скачать книгу бесплатно
Бабочки и хамелеоны
Людмила Евграфова
Первые годы 21 века. Город за Полярным кругом. Градообразующее предприятие – Горнометаллургический комбинат. Здесь есть свои олигархи и свои бессеребренники. Жизнь героев неоднозначна. На Кавказе – война. Судьбы учителей школы тесно переплетаются с судьбами учеников и их родителей. Однажды мать самой красивой девочки в школе – Анна Ермолаевна Субботина, вернувшись с работы, находит свою дочь бездыханной в луже крови. Следствие в тупике. Кто же убийца?
Бабочка – символ бессмертия души. Женщины – бабочки. Мужчины – хамелеоны. Но иногда они меняются местами. Два этих вида находятся в состоянии вечной войны. И всегда стоят перед выбором – как поступить. Самый быстрый способ прекратить войну – потерпеть поражение. Победивший – проигрывает…
Людмила Евграфова
Бабочки и хамелеоны
Бабочки – отряд насекомых.
Многие из них – опылители растений.
Благодаря красоте бабочек их часто
называют по именам персонажей
древнегреческой мифологии –
аполлон, алкиной, киприда.
Многие виды бабочек редки,
поэтому охраняются.
Хамелеоны – семейство ящериц.
Могут быстро изменять окраску
и рисунок тела в зависимости
от освещения, температуры,
цвета места обитания. Питаются насекомыми,
которых захватывают длинным языком.
(Иллюстрированный энциклопедический словарь)
Об авторе
Людмила Евграфова родилась в уральском городе Ирбите. Окончила Свердловское музыкальное училище и Ленинградский институт культуры им. Крупской. Работала в хоровых студиях и школах Ленинграда (Санкт-Петербурга). Многие годы прожила на Севере. Печаталась в Норвегии, различных журналах и альманахах Мурманска, Екатеринбурга, Петрозаводска. Автор нескольких книг стихов и прозы. Член Союза журналистов России.
Часть первая
Глава 1
Заканчивалось последнее десятилетие 20-го века. Но провинциальная российская школа как будто по инерции жила обычной жизнью. И хоть не было уже ни пионерской дружины, ни комсомольской организации, ни регулярно выплачиваемой педагогам зарплаты, в принципах обучения школьников мало что изменилось. Поменялись личные установки некоторых учителей. На государство рассчитывать не приходилось, значит, надо было рассчитывать только на себя. Другими словами – крутиться. Прасковья Петровна Соломатина успела в школу перед самым звонком. Размашистой походкой бывшей лыжницы она пролетела мимо кабинета директора, стараясь избежать начальственного ока. Пыталась быть маленькой и невидимой, чтобы не привлекать внимания, избежать лишних вопросов.
Соломатина боролась с невзгодами в личной жизни. Утром, оставив вместо себя напарника, Семена Федоровича Сибирцева, она побежала в больницу к мужу, который неделю назад, увлекшись грибной охотой, поскользнулся на камне и сломал ногу. Перелом был неудачный – супруг лежал на вытяжке. Когда он был здоров, то вполне соответствовал тому назначению, которое определила ему в жизни Прасковья Петровна: муж – мальчик, муж – слуга. Теперь же Соломатина, как загнанная лошадь, металась между «черт возьми» и «боже мой», чувствуя собственную беспомощность, и неумение в одиночку справляться с проблемами.
Благополучно миновав директорский кабинет, Прасковья повернула к школьной лестнице, придав лицу независимый вид. Пусть думают, что она никуда и не уходила. Перила лестницы за тридцать лет существования были отполированы детскими руками до блеска. Широко расставляя ноги и тяжко вздыхая, Соломатина стала подниматься на второй этаж. Мешал живот и одышка. Спортивный костюм плотно обтягивал толстый зад, и картина для тех, кто поднимался следом, открывалась впечатляющая. Уже давно пора было Прасковье Петровне, женщине бальзаковского возраста, оставить работу учителя физкультуры из – за неспособности научить чему-нибудь учеников личным примером, но она об этом не догадывалась. А коллеги хранили этот секрет про себя. Так и существовали.
Прасковья, наконец, преодолела лестницу. У нее осталась последняя задача – пригласить завучей на очередную годовщину, которая уже стучалсь в дверь. Сорок семь, сорок пять, какая разница? Баба ягодка опять! Обычно празднование происходило следующим образом: завучи поели, попили, и шли дальше заниматься своими государственными делами. Но какая-то польза от их присутствия все же была. Соломатина каждый год имела хорошую нагрузку, в отличие от ее молодых коллег.
