скачать книгу бесплатно
Литературный оверлок. Выпуск №2 / 2020
Николь Воскресная
Владимир Кречетов
Мария Косовская
Сергей Шкарпета
Яков Сычиков
Алина Манжос
Даниил Речер/чений
Дмитрий Игнатов
Юлиана Логинова
Александр Крамер
Иван Иванович Евсеенко
Георгий Ланс
Иоланта Сержантова
Жизнь – мельница, а мы – зерно,Нас жернова судьбы измелют,И тело то, что нам дано,Мукою праха ляжет в землю,Но колос духа прорасти,Над прахом тела может в небо,Чтоб в нём бессмертье обрести,Став Божьей плотью, то есть Хлебом.Сергей Шкарпета Книга содержит нецензурную брань.
Литературный оверлок
Выпуск №2 / 2020
Авторы: Евсеенко Иван Иванович, Косовская Мария, Шкарпета Сергей, Сычиков Яков, Манжос Алина, Речер/чений Даниил, Крамер Александр, Игнатов Дмитрий, Воскресная Николь, Сержантова Иоланта, Ланс Георгий, Кречетов Владимир, Логинова Юлиана
Редактор-составитель Иван Иванович Евсеенко
Зав. отделом прозы Яков Михайлович Сычиков
Зав. отделом поэзии Дмитрий Колейчик
Художественный редактор Александра Будникова
© Иван Иванович Евсеенко, 2021
© Мария Косовская, 2021
© Сергей Шкарпета, 2021
© Яков Сычиков, 2021
© Алина Манжос, 2021
© Даниил Речер/чений, 2021
© Александр Крамер, 2021
© Дмитрий Игнатов, 2021
© Николь Воскресная, 2021
© Иоланта Сержантова, 2021
© Георгий Ланс, 2021
© Владимир Кречетов, 2021
© Юлиана Логинова, 2021
ISBN 978-5-0051-7381-2 (т. 2)
ISBN 978-5-4498-8861-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
от редактора прозы
Как не написать роман
«И зачем создавать произведения, если так приятно просто мечтать о них?»
Пьер Паоло Пазолини
Лично мне бывает неловко, когда автор (пусть и не бесталанный, но чаще всего это вопиющая бездарность) выступает неким хранителем секретов писательской кухни и на коммерческой основе (знакомый штамп?) предлагает ими поделиться. Немного, мол, звенящих монеток в банку, и вы узнаете, как вкусно приготовить (не пересолить) рассказ, роман и т. д. Сколько сыпать шуток на литр воды, какой температуры должны быть сексуальные сцены, как не завязнуть в пелевинщине и достоевщине и т. п. Кулинарное сравнение не случайно, потому что эпитеты типа «вкусная» по отношению к современной прозе превалируют у современных же критиков над остальными, видимо, по принципу противоположности. Ибо не может дерьмо быть вкусным. В связи с этим, когда коммерциализируется уже даже не некая алхимическая тайна, а просто трата (в буквальном смысле и в обе стороны) личного времени (ЧСВ по сути), я и решил как-то ухватить эту ускользающую от меня эстафету (челлендж, говоря по-модному). Почему? Просто потому, что я нимало времени потратил (и продолжаю это, признаться, делать), чтоб именно научиться писать, понять, как это делается. Как получается роман, рассказ и пр. Постичь механику превращения замысла в текст. От этого умственного процесса у меня осталась куча не примененных гипотез и даже формул (часто противоречащих друг другу), которыми можно руководствоваться при сочинении произведений. Эту вот мою «Писаниаду» я и решил, пронумеровав, изложить списком. Сразу скажу, что роман (именно роман) я так и не написал, поэтому кто-то резонно усомниться в ценности моих мыслей и в моем личном писательском авторитете. На это скажу. Никаким авторитетом никогда я и не был, а все мною ниже изложенное обращено было исключительно ко мне одному. Я сам себя так учил писать. Никого другого. Просто я подумал, почему бы и не обнародовать все это таким вот особым манером. Чтоб не пропадало зря. К тому же: дареному коню в зубы не смотрят. Все бесплатно. Без семинаров, вебинаров, мастер-классов и прочего шарлатанства. Ну и сам список «кораблей», который легко бы сошел за очередные записки сумасшедшего:
