скачать книгу бесплатно
– Так скажешь, сделают.
– Вдруг дорого будет, или мастер какой нужен, а может, куда съездить захочется.
– Ты великий князь. Будет у тебя казна. А вот о том, чтобы съездить, забудь.
– Мам, ну можно? С охраной.
– Вообще, что я тут с тобой разговариваю? Марш к себе! Ишь чего удумал! Играться ему охота!
Я же от бессилия расплакался и ухватился за подол матери.
– Мам, ну пожалуйста! Мам, я очень тебя люблю. Я буду тебя слушаться.
– Ну что с ним делать? Запомни, сынок: мужчины не плачут. Ты у меня кто? Правильно, мужчина, но еще и великий князь. Что подумают, когда увидят тебя плачущего?
– Я больше не буду. Честно-пречестно. Никогда больше. Только не умирай, МАМ. Не оставляй меня, – сказал я, вдруг вспомнив, что недолго она еще будет править.
– Что ты такое говоришь, сынок! – с этими словами она опустилась на колени и, плача, стала целовать мое лицо.
Вот так детские слезы и не вовремя сказанные слова сделали свое дело.
Глава 2
Прошло уже два года. Мне на прошлой неделе стукнуло уже восемь лет. Казалось бы, прошло уже много времени. Быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается.
Это я по наивности думал, что вот съеду с Москвы – и все, свобода, делай что хочешь. Ан нет, всяких нянек только больше стало. Еще и соглядатаи, от видных боярских родов. Вдруг здесь чего удумают, и без них! Детей из осиротевших родов почитай и не было. Вместо них бояре натолкали княжеских детишек, да из родов познатнее.
– Ты куда прешь! Сначала старшие идут, затем младшие, все по счету.
– Это вы-то, Жеря, старшие? Да ни в жисть! Мы, Велико-Гагенские, ничуть не ниже вас. Это вы вон Двишнекову говорите.
Диалог почти стандартный, каждодневный. Ругаются, кстати, не малолетние князья, а их няньки. Первые двое – из старшей ветви потомства Владимира Мономаха. А вот третий как раз из сирот, откуда-то с Рязанщины. Ей-богу, будь моя воля, опричнина прямо тут бы и началась. Вот не думал, что в шесть лет стану так ненавидеть!
– Я сказал – без мест, – вмешался в очередной раз я.
Нет, меня, конечно, не послали, пусть бы только попробовали, но поморщились сильно. А вот на моих нянек посмотрели как на врагов: почто-де, мол, ничему толковому меня не учат? Мои же делали вид, что их сии приземленные материи не касаются. Как всегда, княжеских нянек такое положение дел не устроило.
– Смилостивись, государь! Как можно без мест! Это же поругание всех наших традиций!
– Молча: сказано без мест, значит без мест. И не будет от такого никому поругания, и тем более всему роду.
– Государь, как же так? Не было такого испокон веку. Деды наши жили по счету, отцы, и нам заповедовали.
Нет, ну как вот с такими разговаривать? Им что в лоб, что по лбу. Честно, не виноват я, не выдержал, схватил какую-то корягу и давай дубасить этого умника, да и вообще всех кто попадался. Был бы постарше, без увечных бы не обошлось. А так скорее для острастки получилось. Может, это ничем бы не закончилось и я так бы и остался в положении загнанного волка, но бог милостив: как-то все это дошло до матери. Эффект был как от бензина, подлитого в костер. Боярин Хохолков-Ростовский попал в опалу. За что, я, даже повзрослев, так и не понял. Пожил он еще недолго и умер в середине октября. Вроде бы своей смертью, во всяком случае, даже слухов об его убийстве не было. Обеих нянек, вызвавших великокняжеский гнев, посадили на кол. Обвинили их в покушении на великого князя Московского. Это сейчас не понять, но тогда это было почище святотатства.
Окружение вмиг изменилось. Моя жизнь стала хоть отчасти похожа на нормальное детство. Наконец-то вокруг меня оказались осиротевшие отроки из дворянских родов, по-тутошнему княжат и детей боярских, без своих наставников. Почти два десятка. Первое время играть у нас никак не получалось. Робели они страшно при моем виде. Не знаю уж, чего им там наговорили, но подозреваю, что ничего ободряющего. Няньки у них все равно были, но мне на глаза они старались не попадаться.
