скачать книгу бесплатно
– Да, сегодня она хороша, – отозвался Аттилио.
– Да, сегодня она хороша, – передразнила Джильола низким голосом.
– Какая ты вредная. Ревнивая и вредная.
Анна наблюдала их взаимный обмен колкостями. «Блондиночка» стояла, опираясь на спинку стула: должно быть, тяжело на таких шпильках.
– А чем конкретно она занимается? – выдавила она, пугаясь вновь замелькавших перед глазами сцен с Хавьером.
– Облизывает клиенток, – ответила Джильола, прихлебывая очередной «Джек Дэниелс».
– Она их консультирует, рассказывает про наши программы, про постоперационный период, ведет пациентов в стационаре. Прошла в Лондоне специализированный курс по новым направлениям в эстетической медицине. Гвидо хочет открыть новое отделение. И правильно, потому что будущее нашего бизнеса – вот в этом: гиалуронка, ботулотоксин, криолиполиз, мини-лифтинг, – объяснил Аттилио.
– А по-моему, не надо ничего вам открывать. Клиентки могут не понять. Мы тут хирургией занимаемся, а не эпиляцией.
– Ты даже не представляешь, дорогая моя Джильола, сколько можно заработать на эпиляции.
– А она раньше работала в салоне красоты? – спросила Анна, не сомневаясь, что уже где-то встречала Марию Соле.
– Да что ты, милая! Она профессионал, такая умница. Располагающая, убедительная, внушает людям доверие.
– Она неплохо лижет зады, – подытожила Джильола.
Анна улыбнулась. Эти двое вечно пререкались словно престарелые супруги, каждый в своем неизменном амплуа. Мария Соле теперь беседовала с какой-то брюнеткой, которая показывала на свой нос. Она накинула на плечи тренч песочного цвета, и уверенность Анны в том, что она уже видела ее раньше, только возросла. Она попыталась наложить ее, точно переводную картинку, на различные ситуации. Супермаркет. Гостиная приятельницы. Пилатес. Аптека. Парк. А, вот оно! Наверно, видела ее в парке, в этом песочном тренче.
В тот дальний парк она прошлым летом водила детей, когда Кора на месяц вернулась к себе на Филиппины отдохнуть. Неожиданно нагрянула жара, и они стали ходить туда на озеро. Анна брала с собой остатки хлеба, и дети бросали его через заборчик уткам, которые дрались за каждую крошку. Габриеле глядел на этих уток словно зачарованный, не мог от них глаз оторвать. Наталия только-только начала ходить. Анна поддерживала ее под руки, и они делали по десять-двадцать-тридцать шагов. Однажды малышка очень решительно бросилась за голубем: характер у нее твердый, несгибаемый, она падала и вновь поднималась как ни в чем не бывало. Железная маленькая леди. Прошло, наверное, минуты две, максимум три. Когда Анна наконец привела ее обратно к озеру, Габриеле не было. Она ясно помнила, как тогда растерялась, как сканировала взглядом посетителей, по большей части перуанцев (видимо, посещавших находящуюся поблизости церковь). Все на одно лицо, у всех одни и те же черты. На секунду она словно провалилась в бездну. Видимо, от страха в голове у нее совсем помутнело, потому что на самом деле Габриеле ушел недалеко: стоял на коленках у столетнего дерева, разглядывая что-то на земле. Рядом, сравнявшись с ним по высоте, сидела на корточках женщина. Анна подхватила Наталию на руки и побежала к ним. Задыхаясь, она поблагодарила женщину, а та, едва улыбнувшись, вскочила на ноги, повернулась и ушла. А Анна обхватила сына в таком смятении, будто не видела несколько дней.
Могла это быть Мария Соле – тогда, в парке? Они пересеклись глазами на несколько мгновений, но не лицо казалось знакомым, а, скорее, фигура. Анна глядела ей вслед и удивлялась – как так, ни слова не сказала? С другой стороны, хоть это и редкий типаж – худая кудрявая блондинка, – но такие женщины все словно на одно лицо.
– Пойдем? – спросил отец, тяжело поднимаясь со стула.
– Подвезти тебя, папа?
Они подошли к Гвидо, беседовавшему с распорядителем кейтеринга.
– Я уже вымотался, – прошептал он ей, почти не разжимая губ. – Скорей бы кончилось.