1. Трудно выявить истинные мысли по поводу выдуманного, тут всегда тьма вариаций. В чем истинность выдуманной мысли? В скороспелости или в обдуманности, нужно ли вылизывать мысль, как собака вылизывает новорожденных щенят? Нужен ли план? Возможно, нужно точно знать, чего хочешь? А я не знаю правды о том, чего не было, что я только хочу создать. А что есть «создать»? Обман. Сделать таким манером страшилку, веселушку, дурашку – любого значения и функциональности вещь, не имеющую ничего общего со своими переживаниями. Что вообще общего между тем, что я хочу, и тем, что я пытаюсь? Возможно, что разница в способах. Нужно сквозь надуманную схему событий нащупать изначальный импульс, толчок – зерно всего предприятия. И исходя из него, лепить чучело и набивать его мясом. 2. Ничто не продвигает так сюжетостроение как естественно текущая в уме паранойя и бредообразование; из этого можно вывести, что все великие романисты были сумасшедшими параноиками. 3. Героя не надо набубнивать, расхаживая в бабьем халате, скрипя паркетом, пока теща заваривает на кухне чай, новый герой является сквозь ночи в бреду, галлюцинацией в супермаркете, мужиком с топором за дверью, кричащим: «Убью, сука!», когда ты, потный, в постели пьешь горькую третий день. 4. Фантазия работает хорошо только, когда вымысел касается твоего преуспевания, либо ты обсасываешь, как мстишь тому, кто тебе еще не успел навредить. Опять я склонен утверждать, что речь идет о клинической паранойи. Но как искусственно включить ее. Нужно обязательно этого добиться. Всегда помнить об этом. Вспоминать это слово (паранойя) каждый раз, когда садишься писать за стол. Также необходимо выработать привычку к столу. Также необходимо помнить об эффекте пианино, даже сидя за столом. То есть когда каждое слово на счету. Нельзя тарабанить по клавишам (хотя в некоторых случаях можно) без приступа вдохновения. Лучше обдумать, обсосать мысль, в то же время не забывая, что промедление смерти подобно. Также (в который, сука, раз уже) … Точно также стоит проанализировать момент с откладыванием дела. Например, почему не подкрепить сию гипотезу практически прямо сейчас? Практикум!
5. В текст нужно вдохнуть жизнь. Не в смысле – соцреализма, в смысле – живости. Нужно представить себе героя, реализовать его, при выборе речи предаться артистичности. Создать объем. За счет стоящего за спиной у каждого образа, слова; можно всыпать горстями в текст слова-ассоциации. Из них потом делать образы, или оставлять так – для стиля. Пробовать писать и так и сяк – по-разному, он первого, от третьего лица. Чтоб не мучиться – что писать, за начальный импульс брать сцену из заготовленного сценария. Самое сложное – начать. 6. Не надо ничего ждать. Ничего готовым не вылезет из тебя, сколько не дави. Кроме дерьма. Надо залезать щипцами внутрь себя и болезненно вытаскивать, выскабливать из себя то, что будет творением. Как абортированного. 7. Придется упорядочить хаос, выхлестывающий из щелей самозабвенного, не гнущегося, немого распростертого твоего. 8. Ты пытаешься плести нить повествования, а надо нести бред, чтобы из бреда этого, как из мертвого трупа, вырезать потом живой кусок фразы, застывшей в груди его трепетной. 9. Всегда делать так, когда больно или непонятно. Вставать в позу вольнодумца и месить в мозгу – как миксером – слова, даты, события, идеи – все, что было и не было. Так становится легче. 10. При потоке сознания не нужно ничего самому делать, надо только открыть сознание животворящему свету подсознания. При описании трудно называемого особо хорошо. 