скачать книгу бесплатно
– Слава те, Господи, вот и спасительница явилась!
– А и как иначе? Дай-то Бог сил Лизке и дитенку. А-то ить всякое могет быть апосля таких побоев.
Повитуха осматривала избитую Лизу с бессильно свисающими с кровати руками – плетями и рассуждала:
– Если роды начались с полуночи и уже часа два-три баба в отключке, я здесь бессильна. Чем тут поможешь, когда изошла вся кровью и силы на исходе?
Антонина вздохнула:
– Так Митяй где-то с трех ночи таскал Лизу за косы по земле, дубасил и изгалялся, пока не отбили. А когда ушел, уже стонала она. Это часа в четыре, наверно, было. Может, и раньше началось, пока с этим олухом возились, не замечали недуга.
– Теперь уже шесть утра. – Рассуждала вслух избавительница.– Значит, два часа она в забытьи и большая потеря крови.
– Точнее три.
– Два или три часа – не большая разница. Только бы живой до фершалского пункта довезти. Уж помалкиваю про ребятенка. Вряд ли малявка оклемается. Горький вздох ужаса прошелся по толпе у дома от этих слов.
Глава 2. Митяй везет роженицу в больницу
От реки вернулся Сенька:
– Сидит на берегу, судьбу клянет, слезы с соплями на рукава наматывает. “ Что ты за хрень такая?! – Говорит.– Не зря тебя кто-то Члой назвал. Не Вша, не Чаша, а ручеек змееподобный какой-то. Ни рыбы наловить, ни утопиться. И как мы детьми купались в тебе? Тут ведь воды даже под самое “ не хочу» нет.
Бабы захохотали:
– Вот жалость: утопился бы, ослобонил Лизку от рабства, да воды мало. Вот негода какая! – Съязвила Нинка.
– Никто бы и не всплакнул даже. Собаке – собачья смерть.– Послышалось из толпы.
Митяева жена показала в сторону дома Лизы:
– Дык вон уже домой возвертается. Недолго горевал у реки. Такая мразь никогда на себя руки не наложит. Им бы над более слабыми покуражиться, это да. А против себя- ни в жизть.
– Во-во! Правду гутаришь, хуторянка. На любое действие тоже крепкая воля надобна. А он- тюфяк. Силач только против безответной супружницы.
– А чиво ему горевать? Небось, брюхо сыто, в доме чисто, ни слова против никто не скажет. Любовница Оксанка в любой момент к услугам. Напьется и прется к ее дому. Сколько годов колготится с ней ужо?
– Да с тех самых пор, как отворот поворот его сватам дала. Потом уже отец указал на Лизу: не испорченная, работящая, при теле и внешней красе- чем не жена?
Кто-то из женщин спросил:
– Так ить все от зеленого змия проклятущего. Вот бы узнать, какая тварь спаивает мужиков Подгорного и Михайловки, да прикрыть ту лавочку?!
– Дык это Тишки Морозова жена. Они с другого конца села живут, что к хутору ближе. Эта чувырла и гонит самогон на продажу. – Громко вздохнула Нинка.– Вот и роятся мужики у ее дома. Прямо табуном туда прут. И с нашего хутора, и с села, и с Балки.
– Энтот Тишка, что пятистенку нехилую в наши -то времена отгрохал?
– Он самый. Кажный алкаш за бутылку стройматериалы или последние гроши из семьи несет. А что им семьи? Было бы брюхо набито, глаза залиты да хорошо да весело.
И снова запричитали. Тетка Мотря покачала головой:
– За что досталась бедняге такая судьба? Почему страдает от жестокости и несправедливости? С самого ж рождения ей, бедолаге, не повезло явиться на свет у первой гулены Балок- Шурки Ермаковой. Ох и измывалась та над новорожденной. Пойдет на танцы, а ее, еще малютку, дома оставит.
Голос у Ермачихи красивый был, сама, как с обложки журнала. Пляшет, поет, заливается, а дочка изорется уже так, что хрипеть начинает, мокрая, голодная, никому не нужная. А вокруг мамаши кодла пацанов крутится, она с ними по очереди из клуба выходит.
Прибегут за ней соседки по комнате. Начнут говорить:
– Шурка уже три часа прошло, как на танцы умоньдила. Дите орет взахлеб, никто успокоить не могет. Видать, давно есть хочет? Или пеленки поменять надо? А сухие ужо кончились.
Отвечает, как ножом режет:
– Не сдохнет! А скопытится эта обуза, мне только легче станет.
