Выжженная трава

скачать книгу бесплатно


Свидетель Р.: Я находился в доме по адресу (адрес изъят по постановлению суда). Приехал в поисках своей подруги, которая в настоящем деле названа потерпевшей Л.

Прокурор Стрельникова А.В.: То есть с потерпевшей Л. вы были знакомы? А с потерпевшей Р. и подсудимым?

Свидетель Р.: С Л. я знаком со школы, мы были друзьями. С Р. и подсудимым до того дня мы знакомы не были. Вернее, не были знакомы с подсудимым, поскольку, когда я вошел в квартиру, Р. была уже мертва.

Прокурор Стрельникова А.В.: Расскажите, как вы оказались по указанному адресу, как вошли в квартиру и что увидели.

Свидетель Р.: За несколько недель до этого дня мы с Л. повздорили по личным причинам. Это никак не связано с выясняемыми обстоятельствами по настоящему делу, поэтому я обозначу только вкратце: я разработчик программного обеспечения, и я рассказал Л. о своей разработке. Суть ее Л. не понравилась, и на этой почве мы повздорили и не общались друг с другом несколько недель. Точнее, три недели. От общих знакомых я узнал, что Л. злоупотребляет спиртным, и попытался ее разыскать, чтобы сделать ей внушение. Несколько дней она не отвечала на звонки, и я стал переживать. В тот день – это было ночью, даже ранним утром, – она позвонила сама. Плакала в трубку и сказала, что в большой беде и случилось ужасное. Я спросил, где она. Она отправила мне свои координаты и указала номер квартиры. Я приехал на попутке к указанному адресу, поднялся на третий этаж. Из указанной Л. квартиры вышел мужчина средних лет, белый, высокий. Он был в спортивном костюме, в белых кроссовках и белой бейсболке. От него пахло спиртным и одеколоном. Запах был сильным. Как будто он наступил в ведро с одеколоном. Он был напуган и оттолкнул меня, чтобы протиснуться, поскольку коридор был узким. Я хотел было его догнать, потому что испугался, что он может быть как-то замешан в том страшном и ужасном, о котором без уточнений говорила по телефону Л., но не стал, потому что услышал женский крик в квартире. Я ринулся туда, дверь была открыта. В квартире я увидел в ванной абсолютно голую Л., которая сидела на коленях возле мертвой Р. На кухне на полу лежал подсудимый, полностью одетый и без сознания.

Прокурор Стрельникова А.В.: Почему вы решили, что Р. была мертва?

Свидетель Р.: Потому что у нее была рана на шее сзади, весь пол в крови. Она была неподвижная и мертвенно-бледная.

Прокурор Стрельникова А.В.: Что было дальше?

Свидетель Р.: Я подбежал и попытался оказать какую-то помощь. Л. была невредима, Р. помочь было нельзя. Подсудимый не откликался, я попытался привести его в чувство, но тщетно.

Прокурор Стрельникова А.В.: И что вы сделали?

Свидетель Р.: Я вызвал «скорую помощь».

Прокурор Стрельникова А.В.: Вы дождались врачей?

Свидетель Р.: Нет, я их не дождался. Я помог одеться Л., и мы ушли, оставив Р. и подсудимого одних. Мы ждали у соседнего подъезда, когда приедет «скорая», и, увидев ее, ушли.

Прокурор Стрельникова А.В.: Почему вы не дождались «скорую»? Почему не вызвали полицию?

Свидетель Р.: Я могу не отвечать на этот вопрос? Статья 51 Конституции России дает мне такое право, если я не ошибаюсь.

Прокурор Стрельникова А.В.: Действительно, можете. У меня все.

Прокурором заявлено ходатайство в порядке статьи 237 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации о возвращении уголовного дела прокурору для устранения препятствий к его рассмотрению судом, поскольку фактические обстоятельства, изложенные в обвинительном заключении, свидетельствуют о наличии оснований для квалификации действий обвиняемого как более тяжкого преступления. Адвокат подсудимого Шушарев П.Н. и подсудимый К. возражений не имеют.

Ходатайство прокурора удовлетворено, о чем судом вынесено соответствующее постановление.