Наконец, справившись и с последней задачей, она добралась до спортивного зала. Приняла деловое и озабоченное выражение лица. Строго осмотрелась. Семен уже построил девятиклассников и дал им задание. Благодарная ему за это, Соломатина проскользнула в кабинет преподавателей и плюхнулась на диван, чтобы тихонечко выйти из «пике».
Кроме Соломатиной и Семена Федоровича, на кафедре работали еще два учителя: молоденькая, очень ответственная Любовь Александровна Дергачева, которую все мужчины называли просто Любочкой, и новый учитель – Николай Петрович Каржавин, приехавший, как русский беженец, откуда-то из Средней Азии. Каржавин – высокий, полнеющий, седовласый, любил в свободную минуту пошутить и порассуждать на отвлеченные темы. Чаще – о старости, которая отнимает надежды. Но Любочка как-то неохотно поддерживала подобные темы. Ей до старости было далеко. Сейчас они заполняли журналы, сидя напротив друг друга. Появление Соломатиной абсолютно не повлияло на их деятельность. На приветствие коллеги оба кивнули и снова уставились в записи. Прасковья немного отдышалась. Колебания ее пышной груди постепенно от «виваче» перешли к «анданте». Она почувствовала, что обезвоженный жизненными передрягами организм, испытывает жажду.
– А не поставить ли нам чайник? – обратилась она к Николаю Петровичу, – у меня от этой беготни в горле пересохло. Выпью стакан чайку и к следующему уроку как раз буду в форме.
«Как раз в форме» – это, значит, минут пятнадцать бурной деятельности после звонка, а потом: – «Ой, мне срочно надо завучу план работы отнести» (или график соревнований), – формулировка менялась в зависимости от обстоятельств, времени года и личных устремлений Соломатиной.
Николай Петрович обреченно вздохнул, взял чайник и отправился к крану, чтобы налить воды. Любочка посмотрела на Соломатину и хмыкнула.
С некоторых пор она стала свидетельницей неловких попыток Прасковьи Петровны удостовериться в собственной неотразимости. Поводом послужил неосторожный комплимент Николая Петровича, сделанный им в День Учителя, когда он впервые увидел Соломатину не в тренировочном костюме, а в платье, которое намного пристойнее скрывало недостатки ее расплывшейся фигуры.
– Какая вы сегодня импозантная, – сказал он в порядке обычной мужской галантности и.…попался.
– Правда? – удивилась она, вспыхнув, как костерок от легкого прикосновения ветра. Костерок этот со временем стал разгораться. Что-то новое, светлое, необыкновенное вошло в ее жизнь. Коллега, сам того не подозревая, вернул Соломатиной надежду, что в жизни еще не все потеряно. И как-то постепенно она стала замечать, что голова ее кружится от любви, а не от остеохондроза.
Прозвенел звонок. Семен отпустил девятиклассников, так и не дождавшись своей напарницы. – «Фу, устал как дровосек на лесоповале», – сказал он, откинувшись на диван, – кто оценит мои старания»?
– Министерство образования, – хмыкнула Люба.
– Семочка, ты прости меня… – засуетилась Соломатина, – когда только эти проблемы кончатся? Просто ужас какой – то. То одно, то другое! – и громко вздохнула для пущей убедительности.
– Да, ладно, разберемся – махнул рукой Семен. Он был учеником ее первого мужа и, уважая память его, к вдове тоже относился с почтением.
– Попейте чайку, Семен Федорович, – подала голос Люба, – восстановите свой водно – электролитный баланс.
– Пожалуй, не откажусь, – он подсел к столу.
Следующий урок у Соломатиной был в паре с Николаем Петровичем. Каржавин вышел в зал, чтобы подготовить гимнастические снаряды к уроку. Прасковья, с большой неохотой отставила кружку и вынырнула из уютного дивана. Мельком взглянув на себя в зеркало, она поправила непокорный локон, и ни с того, ни с сего произнесла слышанную где-то фразу:
– Он женат, но еще не умер.
Люба так и не поняла – это шутка, или новый девиз?
Глава 2
Подготовка к торжественной дате была проведена Соломатиной весьма ответственно. Стол у Прасковьи Петровны, несмотря на «галопирующую» инфляцию» и декларируемую с экранов «прогрессирующую нищету народа», удался на славу. Сверкали в баночках скользкими боками грибочки маринованные, из – за которых «мальчик» сломал себе ногу. Призывно плавали в смородиновом листе и укропе огурчики соленые. Возвышалась в салатнице хрустящая капуста двухнедельной закваски. Призывали сногсшибательным духом разные мясопродукты: колбасы, ветчины, копчености. Море удовольствия обещала горячая отварная картошка, украшенная зеленью, а также, пользующаяся заслуженной любовью коллектива, царица стола – строганина из нежно – белого мяса трески. И, конечно же, главным достоянием были вино-водочные изделия!
