скачать книгу бесплатно
– И то правда, – ведьма поразилась этой простейшей кошачьей мудрости.
– Раз уж тебе нужен именно черный кот, можешь так меня и звать, – любезно предложил кот, – и тогда все будет правильно.
Перестав вылизываться, кот запрыгнул к ведьме на колени и свернулся компактным комочком, таким невероятно теплым и мягким, что и никакого пледа не нужно! В самой глубине его души рождалась вибрирующая колыбельная, и дом стал заполняться невидимыми глазу защитными чарами.
Ведьма робко положила ладонь коту на спину и ощутила, как под плюшевой шубкой перекатывается нечто горячее и необузданное, словно живое пламя. Разнежившись, кот приоткрыл один глаз и покосился на ведьму. Его кошачье вибрато сочетало в себе грозный рокот грозы и ласковые материнские заговоры:
– Знаешь, ведьме нельзя без своего кота. А коту – без своей ведьмы.
Сказка пятая. Ржаной волк
Когда пришла пора сбора урожая, а колоски в поле стали надутыми и лоснящимися, как шафрановые бусины, горожане поминали хлебного волка. Легенда о нем уходила корнями в такую вековую глубь, что мало кто из ныне живущих помнил имя этого божества, но бояться все еще боялись и выказывали дань своего уважения традиционными откупами.
Люди считали, что именно в последнем снопе хлеба прячется волчье божество, а потому никогда тот сноп не убирали. Поле становилось голым, как выбритая макушка, а сноп так и стоял до самых первых заморозков, а затем и всю зиму, пока снег и голодные духи не оставляли от него ни колоска.
Ведьма тоже почитала людские традиции, но более того не желала ссориться с местными богами, пускай даже мертвыми. В день, когда жнецы связывали в пуки последние ржаные перья, ведьма надела простую льняную рубаху да подпоясалась вышитым кушаком, и пошла поприветствовать ржаного волка.
Как из упругих колосков рождается сладкий сон, сплетаясь в тугую пшеничную косу заката, так раненое небо ложилось заревом на высеребренное поле, и где-то там, у горизонта, уже стекала разводами дымчатая тьма. Ведьма шла по обнаженной земле и кожей ощущала ласкающие прикосновения невидимых колосьев, срезанных серпом. Стерня скрипела под босыми ногами и порой весьма болезненно впивалась в стопу, но ведьма этого даже не замечала.
Она отдавала дань Матери-Природе, дань лету и осени, дань всем ушедшим и всем существующим богам. Ее кровь была кровью реки, а плоть – плотью благодатной почвы. Плывущая над землей дымка казалась жжено-розовой, как свежий каравай, только вынутый из печи.
Вдруг краем глаза ведьма заметила какое-то движение, но повернувшись, увидела лишь голое поле да зубья стерни. И тут снова, в этот раз с другой стороны – что-то промелькнуло, только васильки качнулись.
Ведьма ускорила шаг, вот она уже бежала, и спелые колосья в ее бесконечных волосах разлетались горчичной мантией, а вокруг все мелькали, мелькали круглые глаза-васильки и слышался то ли тихий смех, то ли шуршание стеблей. Природа утратила свою целостность, обрушившись на голову калейдоскопом сиренево-охристых пятен; дыхание в груди спирало…
И то тут, то там из-за мелкой стерни выглядывала острая коричневая морда.
Посреди сизого с багрянцем полотна замаячил нахохленный потемневший сноп, и ничего кроме него больше не существовало в целом мире. Ведьма ясно видела, как ржаной волк юркнул между стебельков пшеницы, только листья закачались.
Она уже не успевала остановиться, пшеничные волны сами несли ее вперед, словом, ведьма и сама толком не поняла, как заскочила следом за волком в сноп и вдруг очутилась уже посреди гнетущего серого ничего. Ночь здесь царила или пасмурный день – она не взялась бы судить, но ведьма ощутила холодок, карабкающийся крысиными лапками ей под рубаху.
Если бы не волк, продолжавший мчаться далеко впереди, она бы так и осталась стоять на месте, и это бы ее погубило. Подвязав густые волосы колоском, ведьма снова бросилась в погоню, и мир вокруг нее стал постепенно приобретать отдаленно знакомые очертания. Голое серое поле, голое холодное небо и безлесый темный кряж – без луны и звезд глазам было трудно приспособиться. Наверное, это и к лучшему, поскольку те сучья, о которые она спотыкалась, были человеческими костями, растущими из сухой потресканной земли, а капли, ударявшиеся ей в лицо, были горькими и черными.