Аттилио поднял руку, прощаясь с Марией Соле. Та как-то по-армейски вытянулась и, увязая каблуками в гравии, подошла к ним.
– Доброй ночи, доктор, – произнесла она и протянула руку Анне: – Доброй ночи, синьора.
– Кажется, я вспомнила, где мы виделись, – начала Анна, округляя глаза и пристально глядя на Марию Соле. – В июле, в парке рядом с зоопарком, я… – Она запнулась, не желая упоминать при отце и муже, что потеряла сына, пусть и всего лишь на минутку.
– Не может быть, синьора. Меня в июле не было в городе, – ответила та.
Ее голос прозвучал без тени сомнения, и Анна подумала, что ошиблась. Однако что-то в тоне Марии Соле ее все же беспокоило. Хотя, может, это просто из-за слова «синьора», которое Анна за вечер наслушалась сверх меры и от которого ее уже сегодня передергивало?
2
За то время, что Анна встречалась с Хавьером, ее мироощущение изменилось. Фоновая тревога, изводившая ее целыми днями, рассосалась. Так же как и ее помешанность на четком следовании определенным ритуалам. Все теперь стало проще, живее, нормальней. Она больше не страдала от того, что Гвидо вечно на работе. И не мучилась от неконтролируемой ревности, заставлявшей ее постоянно быть начеку со смутным ощущением, что их брак висит на волоске. Вся ее неуверенность исчезла, и она стала такой, какой была раньше. Когда именно? До рождения детей. Это они сделали ее столь уязвимой. Но теперь она чувствовала себя лучше. Всего за три недели похудела на четыре килограмма; желудок не напоминал больше бездонную яму, и, главное, появилась легкость – не только физическая, но и ментальная. Она потеряла ключи от дома, не сходила в ателье забрать пошитые шторы, забыла перевести зарплату Коре. А еще решила помогать Валентине в шоуруме, где продавались сумки, ожерелья, кашемировые носки – всё ручной работы. Появился повод лишний раз уйти из дома, от душившей ее обыденности. Шоурум находился в пешей доступности, она ходила туда утром по субботам и получала десять процентов от выручки, то есть почти ничего. Вдобавок она стала вести страницу одной приятельницы – делала снимки, выкладывала их со всеми необходимыми хештегами. Постепенно вошла во вкус, и получалось хорошо. Она жила с удовольствием. Разговаривала мало, не откровенничала с покупательницами: нужно было сохранять осторожность, потому что некоторые из них посещали клинику. Матери, жены, сестры, любовницы, работающие и неработающие, состоятельные и не очень. Всегда чем-то озабочены, взвинчены, словно пытаются угнаться за всем сразу. Да, они и впрямь несовершенны, как говорит ее муж, но не потому, что им требуется исправить дефект внешности или продлить молодость, а скорее потому, что они стремятся к некой недостижимой завершенности. Анна слушала их болтовню, эти женские групповые обсуждения, разворачивавшиеся в увешанной зеркалами комнате, где они разглядывали себя, сверкая жемчугами и заполняя словами пространство. Были там и сплетни, и признания, и смех, и слезы. Этакое стадо. Но Анна от подобного только выигрывала – после рождения детей она очень отдалилась от всех и общалась по большей части только с Корой. С Корой, мужем и детьми. Одни посетительницы были довольны своей жизнью, другие поставили крест на карьере, или хотели путешествовать, или помешались на своем теле, или страшились измены, или имели одного-двух любовников. Попадались и такие, кого, как и ее саму, снедало чувство вины в отношении детей.
Анна за эти недели осознала, что быть матерью не означает полностью забыть о себе. Как-то вечером, сидя дома одна с детьми, она целый час не подходила к плачущей в кроватке Наталии. Та всегда просыпалась около полуночи, и Анна успокаивала ее ромашковым чаем. Хотя девочке было уже почти два, да и педиатр предостерегал не вводить это в привычку, Анна твердо придерживалась ритуала, благодаря которому плач прекращался и ее беспокойная дочурка умиротворенно засыпала. Самой удивительной из всех была именно эта перемена: Анна больше не чувствовала необходимости срочно бросаться к дочери. Детский плач словно трансформировался в некий фоновый шум, к которому постепенно привыкают и уже не воспринимают как раздражитель.
Засыпала она теперь рано, не дожидаясь Гвидо, и спала долго и крепко. По утрам ощущала прилив сил. Собираясь вести Габриеле в сад, одевалась очень тщательно: она ведь встретится с Хавьером. У него была дочь Гали, одного возраста с ее сыном.