Быстрее всех к общению с великим князем привыкли трое с Рязанщины, по какой-то прихоти судьбы допущенные ко мне еще с княжескими детьми: Косма Двишнеков, Шарап Матюков и Семой Бородавкин. Я вообще-то никогда не отличался хорошей памятью на имена, но столь непривычные запомнил. Многое приходилось запоминать. До сих пор слова не все мог вспомнить, периодически запинаясь, но дело налаживалось.
– Бедняжка, опять чего-то лопочет!
– Вот ведь, и не говори!
Частенько слышал сочувственный разговор. И ведь особо и не скрывались, похоже, меня по-прежнему считали не совсем в себе, если учесть, сколько оговаривался (это я понимал, что оговаривался, окружающие считали это за бессмысленные звуки).
Собственно, после того происшествия я перестал исполнять роль великого князя. Во-первых, говорил до сих пор не совсем свободно. Во-вторых, только несколько месяцев, как стал двигаться более или менее нормально. В-третьих, до сих пор дичился привычных здесь обычаев.
– Разговаривать надо приняв горделивую осанку и глядя на собеседника с достоинством. Тьфу! Да не как будто к столбу привязанным. Вот, уже лучше! На что великий князь так таращится? Что?! Это взгляд с достоинством? Так смотрят, когда чего съели, а теперь срочно до «ветру» бежать надо. Убивать взглядом тоже никого не надо! Нет моих больше сил!
– Прохор, ты куда это пошел, а ну вернись!
– Тая, ей-богу, отстань. Если бы не его матушка, плюнул бы уже и ушел.
Это я сначала думал, что проходу няньки не дают, а сейчас стал понимать, что на самом деле меня учат привычному, а значит, правильному, по местным меркам, поведению великого князя. Учили меня правильному поведению упорно, но так, чтобы без чужих глаз. Лишние пересуды никому были не нужны. И так по Москве пошла череда слухов после того происшествия. Не один молебен был отслужен во здравие великого князя Московского Ивана IV Васильевича. Но самым странным во всей учебе было то, что в принципе я мог приказать все что угодно, это-то и пугало меня больше всего.
Мои выкрутасы в поведении списывали на болезнь. Не знаю, рассчитывали ли окружающие, что стану нормальным, но мать точно надеялась на это. Может, это было одной из причин, по которой я оказался все-таки здесь, в Коломенском, а не только то, что уговорил Елену Глинскую.
– Говори, Прохор, как есть, ничего не утаивай!
– Матушка государыня, Иван, сын твой, совсем не блаженный. Позабыл он тогда очень многое, но хочет вновь узнать. Изменился он, охочим до всяких всякостей стал. Как будто повзрослел вдруг и сам напугался этого, а сейчас хочет найти, зачем оно ему нужно.
– Ты чего несешь, ему же всего шесть годков исполнилось. С чего ему взрослеть?
– Не гневайся, матушка. Говорю я как чувствую. Не все и объяснить-то могу. Он же весь Кремль облазил, несмотря на все мои запреты. И раньше-то интересовался многим, но не так упорно. А сколько раз уже ездил на строительство стены. Бедный Петрок уже как завидит великокняжеские сани, прятаться стал. Сын ваш как пристанет, что да как, зачем дубовые столбы в ров вбивают, а почто камня так много насыпают. С кирпичом так вообще замордовал.
– Прямо-таки замордовал? – с гордостью в голосе спросила Глинская.
– Истинно так! И почто такие размеры у него, а не другие, и как его делать, и почему он красный. Потом же заявил, что, мол, построит завод кирпичный лучшее этого мастера заморского. Да какой он заморский, какое колено уже у нас живет!
– Прямо так и заявил?
– Да чтоб мне провалиться на месте! Я и икону целовать на том буду. Да вы, матушка, Фрязина самого расспросите. Ему бы каких розмыслов в помощь. Мы же не все ему и объяснить-то можем. Сошлешься на божий промысел, а он только гневаться начинает. А однажды так и вообще заявил: «Бог нам дал разум для того, чтобы мы могли постичь его замыслы, а не для удивления их непостижимостью».
– Что?! Так и сказал?
– Слукавил, матушка, простите, не со зла. Говорил он много больше, это я подсократил малость. Путался и сбивался много. Не хватает ему еще слов, чтобы сказать все, что хочет, оттого, наверно, и тяга к книгам великая. Замучил уже, требуя научить читать.
– Ну что, Иван, сможем бояр в узде удержать, ежели я сына своего в Коломенское отправлю, как он просит?