Ржаной волк, тем временем, и думать забыл про молодую ведьму. Остановившись на границе поля и скал, он опустил на землю букетик из колосков, и те в тот же миг проросли до самого неба неприступной стеной хлеба. И захочешь пробраться – только руки и ноги зря исколешь.
Страшно стало ведьме. Нутром она чуяла, что не ко времени ей здесь находиться, а как выбраться обратно – не знала. Не было больше снопа, не было дороги – лишь мертвое поле, усеянное костьми, и хлебная стена. Обессиленная, ведьма села исступленно на колени и сжала обереги на шее, словно отгоняя беззвучными молитвами подступающий тлен.
– Что ж ты за ведьма такая непутевая! – раздался в сумраке вибрирующий голос. – Сидишь тут, нюни распустила. Погибель свою ждешь?
– Ох, – только и выдохнула ведьма, пораженно глядя на кота, – как ты меня нашел, Господин Черный Кот?
– Я же кот, – недовольно пробурчал тот, протягивая ей сорванный колосок, – вот, держи и смотри не потеряй! Как будто у меня больше забот нет, кроме как тебя из-под земли выводить!
Ведьма трепетно прижала к груди колосок и поднялась на утомленные ноги. Она только заметила, как сильно окоченела, а ее волосы и ресницы украсились морозной сединой. В серости мертвого мира кот казался таким огненно-рыжим, что ведьма чуть не расплакалась от переполнившего ее тепла.
– Идем уже, ведьма, – насмешливо произнес кот и засеменил с крайне уверенным видом куда-то в хмарь, – эх, и зачем ты только полезла, куда не просят? Вот что бы ты делала, не будь у тебя меня?!
– Наверное, вечно блуждала бы здесь в поисках ржаного волка, – вздохнула ведьма.
Сухая почва под ее стопами незаметно сменилась бодряще покалывающей стерней, а серое небо над головой почернело и раскрошилось ломаными звездами. И вот вокруг нее снова дышал терпкой осенью лес, а добрые альвы нашептывали колыбельную закатным кобылам. Глубоко вдохнув родимые запахи, ведьма с благодарностью поглядела на своего кота. Тот семенил все с той же уверенной походкой, воздев колоском огнистый хвост.
– Спасибо, – искренне прошептала ведьма.
– Да не за что, – кот фыркнул и уже строго добавил, – не стоит тебе попадаться на уловки старых богов. Они видят мир совсем иначе – еще молодым, таким, каким он был много циклов назад. Ведьмам не дано этого понять.
– А котам?
Господин Черный Кот загадочно усмехнулся. Остановившись, он вполоборота посмотрел на ведьму, и в темноте его раскосые глаза казались двумя полумесяцами, а шкура – черной, как свернувшаяся кровь.
– А ты действительно хочешь это знать? – спросил он тихо-тихо.
– Научи меня, пожалуйста, – также шепотом попросила ведьма.
– Так и быть, научу, – он немного помолчал и добавил едва слышно, одним лишь дыханием, – раз уж ты сама их разбудила, сама будешь за это отвечать, маленькая ведьма.
Сказка шестая. Дары осени
Что-то не заладилось у мельника этой осенью с помолом: то колесо клинило, точно его удерживали под водой руки болотных дев, то свежее зерно вдруг покрывалось гнилью, а то и вовсе из смолотой муки хлеб не поднимался.
Мельник чего только не делал, уж и за голову хватался, а ничего не помогало. Он трудился на мельнице пятый десяток лет, а доселе этим занимался его отец, а еще прежде – дед. Уже и сыновья, будущие мельники, возмужали и помогали работать. А зерно ни в какую не мололось!
Стояли знойные осенние деньки, когда листва была того же цвета, что и солнце, а солнце горело, как огонь в печи. Раскаленное золото стекало по ивовым ветвям на траву и струйками вливалось в речушку, прозрачную, как березовый сок по весне. На водной ряби резвились солнечные перышки; река брала свое начало в глубинах леса и, тихо журча, устремлялась далеко за город, за поля и за горизонт.
Старая была мельница, но работу свою знала, и каждый день исправно крутилось колесо, зачерпывая ледяную воду, да крутились жернова, перемалывая зерно. А тут стала – и хоть ты тресни! А коли мельница стоит – не будет и хлеба. Ведь все в мире было издревле связано: пахарь собирал пшеницу, мельник ее молол, а пекарь – пек хлеб, которым кормились все трое. И стало быть, ключевым звеном в этой цепочке был именно мельник!