14

Новостей от прокурора не было. Меня затрепали панические атаки, пришлось обратиться к врачу. Но прописанное лекарство не помогало, приступы продолжались. Врач сказал, что, начавшись, они будут со мной долго, пока я не научусь жить так, словно их нет. То есть не буду бояться их появления, а когда они все-таки будут случаться, я должен постараться не впадать в панику, чтобы не усиливать и без того неслабый эффект. Только тогда, возможно, атаки перестанут приходить на жатву. Должны стать реже, а потом и вовсе прекратятся. К слову, ночью они больше не настигали, предпочитая вышибать землю из-под ног и бросать в пот и дрожь днем, чаще по утрам, когда я еще не понимаю, зачем проснулся и что собираюсь делать.

Мои деньги потихоньку таяли, а код все еще не был завершен. В лучшем случае к исходу восьмой недели тишины я протяну еще полгода-год, не больше. Но чтобы создать обходные пути главного затыка в программе, которая сможет оборачивать время вспять, мне потребуется год, если не полтора. Это длительный процесс, требующий концентрации внимания. Нужно изучить огромные массивы информации – основы всех (то есть реально абсолютно всех) программ, зацикленных на фиксации времени, до которых смогу дотянуться. Это очень много. Требовалась помощь.

Изучить все, что было нужно, можно двумя способами: руками (то есть привлечь помощников, но тогда они начнут поджирать худеющий бюджет) или написать соответствующее программное обеспечение, которое будет самостоятельно искать информацию. Легко сказать: сделай прогу, пусть пашет она, а не ты. Ее ведь нужно протестировать и проверить результаты. Это тоже отнимет и силы, и время.

Поэтому я задался целью найти либо инвестора, на деньги которого я найму людей, а потом поделюсь доходом, либо единомышленника, который будет в доле и разделит весь вал работы.

Программисты и разрабы, которых я знал, были парнями скучными, сидящими на нехилых зарплатах в ИТ-компаниях, и совсем не интересовались ничем, кроме работы и налаженного быта. Вот как были задротами в универе, так и остались. Стать причастными к технологическому прорыву им не хотелось, ведь это время и силы, а деньги они и так зарабатывают, лишние копейки никто считать не привык. А не копейки пока обещать не могу.

Инвесторы хотели слишком многого: идею на блюдечке, гарантии «выхлопа» и долю в 70 процентов, а не в 15, которые я собирался предложить. В общем, туговато.

Оставив обе идеи, я плотно сел за работу и приказал себе решить проблему с анализом массива данных за месяц, не больше.

Но не получилось, поскольку снова ворвалась Анастасия Викторовна. Как и прежде, все началось со звонка спустя две или три недели после судебного процесса.

– Мы наделали беды, – сказала она, и я почувствовал, как похолодел. – Дело разваливается еще сильнее, и ключевая проблема как раз в том, что сказали вы. Следователь не может игнорировать выясненные в ходе судебного заседания факты, и у него никак не вяжется ваше присутствие с тем, что ему ранее было известно.

– То есть как?

– Согласно имеющимся сведениям, ваша подруга действительно оставила убитую на полу в ванной комнате, а того парня – на кухне без сознания. Но есть свидетельница, которая подтвердила, что водитель вступил в половую связь с ними тремя – убитой, вашей подругой и ею самой, и никого постороннего в квартире не было. Допустим, убийца пришел после того, как ушла она, и тут сходится, потому что именно убитая закрывала за ней дверь, но с момента, когда ушла она и когда приехала «скорая», прошло всего двадцать семь минут. Свидетельница вызвала такси. Это я упустила из виду совершенно! За это время водитель, наш неудавшийся подсудимый, должен был одеться, лишиться сознания, в квартиру должен был прийти убийца и убить жертву, а также выйти из квартиры и столкнуться в подъезде с вами, а вы еще должны были войти в квартиру, все увидеть, попытаться оказать помощь и вызвать «скорую».

– А еще я должен помочь Кате одеться, спуститься на первый этаж и усадить на лавочку у соседнего подъезда, – добавил я.

– Да, многовато для двадцати семи минут. Многовато.

– И что теперь делать?

– У вас есть какие-то мысли?

– У меня?! Вы серьезно?

Вот на тебе, Рома. Получай. Мало того, что по первому звонку я оказался обязан кому-то чем-то помочь, так сейчас я должен еще иметь какое-то решение, которое уложит все описанные и сказанные под присягой слова в заданные двадцать семь минут. Ровно такую же проблему пытаюсь решить я со своим кодом «Большого брата», то есть сделать невозможное возможным!

– Нет, решения у меня никакого нет.

– Но нам надо с вами его придумать.

– Иначе что?

– Иначе ничего. Иначе все понапрасну. Следователь не сможет завершить расследование.

– Ну а мне-то от этого что?