Поначалу Хавьер не привлекал ее. Он приводил дочь в сад пешком. Каждое утро Анна наблюдала, как он снимает с нее шапочку, поправляет кудри и, взяв за руку, опускается на корточки, чтобы поцеловать в лобик, – прямо как Аттилио делал, когда она была маленькой. А затем он с невыразимой нежностью глядел вслед дочери. Словно от сердца ее отрывал. В самые первые дни, когда родители еще только знакомились друг с другом, они часто все вместе отправлялись в кафе. Но Хавьер всегда оставался сидеть на пороге. Замшевые мокасины на босу ногу, льняной пиджак в тонкую полоску. На вид – совсем молоденький, прямо-таки студент. Когда Анна приходила за сыном, Хавьер был уже на месте; он всегда возвращался первым. Гали выбегала ему навстречу, а он поднимал ее в воздух и, отогнув маечку, зацеловывал ей животик, так что девочка чуть не задыхалась от смеха. Или же сажал ее на руки и кружился с ней, осыпая поцелуями. Анна, зачарованная зрелищем, иногда даже забывала поздороваться с Габриеле – просто брала его за руку и неотрывно глядела на отца с дочерью. Было в Хавьере что-то завораживающее, всепоглощающее, чего она поначалу не могла расшифровать. Его мужская энергия. Она не размышляла о том, что ее как-то странно возбуждает его манера крепко держать дочь, его неистовый взгляд и расточаемые поцелуи. Ей просто запал в душу образ молодого одинокого отца, так умилявшегося своей дочкой (Гвидо с детьми был почти холоден и часто строг), нравились их экзотические имена и выразительные взгляды, импонировало загадочное отсутствие матери. Она никогда не желала оказаться на месте Гали (хотя все же невольно идентифицировала себя с ней), никогда не мечтала, чтобы Хавьер целовал и покусывал ее собственный живот или зарывался в него губами так же страстно и исступленно, как он делал это с дочерью. Все случилось в один день: минимум слов, парочка подходящих случаю глупостей.
Понедельник и пятница. Такое у них получилось расписание. Анна не спрашивала почему, полагая, что в эти дни их няня отдыхает. Знала только, что Майя, жена Хавьера, работает в продовольственной организации ООН и сюда ее направили по работе. Хавьер сидел дома: исполнял роль мамы, домохозяйки и хранителя семейного очага. Они жили рядом с садиком. Из окна спальни был виден класс, где играли дети. Район к северу от центра, новые бетонные дома с большими витражами, подстриженные деревца в огороженных квадратиках земли. В тот первый раз Хавьер позвал ее на кофе и она шла рядом с ним в полной уверенности, что они направляются в кафе напротив, а потом они перешли дорогу и остановились перед калиткой. Анна растерянно улыбнулась. Это у испанцев так принято – приглашать на кофе к себе домой?
– Nuestra casa[7 - Наш дом (исп.).], – сказал Хавьер.
Наш.
То, что он андалузец, она узнала уже после секса. Свой скудный рассказ – на смеси корявого итальянского с базовым английским – он вел голышом, подкрепляя слова выразительными жестами. На прикроватном столике стояла фотография Майи. Длинные волосы обрамляли лицо женщины, которую не назовешь красавицей – слишком уж высокий лоб и небольшие глаза, однако чудесная улыбка легко могла бы вскружить голову кому угодно. Они с Хавьером походили друг на друга: черные волосы, немного восточный разрез глаз, блестящая оливковая кожа. Вот только глаза у Хавьера были цвета воды в бассейнах Калифорнии. Анна долго разглядывала фото Майи – и в тот день, и потом тоже. Это лицо обладало какой-то странной притягательностью. Почему Хавьер ей изменяет? Впрочем, Анне даже нравилось, что они не откровенничают, наполняя время одной лишь любовью, смакуя ее среди этих почти безликих стен. Квартира ослепительно белая, современно обставленная, на глянцевой мебели ни пылинки. Только в комнате Гали какой-то уют: приклеенные скотчем рисунки на стенах, разноцветные куклы, голубой ковер, на краю которого они занимались любовью (она держалась за ножки детской кроватки, над которой покачивались звездочки).
