. Мы цитировали начало этого текста по разрядной книге из собрания Уварова. Н. М. Карамзин обнаружил его в разрядной книге Бекетова и опубликовал в комментариях к VI тому своей «Истории». Вот этот текст в редакции списка из материалов Тайного Приказа, опубликованных Археографической комиссией: «Лета 6991-го апреля в 8 день, как бог поручил великому князю Ивану Даниловичу (так в тексте. – П. Ф.) Московскому под его богохранимую державу Великий Новгород и по его государеву изволению распущены из княжеских и боярских дворов служилые люди. И тут им роспись, кто чей быша послужилец, в Воцкие пятины которые помести по государеву указу государев писец Дмитрий Китаев». Следует список семей бывших послужильцев (то есть слуг) десяти княжеских и боярских дворов. Дворы пронумерованы от 1 до 10. Под номером 9 читаем: «Муравьевы – Ослопольские послужильцы, одна семья двора его в те поры помещена». Заканчивается текст так: «Которые боярские и княжеские послужильцы в сей тетради написаны, все в те поры испомещены были в Воцкой пятине»[30 - Выписка из писцовых книг Дмитрия Китаева. Л. 11 рукописи. Стб. 30–31.]. Этот текст много раз переписывался в частные разрядные книги и отдельные тетрадки, неофициально именовался «Поганой книгой» и хранился во многих дворянских семьях.
Мог ли Иван Муравей быть не сыном, а «послужильцем», то есть бывшим слугой Олуповского? Да, мог. Москве нужно было найти множество мужчин боеспособного возраста, пригодных к военному делу и готовых навсегда отправиться за тридевять земель в незнакомый край, граничащий с воинственными соседями и населенный крестьянами, чья лояльность к Москве была по меньшей мере сомнительна. Кого могла привлекать такая перспектива? Конечно, тех, кому нечего было терять на старом месте и кто приобретал шанс одномоментно превратиться из слуги того или иного конкретного лица в слугу великого князя Московского, из безземельного «послужильца» – в землевладельца. Поэтому челядь распускаемых боярских дворов, особенно те, кто имел боевой опыт, были наилучшим человеческим материалом для грандиозного проекта полного обновления служилого сословия Новгородского края. Вот как писал об этом В. О. Ключевский: «У прежних удельных бояр и дворян были свои вооруженные дворовые слуги, холопы, с которыми господа ходили в походы. Московское правительство иногда отбирало этих привычных к оружию боярских слуг, послужильцев (бывших служителей), на государственную службу, наделяя их землей и заставляя по земле нести ратную повинность наряду с прочими служилыми людьми. Так, после покорения Новгорода Великого в Москве с княжеских и боярских дворов забрано 47 семейств таких слуг, которые были испомещены в Вотской пятине и впоследствии являются в составе местного дворянства»[31 - Ключевский В. О. Сочинения: в 8 т. / [подг. к печати и коммент. В. А. Александрова и А. А. Зимина]. М.: Госполитиздат, 1957. Т. 2. Курс русской истории. Ч. 2. С. 202.].
Есть и некоторые косвенные признаки, подтверждающие версию «Поганой книги». Во-первых, то, что в писцовой книге 1500 года Дмитрий Китаев, перечисляя Муравьевых, всех их пишет в уменьшительной форме и без отчества, как писали тогда простолюдинов. Между тем соседи Муравьевых поименованы полным именем с отчествами: Игнатий Васильев сын Пушкин, Григорий Васильев сын Картамазов и т. п.[32 - Новгородские писцовые книги, изданные археографической комиссией. СПб., 1868. Т. 3. Переписная оброчная книга Вотской пятины, 1500 года. Первая половина. Стб. 122.]. Во-вторых, то, как быстро Муравьевы перестали именовать себя Олуповскими. Уже через несколько лет после прибытия в Новгород, как видно из кабальных записей на приобретаемых ими холопов, сыновья Ивана Муравья пишут себя исключительно Муравьевыми.