– Заговор начнут плести. Как бы чего не придумали. Хотя явно выступать не станут. Может, лучше его в Александрову слободу? – ответил ей Овчина Телепнев-Оболенский.
– Нет, туда не стоит! Там все будут напоминать ему об отце.
Так что тогда я действительно был в своем праве, приказав «без мест». Только одно но: не воспринимали мои приказы серьезно. Решительные действия моей матери в буквальном смысле заставили окружающих прислушиваться ко мне.
Вот так и стали играть вместе:
– Прошка, пинай давай! Да не Семена, а по мячу.
Учиться вместе:
– Вот ответь мне, отрок Лука, сколько золотников в одном пуде? Чего уставился на меня, как на икону Божьей Матери?
Ну и проказничать…
– Натягивай.
– … … … окаянные, веревку натянули.
– Ходу, быстрей, быстрей!
Не сразу, конечно, стали. Поначалу учителя и наставники пытались во все вмешиваться.
– Это что еще за непотребство?! Чего это вы там пинать взялись, а?!
Однако мое положение имело и свои плюсы.
– Это не непотребство, а игра такая. И пинаем мы не что, а мяч, штука такая, специально для того и сделанная, чтобы его пинать.
Тем более, мать стала поддерживать весьма активно.
– Ты, Михайло, организуешь очередь службы охранной стражи подле великого князя в Коломенском. Смотри там, чтобы заговор против него никто не удумал, да укорачивай самых дерзких. Будешь теперь ты воеводой при нем.
– Все исполню, государыня-матушка! – ответил ей теперь уже воевода Венюков.
Жизнь, царившая в Московском государстве, была ей все-таки чужда. В Литовском государстве было гораздо свободнее. Возможно, она хотела воспитать меня другим, не таким зацикленным на традициях.
Во всяком случае, образование мне давали по тем временам самое лучшее. Понанимали всяких иностранных учителей. Где столько проходимцев только нашли! Нет, знали они свою службу туго, но работа их явно тяготила, а потому особо не напрягались. Поэтому постоянные мои вопросы – а почто это так или то не эдак – воспринимали как провокацию и призыв к бунту.
– Прохор, вот ты хотя бы на великого князя повлияй.
– На то он и великий князь, чтобы повлиять на него нельзя было! Чего приключилось-то?
– На уроке вцепился в меня как клещ и не отпускал, а ведь еще и других учить надо.
– Тебя нанимали, чтобы ты про дальние страны рассказывал. В первую очередь Ивану, а остальным как получится. Так это и хорошо, что интересуется.
– Но не весь день же кряду! Без обеда ведь оставил, да и ужин холодным есть пришлось. Насилу уговорили прерваться, и то не я, а другие ученики.
– Ты не ропщи, а то не посмотрим, что литвин, сразу вспомним, что русский!
Попробовал что-нибудь из игр в мяч. Мяч получился не очень, да и не совсем круглый. Пинался плохо. Придумали всей толпой, что-то вроде регби. Правил я не знал, но у нас энтузиазма было море. Больше походило на упорядоченную драку, но нам было плевать.
– Вперед, ворота будут наши.
– Ура!!!
– Держите их!
– Ах ты, гад! Получай!
– Наших бьют!
– Да брось ты мяч! Ааа…
Не плевать было наставникам. После того как мне в игре подбили глаз и разодрали ухо, они призвали в судьи Елену Глинскую. Мамке моей наябедничали, гады. Она не стала заставлять себя ждать: явилась очень быстро. Даже я спугнулся. Для нее я просто сын. Всыпет и спрашивать не станет. Но больше беспокоился, как бы моим товарищам не досталось. С них могли спросить, по полной.
– Ма-ма-а-а!!! – с этим криком я повис у нее на шее.
Больше ничего в голову вот так сразу не пришло. Ну, не учился я в театральном и системы Станиславского, да и никакой другой не знал. Поначалу она, конечно, меня прижала, но быстро справилась с порывом. Потом же, отодвинув немного, нахмурившись, уставилась на мой фингал.
Под этим взглядом я сам стал его ощупывать.
– Ой! – невольно вырвалось у меня.
От прикосновений было больно. При виде всего этого на ее лице стал проявляться гнев.
– Мам, не гневайся, это так, случайно вышло! Правда-правда.
– Случайно или нет, это я у твоего воеводы узнаю.
