скачать книгу бесплатно
Кто убил Волика Либера?
Людмил Федогранов
2000-е: Криминальный рубеж #1
Вольф Вольфович Либерман – финансовый гений, один из богатейших людей России и редкостный мерзавец, безжалостно унижающий всех, даже самых близких ему людей. Многие мечтают убить Либермана – и вот финансиста находят мёртвым в его роскошном имении. Подозрение падает на его жену, Аллу Либерман, которая, как убеждены окружающие, ненавидела мужа-тирана. Но убийство Вольфа Вольфовича Либермана готовили очень серьёзные люди, они умело спрятали концы в воду… Полковник ФСБ Валентин Бардар должен узнать, кто же на самом деле убил Волика Либера.
Людмил Федогранов
КТО УБИЛ ВОЛИКА ЛИБЕРА?
ИГОРЮ КОСТАНТИНОВИЧУ ПАНИНУ -
умнице и жизнелюбу, родному николаевскому «прощелыге» с огромной благодарностью за всё, с пожеланиями счастья и удачи в жизни.
АВТОР
ПРОЛОГ
«… Конец марта, мерзейший мокрый снег, который не падает с неба, а валится, превращая весь мир в сплошную снежную кашу, поглощающую человека целиком и вызывающую суеверный ужас: а есть ли вообще на Земле ещё что-то, кроме этой грязно-серой, густо облепляющей тебя мерзости?…
Есть ли ещё солнце, тепло, да просто белый свет, наконец?!
В такую погоду ненавидишь всех и вся, хочется если и не умереть, то уж заснуть точно – чтобы проснуться в другом, светлом и тёплом, добром мире. Который тоже мог бы быть в конце марта в южной Одессе, но вот надо же случиться этому запоздалому снегопаду…
А если такой день для человека – последний в жизни? И последнее, что он видит и запоминает (а это запоминается, или оно исчезает вместе с последним вздохом?…), – это промозглый мартовский снегопад?
Интересно, для человека, знающего, что он – уходит, даже такой день – счастье? Даже такая погода – радость?
Или же он даже рад тому, что уходит, потому что там, впереди, всё может быть совсем по-другому, а здесь…»
– Ну ты и идиот, Валюша! – громко сказал сам себе полковник Валентин Бардар, отрываясь от безрадостных размышлений о мартовском снеге и последних днях жизни, которые невесть как овладели его почти совершенным мыслительным аппаратом «технаря-одиночки», как называла его иногда Светлана. – Дебил из дебилов, – уже тише, но по-прежнему убеждённо, произнёс он после минутной паузы.
Вероятно, основания для подобной оценки своих умственных способностей у Валентина имелись: сегодня было шестое июля, от марта и до марта было уже и ещё далеко, день стоял по-летнему жаркий и никакого снега на том участке земной территории, на котором находились Москва и Московская область, не предвиделось.
Даже теоретически.
А уж мысли о смерти…
Тридцатидвухлетний полковник Бардар находился в отличной физической форме, давление семьдесят пять на сто двадцать и все такое прочее; не отягощённый более или менее вредными привычками, отлично тренированный и привыкший к большим физическим и психологическим нагрузкам организм обещал, как принято говорить, «долгие годы жизни» – если, конечно, не произойдут какие-либо профессиональные… неприятности, чреватые… Да мало ли чем может быть чревата профессиональная деятельность полковника ФСБ, специализирующегося на выполнении… деликатных поручений высшего руководства страны и получающего при этом практически не ограниченные полномочия?…
Наконец, мысли о смерти именно сейчас были просто нелепы ещё и потому, что сегодня, в пятницу, начинался краткосрочный отпуск полковника, который он намеревался провести так, как никогда до этого не проводил нечастые свои отпуска.
Сегодня вечером Валентин Бардар должен был встретить самолёт, который должен был прилететь из города-героя Одессы и в котором должна была находиться самая лучшая женщина на свете – его Света. Она прилетала на неделю, и эту неделю они будут вместе!
Конечно, лететь в начале июля из Одессы в Москву для того, чтобы любящие друг друга люди, имеющие неделю свободного времени, могли провести эту неделю вместе, было несколько… нетрадиционно, что ли.
В обратном направлении – пожалуйста, из каменных джунглей «Третьего Рима» к «самому синему в мире» Чёрному морю – что может быть приятнее и естественнее?!
Но Светлана, коренная одесситка, ещё весной обмолвилась, что она мечтает пожить в лесу. «Как Олеся Куприна», – пояснила студентка-заочница филфака Валентину, который до их встречи досконально, от корки до корки, изучил пятитомное собрание сочинений любимого ещё со школы Булгакова и не стремился к расширению круга своих читательских интересов.