Да и хлеб – яство непростое, ничем другим его не заменишь. Можно испечь хоть сто пирогов, но все равно сердцу не найдется ничего вкуснее и роднее мякушки свежевыпеченной паляницы. Разламываешь хрустящую корочку, вдыхаешь аромат земли и травы – и на душе становится так тепло! Хлеб был рожден самой Матерью-Природой, воплощая в себе единство четырех великих стихий: земли, что породила зерно, воды и воздуха, что смололи его в муку, и огня, на котором он превратился в хлеб.
Не рождается хлеб – значит, разорвана связь с Матушкой-Природой, не в ладу живут люди с землей! Горе большое, похуже мора!
Маялся мельник, за голову хватался, а в итоге все равно вынужден был позвать ведьму. Та выслушала все и кивнула. Только велела горожанам собрать к вечеру корзину со своими лучшими плодами и угощеньями.
Как стало небо заливаться жженой умброй, а по степям поползли серебряные сумерки, ведьма отправилась к мельнице, что стояла на окраине города. Горожане не поскупились на дары – принесли и маленькие полосатые тыковки, рыжие как солнце; и кислую сочную клюкву в горчишном меду; и лесные орехи; и даже крынку парного молока, прикрытую вместо платочка колосками.
Взяла ведьма корзину и пошла внутрь, а на самом порожке обернулась и строго предупредила, чтобы никто сюда не заглядывал до самого утра, ибо будет сегодня твориться великое таинство магии.
Внутри ведьма разложила дары прямо посреди пола и стала ждать. Как только в квадратное окошко под крышей заглянула луна и поползла лазурным квадратом по присыпанному соломой полу, мельницу заполонили шорохи. Из-за мешков, из темных углов, из щелей в досках высовывались острые мышиные носики и блестели бусинки-глазки. Осторожно, по-одному создания выползали из мрака, не решаясь подойти поближе.
– Ведьма, это ведьма! – шушукались тени.
– Не серчайте, добрые водяные, – поприветствовала их ведьма, низко кланяясь, – вот вам дары от чистого сердца.
Альвы зашептались, и вот в лунный квадрат робко прокрался самый смелый из них – был он размером с крысу, весь покрытый чешуей и шерстью, с нависшим, аки мешочек, носом. Покосившись на ведьму хитрым глазом, он зачерпнул лапкой молоко, слизнул и довольно заурчал.
– Славное молоко! Ведьма делать хорошо!
– Хорошо, хорошо! – хором поддакнули тени.
– Ведьма зачем приходить? – спросил альв, усаживаясь на крутобокую тыковку. – Ведьма нас не обижать.
– А кто же обижает?
Дух оглянулся на своих товарищей и нахмурился.
– Мышь заела водяных! – протянул он обиженно-писклявым тоном. – Уж пора муку молоть, а даров не принести! Водяных не уважить! Плохо мельник! Нет уважения – колесо не работать! Мы же как жить: в миру с мельник, всегда! И с его отец, и с его дед в миру! Дед и отец дары приносить, водяных уважать, а сын – нет!
– Полно вам дуться! – миролюбиво сказала ведьма. – Не держите на мельника зла. Уже не те сейчас люди, что раньше; забывают они традиции, забывают почтить своих соседей. Вот вам дары – не стреножьте колесо, пускай водица звонко течет, а мука мягко мелется!
– Хороший ты, ведьма, договориться с тобой, – нехотя признал водяной, – только без нас зерно всяко не смолотится!
Чтобы обещание обрело силу, его нужно скрепить. Осмелевшие альвы выползали из мрака и пробовали дары, горькие орешки да спелые ягоды. Рассевшись на мешках и балках, они болтали с ведьмой и любовались луной-ноготком в прорехе крыши.
Когда утром ведьма вышла наружу, ее уже ждали люди. У всех на лицах читалось волнение, но сильнее всех нервничал сам мельник – он стоял чуть впереди, утирая пот со лба.
– Ну что, расколдовано? – сглотнув, спросил он с тревогой.
– Расколдовано, – солнечно улыбнулась ведьма.
Она подошла ближе к мельнику, прижимая к груди край шерстяной мантии.
– Будет зерно молоться, только впредь не забывайте делиться им с теми, кто вам помогает, – наказала она строго.
Потупился мельник виновато – неловко ему было признавать, что сам стал причиной поломки. Его отец и дед всегда делились зерном с населяющими мельницу духами, но так в прежние времена и мир покоился на спине чудо-рыбины! Тогда все в духов верили. А сейчас… Стало быть, верь или не верь, а священного договора это не отменяло.