– А зачем вы согласились дать показания в суде? Ведь не просто же решили помочь? Какие личные мотивы были у вас, и почему они отпали сейчас, когда наступила стадия, в которой вы снова можете помочь?

– Но я не следователь и даже не юрист! – возмутился я. – Вас этому в университетах учат! Меня учили складывать цифры!

– Видимо, без цифр в этот раз не обойтись, – сказала Анастасия Викторовна. – И без вашей помощи тоже. Вы мне поможете? Опять?

15

Восемь недель работы, которые высосали жизненные силы. Под конец я думал, что это не прекратится никогда, и только обведенная красным кружочком дата в настенном календаре утешала: скоро это закончится.

Мы соединяли показания, которые я давал в суде, и те события, которые призваны обличить настоящего убийцу. События никак не желали склеиваться и укладываться в заданный интервал времени по одной простой причине: это неправда. Я не сомневался, что новый подсудимый, Павел Никифоров, действительно виновен в смерти «потерпевшей Р.», но что действительно произошло в тот день, я не знал. А значит, не мог об этом рассказать. Но я был вынужден, потому что иначе уголовное дело ляжет на самую пыльную полку, а убийца останется на свободе.

Я знал, как выглядит Павел – Катя показывала мне фото. Я тщательно изучил все опубликованные в сети снимки, а прокурор показала видеозапись допроса. Он молчал, не говорил ни слова – так ему советовал поступать адвокат. Следователь задавал вопросы, уточнял детали, зачитывал куски обвинительного заключения, а он ссылался на ту же статью, что и я в процессе – 51-ю Конституции России, которая позволяет не свидетельствовать против себя и близких.

– Я не понимаю, разве молчание – это нормальная линия защиты? – спросил я у Анастасии Викторовны в один из дней подготовки.

Она отвлеклась от длиннющего списка вещественных доказательств, которые теперь требовалось разложить в совершенно ином порядке, чтобы они подтверждали новую линию обвинения. Подумала и ответила:

– Уголовный закон таков, что обвинение должен доказать прокурор даже без участия обвиняемого и подсудимого. И при этом любые сомнения толкуются в его, обвиняемого или подсудимого, пользу. Если человека тащат под суд, доказательства должны быть железными. И это правило работает всегда.

– Но он ведь мог изложить свою историю, – сказал я и пожал плечами. – И пусть присяжные или судья решают, чья история – правда.

– Зачем? Чтобы запутаться во лжи и сделать очевидным то, о чем другие только догадываются? Проще молчать и разбивать обвинение. Я бы сказала даже – правильнее. То, что мы сейчас делаем, – очень плохо. Но без этого человек, который изнасиловал вашу подругу и убил девушку, останется на свободе. Если бы Екатерина могла говорить, если бы она была жива, вас бы тут не было. Я бы не делала того, что делаю, и не просила бы о помощи. Считайте, что вы – уста Екатерины, которой больше нет. И про изнасилование, кстати, также нужно будет сказать. Расширить показания. Я уже запросила все документы из женской консультации. По телефону мне подтвердили, что аборт был официальным, так что с доказательствами проблем не будет. Если все пойдет хорошо, то сможем возбудить еще и уголовное дело об изнасиловании.

– Но Катя мертва. Она не заявляла и сейчас не сможет заявить о случившемся, – напомнил я.

– Но это не значит, что преступления не было, – ответила Анастасия Викторовна.

Как бы нам сильно ни хотелось склеить все показания в единое полотно, пришлось признать, что при даче показаний я допустил ошибку. Анастасия Викторовна предложила сообщить суду, что в прошлом процессе я был атакован паникой, и приложить соответствующие медицинские документы, и именно поэтому перепутал кое-что, но сама же потом отбила это – если я перепутал события в квартире, значит, мог перепутать и подсудимого. Точно ли на полу лежал первый подсудимый? Может быть, это был Павел Никифоров?

– Нет, вариант не подходит, – сказала она. – Придется со смазкой втиснуть в эти двадцать семь минут все.