11. Объективным писателем, таким, какие пишут исторические многогранные романы, может стать только абсолютно здоровый человек, который может оставить в покое себя самого и полностью сосредоточиться на объекте восприятия. Это гений, инженер, строитель храма, в который люди будут приходить молиться – читать на стенах его слова, которые нельзя поменять местами, которые вытесаны как должно и представляют собой абсолютное совершенство. Идеал, которым не может похвастаться человек, скрывающий в себе боль – сигнал о болезни. Такой человек не напишет роман с кучей действующих персонажей, он весь сосредоточен на себе, весь обращен в слух – к пульсации своей боли. Такой человек может только творить субъективное, никакого созидания, есть только брызги боли на холсте, реставрация своих рассыпающихся в прах клеток; мнимое восстановление. Хотя с другой стороны, только больной человек и может писать, рисовать, создавать образы. Здоровый – хороший докладчик, замечательный обтёсыватель глыб, заливатель непрерывного хаоса жизни в удобоваримые формы для лицезрения их обывателем. Не всегда плохого, часто очень хорошего человека в свежей рубашке, изучающего вселенские судьбы по формам котлет и оладий, поедаемых за добрым ужином; болтающим известные истории, выслушивают которые из одного только семейного благополучия и уважения. Субъективный творец всем слухом и зрением обращен к своей патологии; он холит и лелеет ее, как молодой бог первую паству, оставляя за кромкой мировоззрения все потусторонние – не угодные его боли предметы. 12. Спать не хочется, и это одна из причин взять в руки ручку и писать, вспоминать старые обиды, мелкие и крупные грешки, главным из которых, конечно, признавать спущенную в унитаз жизнь, оставляя право за собой все когда-нибудь исправить, словно это глина, из которой можно лепить. Вспоминать какую-то бабу из литературной тусовки и жалеть, что не поехал с ней в тот вечер. Находить себе оправдания в том, что, возможно, еще бы и не дала. 13. Кто не познал одиночества, тот вряд ли достоин писать. Иди работать – к станку. 14. Не надо писать так быстро портреты волнующих близких тебе людей, словно пытаешься отговориться, проглотить мысль, едва лизнув образ, вместо того, чтобы, омыв его первородными слезами греха, исповедально причаститься его истине. Зарыться камнем забвения туда, где вряд ли найдет человек или зверь; под этим камнем можно пролежать века, пока злой ураганный ветер не оторвет его от земли, перевернув на бок, и свету откроется в копошащихся насекомых и слизнях сырая твоя, земляная сущность. 15. Писать не хочется, потому что, как только появляется установка писать, ты ставишь себя в позицию разума, рационально пытаясь все вспомнить, все детальки. Это не искусство – это доклад, искусство иррационально, только поэтому оно и удивляет, восхищает, и преображает реальность. 16. Писать по два-три часа в день. Разминка в виде дневника. Потом можно впускать отвлеченные темы. Например, утро. Тема утра – центральная тема нашего творчества. 17. Он с трудом мог писать, когда рядом люди. Люди, жрущие, гадящие, алчущие удовольствий. Ему хотелось идти по улице, не думая о будущем. 18. Спокойной ночи, и да хранит вас бог от всякой литературщины, от всякого неприемлемого слова. Писать романы не сложнее, чем – письма в ящик стола. Но избави бог от несусветной избыточной литературщины: сюжеты, менуэты, всякая бестолочь, тьфу, тьфу, тьфу, через левое плечо, тьфу, тьфу, тьфу, через правое, изойди дух графомании! Прочь, чур меня!