Они делали это дважды или трижды. Потом возвращались в садик за детьми. Анна всегда первая. У них установилось негласное правило, что входят и выходят они по отдельности. От секса она вся размякала, в паху саднило от молочной кислоты. Хавьер врывался в нее, кусая ей губы и стискивая ягодицы. Потом она всю неделю носила на себе этот невидимый болевой покров, и не успевал он рассеяться, как сверху появлялся новый.
Анна ничего никому не рассказывала. Ее чудесный секрет не покидал пределов квартиры, из которой она часто, стоя у окна в простыне, наблюдала за Габриеле – как он играет, падает, плачет, смеется. Забирая его из садика, переживала: не чувствует ли он этот запах? Запретный, совершенно недвусмысленный и настолько заметный, что она старалась держаться от сына на расстоянии. Хавьер же исполнял свою роль с еще большим чувством, поднимал Гали в воздух и зарывался лицом в ее каштановые кудри. Глаз от дочки не отрывал – тех самых глаз, которые еще минуту назад прожигали ее, Анну, насквозь, а теперь вообще не глядели в ее сторону, словно она стала невидимкой. Но она не обижалась, все это даже возбуждало ее. Она ничего от него не хотела, кроме, пожалуй, еще одной встречи в неделю, утром или днем. Никаких прогулок, походов в ресторан или в кино, никаких серьезных отношений. Белая квартира – вот все, что ей было нужно.
Она начала бегать в парке и больше так не убивалась над Наталией – о ней могла позаботиться Кора. Пообедав вместе с детьми, укладывала их и сама ложилась подремать, чувствуя себя обессиленной. Потом иногда вела их на прогулку.
Наступил январь, подкрахмаленный заморозками. Дважды в неделю она водила детей в бассейн. Позволяла им часами просиживать перед телевизором, против которого еще несколько недель назад так боролась; теперь же она переметнулась на их сторону. С недавних пор детям разрешалось пользоваться айфоном. Возился с ним в основном Габриеле, утопая глазами в глубинах маленького экрана. Он набирал очки, выигрывал призы, Наталия же наблюдала, не осмеливаясь играть, ей хватало успехов брата. Вечера проходили в мыслях о Хавьере.
Раз в неделю, по четвергам, она посещала занятия по кулинарии, проходившие в длинном, похожем на хлебную палочку металлическом строении неподалеку от вокзала. Этот курс подарил ей Гвидо. Туда она брала такси, а после урока он сам ее забирал, и они позволяли себе провести вечер вдвоем. Гвидо нравилась одна траттория в центре, славившаяся своей пастой карбонара. Анна знала ее прекрасно: с детства бывала там с Аттилио. И вот теперь муж занял место отца в углу справа от нее, на красном диванчике с венецианскими львами. За ужином говорили мало, она часто подолгу молчала, глядя в пространство, а Гвидо не пытался вернуть ее на землю. Они были рядом, но не вместе. Единственной темой разговора становилась овощная тарелка и курица на гриле.
Скука пожирала ее жизнь. Гвидо не прикасался к ней с тех пор, как она забеременела Наталией. Первая беременность протекала тяжело, и едва он узнал о второй – стал избегать Анны. Как медик он, конечно, понимал, что такие предосторожности излишни, но заниматься с ней любовью не мог. Временами она думала, что это может быть физиологическое расстройство, а когда переставала в это верить, то просто плакала. Пыталась понять, перетерпеть: может, через месяц-другой все рассосется. Но они так и продолжали спать по краям кровати, накрывшись каждый своим одеялом. Когда Гвидо накануне важной операции оставался ночевать в клинике, она чувствовала облегчение. Засыпала моментально, лежа на боку, уносясь мыслями в квартиру напротив садика и забывая о том, что она жена и мать.
3
Как-то в ночь на понедельник она проснулась от того, что Гвидо будто бы ходит по комнате на цыпочках. Приоткрыв на секунду глаза, она заметила мелькнувшую в дверях тень. И почти сразу же ей в глаза ударил свет мобильника. Гвидо стоял рядом, у ее тумбочки. Не успев осмыслить увиденное, она снова провалилась в сон.
Проснувшись утром, она увидела, что Гвидо уже полностью одет, побрит, причесан на косой пробор. В воздухе плыл аромат лосьона после бритья, из ванной падал слабый свет. Она взглянула на часы: семь. Понедельник. Кора уже должна была разбудить ее, принести завтрак и заняться Габриеле! Анна резко села в постели:
– А где Кора?
– Я не знаю.