– Мама рассказывала как-то: пришла она с гулек, а дите разрывается до хрипоты, – подала голос Маруся, дочка самой старой бабы на улице. – Шурка как заревет, засовывая грудь в рот малышке:
– Как ты надоела! Навязалась на мою голову! Жри, кусай титьку, прожора.
А та сжалась вся и визжит. Сами знаете, как нелегко успокоить в такие моменты грудничка. Схватила Шурка тогда дочку за шкирку и давай лупить в полную силу. Та посинела, задыхаться от страха и крика стала.
Потом мать схватила ее ноги. И как швырнет на пол. А жила она тогда в саманной комнате в бригадном бараке рядом с током., изрытой понизу крысами. С нею в комнате еще две семьи находились. Трехмесячная Лизка и скрылась в той норе. Наступила тишина.
Вот там тебе и место, – усмехнулась эта подлюка и захохотала в голос.– А то, ишь, моду взяла портить и без того нелегкое существование мамке.
Соседки, Слащева и Кулешина, бросились к дыре, вытащили девочку, побежали с ней на прохладу, стали откачивать. Когда та пришла в себя, Рая заскочила в комнату, схватила кочергу у печки и давай обхаживать Шурку:
– Проститутка чертова! Только процесс и любишь! Чужих мужей с толку сбиваешь! Бог дал дитя авансом, чтобы ума-разума набралась, а не для убийства. Но ты не только не образумилась, еще и на жизнь ангелочка позарилась. Любила гулять, люби теперь плод своих гулек воспитывать!
А Тоня поддакивает:
– Пора забыть про блуд давно. Надо растить и выхаживать, кормить, одевать и обувать дочку. Что, думаешь, кто-то будет за тебя это делать? А ты, смотрю, снова на сносях. И не думаешь, что с двоими станет еще трудней? От кого понесла деток, хоть знаешь?
Шурка скривила рожу-то:
– Да кто ж его знает. табунятся многие. А кто стал осеменителем, неясно. Могет, Лешка -спец по машинам, твой тоже не раз окунал мерник в мой стакан. Да и Райкин не прочь покувыркаться. Ох, и весело с ними было!
Райка бедовая была, как ухватится за вилы и на Шурку поперла:
– Ах, паскуда! Живешь с нами, хлеб ешь, воду пьешь… Еще и на мужов наших глаз косишь! Проткну насквозь падлу- вся в крапинку станешь!
Хорошо, Тонька маневр этот распознала, и успела выхватить инструмент из рук подруги:
– С ума спятила никак? Неровен час убьешь, в тюрьму сядешь! А детки с кем останутся? Без матери каюк им придет. А то не знаешь.
Райка перекрестилась и завыла в голос.
А Тонька гладит по голове и приговаривает:
– Не верю ни одному слову этой гулены. Не такие подлые наши мужики. Не полезут в эту грязную яму. Ведь блудница это кто? Да самая обыкновенная помойная яма, куда куча мужиков справляет нужду.
– В ум не возьму, откуда столько злобы и ненависти в Шурке? Как может обвинять, если это вранье? Хрен с ней, с дурой малохольной. Пущай меньше пьет да шляется, чтобы точно знать своих кобелей. От ить гулена, одного дитя принесла в подоле, второй на подходе. А все не образумится.
– Вот тебе Шурка наш наказ: до родов живи здесь, а потом ищи квартиру, где угодно. Подальше от честных колхозников. За себя не ручаюсь: издевательств над детьми не потерплю. Не для того наши отцы да деды советскую власть устанавливали, чтоб кажна сволочь над детьми куражилась. Не завидую им: мне их даже жалко: дети за родителей не в ответе.
И в чужие постели нырять не позволю. Даже мужики знают, что жена друга не женщина, а такая совратительница каждому знаку внимания рада. И плевать на дружбу, честь и совесть.
– Согласна с этим полностью. Блуд и растление не нужны нам по соседству.
– Да пошли вы все! Честные давалки нашлись. А вот мне одного мало. Никакого кайфа. Поэтому гуляла, гуляю и буду гулять, как говорил Маяковский, “ до дней последних донца».
– Ну, мы тебе все сказали, – одновременно взревели женщины, – а ты поступай, как знаешь!
И покинули комнату.
Бабы заговорили одновременно.
– Ну и падла же! Только и всего бабского- платье надето. А сама – кукушка истинная.
– Таких сразу изничтожать надо.
– Прямо, как Лизкин Степка. Все похер.