19. Это скучно и нечестно писать только то, за что никогда не будет стыдно. Рассуждать о третьих лицах, опираясь на факты и логические заключения. Пусть даже очень умно, изобретательно, но эта изобретательность – всего лишь уверенный шаг добропорядочного гражданина, на который более-менее способен каждый. Шаг в сторону пресловутого здравого смысла, веря в который человек живет в заблуждении пять тысяч лет или два с половиной миллиона лет и еще один день. Или сколько-то там. Это большой человеческий грех – потворствовать этому здравомысленному безумию и заключать себя в клетку благопристойности. 20. Конечно, это было ошибкой писать от третьего лица, сваливать вину на кого-то другого, придумывать имена, все должно было быть не так. 21. Долгое время я писал, цепляясь за последнюю мысль, отталкиваясь от нее, не мог закончить чего начал, прыгал с одного на другое, как блоха по строчкам. Теперь я понял, что писать надо спиралеобразно, возвращаясь к мысли, с которой начал. Но первый вариант имеет место быть. Когда нельзя ставить точку. Только так будет движение. Обратное ведь ведет к дурной бесконечности. 22. Писать «Я», значит брать на себя ответственность исполнителя, а не пародиста. Роман – это длинное письмо ко всем. 23. Эта современная брутальная женская проза с фразами вроде: да, он был полное дерьмо, зато у него всегда стоял вовремя. Или Мать не любила меня, эта сука всегда… Ну и так далее. 24. Почему в тренде именно роман? Все просто, дело в сюжете-приманке. Как собака за косточкой. 25. Проза музыкальна и подчиняется ритму и звуку больше, чем смыслу. Он, смысл, неуловим, витиеват, путан и относителен. Он изменчив как поверхность воды. Ничто не бывает так однозначно как звук наедине с ритмической подоплекой. 26. Читал дневники Кафки. Заметил такую штуку: если на чистом листе написать слово «Постель», то это никому ничего не скажет, но если стоять будет дата, а напротив – слово «Постель», то тут же рождается образ – лежащего весь день безвылазно больного человека. Я же не ставлю никогда дат; я вообще не помню, когда и что случилось, время течет сквозь меня хлынувшим потоком, как вода, спущенная из сливного бочка. 27. А теперь я мечтаю оказаться в том времени, когда можно было писать книгу. Раньше каждый мог писать книгу, зная, что только почтой, либо лично, сможет отправить свою рукопись в «Мир». Это было почти посланием богу, таинством, в котором вызревал человек. Нынче же связь с «богом» потеряна, книгу можно выкинуть в мир в любой момент, можно писать ее он-лайн, получая мгновенные комментарии. Бог теперь повсюду и везде, и он никому не нужен. 28. В бетонной коробке номер восемь находился один неизвестный писатель. Много дней подряд уже он все думал, что бы такое написать, и все вот никак не находил подходящего. Хотелось ему, чтобы все было бы так же, как у других писателей: чтобы герой ходил, бродил, лазил куда-то, в какие-то дела, жил, короче говоря, полной жизнью, и чтобы все это прямо чувствовалось, – ну жизнь эта его чувствовалась!
29. Слова сами по себе имеют смысл, даже если ты его в них не вкладываешь, такое их свойство – иметь смысл. Вот они его и имеют. Смысл. Мысль – она станет другой раньше, чем ты успеешь ее записать. Следовательно, писать нужно быстро, не кочевряжась, – все подряд, а там уже разберемся. Поначалу можно даже не соблюдать знаков препинания и орфографии. В голове есть мысли, есть образы, воспоминания, идеи и еще много-много всего, из этого и состоит искусство, – литература, по крайней мере. Если художник лепит, то, что видит, то писатель, то, что мыслит, то есть видит в голове. Надо давать мысли спокойно литься. Формы, правила, методы, приемы – все это наживное. Когда-то не было нечего этого. Человек сказал: «Му-у!», сказал: «Бе-е!» – вслед за животным, и стал потом изобретать всяко разно. Так что незачем думать о запятой, когда нужно не упустить мысль. Все это должно происходить, как игра на инструменте. Слова – это ноты. Ноты – это мысли. Играй их – вот и все. Потом разберемся со всей это чушью. Я не должен думать, что писать; я должен просто это делать. Но чтобы начать мне надо определиться точно ли я, правильно ли все делаю, ведь я страшный педант. Потом можно будет ничего уже не объяснять ни себе, ни окружающим, а просто творить, да. Кажется всё. 30. При постоянном писании постоянно натыкаешься на тот момент, когда становиться вдруг тошно. Ты в этот момент не думай об этом всерьез, ничего не случиться страшного, если ты продолжишь: весь мир строиться из глупостей, на глупостях он и стоит, так чего мелочиться?