Но как же в таком случае быть с Есипом Пущей, согласно канонической версии братом Ивана Муравья, вместе с ним перебравшимся в Новгородский край и ставшим основателем рода Пущиных? В цитированном выше списке «Поганой книги» Пущины не упоминаются, напротив, четко указывается, что тогда была «испомещена» только одна семья двора Олуповского – Муравьевы. Пуща Олуповский и его дети появляются только в переписной книге 1500 года. В Каргальском погосте государевы писцы отмечают сельца, числившиеся за «Пущою за Олуповским да за его детьми за Булгаком да за Андрейком»[33 - Там же. Стб. 520.]. А в Сабельском погосте Василий Пущин (очевидно, сын Есипа) упоминается как совладелец нескольких деревень в паре с Григорием (Мордвином) Муравьевым.
Думается, что ход событий может быть реконструирован следующим образом. В 1483 или 1484 году на новгородские земли прибывает отпущенный по указу великого князя бывший слуга Василия Олуповского Иван Муравей с семьей. Позже, видимо в 1490-е годы, за ним следует Есип Пуща. К 1500 году Иван умирает, а Есип Пуща живет со своими взрослыми сыновьями неподалеку от сыновей Ивана Муравья в Каргальском погосте на берегу Финского залива. В любом случае Есип Пуща и Иван Муравей, даже если они не были родными братьями, были очень близкими людьми. Может быть, побратимами или сводными братьями (Муравей незаконный сын Василия Олуповского?). Впрочем, это даже не гипотеза, а всего лишь догадка, одна из множества возможных.
Завершая эту тему, не могу не упомянуть об одной весьма колоритной истории, тоже опирающейся на древние источники. В 1648 году новгородский дворянин Кошкаров (или Кошкарев) подал новгородскому наместнику князю Урусову жалобу на оскорбление, нанесенное ему дворянином Сергеем Муравьевым. Оскорбление состояло в том, что Муравьев публично заявил, будто бы Кошкаров происходит от холопов. Кошкаров утверждал, что холопов среди его предков не бывало. Муравьев же ссылался на то, что в распоряжении новгородского наместника есть древние книги, в которых это записано[34 - Базилевич К. В. Новгородские помещики из поселенцев в конце XV в. // Исторические записки. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1945. № 14. С. 62–80.].
Видимо, ссоры между новгородскими дворянами по поводу «благородства» происхождения происходили нередко. И вот то ли для своего личного пользования, то ли в назидание спорщикам наместник приказал своим подьячим подготовить обзор переписных книг Дмитрия Китаева с указанием выходцев из боярской челяди, ставших по воле Ивана III новгородскими помещиками, и, соответственно, с ответом на вопрос о «благородстве» предков Кошкаровых и Муравьевых.
В отделе рукописей РГБ хранится написанный древнерусской скорописью документ на десяти листах, сшитых в тетрадь ин-кварто. Заглавие на первой странице почти полностью стерлось. В каталоге же этот документ обозначен как «Выпись из писцовой книги 1483 г. писца Дмитрия Китаева. “Поганая книга”»[35 - ОР РГБ. Ф. 330. Карт. 3. Ед. хр. 33.]. Похоже, что это и есть тот обзор, который был подготовлен в 1648 году по указанию новгородского наместника. Об этом говорит его содержание. В начале составитель воспроизводит преамбулу китаевского перечня послужильцев, «иcпомещенных» в 6991 году в Вотской пятине, не повторяя при этом ошибок более ранних переписчиков. Это позволяет предположить, что он пользовался оригиналом – не дошедшей до нас писцовой книгой Дмитрия Китаева первой половины 80-х годов XV века. Затем составитель обращается к основному вопросу: происхождению Кошкаровых (Кошкаревых) и Муравьевых. Кошкаровых он помещает в перечень бывших «людей» Ивана Борисовича Тучкова[36 - Там же. Л. 1 об.]. Примечательно, что в списках этого документа в Уваровской и Нефимоновской[37 - Разрядная книга 1478–1631 гг. Список Нефимонова (ОР ГИМ. Ф. 218. № 1451).] разрядных книгах Кошкаровых нет. На следующей же странице читаем: «Пущины, Муравьевы да зять их Лучка Норов то не Лоповского Некрасова Зиновья Оброзцовские люди Толокдновского»[38 - ОР РГБ. Ф. 330. Карт. 3. Ед. хр. 33. Л. 2.], то есть «Пущины, Муравьевы и их зять Лучка Норов “люди” не Зиновия Некрасовича Лоповского, а Образца Толокдновского». Этот текст полностью выпадает из логики и структуры документа 1483 года и явно представляет собой вставку составителя. Он отрицает какую-либо связь Муравьевых и Пущиных с Василием Олуповским. Но откуда неведомый составитель взял каких-то Зиновия Лоповского и Образца Толокдновского? Может, это шутка? Скоморошина? Насмешка над Сергеем Муравьевым, затеявшим свару по поводу чистоты дворянских корней? Возможно, тем более что пятью страницами ниже составитель приводит выдержки из раздела по Каргальскому погосту переписной книги Китаева 1500 года. У Китаева в этом месте и Пуща, и Муравей указаны просто как «Олуповские». И составитель «выписи» 1648 года, вопреки тому, что им же написано выше, воспроизводит отнесение их к выходцам из двора «Олуповского», хотя упорно именует всех их «людьми», то есть слугами последнего[39 - Там же. Л. 7.].
