скачать книгу бесплатно
Пашка из медвежьего лога. Таежные встречи
Григорий Анисимович Федосеев
Люди дела
Тайга! Великие, бескрайние леса, кочковатые мари, бурные речки, тихие лесные озёра. Полная опасностей, тайн и очарования царственная природа. Сколько прелести для опытного охотника, выслеживающего дикую козу, марала, глухаря и другую лесную дичь! Сколько опасности для неподготовленных или попавших в неё путешественников. Уважая её мощь и зная её секреты, ни охотник, ни исследователь не уйдут без желаемой добычи. Этим опытом делится с внуком, а заодно и с участниками геодезической экспедиции опытный охотник Гурьяныч в повести «Пашка из Медвежьего лога». Рассказы из сборника «Таёжные встречи», впервые опубликованного в 1950 году, появились из дневниковых записей. Они правдивы и насыщены событиями, которые автору приходилось наблюдать в обстановке походной жизни по малоисследованным местам. Язык их прост и понятен. Автор любит тайгу, умеет не только наблюдать, но и передавать свои впечатления, показывать своеобразную суровую красоту сибирской природы.
Для широкого круга читателей.
Григорий Анисимович Федосеев
Пашка из Медвежьего лога. Таёжные встречи
© Издательство «РуДа», 2020
© Г. А. Федосеев, наследники, 2020
© Л. Д. Магонова, иллюстрации, 2020
© Н. В. Мельгунова, художественное оформление, 2020
Пашка из Медвежьего лога
Повесть
Конопатый паренёк
Ещё зима…
Тусклые рассветы. Мутное небо. Редко проглянет холодный луч солнца. Под зимним плотным снегом спят корни растений, насекомые, ручейки, реки, цари-медведи. Спят белоствольные берёзы, угрюмые сосны, ели – вся тайга. Лишь изредка в ней кто-то, точно пробудившись от долгого сна, пробормочет невнятно и смолкнет, уйдя в тишину.
В штабе экспедиции затишье. Полевые подразделения геодезистов уже разводят костры в далекой тайге, ждут не дождутся весны, чтобы начать работу. И только мы с Василием Николаевичем Мищенко, как отставшие в перелёте птицы, живём лишь надеждой, что скоро присоединимся к товарищам.
А тайга зовёт. Мысли давно там, далеко в горах, у бурных потоков, у птичьих озёр. То почудится, что ты у ночного костра, и тело пленит привычная усталость от дневного перехода, то вдруг плеснёт в лицо смолистым запахом хвойных лесов, отогретых полян, свежестью первой зелени. И, пробудившись, ты с болью поймёшь, что это всего лишь обманчивое забытье.
День солнечный, тёплый. Иду к себе обедать. Из школы высыпали ребята и быстро растеклись по переулкам. Вижу: у широкой витрины магазина сельпо стоят двое парнишек. Тот, который поменьше ростом – ко мне вполоборота. Лица не видно, только острый кончик носа торчит из-за веснушчатой щеки. Зажав между ног сумку с книжками и перевалившись через перила, парнишка что-то рассматривает за стеклом.
Я делаю ещё шаг и останавливаюсь. Теперь мне виден чуточку вздёрнутый нос, тоже запорошенный веснушками. В стиснутых пальцах правой руки парнишка держит ломоть чёрного хлеба, отхватывает большие, во весь рот, куски и жуёт, причмокивая губами. Можно подумать, что он, по крайней мере, ест какой-то необыкновенно вкусный торт. Второй мальчуган – и старше, и повыше ростом – стоит рядом, бочком прижавшись к перилам, и с откровенной завистью следит, как приятель уминает хлеб, а сам нет-нет да и пожуёт пустым ртом. Лицо у него строгое, даже злое.
Там, за стеклом, куда так пристально они смотрят, горка жареных гусей. Ближний рассечён вдоль, лежит, вывернутый жирным мясом наружу, сочный, обтянутый подрумяненной коркой.
«Вот он, соблазн!» – подумал я. И мне вдруг тоже захотелось чего-нибудь пожевать. Вижу, конопатый мальчишка достаёт из кармана чесночину, натирает ею шероховатую горбушку, откусывает, а сам глаз не отрывает от витрины. До чего же вкусным кажется ему чёрный хлеб с гусятиной, что лежит за стеклом!