– А за ваши дары – вот вам дар ответный, – ведьма приподняла край мантии, и мельник увидел крохотный осенний комочек с острыми коготками, – будет приносить тепло вашему дому и защитит зерно от мышей.
Котенок сонно щурил желтые глазенки и дергал ушами, прислушиваясь к разговору. Словно не веря своему великому счастью, мельник принял у ведьмы из рук малыша и прижал к себе. Котенок был теплым и мягким, а его сердечко билось быстро, как барабанчик.
Сам того не замечая, мельник расплывался в улыбке.
Осенью принято дарить и принимать дары.
Сказка седьмая. Огоньки в лесу
В ночь, когда зажигают огни, а по траве стелется мышиная поземка, люди не покидали своих домов. Издревле такие ночи считались опасными, но только не для ведьмы. Уж ей ли бояться бродячих духов, пускай и чужих, с которыми она общалась также легко, как с ветром или с соснами?
Осень – она ведь тоже бывает разной. Бывает мягкой, стелющей под ноги пестрые ковры, теплой и уютной, как свернувшийся на коленях кот; с горячим шоколадом в кружке, имбирным печеньем и медом. А бывает и иной: промозглой, колючей и сопливой, с затянутыми мглой днями и холодными ночами, когда звезды покалывают острыми лучами кожу, а на хвое звенит иней.
Такую осень ведьма не любила, и поэтому в городе и округе всегда медвяно светило солнце, играя ярким многограньем красок, а пряный аромат сухих листьев, смешиваясь с запахом специй, неизменно щекотал в носу.
Однако с тех пор, как ведьма ненароком разбила яичко солнца-птахи и рассеяла его осколки в темному лесу, многое шло не так, как заведено. И не всегда солнце плескалось в тягучих водах черного пруда, разрумянивая осанистые ракиты; все чаще наставали дождливые деньки, когда люди не выказывали носа наружу, а домашние духи забивались в углы за печью, и только глубокой ночью можно было услышать робкий топоток крохотных лапок.
В печи трещал и плевался огонь, но теплее от этого не становилось. Нутро дома утопало во мраке, и только здесь, около печи, танцевало оранжевое марево, отчего вся ведьмина утварь – все развешанные пучки трав, баночки, горшочки и амулеты – все казалось приглушенно-красным, точно застывшим в янтаре.
Ведьма поставила коту миску густых сливок и, накинув на плечи шерстяной плащ с капюшоном, направилась к двери.
– Куда в такую стылость? – недовольно поинтересовался Господин Черный Кот.
– Сегодня день разбитой луны. Нужно набрать клюквы для целебного настоя, – пояснила та.
– И несет же тебя… – кот покосился на рябую пелену капель на стекле и сморщил нос, – мокро.
Ведьма пожала плечами и выплыла в стылый сумрачный день. Все выглядело сырым и серым, выцветшим; погасла даже огненная полоса леса, будто небесная ведьма накинула на нее свинцовую шаль. Срывалась мелкая кусачая морось. Под сапожками змейками вился туман. Листья, превратившиеся в коричневую кашицу, лежали в лужах, точно под плотным стеклом. В размытой дали неистово рдело небо, уходя ввысь и постепенно белея, и где-то на самой верхней точке на нем хлобучилась шапка черных туч.
Ведьма звонко шлепала по лужам, покачивая зонтиком. Вот и знакомый пригорок закончился, и со всех сторон ее обступил молчаливый, непривычно притихший и скорбный лес. Нет, это был не тот обжигающе-рыжий лес, к которому она привыкла, но заблудиться ведьма не боялась – даже окутанный кручиной, лес все еще оставался ее домом. Поэтому она без опаски шла незнакомыми тропками, наверняка зная, куда выведут ее деревья.
И она ничуть не удивилась, когда поникшие ольхи расступились, точно живые, и ее взору предстало болотце, простирающееся далеко в туман. Если продолжить идти прямо, по кочкам, можно было забрести в совсем гиблое место, где обитала болотная ведьма, а под трясиной караулили кровожадные водные лошадки, но здесь, на подступах к лесу, росло море кислой сочной клюквы, из которой местные девушки пекли чудные пироги.
Туман лежал на топях клочьями непроглядной ваты, и все вокруг казалось сизо-зеленым и нечетким. Проваливаясь по щиколотку в болотную жижу, ведьма осторожно бродила от кочки к кочке, выглядывая в моховой пряже алые огоньки ягодок. В напряженной тишине тонули все звуки – не услышишь ни хруст веточки, ни шорох листьев; только приглушенное кап-кап одиноко звенело в лесу. Да мерцали в далекой туманной дали болотные огоньки.