– Поэтому жена его в этот миг борется за две жизни, а он набедокурил и храпака дает в чистой постельке. Даже в ус не дует, где она и будущий малыш. И дура будет, если после роддома вернется к нему. От этого кобеля толку не дождешься.
– Если вернется…
Сенькина жена вдруг встрепенулась:
– Что-то мы, бабоньки, заболтались совсем. На работу уж пора. А еще не управлялись и детей не подымали из постелей.
– От ить негода какая. И сам не живет, как истинный христианин, и другим от него покоя нет.
Глава 3. Работа на ферме. Удочерение Лизы
Свидетели Степкиного зверства рассосались по домам. На сон времени совсем не оставалось. Сельская жизнь начинается обычно с рассвета и продолжается чуть ли не до полуночи. Надо с хозяйством управиться, с домашними делами и детей поднять и уму-разуму успеть поучить.
Деревенские отпрыски взрослеют рано. Стараясь хоть как-то облегчить житье-бытье родителей, днем воды из колодца натаскают ведрами, домашних животных выгонят на выпас и встретят вечером, травы для них накосят и чистой водой напоят, зерна в кормушки сыпанут. Это настоящие помощники, без которых родительская судьба превратилась бы в сущий ад. Но все-равно, они оставались детьми, требующими ласки и хоть редких развлечений.
Проснулся старший сын Петька. Антонина ему шепнула:
– Поднимай скорей Юрика, садитесь за стол, перекусим по-быстрому. Вы с хозяйством управляться станете. Я на ферму помчусь. Тяжелый день предстоит. Манька нынче молочка побольше дала, как знала, что у хозяйки двойная норма.
До Петьки вдруг дошло, что на улице рассвело, а мама еще дома:
– Мам, а ты че, проспала что ли? И почему двойная норма.
– Вот и не угадал. Папка повез куму Лизку в больницу за дитем, поэтому и предстоит зарабатывать трудодни за двоих.
Юрка и сам уже проснулся и захихикал, прикрывая рот ладошками:
– Мам, ты че, оладьи жарила? Откуда узнала, что мы с Петькой вчера еще о них мечтали?
– Дак ить, когда корову доила, заглянул в сарай петух. Важно так подошел и шепнул на ухо. Я и подумала: почему бы и не оладьи? В семье ведь все любят.
– А петухи разве разговаривают? – Широко раскрылись глаза младшего сына. Он чуть не поперхнулся молоком, которым запивал откушенный кусочек.
– А как же! Не только петухи, а и кошки, и собаки. Откуда ж мы знаем, когда они, например, молока просят?
В разговор вмешался Петька:
– Так они хвостиками начинают вилять и в глаза заглядывать, а теть Любин Шарик еще и на тарелку головой кивает.
– Ага! – Допил Юрка молоко. – Так ты что, язык животных понимаешь?
– А все взрослые понимают. Вот подрастете, и тоже станете такими прозорливыми. Жизнь всему научит.
Петька спросил:
– Можно мы с Юркой будем помогать папкин трудодень отрабатывать?
– Да кто ж против? Втроем уж точно справимся с нормами, – засмеялась счастливая Антонина.– Доедайте скорей. И воды всем налейте. А я пока кузовок на обед соберу.
На ферму шли мимо Степкиной хаты. Двери в ней были открыты настежь.
Сквозь окна не проглядывал свет, не виделось шевеления в комнате. О том, что
он дома, говорил храп, доносящийся до ушей каждого, кто проходил мимо. Голодный пес гонял по двору пустую чашку и скулил.
Петька подбежал к нему, погладил по шерстке:
– Бедный Шарик. Ты голодненький? Да?
Тот завилял хвостом. Тогда мальчик оглянулся на маму и брата:
– Всем без мамы плохо. Даже Шарику. И дать поесть некому. А дядька Степка храпит, как трактор. Он никогда никого не кормит.
Антонина протянула сыновьям два оладья и кусок хлебной горбушки:
– В том -то и дело. Дайте вот собачке! Мы не обедняем ведь без них?
– Конечно, – радостно понеслись сыновья сначала к ней, потом к четвероногому другу.
Дворняга после еды стал тереться об ноги.
Мама вздохнула:
– Отпусти, Петя, горемычного! А-то на цепи с голоду сдохнет. Так хоть мышей ловить станет или к нам прибежит. А вечером в своем дворе привяжем. До возвращения теть Лизы будет охранять нас.
Шарик от избытка чувств сначала пронесся в один конец двора, потом в другой. Попрыгал, извиваясь, вокруг мальчишек и соседки. Потом засеменил за ними, поочередно забегая вперед и возвращаясь.