31. Нету в мире постоянства, хочется писать сегодня, а завтра нет – не хочется. Что ты будешь делать, когда такое несогласие в тебе, а? А ничего, не запряжёшь ты кобылу таланта или чего там такого, что тебе все это дает, нет, не будет она на тебя работать. Она сама запрягается, когда захочет, но чем больше и чаще ты будешь порываться совершить чего-нибудь этакое, тем больше шансов, что и она родимая подтянется на помощь, – кобыла твоего таланта. 32. Пишу чушь, когда хочется писать чушь, или думается одна сплошная чушь. Чушь тоже вещество – и не из последних. 33. Чтобы написать хороший рассказ, нужно непременно услышать за день три раза «спасибо». Так говорил мой отец (то есть не про рассказ, но про спасибо безотносительно к чему либо). 34. И читатели рассядутся сложат ручки на коленочках и запоют хором: «Где же наш новый роман?» И выйдет господин писатель и будет писать, потея, мертвея и шамкая беззубым ртом. И читатели всплеснут руками, хором издадут премерзский рев, и всхлипнет украденная канарейка. 35. А потом он взял бумагу и начал писать: «Маленький мой ненасытный чертенок, живущий где-то под сердцем, я обращаюсь к тебе с просьбой – зажечь фантазией факел моих мыслей и окрасить разлившейся кровью моей души эти беспросветно черные небеса с дрожащими от страха звездами. Я устал от углообразных ощущений, в мирском обиходе нет ничего, что не приносило бы разочарования; лишь силы порыва в миг желания заставляют сгребать ворохом все звезды неба в руки и, обжигая ладони, разбрасывать их всем без разбора, распинать себя ради мгновения неповторимого соития с Богом. Ты искра, я хворост, и наш пожар сожрет их темные, не тронутые восторгом душки…»
36. Здесь я нахожусь уже давно – целый год, и поэтому решил писать. Сумасшедший дом стал моим домом. 37. Одинокий предвестник вечного дня. Из разверзнутых миру ладоней льет отчаянную радость бесконечного множества сгорающих в новой жизни лучей. Взгляд погружен в бездну позолоченного безмолвия; и кажется, что безнадежно утопаешь в словах и условностях, подбирая имена потаенному и созерцая со дна, как на поверхности пламенеет размытым пятном дивный образ, растекающийся по пути, как крик разрываемого солнца.
Яков Сычиков
ПРОЗА
Мария Косовская
Косовская Мария Геннадьевна родилась в 1979 г. в Москве. Окончила Московский государственный горный университет и Литературный институт им. Горького. Работает менеджером по аренде яхт. Публиковалась в журналах и альманахах «Литературная учеба», «Волга», «Кольцо „А“» и др. Живет в Москве.
Счастливая семейная жизнь
Что может испортить хорошо налаженную и счастливую семейную жизнь? Практически, ничего. Разве что, случайные роковые ошибки.
У Саши и Маши все было хорошо, пока Маша не совершила роковую ошибку. Вернее, их было две, но следовали они одна за другой и потому являлись как бы продолжением друг друга.
Первой роковой ошибкой было выкинуть из прихожей коврик, который купил Саша. Он и не то чтобы был привязан к недорогому половичку, но считал его личным вкладом в их семейную жизнь. И когда Маша выкинула коврик, испытал неосознанное беспокойство. Но здание семейной жизни не рухнуло, даже не покачнулось, в нем лишь появилась незаметная трещинка.
Следующую роковую ошибку совершил уже он, добытчик и глава семьи. Испытывая тревожность, Саша неосознанно покупал в супермаркете сладости, брал на кассе первое, что бросилось в глаза. В «Пятерочке» была акция на «Нутеллу». Саша вспомнил, что в детстве очень любил шоколадно-ореховую пасту, а тут еще акция, в общем, купил.