Ведьма уже полное лукошко клюквы набрала и собиралась идти обратно, как вдруг услышала тихий плач. Показалось? Чу, болото дурило голову, а болотные духи любили подшучивать над путниками! Но все же замерла ведьма, прислушалась: туман молчал, срывались с веток капли, а вдали совершенно точно кто-то тихонько плакал.
И ведьма поступила так, как в подобной ситуации поступила бы любая ведьма: отправилась на звук. Она быстро перепрыгивала с кочки на кочку, и с каждым мгновением ее сердце билось все быстрее. Туман неохотно расступался, точно распахивая белый зев, и в стылом нутре его все четче вырисовывалось темное пятно. Дух?.. Да нет же… человек!
Запыхавшаяся ведьма остановилась у кочки, прижимая к груди лукошко. А с кочки на нее дикими заплаканными глазами смотрела девчушка лет шести, в перепачканном ситцевом платьице и с забавной рыжей косицей.
– Заблудилась, пташенька? – ведьма осторожно присела на корточки напротив девочки. – Как забрела-то сюда?
Но малышка лишь супила губы и сербала носом, утирая с щек слезы. Она была такой маленькой, что уместилась бы в ведьмином лукошке! Ее плечики дрожали, а лицо было красным и мокрым. Ведьма сжала ее ладошку в своей и поразилась, какой ледяной была кожа девочки – поди, сидит тут с самого рассвета!
– Ну-ну, полно сырость разводить – и без того мокро… – поглаживая маленькие ручки, приговаривала ведьма. – Все уже хорошо, никто тебя не тронет. Ну, пойдем домой?
Девочка молчала, но плакать перестала и не стала возражать, когда ведьма повела ее за руку из леса. Вернее, как из леса? Не похоже было, что лес желал их выпускать. Сколько бы они не брели буреломами и рощами, деревья все также нависали над ними рыжекудрыми великанами, а под ногами хлюпала мазкая почва. Чтобы малышка не боялась, ведьма без умолку болтала, а сама соколиным взором высматривала тропу, уже начиная волноваться.
– Зачем же ты пошла в лес в такую хмурую пору? – сокрушалась ведьма. – Это ведь так опасно!
Словно отвечая ей, в кронах тоскливо загудел ветер, сбивая на землю влажные размякшие листья. Сюда, вниз, ветер не доставал, но от его звериного воя становилось не по себе.
– Вы ведь осенняя ведьма, верно? – вдруг тихо спросила девчушка, подняв на ведьму огромные тусклые глаза.
– Верно, – слегка удивленно кивнула та, – но тебе не стоит меня бояться. Не все ведьмы плохие.
– Я знаю, – как-то по-взрослому ответила малышка, – я и не боюсь. А когда мы уже придем?
– Скоро, – попыталась убедить ее ведьма, хотя и сама уже не ощущала особой уверенности.
– Мы что, заблудились?
– Нет, конечно, – с горячностью возразила ведьма.
У нее не было ни малейшего повода сомневаться в лесе – в ее родном лесе, которому она доверяла, как себе самой. Лес ни за что бы ее не подвел. Поэтому ведьма запихнула поглубже свои потаенные тревоги и с новым приливом бодрости повела девочку сквозь заросли.
Они петляли по лесу так долго, что ноги у ведьмы отваливались, а подол юбки весь изгваздался. Лицо было мокрым и липким от противных, срывающихся капель. Ведьма готова была застонать и сдерживалась лишь потому, что видела, как стойко себя ведет девочка. И в тот самый момент, когда сил у нее почти уже не осталось, из-за налитых туч вдруг выпорхнуло солнышко, и капли на хвое заиграли радугой тысяч хрустальных ожерелий, а листья под ногами в ту же секунду превратились в янтарную слюду миллиона оттенков.
А в следующее мгновение взъерошенные сосны расступились, выпуская парочку, точно из мрачного кокона, в озаренный закатным светом мир полей и дорог.
Ведьма мысленно поблагодарила лес и повела девочку вдоль поля. Мокрая трава ласкалась к ногам, растрепанные дикие колоски шаловливо брызгались прохладными каплями. Вдалеке, за покрытыми зеленоватыми проплешинами горами, уже марило, рассыпая огненные перья, разрумянившееся солнце.
На холме, откуда до городских ворот было пару минут ходу, девочка потянула ведьму за руку и остановилась. В багряных лучах ее глаза словно бы тоже горели алым.