И со значением так посмотрела на Венюкова. Видно было, как ему неуютно стало под этим взглядом.
– А теперь займемся вами, – все с той же угрозой в голосе она обратилась к моим нянькам, которые уже нарисовались во дворе. – Во что это великий князь одет? Вы что же, считаете, что он в этих тряпках ходить должен!
И не тряпки это вовсе были, таких вещей на детях вокруг не было. Одни материалы, из которых все пошили для меня, чего стоили! Ну невозможно было нормально ходить, а уж тем более играться в том, что должен был носить великий князь!
– Мам, это я приказал. Но одежка пошита из самой лучшей ткани, какую сыскать смогли.
В ответ она только посмотрела на меня, но так, что мороз по коже побежал. Так что я решил не развивать тему дальше, во избежание, как говорится. Но теперь ее внимание вновь переключилось на меня. То, что моя матушка была не в духе, было видно по старавшейся рассеяться свите. На глаза ей попадаться не рвались.
«Вот дурак! Ну зачем полез под пулеметы!» – пронеслось у меня в голове, но изменить уже ничего было нельзя.
– Разве так должно вести себя великому князю? – начала наставлять она.
Это мы уже проходили. Так что я быстренько принял горделивую осанку да сделал морду лица тяпкой. Эти мои преобразования не прошли для Глинской незаметными. Наставления прекратились. Дальше, как и положено, все пошли уже за мной, со всеми протокольными действиями. Эх! Но все равно заметил мелькнувший ее кулак.
Как сказали бы у нас, оргвыводы сделали немедленно. Слава богу, никого на кол не посадили и даже голову не отрубили. Вот наставников добавилось, чтобы нам, значит, баловством заниматься было некогда.
Появилась пара престарелых воевод, рассказывавших нам о битвах, в которых они приняли участие. Периодически они сменялись, а взамен прибывали другие, из другого края, с новыми историями. Сколько же, оказывается, мы воевали! Почитай, непрерывно. Ежели не здесь, так в другом месте обязательно. Несмотря на перемирие с Литвой, столкновения не прекращаются ни на минуту, только затихают периодически.
Также добавились двое из охранной стражи, Иван и Прокопий Терентьевы, – как сейчас бы сказали, наставники по боевым искусствам. Может, мечный бой и был на Руси не развит, что, кстати, не удивительно, от пули все равно не увернешься, но помахать руками и ногами желающих и умеющих хоть отбавляй. Нам только в радость. Были они братьями, двоюродными.
Сейчас вспоминаю свою обретенную в этом мире мать с грустью. Много она сделала для нашей страны, даже вот за этот небольшой промежуток времени. С 1536-го по приказу Глинской начали отстраивать и укреплять города: Владимир, Тверь, Ярославль, Вологда, Кострома, Пронск, Балахна, Стародуб, позднее – Любим и города на западных границах (защита от литовских войск), южных (от крымских татар) и восточных (от казанских татар: в частности, заложены города Темников и Буйгород).
Хотя это был вынужденный шаг, она фактически ввела единую валюту на территории Руси. Дефицит наличности был настолько велик, что мошенники откликнулись огромнейшим увеличением предложения. Не помогали никакие карательные меры. Экономика нуждалась в резком притоке наличности, а этого не было. Все это привело к сильнейшему вздорожанию денег и падению цен на товары. Резаные монеты заполонили страну. В этих условиях было принято решение о введении новой монеты значительно меньшего веса. Решение довольно оригинальное, в смысле защиты от подделок. Все просто: обрезать с такой монеты толком и нечего. Название она получила по чеканке всадника с копьем, пронзающего змия, на одной из сторон. Эта была серебряная копейка весом 0,68 грамма; одна четвертая часть копейки – полушка. С гривнами их и не сравнить. Сделан весомый шаг для стабилизации экономики Руси, поскольку появились мелкие монеты, и это хоть немного позволило отказаться от бартера, особенно при небольших сделках. Ликвидировались права удельных князей на чеканку собственной монеты.
Началась и реорганизация местного самоуправления («губная реформа»): Елена распорядилась изымать дела из ведения наместников и передавать губным старостам и «излюбленным головам», подчиненным Боярской думе, поскольку наместники, как ей докладывали, были «свирепы, аки львове». Систематического характера эти реформы так и не приняли, хотя страна очень нуждалась в них, а затем ее смерть поставила крест на самой возможности продолжения преобразований. На долгие годы ситуация была заморожена.