Маша и в детстве и теперь теряла контроль при виде пасты, съедала банку целиком, стоило их оставить наедине. Но, кроме того, Маша всегда худела. Она, конечно, запаниковала, увидев «Нутеллу». Ночью, соскребая остатки с донышка, поняла, что мужу этого не простит.
– Ты делаешь, а я страдаю, – упрекнула она, разбудив мужа.
Саша, который во сне как раз собирался вступить с другой женщиной в половую связь, удивился проницательности жены. Ничего не ответив, он отвернулся к стене и затаился, притворяясь, что спит. Но готовился перейти к оправданиям: «Я не виноват! Я не контролирую себя когда сплю!» Про другую женщину Маша молчала.
Она в этот момент думала, что ее муж – равнодушный козел, безразличный к ее проблемам. Мысленно собирая коллекцию претензий, она не спала всю ночь, и насобирала если не на «Большой Петергофский дворец», то уж точно на маленькую «Оружейную палату». Утром, измученная внутренней войной, она встала такой разбитой, будто по ней проехал танк. Виноват в этом, конечно, был Саша.
Он, ни слухом ни духом, спокойно завтракал свой омлет, который сам же себе и приготовил, ибо чувствовал, что Машу лучше не просить. Она вошла на кухню и так воззрилась, будто планировала его испепелить. Саша от этого взгляда струхнул немного, и, намереваясь поскорее покинуть область поражения, запихнул в себя разом весь омлет. Дожевывая на ходу, Саша скрылся за дверью.
Маша осталась один на один со своим взглядом, который уже на полную мощность бесцельно жег, словно звезда смерти. Словно две звезды. Маша встала перед зеркалом и пепелила себя, пока ей это не надоело. Тогда она расплакалась и плакала три часа с перерывами на кофе. Наконец, силы оставили ее, и она уснула.
На работе Саша старался не думать про семейную жизнь, лодка которой раскачивалась под действием непостижимых сил. Он думал про самолеты, как у них открываются и закрываются шасси, как устроены крылья, про конвейеры и шарикоподшипниковые механизмы, об освоении космоса и судьбах человечества, о прекрасном и светлом будущем, которое надо так устроить, чтобы все были счастливы. Саше казалось, что он это мог. И только одного человека не умел осчастливить – свою жену, которая в этот самый момент была так несчастна, как Саша даже не мог представить.
Вернувшись из прекрасного светлого будущего домой, Саша был несколько озадачен заплаканной, опухшей Машей. У нее дергался левый глаз, она молчала. Саша, не зная, как поступить, решил делать вид, что все в порядке, то есть просто Машу не замечать. Маша слонялась по квартире немым привидением, на самом деле жаждала высказаться. Саша избегал ее, понимая, что разговор не сулит ничего хорошего. Маша мрачнела, чувствуя, что готова начать ядерную войну.
«Ей просто нравится страдать», – думал Саша. Он лежал на диване и смотрел любимый сериал про психов. «Все наладится», – думал он, глядя как маньяк вырезает надпись «люблю» у женщины на спине. – «Сейчас кончится ПМС, и все будет хорошо». Эти мысли успокаивали его.
Некоторое время в квартире было тихо. Журчал холодильник. Капал кран. Слышались какие-то голоса за стенкой. И тут в комнату вошла жена. В руках она держала нож и литровую банку.
– Зачем тебе банка? – спросил муж.
И тут же понял. Банка летела ему в голову. Саша пригнулся. Маша разбежалась и прыгнула. Он схватил ее за горло. Она воткнула в него нож. Он ее душил. Она добавляла ему ножевых ранений. Они некоторое время боролись и, наконец, благополучно убили друг другу. Она испепелила взглядом его труп. Он засунул ее тело в мусорный пакет. И тут в комнату вошла дочка.
– Пить хочу, – сказала она, и внимательно посмотрела на родителей, будто подозревая их в убийстве.
Саша и Маша переглянулись.