Мы работали то у меня дома (обычно по вечерам и ночам), то у нее в офисе. При этом в ее рабочий кабинет заходили какие-то люди, которым что-то было нужно. Она отвлекалась постоянно, пыталась вникнуть во все и везде успеть. Я позавидовал такому умению. Сам я достаточно сложно переключаюсь между делами, часто теряю координацию и не могу вовремя сообразить, где границы одной задачи, а где начинается другая. Это, кстати, большой недостаток, над которым следовало работать плотнее, чем над «Большим братом», потому что в итоге работа должна сводиться к управлению проектом, а там всегда больше одной задачи. К слову, за все время работы над процессом я не продвинулся ни на шаг с кодингом «Большого брата», потому что внезапно открылась очень привлекательная перспектива: не работать над кодом вообще, а продать наработку в том виде, в котором есть. Конечно, за это я получу гораздо меньше денег, но зато смогу не тратиться на трудоемкий процесс, который неизвестно чем закончится. А если удастся продать программу сейчас, сырую и незавершенную, то я получу живые деньги и авторские отчисления на протяжении долгих лет. Как говорится, сделанное лучше идеального.

Целыми днями я проводил встречи с потенциальными покупателями и инвесторами, которые хотели выкупить продукт и перепродать. Я понимал, что они предложат его тем же людям, что и я, потому что рынок СОРМ очень узкий, игроков можно пересчитать по пальцам. Если в сделку влезет агент, пусть даже называющий себя инвестором, я потеряю большой шмат денег.

Деньги, которые мне сулили основные игроки на рынке, были примерно одинаковыми, плюс-минус пять процентов. Инвесторы же давали гораздо больше – на пятнадцать-двадцать процентов. Это означало, что можно смело поднимать на тридцать, и это будет адекватная цена, потому что инвестор по-любому накрутит минимум десять процентов своей маржи.

Вечерами, если Анастасия Викторовна подтверждала встречу, я несся к ней в офис (или бежал домой), и мы работали над концепцией обвинения, сколько хватало сил. Со временем я так втянулся в процесс, что, несмотря на усталость и откровенную неприязнь к тому, что узнавал, получал какое-то темноватенькое наслаждение. Я был бы рад не иметь никакого отношения ко всему этому, но понимал, что реалии таковы: есть пластилин и есть то, что из него нужно вылепить. Закатать рукава повыше и работать.

После восьми недель мозгового штурма мы пришли к следующему.

Катя позвонила мне из квартиры, когда в ней еще не было насильника. В изначальной версии она позвонила и сообщила, что она в «большой беде и случилось нечто ужасное», и предполагалось, что это как раз смерть той девушки. Но явно об этом в процессе сказано не было, и мы с прокурором решили допустить, что «нечто ужасное» – это секс втроем.

Стало быть, мы получили время на то, чтобы я нормально доехал до квартиры. Если «нечто ужасное» – это убийство, то счетчик начинает отсчитывать двадцать семь минут незадолго до звонка и, по идее, с моим приходом должен уже остановиться. А там ведь был еще звонок в «скорую», который удалось зафиксировать, в отличие от мобильного телефона, с которого звонила Катя.

– Кстати, а как вы вообще докажете, что она мне звонила? – спросил я и похолодел. А ведь этот вопрос мог задать адвокат на первом судебном заседании, и что бы я ответил? Что бы ответила Анастасия Викторовна?

– Она звонила вам по WhatsApp, и эти данные не сохранились, – сказала она. – Как вы знаете, WhatsApp пока не выдает сведений об абонентах. Вернее, выдает, но получить их слишком трудно, проще доказать звонок каким-то другим способом.

– Адвокат ведь мог зацепиться.

– Он себе не враг, – ответила Анастасия Викторовна. – Он ведь понимал, к чему идет. А вот адвокат в новом процессе может зацепиться, надо быть готовыми. Хорошо, что напомнили об этом, я из виду упустила.

Странно, что она вообще что-то может упустить из виду. Не верилось даже. Основной массив времени, который мы проводили в работе над делом, занимали ее оглядки по сторонам из каждой точки события, которое она доказывала. Она думала о том, какие предметы и люди могли быть вокруг, какие окружающие нас события могли нам помочь или помешать. Она выяснила все о погоде в ту ночь, утро и день; узнала, какая машина «скорой» приезжала, в общем, страховалась всюду, чтобы не получить неожиданностей.

Были сильные провалы. Например, я не знал, во что была одета Катя. Вообще не имел ни малейшего понятия не только о цвете одежды, но даже представления не имел, что на ней было – юбка или джинсы? Футболка или топик? Может быть, ветровка или плащ? Она была на каблуках или в кроссовках? Мы пытались раздобыть информацию о том мероприятии, которое она посещала, – вдруг там кто-то делал фото, на которых запечатлена Катя, – но безуспешно. Не помог даже телефон – Катя его вообще с собой не брала, и в нем не было никакой информации о том, куда она собиралась.