Что же было на самом деле? Кем был Иван Муравей? Сыном знатного рязанца, потомка Радши, или его слугой? Свободным слугой или холопом? В равной степени возможно и то, что лукавят движимые честолюбием авторы герба и дворянских грамот XVIII века, и то, что «Поганая книга» – позднейшая подделка, злая шутка какого-то ненавистника. Вероятно, этого мы никогда не узнаем и в очередной раз не выполним завет Леопольда фон Ранке: понять «wie es eigentlich gewesen». Читатель может спросить, а какая, собственно, разница, кем был Иван Муравей до получения им из рук Ивана III статуса новгородского помещика? К этому вопросу мы еще вернемся.
Пока же для описания дальнейшей судьбы рода важно не выяснение доподлинного происхождения, а тот факт, что кем бы ни были переселенцы по крови, на новом месте они получали равный статус – новгородского помещика.
В конце XV–XVI веков слово «помещик» означало совсем не то, что в веке XVIII или XIX. Помещики той эпохи были не собственниками земли своего поместья и проживающих на ней крестьян, а служилыми людьми, которым был дан в пожизненное, но не наследственное владение участок земли, de jure принадлежащей великому князю под условием ратной и/или административной службы государству. «Наиболее угрожаемые западные, южные и восточные границы были обсажены более или менее густыми рядами помещиков, которыми, как живой изгородью, с трех сторон был защищен государственный центр», – писал В. О. Ключевский[40 - Ключевский В. О. Сочинения: в 8 т. Т. 6. Специальные курсы. С. 395–396.]. Принимая на себя службу по защите государства, помещики, в свою очередь, получали от государства на время службы населенные земельные участки, причем проживающим на этих участках крестьянам вменялось в обязанность платить помещикам отработками, продуктами своего труда или деньгами за право пользования помещичьей землей. При условии добросовестной и успешной службы помещиков государь жаловал их вотчинами, то есть земельными участками в наследственную собственность, и они становились вотчинниками, то есть полностью уравнивались с потомками удельных князей и их бояр, составляя вместе с ними новое господствующее сословие – дворянство.
Судьба Муравьевых в первые десятилетия после прибытия на Новгородчину хорошо иллюстрирует этот процесс. Начинали они, как мы видели, очень скромно. Из первых десятилетий нового века мы не имеем известий о существенных изменениях в положении Муравьевых, если не считать заметного роста числа потомков Ивана Муравья. К середине XVI столетия основными действующими лицами являются уже его внуки. Их 13, значит, всего детей, с учетом женщин, у второго поколения Муравьевых должно было быть человек 25. К этому времени Муравьевы уже вполне признаны равными среди равных в сообществе новгородских помещиков и роднятся не только с такими же, как они, персонажами из «Поганой книги», но и с княжескими фамилиями. Об этом мы также узнаем из кабальной грамоты, заверяющей передачу Муравьевыми девки в приданое своей сестре, выходящей замуж за князя Кудияра Мещерского[41 - Записная книга крепостным актам XV–XVII веков, явленным в Новгороде дьяку Алябьеву / Изд. Археогр. комиссии // Русская историческая библиотека. СПб.: Синод. тип., 1898. Т. 17 (сборный). Стб. 103. № 289. Л. 113 об. рукописи.].