Анна схватила мобильник и увидела сообщение: домработница извинялась, что опаздывает.
– О боже! – воскликнула она.
– Что такое?
– Кора приедет только в полдевятого!
– Ну и что страшного?
– Мне надо отвести Габриеле!
– Ну это все-таки садик, а не школа. Ничего не случится, если опоздаете.
– Да, конечно.
– Ну ладно, тогда я пошел. – Гвидо стремительно вскочил, точно его подбросило пружиной, и вышел.
Под душем Анна подумала, что теперь они точно опоздают. Надо взять с собой Наталию, воспитательница наверняка сможет присмотреть за ней пару часов.
Она вошла в детскую, подняла жалюзи и принялась одевать детей прямо в кроватках, стараясь делать все быстро. Наталия заплакала: она привыкла к своей утренней бутылочке теплого молока, которую пила под одеялом, а тут ее вдруг поставили раздетую перед этими перекладинами. У Анны все никак не получалось найти хлопковые маечки, попадались одни шерстяные, на мороз. В итоге она все же взяла шерстяную, потом натянула на дочь футболку, свитер и вельветовые брючки.
Посадив детей в гостиной перед телевизором, Анна поставила на стол печенье и побежала собираться сама, не имея понятия, что ей надеть. Для своих тайных свиданий она всегда подбирала что-нибудь особенное, стараясь выглядеть как можно привлекательней: например, обтягивающий свитер из ангоры. Но этим утром ей попадались лишь старые футболки, дырявые трусы и непарные носки. Сдавшись, она влезла в джинсы и балетки на босу ногу, понимая, что промерзнет до костей. Потом вернулась в гостиную и надела на детей пальтишки; те, уставившись с полуоткрытыми ртами в телевизор, едва обратили на это внимание. И снова метнулась в ванную: крем, пудра, немного туши для ресниц. Подхватив с тумбочки мобильник, она удивилась, что зарядка вынута из розетки. Это Гвидо сделал? Потом нашла сумочку, ключи и увидела, что Наталия своей пока еще неуклюжей походкой, придерживаясь за стену, вышла исследовать коридор. И в ту же секунду поняла, что ее нельзя будет оставить в саду. Дочь ни за что не согласится, начнет кричать, плакать. На глазах у Хавьера. А он не в курсе, что у нее есть еще один ребенок. И пока не должен знать. Ей не стыдно перед Хавьером, и чувство вины уже примолкло, но все же ей было бы очень неприятно, узнай он, что у нее такая маленькая дочь. Она бы чувствовала себя проституткой. Пусть и дальше думает, что каждый из них предает ровно двоих: супруга (супругу) и ребенка.
Анна сняла с дочери пальто, отвела ее на кухню и, усадив на стульчик, вручила бутылочку. И вдруг заплакала – резко, нервно, хватая ртом воздух. Когда наконец приехала Кора, было уже без четверти девять. Габриеле валялся на полу. Анна вскочила, потянула его за руку:
– Давай, пошли!
Она вся вспотела, волосы были мокрые, на лбу выступили капли пота. Не здороваясь с Корой, она натянула на сына флисовую шапочку с ушами, вылетела на улицу, пристегнула Габриеле с детскому сиденью и тронулась в сторону садика. Машины еле ползли – ливень хлестал наискось не переставая, парализуя движение. Пробка сводила с ума, заставляла ее то и дело сигналить машине впереди, остановившейся на красный свет.
– Мама?
– Что такое?
Габриеле не отвечал, лишь повторял: «Мама, мама». Когда они доехали, Анна побежала к входу, таща сына за собой. Хавьера не было. Задыхаясь, она постучалась в дверь группы и с натянутой улыбкой пробормотала:
– Вот и мы, извините за опоздание.
Воспитательница присела на корточки:
– Габри, здравствуй!
Габриеле прижался к материнским ногам и, ухватившись за ее колено, захныкал.
– Габри, пусти меня! – резко бросила Анна.
– Иди сюда, Габри, – звала воспитательница с ангельской улыбкой, протянув к Габриеле руки.
Анна резко высвободила ногу и, тут же устыдившись, тоже присела на корточки и сняла с сына шапочку. Глаза его были полны грусти.
– Сыночек, иди, я вернусь через пару часов, все будет хорошо, – заговорила она.
– Нет! – запротестовал Габриеле. Он уже не хныкал, слезы просто катились по щекам.