– Хватит тебе, пошли! – досадливо бросает старший, глотая слюну.
Конопатый, не поворачиваясь к товарищу, отламывает ему половину горбушки, суёт в руку, и они оба, не отрываясь от витрины, жуют.
Меньший говорит с сожалением:
– Вчера, Костя, тут и колбаса лежала… Веришь – жирная, вот такая толстущая!.. – и он, растопырив пальцы левой руки, хочет показать ему толщину колбасы, но вдруг оба разом замечают меня, срываются с места. Размахивая сумками, они несутся по улице и исчезают где-то в переулке.
Я снимал комнату в доме на одной из самых тихих улиц посёлка. Ходил к себе по глухим переулкам. Только подошёл к дому, как на улице послышался отчаянный лай – видно, кто-то ударил собачонку. Затем донёсся свист. Он повторился трижды и смолк, оставив в уличной тишине какую-то непонятную тревогу.
Через соседний двор промчались три паренька – явно на свист. У них, кажется, не было времени открыть калитку, и они все с легкостью борзых перемахнули через забор.
Свист повторился, но более резко, как сигнал бедствия. По дворам залаяли собаки.
Вижу – старик-собачник поймал сачком Жулика – соседскую собачонку и, перекинув через плечо живой груз, направился к телеге с ящиком. Сбежавшаяся ребятня стеной перегораживает ему путь, орёт, машет руками, пытается отнять Жулика.
– Кыш, пузатая пескарня! – кричит собачник, прокладывая себе дорогу.
Ребята отскакивают и в нерешительности замирают. На секунду напряжённая тишина нависает над улицей. От толпы отделился парнишка в красном шерстяном шарфе – видимо, самый резвый – и стремглав бросился вниз по улице – явно с каким-то поручением.
А старик торопливыми шагами подошёл к телеге, и через минуту Жулик уже сидел в ящике с двумя грустными псами. Собачник не спеша, по-хозяйски, замкнул дверцу ящика. И тогда Жулик вскочил, бросился к решётке, завыл на высокой, жалобной ноте. Ему ответили таким же воем собаки из ближайших дворов.
Я решил не вмешиваться до последнего момента: хотелось посмотреть, что за ребята на нашей улице, и способны ли они освободить своего четвероногого друга.
А собачник, довольный удачей, достал из кармана кисет и стал закручивать «козью ножку».
В это время из дальнего переулка выскочил шустрый паренёк в сопровождении мальчишки в красном шарфе.
– Копейкин!.. Копейкин!.. – толпа мальчишек оживлённо загудела.
Дед насторожился, не понимая, с чего бы у хлопцев появилась такая радость.
Что-то знакомое показалось мне в этом пареньке. Да ведь это тот самый конопатый мальчишка, которого я только что видел у витрины сельпо! Мне запомнились широкая, с чужого плеча, телогрейка защитного цвета и большая лисья шапка.
Толпа ликовала. Конопатый паренёк каким-то еле уловимым жестом заставил ребят стихнуть. Он деловито обошел телегу с дремавшим под дугою мерином, подозвал к себе рыжего мальчишку и что-то сказал ему на ухо. Тот мгновенно исчез за калиткой ближнего двора. Ребята, смолкнув, ждали. Видно, вся надежда была на конопатого.
– Здорово, дедушка, – любезно, почти басом, приветствовал собачника Копейкин.
– Здорово, внучек, – в тон ему ответил старик.
– Неладно вышло, дедушка, – пожаловался Копейкин, – вы нашего Жулика поймали.
– На то они и жулики, чтобы их ловить. – довольный своей остротой, старик засмеялся.
– Я б вам за него двух вот каких кобелей дал. – Копейкин отмерил рукой целый метр от земли.
– Зачем мне двух! Мне и одного хватит, ежели без обмана.
Копейкин принял эти слова за согласие. Он отошёл в толпу ребят и, хитро подмигнув, стал о чем-то просить двух пареньков. Те одобрительно закивали и, сорвавшись с места, помчались выполнять приказание.
– Да поживее возвращайтесь! – крикнул им вслед кто-то из ребят.
Толпа ожила, подступила к старику. Я не мог догадаться, что затеял конопатый паренёк, но судя по поведению ребят, он их чем-то обнадежил. В это время вернулся рыжий. Он держал руки за спиной – видимо, что-то пряча. Копейкин подмигнул ему, и они оба исчезли за телегой.