К тому же периоду относятся первые дошедшие до нас упоминания о пожаловании Муравьевым вотчин. То было время завоевательных (современные историки деликатно называют их «наступательными») войн Ивана IV на восточных рубежах Московского государства. Возможно, кто-то из Муравьевых принял в них участие. Во всяком случае, в 1551 году Никифор и Никита Елизаровичи были пожалованы вотчинами. Можно предположить, что именно при этих пожалованиях Муравьевы получили земли, на которых впоследствии находилось родовое поместье героя моего повествования Сырец. Основанием для такого предположения служит то, что в конце жизни Михаил Николаевич сам не раз говорил, что его род владеет Сырцом уже 300 лет. Поскольку следующие пожалования Муравьевым делались уже в XVII веке, логично отнести приобретение Сырца именно к 1551 году.
Примерно в то же время появляются упоминания о назначении то одного, то другого Муравьева «начальными» людьми на новгородской городовой службе, правда, не бог весть какого ранга. Больше других Муравьевых к середине XVI века преуспел по службе Степан – сын Григория (Мордвина). В 1550 году он был отобран в тысячу лучших помещиков Московского царства и получил поместье в Московском уезде, став, таким образом, дворянином московским – чин на две ступени выше помещиков городовых. Сам по себе факт отбора Муравьева в «государеву тысячу лучших слуг» говорит о том, что в служебном отношении смутное происхождение их предков не рассматривалось как негативный фактор. Но вот то, что отобран был только один из Муравьевых, некоторые исследователи[42 - Чулков Н. П. Генеалогия декабристов Муравьевых // Русский евгенический журнал. М.; Л.: Госиздат, 1927. Т. V. Вып. 1. С. 3.] рассматривают как доказательство весьма скромного места рода Муравьевых среди других дворянских родов. Вряд ли это верно. Род был молодым и еще относительно малочисленным. Он и не мог поставить в отборную тысячу такое же количество «лучших из лучших», как более древние роды, насчитывавшие уже тогда многие десятки сородичей.
Следующему поколению – правнукам Ивана Муравья выпало жить, наверное, в самый тяжелый период истории Новгородской земли. В 1558 году Иван IV начал борьбу за расширение русских владений на Балтийском море. Ливонская война продолжалась двадцать пять лет. Вначале русские выжигали и опустошали владения Ливонского ордена. Позже, со вступлением в войну Литвы и Швеции, театром боев стали русские земли и, в частности Вотская пятина, где были «испомещены» Муравьевы.
В 1582 году, накануне заключения перемирия, составлялась очередная опись населения и хозяйства этих земель. Она рисует картину страшного опустошения. Как мы помним, в 1500 году Муравьевы состояли помещиками в двух погостах Вотской пятины – Сабельском на Луге и Каргальском на берегу Финского залива. В Сабельском погосте, где до войны хозяйствовали 32 помещика и более двухсот крестьян, переписчики находят всего три населенных крестьянских двора да «181 место дворовое крестьянское» (то есть остовы сгоревших либо разрушенных дворов)[43 - Временник Императорского Московского общества истории и древностей российских. Кн. 6. М., 1850. С. 15.]. «А дворы сожгли и крестьян 16 человек (в одной деревне. – П. Ф.) побили литовские люди в нынешнем 7090 [то есть 1582] году». Пашни писцы обнаруживают «732 четьи с осьминою… да лесом поросло 1322 четьи с осьминою» (то есть распахана только треть от довоенного уровня)[44 - Там же. С. 8–9.]. Такая же картина в соседних полужских погостах – Коситском, Никольском, Передольском. Отдельно писцы отмечают «места дворов помещичьих», которые «запустели до войны». Уж не следы ли это еще одной напасти – карательного похода Ивановых опричников в 1570 году? В Копорском уезде, в состав которого входил Каргальский погост, разрушений и запустений меньше, но повсеместно вместо прежних русских владельцев хозяйничали «немцы» (то есть иностранцы). В Копорском уезде было 15 погостов, в Кареле – 7, и 3 относились к Ям-городу. «И из того числа к Кореле и к Ям-городу и к Копорью владеют немцы 25 погосты», записывают писцы[45 - Там же. С. 55.]. То есть все 100 процентов.
Значит, Муравьевых там уже нет. Каток войны прошел по ним всей своей тяжестью: поместья большинства из них были разорены либо перешли иноземным владельцам.
С окончанием Ливонской войны беды Новгородской земли не закончились. После короткого перерыва последовала Русско-шведская война 1590–1595 годов, а потом, еще через несколько лет, смута, в ходе которой новгородцы бесславно воевали против шведов, а потом так же бесславно – вместе со шведами против поляков. При этом те прибалтийские территории, где когда-то находились владения Муравьевых, дважды переходили из рук в руки и наконец остались за шведами.