До их со Светланой встречи так и было, но после слов девушки «Олеся» была внимательно прочитана полковником Бардаром, который за недолгие к тому времени недели знакомства успел убедиться, что если «радость моя» (так, несколько высокопарно, он называл Свету, и эти, в общем-то затасканные, слова произносились им так обезоруживающе нежно, что…) о чём-то говорит, то слушать нужно внимательно и выводы делать сразу же…
Сейчас Валентин с нетерпением ждал вечера, потому что сразу же из аэропорта он собирался отвезти Светлану «в лес». Этот «лес» был подмосковным сосновым бором, в котором находилась очень даже и добротная дача Александра Владимировича Воеводина, бывшего школьного учителя математики, а ныне преуспевающего «рантье», как он сам себя называл, у которого когда-то давно учился Валя Бардар и которому он совсем недавно сумел помочь в разрешении проблемы, изначально выглядевшей неразрешимой.
Если называть вещи своими именами, просто констатировать факты, то Валя спас жизнь Александру Владимировичу, а такие вещи не забываются, поэтому Воеводин искал возможность, чтобы отблагодарить своего бывшего ученика, и приглашение пожить неделю на даче, которое Валентин с благодарностью принял, могло, как полагал бывший учитель математики, стать первым шагом, способом узнать, что именно можно сделать для Валентина в знак благодарности – не деньги же ему предлагать, в самом-то деле!
Денег у Воеводина было больше чем достаточно, но заикнуться об этом в разговоре с Валей…
Валентин уже бывал на даче у Воеводина – именно там проводилось задержание преступников – , и ему очень понравился этот густой сосновый бор, в котором «новые русские» сооружали свои дачи-дворцы. Аккуратно, нужно сказать, сооружали, с большой любовью к природе – ведь дешевле сохранить на дачном участке столетнюю сосну, чем окультуривать потом этот же участок посредством дорогостоящих садово-парково-огородных работ… Поэтому «мужики» и не рубили, и не губили, а ощущение у человека, попадавшего в этот дачный посёлок для очень и очень избранных, было такое, словно он оказался в детской сказке – избушки вырастали прямо среди сосен, того и гляди из металлопластикового окошка современные Баба-Яга с Кощеем выглянут.
Чтобы поинтересоваться, что за народ мельтешит…
Встречу со Светланой Валентин считал самой большой удачей в своей в общем-то небедной на удачи жизни. Трагические обстоятельства, на фоне которых произошло их знакомство, когда Вале не хватило какого-то мгновения и каких-то нескольких сантиметров, чтобы предотвратить самоубийство Александра Завалько, те отношения, которые связывали Светлану и погибшего у неё на глазах Александра, наконец, то, неведомое ему доселе чувство, которое вызвал в душе Валентина вид истерически рыдающей Светланы, – всё это позднее много раз прокручивалось в голове полковника Бардара, жёсткого профессионала, умеющего в своей нелёгкой, напрочь лишённой романтики и бесконечно грязной работе то, что мало кто в ней умел делать.
И каждый раз при этом атеист Валентин Бардар благодарил Бога за то, что он послал ему эту удивительную девушку – Светлану…
Полковник Бардар не был и не мог быть сентиментальным человеком, но его отношение к Светлане было настолько нежным, что со стороны он мог показаться полупридурком, восторженно взирающим пусть и на очень красивую, но всё же достаточно заурядную в этой своей красоте девушку.
Просто он так и не смог по-настоящему поверить в то, что Светлана его любит, то есть поверить-то он поверил, потому что настоящую любовь нельзя не чувствовать, но… не привык, что ли?…
А может, так к нему, чуду любви, и нужно относиться, не привыкая к тому, что человек, которого до какого-то мгновения в твоей жизни не было вообще, вдруг становится сутью этой жизни, и без него всё остальное – всего лишь «способ существования белкового тела» – застряла же в памяти у Вали Бардара такая идиотская формулировка?…
Может, только тогда, когда каждое мгновение жизни человек будет ощущать любовь, беречь её, страшиться того, что это чувство исчезнет, уйдёт незаметно и необратимо, как вода сквозь пальцы, и живёт человек по-настоящему? Не приспосабливается, не тянет лямку, не исполняет свой (или чужой, навязанный ему!) долг, а именно ЖИВЁТ?
«Потому что, если не любил, значит, и не жил, и не дышал»…
Полковник Бардар был профессионалом слишком высокого класса для того, чтобы подобного рода размышления могли появиться у него при исполнении служебных обязанностей. Он работал точно, аккуратно, уверенно, и в этой работе не было и не могло быть места сантиментам, потому что это мешало выполнению обязанностей.
