Гештальт-подход и психодрама в терапии «запрета проявляться»

скачать книгу бесплатно


Когда Алёна пришла в следующий раз, она начала плакать и говорить, что всё бесполезно. Вся терапия бесполезна, потому что она совершенно никчёмная. Это задело меня. Мы проработали за прошедшее время много травматичных эпизодов её жизни. Она не раз сообщала, что стала лучше себя чувствовать, улучшились её отношения с родными – и вдруг такое. Я видела, как алёнина грудь сотрясается от рыданий. Казалось, её телу больно от атаки на себя. И в то же время это была атака на меня.

Обычно в начале сессии я слушаю очень внимательно, с чем пришёл клиент, но в этот раз мне хотелось обязательно поговорить о пропуске. В гештальт-терапии есть такой принцип: мы работаем с тем, что есть прямо сейчас. А прямо сейчас есть, собственно говоря, наши отношения. И если мы придем к ясности относительно того, что происходит между нами, значит, она сможет добиваться ясности с другими людьми.

Я сказала Алёне, что, возможно, она злилась на меня, но не пропускала это чувство в сознание. Может быть, она чего-то ожидала от меня, а я этого не сделала? Алёна ответила, что нет, ни в коем случае она на меня не сердилась. Но она сердится на саму себя за то, что у неё ничего не получается.

Я спросила, что еще она может чувствовать ко мне, если не гнев. Может быть, раздражение? Но в раздражении есть доля гнева. Может быть, это разочарование? Но в разочаровании тоже есть доля гнева.

Мне было сложно. Я вспоминала несколько последних случаев, когда я спрашивала своих знакомых во время разговоров: «Ты злишься?» Они говорили: «Ты приписываешь мне злость! Ничего такого нет!» Поэтому настаивать на том, что я вижу злость, мне было трудно. Но что я знала точно – я была задета. Задета тем, что она забыла о встрече, а я пришла и ждала её в кабинете.

Одним из признаков её злости было для меня то, что Алёна не смотрела мне в глаза, избегала взгляда. Она сообщила, что начинает засыпать, просто проваливается в сон. Потом ушла от темы, рассказала содержание своего сна. Переборов искушение поисследовать её сон, я твёрдо решила держаться линии прояснения наших отношений.

Я продолжила говорить о злости – о том, что выражение злости клиентом меня радует, что я вообще такой специально обученный человек, который рад контакту со злостью.

Я дублировала клиентку, предлагала варианты, как можно сформулировать её претензии ко мне. Например, «я столько времени хожу на терапию, а в моей жизни так мало перемен». Тогда она сказала: «Может быть, я немного злилась на вас за то, что в прошлый раз предложила проработать ещё одну свою травму, а мы ушли на разговор о чём-то другом. Я не настаивала, думала, вам виднее, что для меня лучше, и поэтому мы ушли на другую тему». Мне полезно было это услышать.

Ясность в общении, когда человек честно и без уверток сообщает, чего он хочет от тебя, способствует доверию, близости, дарит чувство безопасности. Когда я спрашиваю кого-то, злится ли он, мне на самом деле искренне интересно, что произошло. Может быть, я задела или уколола человека, и тогда я готова признать это, чтобы восстановить контакт. У меня нет желания игнорировать присутствие другого человека. В отношениях с клиентом я не только имею право, но и обязана всё прояснять, ведь если человеку ясны отношения в терапии, у него есть точка, на которую он сможет опереться и совершить изменение в своей жизни. Терапевтические отношения обязаны быть точкой опоры для человека. Собственно, за это мне платят деньги.

На сороковой минуте сессии клиентка сказала: «Я правда злюсь на вас. За то, что я столько хожу к вам, а до сих пор не достигла ни одной своей цели – ни работу не нашла, ни с мужем не развелась». В этот момент она перестала плакать и спокойно смотрела мне в глаза, и это было очень ясно для меня. В этот момент у нас был контакт – я ощутила уверенность, устойчивость, даже тепло, почувствовала, что Алёна пошла мне навстречу, о чём я и сообщила ей. Я также удивилась и порадовалась тому, как она сформулировала сейчас свои цели – прежде я о них не знала. «Да», сказала Алёна, «может быть, я неясно говорила о своих целях».

Потом она добавила: «На самом деле, мне кажется, у меня так много гнева, боюсь, он может разрушить и меня, и моих близких». Для меня это означало, что сейчас она чувствует свой гнев. Весь, полностью.

В конце она поблагодарила меня за то, что я поддерживала эту тему, не ушла с неё. Я тоже сказала ей спасибо – за то, что она шла мне навстречу и позволяла говорить об этом. Она поверила мне, что эта тема важна, и сама постаралась не свернуть с неё, хотя у неё были возможности. Она была вместе со мной, как ей ни было трудно, как она ни засыпала, как ни злилась, она осталась в контакте со мной.

Я всегда хочу, чтобы клиент знал: он может свободно сообщить мне о своей злости. Например, если я чем-то нарушаю его границы. Или в те моменты, когда я веду разговор не туда. Я тоже человек. Я могу начать расспрашивать человека не о том, как бы я ни старалась попадать в самую суть запроса. Но если клиент знает, что может сказать: «Нет. Мне важно не то, что ты спрашиваешь, мне важнее обсудить вот это», – тогда я спокойна, что всё пройдёт более осмысленно, что я буду выполнять свою роль точнее. А моя роль – это помогать человеку справиться с чем-то, с чем без меня он справиться не смог. И я очень радуюсь, когда слышу неожиданные признания собственных целей, узнаю, что вызывает в человеке отвращение и гнев. Потому что если клиент признает перед терапевтом свои чувства, значит, он смог перешагнуть через то, что ему мешало, и сказать правду в первую очередь самому себе.

6. Разорвать удавку. Преодоление запрета выступать публично

Выступать публично – рискованное и зверски трудное дело. Иногда помогает хороший учебник или курсы ораторского искусства. А иногда не помогает ничего. Но это не значит, что нужно опускать руки.

Вера обратилась по поводу запрета проявляться публично. Её статус в профессии достаточно высок – при этом она не выносит мысли о том, чтобы опубликовать свою фотографию, не пишет текстов, не в состоянии записать интервью. А на конференции с ней перед выходом на сцену случилась паническая атака.

Когда я попросила Веру нарисовать свой запрет, она нарисовала виселицу и себя, висящую на виселице – сказала, у нее бывает ощущение, словно горло сдавлено удавкой. Я спросила, с каким событием в жизни, как ей кажется, связан этот образ. Она вспомнила, как в 12 лет папа держал её на коленях и говорил, что они с мамой расходятся. Вера не понимала, что это значит. Отец разговаривал с ней, как с соседской девочкой, без эмоций, как будто это не его дочь; он не горевал, что останется без неё. А когда она поняла, что отец бросает ее, у неё появилось ощущение сжатия на горле, словно её подвесили.

Следующим шагом стало выразить свой гнев отцу в связи с тем, что он бросил их семью, и Вера выразила его очень эмоционально – она никогда раньше не могла себе такого позволить. В конце сессии она сказала, что дышать стало немного легче, а я понимала, что это только начало работы.

На вторую сессию Вера пришла веселая, улыбаясь, рассказала о свежих впечатлениях, связанных с работой, и захотела обсудить отношения с мамой. Она вспомнила, как после развода родителей жила с матерью, и та иногда отпускала её навестить отца. При этом она требовала в красках рассказать отцу о ярких и многочисленных несуществующих поклонниках – то есть требовала, чтобы дочь говорила отцу неправду, при том, что в другие моменты жизни Вера должна была говорить только и исключительно правду.