Собачник докурил «козью ножку» и вдруг спохватился:
– Ну и брехуны же вы, хлопцы! – сказал он и начал взбираться на телегу.
– Дедушка, дедушка, ведут, ей-богу – ведут! – пропищал в толпе тоненький голосок, и кто-то захлопал в ладоши. Все повернулись в ту сторону. Двое ребят волокли на толстом обрывке конопляной верёвки молодого кобеля. Он отчаянно сопротивлялся, упирался всеми четырьмя лапами, в глазах замер смертельный страх, точно он вдруг узнал собачника.
– Буска… Буска… – прошел по толпе шёпот.
Это была великолепная зверовая лайка. Никакого сравнения с Жуликом. Старик обрадовался и сразу схватил сачок.
– Сперва Жулика выпускай! – протестующе заорали мальчишки.
Но собачник заторопился, накинул на Буску сачок и, не обращая внимания на его яростное сопротивление, впихнул в ящик и захлопнул дверку.
– Жулика!.. Жулика!.. – загудели ребята и стали подступать к телеге.
– Цыц!.. Не подходи!.. – старик угрожающе поднял кнут, заслонив собой ящик.
Но тут показался Копейкин, он что-то крикнул, и, словно по мановению волшебной палочки, всё стихло. Мальчишки даже подались назад от телеги и, повернувшись к конопатому пареньку, недоуменно ждали, не веря, что он отдал Буску.
Я сошел с крыльца.
– Трогай, дедушка, трогай! – послышался спокойный голос Копейкина.
Собачник не торопясь уселся на телегу, всё время подозрительно поглядывая в сторону, где стоял конопатый паренёк. В последний раз оглянулся на присмиревших, сбитых с толку ребят, дернул вожжи и ременным кнутом стегнул по ребрам мерина. Телега загрохотала по мёрзлой дороге. Собаки в ящике все разом завыли, Толпа стояла, всё ещё не веря случившемуся.
И вдруг дружный хохот, точно взрыв, потряс всю улицу: у телеги сошли с осей оба левых колеса. Она сильно наклонилась, и старик, свалившись в снег, замотал в воздухе длинными ногами.
Мальчишки торжествовали.
Едва отряхнувшись от снега, разъяренный собачник кинулся на толпу с кнутом. Ребят как не бывало – кто куда! Только Копейкин стоял на месте, будто примёрзший к дороге, в расстегнутой телогрейке, в сдвинутой на затылок шапке, чуть побледневший и решительный. Старик всем своим гневом обрушился на него, размахнулся, чтобы ударить, да так и замер с высоко поднятым кнутовищем.
– Не надо, дедушка, драться, – сказал спокойно, не без лукавства подросток.
– Я тебе покажу, пескарь, как гайки отвинчивать! Думаешь, не вижу, что ты тут за атамана?!
– Ну, пускай я, – с достоинством ответил Копейкин. – Могу пойти на переговоры.
– Гайки давай, а не переговоры, разбойник!
– Выпускайте всех собак, тогда и гайки получите, а то никуда не уедете.
Старик перевёл сузившиеся от гнева глаза на осмелевших мальчишек, на свою скособоченную телегу и, трезво оценив обстановку, прошипел:
– У-у-у, змеёныш!..
Он долго возился над люком ящика. Наконец, дверка распахнулась, и собаки, чуть не передавив друг друга, вырвались на свободу.
Ребята неистовствовали, кричали, прыгали, свистели. Они помогли старику надеть колеса, усадили его в телегу. С каким-то удивительным безразличием к ударам кнута мерин засеменил по дороге. Свернув в переулок, старик оглянулся и угрожающе потряс в воздухе кнутовищем.
…Моя квартирная хозяйка Акимовна – добрейший человек. Она всю жизнь работала на приисках, прожила тяжелую жизнь и до старости сохранила большое трудолюбие. Я не помню её праздной. Всегда занятая какими-то хлопотами, вечно беспокойная, она находила время заботиться обо мне, и это всегда трогало меня.
– Что же вы так долго не приходили обедать? Щи перепрели, – упрекнула она.
– Виноват, Акимовна! На улице задержался. Собачник поймал соседского Жулика, а ребята не захотели отдать.