В смутное время многие Муравьевы оставили свой след в новгородской истории. Внук старшего сына Ивана Муравья Григория – Иван Никитич Муравьев был сожжен шведами при взятии ими Новгорода 16 июля 1611 года. Для всех, кто интересуется родом Муравьевых, это факт почти хрестоматийный. Менее известно, как произошла эта трагедия. Вот как, вероятно, было дело. Во время вероломного и внезапного штурма Новгорода отрядом Делагарди в ночь с 15 на 16 июля защитников города охватила паника. Лишь немногие оказали шведам сопротивление. В числе этих храбрецов или безумцев были протоиерей Софийского собора Аммос и его товарищи, засевшие в доме священника на Торговой стороне. Чтобы не нести напрасных потерь, шведы подожгли дом. Все смельчаки погибли в огне. Одним из них, видимо, был Иван Никитич Муравьев. Во всяком случае, никаких других сожжений шведами новгородцев в день штурма не зафиксировано.
Этот подвиг духа в практическом отношении был в некотором смысле результатом недоразумения. К этому выводу приводит анализ политического контекста гибели Аммоса и его товарищей. После нескольких лет кровавой смуты и самозванства, избрания на царство Василия Шуйского и насильственного сведения его с престола в московской властной верхушке утвердилась мысль о необходимости призвания на русский трон чужеземной династии по образцу призвания варягов. Главным претендентом на роль нового Рюрика казался наследник польского престола Владислав. Москва и многие другие русские города уже успели принести ему присягу. В Новгород из Москвы прибыл один из главных деятелей польской партии в боярской думе Иван Салтыков Большой с целью склонить новгородцев последовать примеру Москвы. Но новгородская старшина была привержена иному проекту – возведению на русский престол одного из сыновей шведского короля. Салтыков был посажен на кол, а новгородские сановники вместе с приехавшими из Москвы противниками польской партии вступили в переговоры со шведами об условиях перехода Новгорода под протекторат Швеции. Договор был, в принципе, готов. Захват города, по мысли шведского главнокомандующего, должен был показать, кто из двух договаривающихся сторон был действительным хозяином положения. На следующий день после штурма и героической гибели протопопа Аммоса и его сподвижников договор о вечном мире между обеими сторонами и признании новгородцами своим сюзереном короля Швеции был заключен. Новгородцы, в том числе новгородское дворянство и среди них Муравьевы, оказались фактически в условиях иностранной оккупации при сохранении формально союзнических отношений со шведами.
Этим объясняется тот непонятный иначе факт, что родной брат сожженного Ивана Никитича – Дмитрий по прозвищу Шаврук и его сын Матвей достаточно благополучно пережили шведское лихолетье и даже выполняли административные функции в местной администрации. Последний, кстати, прибыл в Новгород из Москвы в качестве передового гонца и разведчика Ивана Салтыкова (об этом упоминается в сохранившемся донесении Салтыкова польскому королю Сигизмунду), но, как видим, сумел избежать печальной участи своего патрона. В 1614 году он ездил в Москву выборным от новгородцев, чтобы дать там объяснения по поводу присяги, принесенной жителями города на Волхове шведам. В 1619 году был воеводой в Порхове и погиб, похоже, на этом самом посту.