Праздничный обед состоялся сразу по окончании уроков. После первого тоста за здоровье виновницы торжества стояла благоговейная десятиминутная тишина, только вилки ритмично позвякивали о тарелки, создавая какую-то особую музыку, терапевтически приятную для слуха вкушающих.
В душе-то каждый из присутствующих готовился сказать Прасковье Петровне что – либо хорошее, панегирическое, из радостной сиюминутной благодарности. Николай Петрович, почувствовав невысказанное желание коллег, занятых гастрономическим разгулом, встал, одернул мягкий, объемный пуловер, взял в руку стопку, и сосредоточился.
– Я в коллективе человек новый, – тихим голосом начал он, – владею не всей информацией, но, несомненно одно, под руководством энергичного, деятельного старшего педагога Прасковьи Петровны, мы смело идем вперед, осваивая новые методики преподавания…
Люба хмыкнула…
… И, благодаря стараниям этой замечательной женщины, в нашем скромном маленьком коллективе царит очень дружественная, почти теплая обстановка. Нас, мужчин, теплая обстановка всегда вдохновляет! Прошу поднять бокалы за нашу славную, добрую и сердечную Прасковью Петровну.
Расчувствовавшаяся Прасковья одарила Николая Петровича проникновенным взглядом.
Не буди лиха, пока оно тихо!
Любочка наклонилась к сидящей рядом задушевной подруге, Алле Сергеевне, учителю английского языка, «женщине приятной во всех отношениях»:
– «В нашем», «нашу», – чувствуешь, как быстро Каржавин адаптировался в коллективе? Ну и театр!
– Да…он ловко замаскировал существенную ложь несущественной правдой, – ответила ей Алла, – однако кое-кто принимает все за чистую монету!
– Ага…смотреть на это – одно удовольствие. Обожаю загадывать, как дальше разовьются события…
– Не расшатается ли моральная устойчивость Николая Петровича в вашей обволакивающе – нежной обстановке? – Алла с невинным видом подхватила маринованный грибочек и отправила в рот.
– Не думаю, он под строгим присмотром. Жена «недремлющее око», «перископ из унитаза» – сострила Любочка…
– Ни одной жене это еще не помогало….
Все это они произносили шепотом, на фоне других застольных разговоров, опасаясь бдительных слухачей и тайных наблюдателей. Они знали, что половина присутствующих, мягко говоря, недолюбливали друг друга, но каждый день собирали себя в кулак и, шествуя в класс, привычно улыбались коллегам. Многие недолюбливали свою работу и детей, которым по инерции сеяли «разумное», «доброе», «вечное». Не любили свою зарплату, свое правительство и свою страну. И не были уверены, что в ближайшем будущем изменятся сами, и что-то изменится вокруг них. Изъязвленное отсутствием нравственности общество постсоветских лет, не хотело понимать, что это само собой не рассосется.
Постепенно убывали ряды и званных, и избранных. Прасковья устало обмахивала себя почетной грамотой, чтобы хоть какое-то подобие ветерка остудило жар в груди. После пяти рюмок водки, глаза ее реагировали только на один движущийся предмет – на Николая Петровича. Желая разгрузиться после плотного обеда, он подошел к тумбочке, где стоял магнитофон.
Прасковья повеселела, действие Каржавина понравилось ей тем, что в программу праздника включались долгожданные танцы. А танцы – это узаконенное обнимание с Николаем Петровичем, это вожделенная близость!
Подруги, прибрав на столе и перемыв освободившиеся тарелки, минут через десять вернулись в кабинет. Магнитофон на полную громкость издавал саксофонные рулады. Голос Шуфутинского томно пел о любви, а Прасковья Петровна, положив левое ухо на мягкий пуловер Каржавина, мурлыкала в унисон с Шуфутинским: «зачем Вам это знать, зачем Вам это знать, что я не сплю все ночи?». Николай Петрович обреченно, словно пленник, двигал ногами, приняв на себя вес ее грузного тела. Лицо Соломатиной разгладилось и поглупело. Тик – так ходики, пролетают годики! Надо успевать! Что за прелесть эти танцы! Танцы – шманцы – обжиманцы! Люба и Алла застыли, наблюдая эту очаровательную картину.