Служебных обязанностей.
Но сейчас он был в отпуске. Он настраивался на то, что неделю жизни он проведёт так, как…
А как, собственно?
Он и сам не мог понять, чего он ждал от этой недели, ведь ему хватало и того, что в эти дни он будет вместе со Светланой, незримое присутствие которой и стало причиной непривычных для него размышлений, которые и радовали, и одновременно пугали его: всё это было слишком необычно, а необычное, неизвестное – как бы ни радовало! – всегда слегка страшит. Даже очень сильных, привыкших к преодолению трудностей, к опасностям людей.
Потому что оно – неизвестное…
Предстоящая неделя обещала только хорошее, ничто не могло помешать «празднику в лесу», как называла это Светлана, и, мало-помалу, втягиваясь в это «хорошее», Валентин Бардар думал о совсем уже невероятных для него вещах, и размышления эти, наверное, были приятными, потому что жёсткое, неулыбчивое лицо полковника ФСБ стало мягким и добрым, оно просто лучилось счастьем…
Полковник Бардар не мог знать, что обстоятельства уже сложились так, что предстоящая неделя должна была стать одной из самых тяжёлых и даже страшных в его жизни, а ему и его любимой женщине предстоит пройти через такое испытание, по сравнению с которым судьба Ромео и Джульетты может показаться доброй сказкой со счастливым концом – ведь иногда смерть намного легче того, что зовётся жизнью…
Он не мог знать этого, и никакие тревожные предчувствия не омрачали его радости.
ЧАСТЬ I
ГЛАВА I
Государство необходимо, потому что необходима структура, упорядочивающая ход жизни и организующая её, жизнь, на нормальных – то есть в первую очередь разумных – началах.
Необходимость существования любого государства определяется именно этим.
Но эта глобальная – в пределах территории государства – задача вступает в определённые, иногда существенные, противоречия с интересами отдельных личностей и коллективов, обретающихся на данных территориях, и тогда эти личности и коллективы пытаются обеспечить свой миропорядок, который в большей или меньшей степени расходится с тем, что предлагает им государство.
До тех пор, пока эти попытки не подрывают основ государственной монополии на право мироустройства, государство может себе позволить не обращать на них внимания.
Но, как хорошо известно всем, аппетит приходит во время еды, поэтому те, кто хочет устроить всё по-своему, должны либо вступить в открытый конфликт с государством, либо создавать своё собственное «государство в государстве», которое, соблюдая внешние по отношению к нему правила игры, на самом деле переиначивает их на свой лад, насаждая свои порядки и даже нравы.
Если люди, которые занимаются этим, добиваются значительных успехов, то существование этого «государства в государстве» обязательно становится явным, и тогда государство должно решить: что делать с нахалом, успешно посягнувшим на то, на что посягать нельзя?
Чаще всего официальные власти стараются не ссориться с теми, кто также обладает реальной властью и доказал своё право на эту власть, поэтому высокие договаривающиеся стороны находят общий язык и худо-бедно делят сферы влияния.
Если, разумеется, это оказывается возможным.
Делается это потому, что худой мир лучше доброй ссоры.
Намного лучше.
Именно поэтому в новой России возникли такие трогательно доверительные отношения между государством и теми, кто обладает в этом, как подразумевается, едином и могучем государстве реальной властью: те, кому есть что терять, всегда могут договориться, как избежать этих потерь, которые отнюдь не представляются неизбежными.
Примерно такие же отношения возникают и между «государствами в государстве», разница лишь в том, что здесь, как правило, гораздо больше людей, которые не совсем верно оценивают исходные данные и поэтому не всегда признают необходимость делёжки.
И тогда им объясняют, что и как.
Объясняют доходчиво, поэтому обычно уроки усваиваются с первого раза.
У тех же, кто не хочет с первого раза усваивать эти доходчиво проводимые уроки, появляются проблемы, связанные с профессиональной непригодностью: ведь если человек не способен сразу понять вполне очевидные вещи, значит, он не соответствует занимаемой должности, и такое несоответствие чревато оргвыводами.
Потому что дешевле один раз произвести кадровую перестановку, чем постоянно объяснять и объяснять то, что необходимо усвоить с одного-единственного раза.
И тогда всё определяется проверенным жизнью правилом: незаменимых нет.