– Жулика! – всплеснула руками старушка. – А что же вы смотрели? Табаку бы ему в нос, живодёру! Сроду в посёлке собак не ловили, а нынче, вишь, «Заготпушнина» учредила собачника – житья не стало собакам. Ну и что же?
– Смотрел я на ребят, знакомился. Копейкин у них за главного. Чей он сын, не знаете?
– Копейкин?.. Отродясь фамилии такой не слыхивала. Видать, не здешний. Звать-то его как?
– Не знаю, шустрый такой паренёк.
– Они, милый, на шкоду все шустрые. Чего учудить – занимать не пойдут, – ответила Акимовна не без гордости. – Наша улица издавна в славе ребятами и без Копейкина. Выдумают же такую фамилию! Обличия какого из себя?
– Конопатый мальчишка.
– Конопатый?.. Ума не приложу, чей он. Конопатых у нас на улице нет, – твердо заявила старушка.
Голубая тряпочка
Уже всё было готово к нашему отлёту: упаковано снаряжение, продукты, инструменты, личные вещи, но ледяной аэродром на реке, где нас с Василием Николаевичем должны были высадить, затопила наледь, и теперь там невозможно было посадить самолёт. Обещали подыскать другую площадку – а это не так просто – и я с ужасом думаю: как бы нам надолго не задержаться в посёлке.
Давно меня гнетёт тоска по тайге. Она приходит сразу, как только появляются первые признаки весны. Они во всём: и в мягком хрусте снега под ногами, и в сдержанном молчании птиц, и в синеве неба, и даже в шуме леса. Как-то вдруг – без ветра – заволнуется он, зашумит и замрёт, точно обескураженный чем-то. Вот тогда-то и становится невмоготу беспечная жизнь в четырёхстенной избе. Хочется встретиться с бурей, со зверем, с вёрстами – с бесконечными вёрстами непознанного пути. Потянет к вольным, близким сердцу просторам с хвойным воздухом, с лопнувшими почками берёз, с птичьим криком и затяжными весенними закатами.
Сегодня резко похолодало. На окнах мороз выгравировал замысловатые узоры. С неприветливого серого неба падают невесомые пушинки снега. Они копятся на остывшей земле, сглаживая шероховатую поверхность белизною. Опять зима.
Так нередко бывает после тёплых, по-настоящему весенних дней: ударит нежданно трескучий мороз, завоет пурга – это зима, собрав остатки сил, напоминает о своем грозном могуществе. Не очень-то радует такая погода.
После обеда ко мне зашёл Василий Николаевич, мрачный, как грозовая туча. Ему-то, всю жизнь проведшему в тайге и привыкшему в это предвесеннее время уже находиться где-то далеко от поселений, особенно не по душе наша задержка. Мы долго молчим. Я бесцельно гляжу в окно. Василий Николаевич лениво набивает трубку табаком.
– Когда же полетим? – вырывается у него.
Я ничего нового сказать не могу и молчу.
– Собакам и то надоело ждать. Утром зашел проведать Бойку и Кучума, они не ласкаются, в глаза не смотрят, будто я виноват, – рассказывает он.
– Хватит, Василий, тут и без твоих разговоров тошно. Ещё немного потерпи, найдут новую площадку на реке, часа не задержимся – улетим.
В комнату вошла хозяйка с кипящим самоваром.
– К вам дедушка пришёл, войти стесняется, может, сами выйдете? – сказала она мне, заваривая чай.
– Кто он? – спросил я.
– Тутошный, дело у него к вам какое-то.
В сенях стоял дородный старик, приземистый, на вид лет шестидесяти. Одет он был по-зимнему. Дублёный полушубок, изрядно поношенный, но без единой латки, туго перевязан кумачовым кушаком. На ногах лосёвые унты, в двух местах аккуратно перехваченные ремешками. На голове старика глубоко сидела заснеженная самодельная барашковая ушанка. Она обрамляла сверху и с боков приветливое, коричневое от ветра лицо, опушённое снизу окладистой бородою. Он посмотрел на меня со странной детской растерянностью.
– У нас промежду промышленников слушок прошёл, будто вы охотой занимаетесь, – начал он крутым баском, переступая от неловкости с ноги на ногу. – Вот я и прибежал из зимовья, что в Медвежьем логу: может, поедете до меня – дюже коза пошла.
– Вы что ж, охотник? – спросил я, обрадовавшись столь приятному гостю.