– Да, конечно, – Маша побежала на кухню и вернулась со стаканом воды.
Дочь пила, вздрагивая всем телом.
– А чего это на полу стекло?
– Да, мама банку нечаянно уронила, – и Саша сбегал на кухню за веником.
– У вас все нормально? Тут какой-то бардак.
– Все хорошо. Ложись спать.
Дочка ушла, успокоенная. Супруги подмели пол, убрали следы борьбы и свои останки. И продолжили жить. Только чуть-чуть что-то умерло внутри.
Папа – юморист
Мой папа – юморист. Выходя из комнаты, он всегда танцует партию из лебединого озера (пузатый умирающий лебедь в кальсонах – трагикомичный дивертисмент), если хочет есть – ржет, как конь, и постоянно рассказывает анекдоты. Особенно любит такие, где муж выставляет в невыгодном свете свою жену.
«Приехала из заграничной командировки жена. Ой, что нам показывали, на стриптиз водили. Такая гадость. Хочешь, покажу? – Ну показывай. – Жена начинает под музыку раздеваться. – Фу, и правда – гадость».
Мы слышали этот анекдот раз пятьсот, но всегда смеялись. Мама смеялась и трагически смотрела на нас. В ее взгляде читалось: «Дети, скажите спасибо, что не алкоголик».
Еще папа был мечтатель, он и сейчас такой, но с годами все же образумился немного. Раньше он свято верил во всякую херню: в светлое будущее, в райком партии, в лучшего друга. Все его обманули, но он от этого только окончательно бросил пить. А юморить не бросил.
Еще в пору своей мечтательности он, бывало, совершал прекрасные своей нелогичностью поступки, в которых как бы объединялись его мечтательность и желание юморить, и непонятно, чего было больше.
Помню, однажды он поехал в Москву за двухъярусной кроватью для меня и сестры. Вернулся с двумя большими коробками, полиэтиленовым пакетом и загадочным выражением на лице.
– Вас ждёт сюрприз, – предупредил папа и заперся в детской.
Мама побледнела. Она не любила папины сюрпризы, от них у нее пропадало молоко. Мы же с сестрой радостно предвкушали и подслушивали под дверью. Папа чем-то гремел.
Я знала, что буду спать на верхней полке, и мысленно расклеивала плакаты на потолке (мечтательностью я пошла в папу). Средняя сестра радовалась без всякой мечтательной задней мысли. Ну а младшая, как обычно, сосала грудь, еще не подозревая, что можно существовать отдельно от мамы.
Папа пригласил нас в детскую.
На железных ножках посреди комнаты, поскрипывая цепями, раскачивался подвесной диван.
– Ну! Как вам?
Мы долго смотрели на диван, потом на маму. Мне почему-то стало за нее страшно. На лице ее отразилась слишком сложная гамма чувств.
– Сморите, он с балдахином, – папа с энтузиазмом накинул на конструкцию яркую брезентовую ткань с бахромой. – Вы только представьте, как диван будет смотреться на даче.
Дачный участок на тот момент у нас был. Из построек на нем стоял сарай для лопат и тяпок. Мы представили, как шикарно будет выглядеть рядом с сараем подвесной диван… с балдахином. Папа уловил идущие от нас визуальные волны.
– Мы построим большой дом и сделаем навес. И под ним поставим диван. Будем отдыхать и качаться.
Мы молчали. Никто из нас не умел представлять «большой дом». Зато прямо перед глазами была маленькая комната, которую мы делили с сестрой, и уже подрастала третья.
– На чем дети будут спать? – спросила мама, стараясь не слишком мертветь лицом.
Папа проигнорировал вопрос, но какая-то тень прошла по его жизнерадостности.
– Девчонки, залазьте. Покачаю вас. Покажем маме.
Мелкая вскарабкалась на диван. Я тоже села, мучимая сомнением. Хотелось мрачно захохотать, но я стеснялась. Папа стал качать диван, который стоял чуть наискось и бился левым передним углом в стену, а задним правым задевал стол. Качаться нужно было на маленькой амплитуде.
