скачать книгу бесплатно
– Молодец! Ну молодец! Что б мы, Щеглов, без тебя делали? Чуть ли не один с фашистами расправился!
Щеглов отступил. Радостно сообщил:
– Так, товарищ командир, это не я.
– Как не ты? Сам по себе он стрелял, пулемёт твой? Или с божьей помощью? Так Бога нет. Ты что, Щеглов, на радостях того? – Поляков покрутил пальцем у виска.
Улыбка Щеглова погасла.
– Не того я, товарищ старший лейтенант. Это вот она.
Связной отступил ещё на два шага назад и указал рукой на короткий ход в траншее, где и находилось пулемётное гнездо. Поляков подался вперёд, кинул взгляд на пулемёт. Там, в конце окопа, на самом его дне, сидела, поджав под себя ноги, девушка. Скорее, даже девочка. Чернявая, в стареньком голубом платьице.
– Она? – удивился Поляков.
Девушка молчала, испуганно глядя на него иссиня-чёрными, как у цыганки, глазами.
– Она, она, – затараторил Щеглов. – Я у ней только вторым номером был.
– Неё, – автоматически поправил Поляков.
А Щеглов продолжал:
– Наших-то сразу двоих побило. Видно, одной очередью. Вон они. – Он кивнул в конец основной траншеи, где прикрытые плащ-палаткой лежали тела пулемётчиков.
Поляков повернулся к девушке.
– Ну, кто такая?
Та неожиданно резво встала.
– Рядовая Наливайко! – И неуверенно добавила: – Наталья.
– Рядовая? – насмешливо протянул Поляков. – Откуда ж ты взялась, рядовая?
Девушка кивнула куда-то в тыл.
– Да из села вот, из Петровки. Я у них заночевать попросилась, а тут бой. Вот я и прибежала помочь.
Поляков усмехнулся.
– Вишь ты – прибежала помочь. – Посерьёзнел. – Ну, по правде говоря, помогла. Крепко помогла. За это спасибо.
– Служу трудовому народу! – вырвалось у Натальи.
Поляков пропустил это мимо ушей. Продолжил своё.
– Так, где ты с пулемётом так лихо управляться научилась?
– Я, товарищ старший лейтенант, на заставе родилась и выросла. Так что изо всех видов оружия…
– На заставе… И что там, на заставе?
– На заставе папка мой был старшиной. Там и росла. А в июне на побывку приехала. Батя чувствовал: вот-вот война начнётся. И отправил нас с мамой к бабушке в Крым. Война началась на второй день после нашего отъезда. Далеко не уехали – попали под бомбёжку, мама погибла. Что с папой – не знаю. Одна решила в Крым добираться. Вот до Петровки добралась. Дальше вы знаете.
– Да, история. Что же мне с тобой делать?
– Ничего не делать. Обмундировать. Я ж говорю – рядовая.
– Рядовая… – Протянул задумчиво Поляков. – А где Любавин?
– Задело его, товарищ старший лейтенант. – Доложил подоспевший командир роты.
– Сильно задело? – встревожился Поляков. Он сразу забыл о девушке.
– Да не очень. Руку. Кажись, сквозное. И бок слегка царапнуло. Только крови много потерял – еле уговорили на НП перейти. Перевязали кое-как. Санинструктора убили. Нету у нас больше медиков. Толком перевязку сделать никто не может.
– Я могу.
Это из угла, от пулемёта.
Поляков резко обернулся. Наталья. Конечно, она. Он покрутил головой.
– И из пулемёта ты можешь. И перевязать ты можешь. Тоже на заставе научилась?
– Никак нет. Три курса мединститута.
Жорка вскинул брови.
– Три курса? Когда ж ты успела? Тебе сколько лет? Наталья пожала плечами.
– Двадцать.
– Двадцать? – удивился Поляков. – Я б тебе и семнадцати не дал.
Наталья кивнула на поле боя, в сторону фрицев.
– В семнадцать я бы так не сработала.
– Да уж. А что ты так долго не стреляла? Нервы мне все извела. Я решил было: всё, придётся в рукопашную идти.