* * *
– Нельзя не признать, что они работают идеально, и это происходит потому, что ситуация в их тандеме во многом уникальна: люди повязаны столькими нитями, что деться им друг от друга просто некуда, кроме того, они идеально дополняют друг друга, как говорят учёные люди, это сочетание тактического и стратегического гениев, – медленно, раздумчиво, явно вспоминая услышанное, проговорил дорого и стильно одетый мужчина, длинные чёрные волосы которого были стянуты в модный ныне «хвост», ласково перекатывая в руках жёлтого стекла рюмку с коньяком «Арарат». – Если бы когда-то кто-то мог сказать, – он опять задумался, вспоминая, – что безумная любовь экзальтированной второкурсницы и доцента в расцвете лет принесёт такой результат, вероятно, это показалось бы по меньшей мере… фантазией…
– Нам-то что от этой их безумной любви, Гарик? Нам нужно думать о том, как сберечь свои деньги от этих безумных любовников, ведь сейчас, того и гляди, они нас сотрут в порошок, а ты, кажется, слёзы начнёшь лить над этой историей любви!
Характерная внешность, резкий, гортанный голос и неискоренимый долгими годами обучения в престижных школах и вузе акцент говорившего неопровержимо указывали на «лицо кавказской национальности», как стали называть в России выходцев с Кавказа те, кто не понимает разницы между человеком и его внешностью – антропологи чёртовы, новаторы-анатомы-Мичурины!
«Лицо», которое произнесло слова об истории любви, было «лицом» более чем интеллигентным, читавшим эту самую «Историю любви» на языке оригинала, но для какого-нибудь Гаврилы с рынка этот человек оставался – «чуркой»…
Правда, вряд ли этот неведомый Гаврила рискнул бы назвать так интеллигентного кавказца в лицо, да ещё один на один: весь облик сына гор выражал такую непоколебимую уверенность в себе, такую свирепость, что у Гаврилы, скорее всего, язык прилип бы к гортани…
– Ты это зря, Вахтанг, – спокойно отозвался тот, кого косвенно обвинили в способности лить слёзы. – Просто есть такая… точка зрения, кстати, твоими учёными корешами выдвинутая, что наиболее полно индивид, нет, личность человека проявляет себя именно в любви! Прикидываешь, каждый, оказывается, трахается только так, какой у него характер, какие у него, – здесь говоривший на мгновение призадумался, как бы снова что-то вспоминая, – личностные характеристики! Вот!
Тот, кого назвали Вахтангом, мог бы многое рассказать собеседнику о Фрейде и Фромме, о прочих психологических штучках-дрючках, потому что в своё время ушёл в бизнес со второго курса аспирантуры МГУ, где готовил диссертацию о влиянии наследственности на процессы социализации подростков, но он благоразумно промолчал, решив, что просвещение народа – дело самого народа, а филантропия в случае с его компаньоном может только боком вылиться самому филантропу…
– Кстати, – интеллигентный кавказец насмешливо посмотрел на явно гордящегося своей учёностью собеседника, – в определённых кругах до сих пор легенды рассказывают о том, как этот, как ты его назвал, доцент в расцвете лет, мог неподражаемо «держать» поток… Заметь, это был четвёртый курс, не первокурсники какие-то желторотые…
– «Держал»… поток? – неуверенно переспросил ещё недавно гордящийся собой интеллектуал. – Ты имеешь в виду, что…
– Ты мыслишь правильно: поток – это не зона, это студенты. Так бывает, когда на лекцию сгоняют несколько групп сразу, весь курс. Сам понимаешь, народ собирается вместе нечасто, всё больше по группам гранит науки обгрызает, так что тут, когда все вместе, не до лекции… Так вот, наш… – здесь говоривший несколько замялся, подбирая нужное слово, – общий друг был совершенно неподражаем: мало того, что его лекции не пропускали, на них приходили с других факультетов, а некоторые особо впечатлительные барышни приводили на них своих молодых людей, чтобы те могли наглядно убедиться в том, что настоящие мужчины ещё не перевелись!
– Теперь, в натуре, уже ты готов заплакать от умиления! – ядовито вставил собеседник Вахтанга.
– Готов, Игорь, признаю, – помолчав, отозвался тот. – Просто я по себе знаю, как трудно этих сволочей-студентов даже на практическом занятии, где им можно пару влепить, заставить работать, а этот… гений херов не отпускал сто пятьдесят человек всю лекцию! Знал бы ты, что это такое, когда тебя так слушают, что такое ощущение своей власти над людьми!..
– Но… – начал было Игорь, однако собеседник перебил его.
– Я не об этом, Игорь! Когда на зоне барак боится вздохнуть и ждёт, что ты скажешь, – это понятно, страх есть страх, куда тут денешься! А вот так… Ладно, – резко сменил он тему разговора, – давай лучше о деле!