– Мотаем отсюда, – сказала подруге Алла, чувствуя весь идиотизм происходящего.
Люба посмотрела на Николая Петровича. Лицо его было страдальческим. Он не хотел Голгофы, которая его ждала.
– Нет, не сейчас, – сказала она, – иди, выручай Каржавина из цепких рук инквизиции.
– Думаешь надо? Ладно, поможем человеку, – улыбнулась Алла, – подошла к танцующим и резко хлопнула в ладоши над ухом впавшей в эйфорию Соломатиной.
Прасковья очнулась, видимо, не сразу сообразив «что», «где» и «когда» с ней происходит. Николай Петрович быстренько посадил Соломатину на диван, вздохнул с облегчением, подхватил Аллу Сергеевну за талию и с удовольствием закружил ее вальсом, никак не соотносясь с медленным темпом музыки, все дальше и дальше уводя от света.
Соломатина сфокусировала взгляд на танцующей паре. Она считала Аллу почти своей ровесницей. Подумаешь, разница – шесть, пять, четыре годочка! Тоже не девочка! Ей почему-то не понравилось, как Николай Петрович смотрит на Аллу Сергеевну. Прасковья нахмурила брови и сделала попытку встать с дивана, чтобы отвоевать его у соперницы, однако продавленный диван не отпустил ее. Тогда, раскачав отяжелевшее тело, Соломатина ухватилась за подлокотник, и повторила попытку. Наконец, ей удалось вынырнуть из диванных тисков, но Люба на полдороге перехватила ее:
– Прасковья Петровна, вам уже пора уходить. Вы просили напомнить, если увлечетесь ненароком…
Соломатина резко остановилась, сосредотачиваясь, о чем таком просила Любу напомнить? В голове кружились разные нехорошие слова. Выпив, она медленно соображала… Из оцепенения ее вывел голос Николая Петровича:
– Сема, сколько там на твоих командирских натикало?
– Семнадцать часов сорок пять минут, – тоскливо ответил Семен.
– Ой, ой! – всплеснула руками Соломатина, – дома-то уже гости ждут!
– Я вам такси сейчас вызову, – утешила Люба.
…На следующий день Семен, морщась, потирал пальцами виски:
– Рассольчику бы сейчас, или пивка, – он грустно вздохнул и спросил Любу: – нет ли чего у тебя от головной боли?
– Есть. Гильотина, говорят, помогает.
– Пожалела бы, вредина.
– А чего вас жалеть? Вчера надо было сдерживать себя, чтобы не мучиться от похмелья.
– Похмелье – это старинный русский праздник, это вековая традиция.
– К традициям тоже надо относиться избирательно, – подал голос Николай Петрович, – я сегодня к работе готов, в отличие от тебя.
– Ты, друг мой, умен. Небось, антипохмелин принимал, – проворчал Семен.
В это время, обволакивая коллег духами и туманами, в кабинет влетела Прасковья Петровна.
– Привет! – молодецки воскликнула она, бросив сумку на диван. Запах духов плохо скрывал похмельный выхлоп. Судя по всему, Прасковья чувствовала себя прекрасно, будто не водку вчера пила, а целительную амброзию. Семен искренне позавидовал ее самочувствию. Оглядев присутствующих, и убедившись, что привлекла всеобщее внимание, Прасковья продолжила:
– Докладываю, домашний вечер прошел вчера на высоком идейно – художественном уровне, обиженных и трезвых не было.
– Видите, как мы вовремя вас откомандировали, – вставил Николай Петрович.
– Ах, если бы не гости, – выразительно стрельнула глазами на Каржавина Прасковья, – мы бы еще с вами повеселились!
Николай Петрович на кокетливый взгляд коллеги не ответил, уткнулся в журнал и с важным видом стал водить пальцем по фамилиям. Соломатина обиделась и перевела взгляд на сморщившегося от головной боли Семена.
– Ты чего, Сема?
– А-а, – махнул он рукой, – мы вчера у Аллы Сергеевны вечеринку продолжили, ну, я чего-то намешал… не рассчитал, в общем, силы…
Прасковья удивленно подняла брови, потом, осмыслив слова Семена, нервно спросила Николая Петровича:
– И вы там были?
– А куда я денусь? Где кафедра – там и я!
Соломатина нахмурилась, стала неловко одергивать кофточку, капризно поджав губы, произнесла:
– Вы без меня развлекались, да?
– Ну, вы тоже без нас развлекались, – развел руками Каржавин.
– Я не думала, что вы пойдете к Алле Сергеевне, – она грузно осела в кресло и обиженно замолчала.