Вмешался Щеглов.
– Я кричу ей: давай, давай! А она молчит, только стволом влево, вправо водит. У ней нервов совсем нет.
– У неё, – снова автоматом поправил Поляков.
– Ну, у неё, – исправился Щеглов. – А потом как начала шарашить! Я вообще обалдел!
– Ладно. – И к Наталье: – Так что ж ты так долго не стреляла? Кино насмотрелась?
Та кивнула. Поляков почесал затылок.
– Ну, ну. Может, и правильно. Шуганула ты их здорово. Запомнят. А теперь давай-ка, Анка-манка, к раненым. Зачисляю тебя в батальон санинструктором. Но при случае про пулемёт тоже не забывай. Пулемётчики у нас нынче на вес золота. – Окликнул старшину. – Петрович!
Молчание. Жора окликнул громче.
– Старшина Серобаба!
Потом как на плацу – во весь голос:
– Старшина Серобаба!
Откуда-то из-за спин бойцов и командиров послышалось:
– Да тут я, тут. Иду.
Петрович протискивался в узкой траншее к командиру. Оттёр плечом ротного, молча встал перед Поляковым. Тот так зыркнул на него, что старшина быстренько застегнул воротник гимнастёрки, надел заткнутую за ремень вконец измятую фуражку и, приложив к ней руку, доложил:
– Старшина Серобаба по вашему приказанию прибыл. Поляков насупился. Помолчал, критически разглядывая подчинённого. Потом процедил сквозь зубы:
– Прибыл он. Осчастливил. Ладно, об этом потом поговорим. Принимай пополнение. Санинструктор батальона рядовая Наливайко. Проводи сначала к Любавину. Потом передай, что там у нас из медицины осталось: бинты, медикаменты и прочее. Обмундируй. Всё ясно?
Серобаба пожал плечами.
– Та ясно. Только чем обмундировывать? Размеры…
Поляков перебил его. Вскипел.
– Так что, не ясно? Вы…
Сдержался. А Серобаба уже всё понял.
– Ясно. Ясно, товарищ старший лейтенант. Слушаюсь! Всё будет сделано.
И к Наливайко. По-украински:
– Пишлы, пишлы, донька. А то гриха нэ обэрэшься.
Петрович схватил её за руку и быстренько увёл.
Так Поляков и познакомился с Натальей. С тех пор они не расставались.
Следующий день был самый тяжёлый. За всю войну самый тяжёлый. Фашисты всерьёз взялись за дело: и артиллерия с миномётами по ним били, и юнкерсы утюжили – и бомбили, и из пулемётов свинцовым дождём поливали. И атаки одна за другой наваливались. То слева, то справа противник пытался прорвать оборону. С утра до самого вечера не затихали жаркие бои. И всё же они выстояли. К вечеру в поле дымились восемь фашистских танков, а бойцов у Полякова осталось тридцать два человека. Погиб и Любавин.
Наступило затишье. Вся поляковская позиция была изрыта воронками. Сам он, в изорванной гимнастёрке, грязный, потный и прокопченный, сидел на пригорке и думал: «Что делать»? А что тут думать? Комиссар приказал два дня продержаться, шли уже третьи сутки. Да и как держаться? Людей, считай, нет. Боеприпасы на исходе, ПТР-овцы погибли, вместе со своими ружьями. Пулемёт один остался. Обороняться некому. А главное, задачу они выполнили.
Той же ночью отряд Полякова оставил позиции. Убитых похоронили в братской могиле на погосте в Петровке – старики сельские помогли. Поляков дал команду двигаться на восток, где уже занимался рассвет. Сам задержался, подошёл к стоявшем кучкой селянам.
– Ну что. Спасибо, отцы, за помощь. Простите, что уходим. Не наша вина. Вот они, – кивнул на свежую насыпь братской могилы, – за вас и за ваших родных жизни свои положили. Но знайте – мы вернёмся. Это только начало. Нет на земле такой силы, чтобы матушку-Русь на колени поставила. За всё ответят гады, за всё спросим! – Он поискал среди селян старика попредставительнее, и вручил ему несколько листов мелко исписанной бумаги. – Вот, дед, храни. Это список тех, кто в могиле этой в селе у вас остался. Вернёмся – памятник поставим. Чтоб все фамилии были. Лично проверю!