– Конечно, – обрадовано подхватил Игорь, который крайне неуверенно чувствовал себя тогда, когда разговор становился отвлечённым, неконкретным. – Я и говорю, что эта трахнутая сладкая парочка работает так, что нам нужно что-то делать, иначе они нас сожрут – и очень скоро, причём даже не подавятся, суки!
– Я видел цифры и полностью с тобой согласен. Последние полгода, то есть именно с того времени, как наши интересы пересеклись, мы теряем деньги, теряем регулярно, и очевидно, что наши потери растут в… может быть, даже арифметической прогрессии. Нас может хватить ещё максимум на полгода, а потом, если ничего не изменится, мы с тобой окажемся… малообеспеченными гражданами. Соответственно, окажутся в проигрыше те, кто нас с тобой… финансирует, чьи деньги мы, как это сейчас модно говорить, отмываем. До сих пор они получают своё только потому, что мы отказываемся от части своей доли – так ведь скоро нам отказываться будет не от чего… И тогда они начнут терпеть прямые убытки. Нам обоим хорошо известно, чем это может закончиться. Для нас с тобой, – уточнил он, нервно усмехнувшись.
– Нас с тобой отправят отдыхать в Сочи, а на наше место назначат других людей…
– Которым придётся столкнуться с теми же самыми проблемами, но уже в гораздо более неблагоприятных для них, этих людей и наших спонсоров, условиях, потому что по нашей вине будет потеряно слишком много времени, которое, как это нам с тобой хорошо известно, и есть деньги. Конечно, с того света не возвращаются, и нам с тобой, скорее всего, не будет ни жарко и ни холодно от того, что нас помянут, как говорил твой Шевченко, «незлым тихим словом»…
– Когда это Шева мог такое сказать?! – сильно заинтересовался услышанным Игорь Иванович Земко, уроженец Полтавской области, которая ныне находилась на территории суверенного государства Украина. – У него что, крыша в этом его «Милане» поехала, он же ещё совсем молодой пацан!
– Я не о футболисте Андрее Шевченко, а о великом Кобзаре – о Тарасе Григорьевиче, – с доброжелательной издёвкой уточнил Вахтанг. – О духовной святыне украинского народа…
– Ну да! – с облегчением выдохнул Игорь Иванович, обрадованный, что с его кумиром всё в большом порядке. – Этот мог, тут без базаров! А Шева – пацан правильный!..
– Нам с тобой о себе думать надо, а не об этом твоём правильном Шеве! – в сердцах бросил Вахтанг, отлично зная страсть своего собеседника к бесконечным разговорам о футболе, которые могли заменить Игорю Ивановичу в этой жизни очень многое. Сам преданно болея за тбилисское «Динамо» и сборную Грузии, Вахтанг всё-таки не мог понять, как можно до бесконечности обсасывать одно и то же – и делать это с жаром, чуть ли не молясь на какого-нибудь полудурка, который и по мячу-то попасть не всегда умеет (конечно, это говорилось не о по-настоящему великом игроке Андрее Шевченко)…
– Всё-всё…
– То, что они нас сжирают, обсуждению не подлежит – это просто реальный, конкретный факт. Мы, конечно, пробовали договориться… полюбовно?…
– Ты что, сам не знаешь!?
– Знаю… Ты лучше скажи, что она тебе ответила в последний раз. Когда я в Вене был.
– Что-что… Ты помнишь, как перед этим она предлагала, чтобы мы под ними бегать стали. Это тогда, когда мы с тобой вместе у неё были…
– Помню. Очень жаль, что мы уже связаны обязательствами, и расстаться с этими людьми можно одним-единственным способом, а то, конечно, нужно было немедленно соглашаться.
– Это ты чего?! Ты когда до этого додумался? – Игорь начал заводиться, повышая голос и бросая на Вахтанга грозные, как ему самому казалось, взгляды. – Что же ты тогда молчал? У неё?
– Не кричи, пожалуйста, – попросил Вахтанг. – Я тебя хорошо слышу, так что не кричи, пожалуйста. А додумался я тогда же – потому что лучше нам с тобой всё равно ничего нельзя было придумать, и она об этом знала… Ну ладно, это прошлое. А в последний раз она что сказала?
– Я тебя потому из Вены и выдернул, – неохотно пробурчал Игорь Земко. – Она сказала, сучка, что поезд уже ушёл – и что мы сами виноваты в этом.
– Она, как всегда, совершенно права, – немного подумав, кивнул головой грузин. – Это действительно так: поезд уже ушёл, и виноваты в этом мы сами…
– Ну-ну…