Сотрудничали со шведами и другие члены рода Муравьевых. Например, Григорий Никитич, внук второго сына Муравья – Елизара. В момент подписания новгородской верхушкой договора со шведами Григорий Никитич был ладожским воеводой. После занятия Ладоги шведским гарнизоном был назначен воеводой в Тёсовский острожек. Занимался снабжением шведских войск продовольствием и фуражом. Одновременно он всеми способами, доступными в условиях фактической шведской оккупации, помогал своим соотечественникам, по тем или иным причинам оказавшимся в немилости у шведов. В частности, он вместе с другими уважаемыми новгородцами подписывал поручительства за новгородских дворян, обывателей и их жен, которых шведы подозревали в намерении вопреки запретам перебраться во владения московских царей и/или вести пропаганду в пользу такого переселения. При наличии такого поручительства подозреваемые не подвергались превентивной репрессии (арест, конфискация имущества, высылка в Швецию). Зато поручители отвечали за их поведение своим имуществом и головой. Если взятые на поруки «учнут с ким какие в мире смутные речи говорити… или без государева указу куды отъедут или изменят: и на нас на порутчиках пеня пресветлейшего и высокорожденного государя королевича и великого князя Карлуса Филиппа Карлусовича, и наши порутчиковы головы в их голову место…» – говорится в этом своеобразном документе той смутной эпохи[46 - Поручные записи по Новгородских помещиках и помещицах о неотъезде их из своих поместий за Новгородский рубеж. 1613 нояб. 20; 1614 янв. 17 // Дополнения к актам историческим, собранные и изданные Археографической комиссией. СПб.: Тип. II Отд. Соб. Е. И.В. Канцелярии, 1846. Т. 2. С. 18. Поручные записи по Новгородских помещиках и помещицах о неотъезде их из своих поместий за Новгородский рубеж. 1613 нояб. 20; 1614 янв. 17.]. Тот факт, что подпись Г. Н. Муравьева под поручительствами стоит на одном из первых мест, рядом с подписями князей Путятиных и Шаховских, свидетельствует о серьезном авторитете рода Муравьевых и дает основание усомниться в утверждении уже упоминавшегося Н. П. Чулкова и многих его предшественников и последователей, что до XVIII века Муравьевы «не дали ни одного чем-либо замечательного представителя»[47 - Чулков Н. П. Указ. соч. С. 3.]. Сама же готовность подписантов поручиться «за други своя» имуществом и головой доказывает, что и в смутное время их не покидало великодушие. Особенно ярко проявить это достойное качество Григорию Никитичу довелось в 1617 году. По подписанному тогда мирному договору шведы сохраняли за собой значительную часть новгородских земель, но сам Новгород должны были вернуть России. Покидая город, шведские оккупационные власти задумали депортировать семьи новгородских дворян, вопреки запрету бежавших в Москву до подписания мира. Спасти женщин и детей от угона на чужбину мог только выкуп. И этот выкуп был внесен несколькими новгородцами из собственных средств. Г. Н. Муравьев стал тогда организатором сбора средств и одним из главных спонсоров, внеся из личных денег значительную по тем временам сумму в 100 рублей[48 - Селин А. А. Григорий Никитич Муравьев. Кто создавал условия непрерывной жизни // Ладога – первая столица Руси. 1250 лет непрерывной жизни: сб. статей. СПб.: Нестор-История, 2003. С. 125–136.].
А что же потомки сына Ивана Муравья Михаила, те, которые станут прямыми предками нашего главного героя? До начала XVII столетия о них практически ничего не слышно. В 1602 году внук Михаила Федор Максимович упомянут в «ябеде» на царское имя в связи с тем, что вместе с некоторыми другими помещиками ослушался царского указа о предоставлении лошадей для строительства мостов в Новгородском уезде. Таким образом, мы узнаём, что в 1602 году потомки Михаила, «испомещенного» изначально на берегу Финского залива, жили теперь в Полужье, может быть, и в Сырце, который впервые упоминается в писцовой книге 1582 года. В 1612 году Федор Максимович был назначен воеводой в крохотный Тёсовский острожек. Назначен, возможно, не без протекции своего троюродного брата Г. Н. Муравьева, которого он и сменил на этом малозаметном, но все же начальственном посту. Пятью годами позже Федор Максимович и его сын Феоктист были пожалованы вотчинами за новгородское осадное сидение – отражение попытки шведов вернуть себе только что оставленную ими по Столбовскому мирному договору древнюю столицу края. В писцовой книге 1626–1627 годов оба упомянуты в числе землевладельцев Вотской пятины[49 - Иванов П. И. Обозрение писцовых книг по Новогороду и Пскову. М.: В тип. Правительствующего Сената, 1841. С. 52–53.].
До появления на свет нашего главного героя оставалось всего четыре поколения. Столько же, сколько от него до автора этих строк…
Полвека войн и смут обескровили всю Новгородскую землю, все слои ее населения. Не составили исключения и Муравьевы. В третьем поколении рода было, как мы видели, 13 мужчин. В четвертом, которому в основном и выпало жить в это время, – 33 (рост в 2,5 раза). Но из этих 33 двадцать пять (то есть три четверти) умерли бездетными, значит, скорее всего, в молодости и не своей смертью. Так что в пятом поколении Муравьевых-мужчин было всего 18.