– Это вообще удивительно, – сказал я, когда выяснилось про телефон. – Где это видано, чтобы современная девушка отправилась на вечеринку без телефона?

Анастасия Викторовна посмотрела внимательно и немного грустно.

– Это может означать, что она была очень расстроена или подавлена. Вам что-нибудь известно о предшествующих вечеринке событиях?

– Нет, – ответил я. – Я ничего не знаю.

Был еще один человек, который мог что-то рассказать о той вечеринке: первый подсудимый, ведь именно с ним Катя уехала оттуда. Но он, науськанный адвокатом, хранил молчание, как и Павел Никифоров, не отвечая ни на единый вопрос следователя и ссылаясь на ту же 51-ю статью Конституции России. Это показалось очень странным, и я как-то спросил у Анастасии Викторовны: а не делаем ли мы ошибку? Ведь Никифоров хранит молчание, чтобы не наговорить лишнего, за что прокурор или следователь могут зацепиться и уличить его во лжи, а то и доказать вину его же словами. Может быть, первый подсудимый ведет ту же игру, что означает, что он также виновен?

Я понимал все про себя, ведь о том, что убийца – Павел, мне сказала Катя, и я поверил. Но Анастасия Викторовна имела полное право думать иначе:

– Я допускаю возможность, что мы фатально ошибаемся. Ни вас, ни меня, ни судьи в то утро там не было. Мы не видели своими глазами и поэтому вынуждены что-то лепить. Я понимаю, что это выглядит дико и, возможно, нелицеприятно. Но, положа руку на сердце, вы всерьез считаете, что во всех приговорах суда обстоятельства совершения преступления определены объективно и каждое слово – истина?

Пришлось признать, что так я не думал. Ситуации бывают разными, и взгляды людей на них отличаются всегда. Кому-то выстрел кажется ужасно громким, а кто-то слышал всего лишь хлопок; у кого-то куртка была синяя, а кому-то привиделась лазурная; полный человек всех худее себя называет худыми, в то время как объективно речь идет о нормальном телосложении; человек, ни разу не сидевший за рулем, скажет, что видел лихачество, а опытный водитель распознает неуверенную езду в одном и том же стиле вождения. Все зависит от бэкграунда – высоты колокольни жизненного опыта у свидетеля. Поэтому в отсутствие записи происшествия, которую судья может посмотреть в процессе, установить объективную истину невозможно. Но даже если такое видео и будет, все равно нет гарантий, что увиденное – то, чем кажется.

– Но все же это не то же самое, – сказал я, – преломлять действительность и создавать ее.

– Согласна, – ответила Анастасия Викторовна. – Но что, по-вашему, хуже: отпустить виновного или наказать невиновного?

– То есть в невиновности первого подсудимого вы абсолютно уверены?

– Я уверена в том, что Павел Никифоров – убийца. У нас есть нож, которого не было в первом суде. И на нем отпечатки Никифорова.

– Что? Почему этого не было в первом суде? Это ведь улика, которая четко доказывает, что первый подсудимый невиновен полностью! Как вы могли скрыть это?!

– Вы думаете, отпечатки не затерты? Не фрагментарные?

– То есть они могут быть и не его?

– Могут, – нехотя признала Анастасия Викторовна.

– А что, если вы ошибаетесь? – спросил я.

– Я не ошибаюсь.

– Но однажды вы уже ошиблись, – напомнил я.

– Роман, я не ошибаюсь.

И снова сделала это – оскалилась. Наверное, хотела показать милой улыбкой, что разговор завершен, но я увидел совсем другое – угрозу.

16

Незадолго до суда со мной связался директор по подбору персонала из «Передовых технологий». Я был удивлен звонку, потому что бывший работодатель был единственным, кому я не предлагал купить «Большого брата». Но слухи на рынке курсировали, это было известно: не далее как на прошлой неделе инвесторы оперировали цифрами, до боли похожими на те, которые предлагали мне ранее в другой компании – FSBNT, где я провел несколько встреч, окончившихся ничем. То есть между собой игроки обсуждают не только продукт, но и цену.

С этим человеком мы знакомы – он присутствовал на встрече по поводу моего увольнения. Я помню, что у него разного цвета глаза: один зеленый, а другой – голубой, плюс немного косил левый глаз. В общем, выглядел чудаковато. Слишком внимательно смотрел в лицо собеседнику, слишком яро выражал эмоции, тщательно проговаривал фразы… Странный тип, я ему не доверяю.