– Мне нужно к врачу, я уже опаздываю, – соврала Анна.
– Габри, пойдем-ка строить башню.
– Нет!
– Пожалуйста, Габри! – попросила Анна, вытирая ему лицо рукавом.
– Мама.
– Ну что ты, дорогой, что ты?
Воспитательница умудрилась одновременно открыть дверь и придержать Габриеле, и Анна бросилась прочь. Вслед ей неслись набиравшие громкость крики сына. Выбежав из здания, она взглянула вверх, на окно. Хавьер был там, ждал ее. С непоколебимой уверенностью.
Не глядя по сторонам, она торопливо перебежала дорогу. Окоченевшие в балетках ноги проваливались в грязные лужи. Калитка открылась сама; Анна, не вызывая лифт, полетела вверх по ступенькам. Обычно ее нервозность была связана с детьми – когда она торопилась домой, или в парке смотрела, как бы с ними чего не случилось, или чувствовала вину за долгое отсутствие. Теперь же тревогу вызывало стремление отделаться от детей и страх потерять свободу. И чем выше она поднималась, тем сильнее ее трясло. Увидев Хавьера в дверях квартиры, взглянув в его полные ожидания глаза, она поняла, что и он испытывает нечто подобное. Мысль о том, что встреча может сорваться, повергла в смятение обоих. Вызвала один и тот же страх.
Хавьер даже не снял с нее пальто. Закрыл дверь и овладел ею прямо у входа. Наконец время стало замедляться. Хавьер остановился, замер, словно охраняя некое заветное спасительное пространство. Их секс всегда был вдумчивый, неспешный, хоть и сумасшедший. Они растягивали удовольствие не торопясь.
Анна прижала его к себе, перевела дух и прошептала на ухо:
– У меня есть еще дочка, девочка, Наталия, ей два годика, я поэтому опоздала.
4
Аттилио вызвал ее подписать кое-какие бумаги. Договорились встретиться у семейного нотариуса, Леопольдо Вассалли. Анна, затянутая в голубое пальто, сидела на обитой парчой кушетке и сквозь солнечные очки разглядывала помпезный коридор с римскими статуями, расставленными через равные промежутки. Догадался ли отец, что происходит в ее жизни? Это не рассеянный и отстраненный Гвидо; отец слишком внимателен, знает ее как облупленную, ощущает малейшие перемены настроения, читает язык тела.
Аттилио опоздал на десять минут. Поцеловал ее в лоб:
– Все хорошо, милая?
– Хорошо, папа.
Нотариус пригласил их в тесный кабинет с секретером красного дерева и полками с рядами томов по юриспруденции с бордовыми корешками. Свет шел лишь от маленькой зеленой лампы, – казалось, наступила ночь.
– А ты похудела, – отметил отец, глядя, как она выскальзывает из пальто.
– У тебя цветущий вид, Анна, – вставил нотариус и, водрузив на нос очки, принялся за чтение.
Аттилио погладил ее по коленке.
– Скажите мне наконец, зачем мы собрались? – спросила она и, узнав, что отец хочет завещать свою квартиру внукам, удивилась: – Зачем, папа?
– Иначе, если что-то случится, налог на наследство будет астрономический. Это наше семейное имущество. Что ты станешь с ней делать? Продавать?
– Нет, конечно.
– Переселяйтесь туда, солнышко.
Отцу уже семьдесят девять; понятно, почему он об этом заговорил. Анна мыслями перенеслась в роскошную, отделанную каррарским мрамором квартиру, где ее вырастил отец. Ее мать, Урсула умерла, когда Анне было два года. Она сама обнаружила тело (отец в ту ночь оперировал) и, постояв какое-то время рядом, вернулась к себе в комнату. До шести лет она не переступала порог родительской спальни, потом стала иногда туда заходить. Она любила этот дом, однако совершенно не видела себя в его огромных пространствах вместе с мужем и детьми, хотя время от времени все же лелеяла эту мысль, представляя, как Наталия растет в ее бывшей спальне с видом на абрикосовое дерево. Эта комната сейчас казалась ей печальной и заброшенной. Как примириться с тем, что отец может умереть?
Выйдя на улицу, они оказались в потоке слепящего яркого света.
– Выпьем кофе? – спросил Аттилио, пряча подбородок в шарф.
– Мне надо бежать, Габриеле в час уже заканчивает.
– Как у вас дела?