Старик кивал головой и моргал слезящимися глазами. Поляков отошёл было от него, потом возвратился.
– Дай-ка на минутку список. – Достал замусоленный химический карандаш, жирно обвёл фамилию Любавина. – Вот этого на первое место поставь. Он у них командиром был. Лихо дрался.
Дед вскинул голову.
– А не ты?
– Я – заместителем. Держись, дед. Дождись нас – не сомневайся, мы вернёмся.
Снял фуражку, оглянулся на могилу, пригладил волосы. На душе было тяжело. «Прощай, Иван Кузьмич», – мысленно попрощался он с Любавиным. За прошедшие три дня ни разу не назвал Жорка своего так кстати пришедшегося заместителя по имени-отчеству. Подумал: «Теперь ему уже всё равно. А как могли бы мы с ним ещё повоевать!».
Светало. Через два часа они были у своих. Встретили их неласково. Отвели в тыл, в большое село. Какой-то майор долго разглядывал документы, грозился разоружить. Орал на строптивого Полякова. Несколько успокоившись, втолковывал ему:
– Ну, пойми ты, голова садовая. Не знаю я, что с тобой делать. Люди у тебя – с миру по нитке. Сам – неизвестно откуда. Куда и как я вас зачислить могу? И потом: вас всё равно сначала проверить надо.
– Нас два дня фашисты проверяли. Видишь – тридцать два бойца. Я – тридцать третий. А было триста тридцать. Ты это понять можешь? Ты посмотри на них! – Он потряс кулаком. – Это чудо-богатыри. Они только что из ада вырвались. И оставили там, – он кивнул в сторону Петровки, – горы фашистских трупов. И восемь танков, между прочим. Ты-то сам хоть одного живого фрица видел?
Майор обозлился.
– Не видел, так увижу. Мы здесь тоже не в бирюльки играть собрались.
Поляков махнул рукой.
– Знаешь что? Ищи начальство. А мы двое суток из боя не выходили и ночь не спали. Товарищей хоронили. Сбегай в Петровку, проверь.
Повернулся к своим.
– Кто теперь командиром будет, не знаю. Но пока я. Видите дерево у хаты? – Махнул рукой в направлении большого тополя. – Вот давайте туда. Отдыхайте. Теперь мы все под ним поместимся, всем место найдётся. Оружия не сдавать.
Строй рассыпался. Люди побрели к тополю. Поляков повернулся к майору.
– Ну что, товарищ майор? Мы все на месте и ждём команды. – Наклонился к майору, почти прошептал: – Только без кипиша, майор. Ты думаешь, это так, шантрапа? С миру, говоришь, по нитке? Видел бы ты их в бою! Соколы! У каждого на счету по паре десятков уничтоженных фашистов. Это я тебе говорю! А как твои себя в бою покажут – это мы ещё посмотрим.
Майор кивнул на Наталью. И с ехидцей:
– И у этой?
– Нет, – протянул Поляков. – У этой не пара десятков. Тут, брат, сотнями считать надо. Она пулемётчица.
Жорка сидел под тополем на тёплой ласковой земле. Тишина. Где-то гудел шмель. Пели птицы. Как будто не было войны. Склонив голову на грудь, он задремал. Ему снился родной город, своя утопающая в зелени улица. Сад у дома и большой обеденный стол под вишней. И бабушка Екатерина Ермолаевна, подающая в большой зелёного цвета кастрюле борщ. Она поставила её на середину стола, приговаривая:
– Вот борщец, так борщец! Ешьте, детки, борщец.
А у Жорки рука не поднимается взять тарелку с красным, наваристым, аппетитным борщом. И Димка, младший брат, трясёт его за плечо.
– Товарищ старший лейтенант, возьмите борщец! Это ж борщец, так борщец! Товарищ старший лейтенант!
