скачать книгу бесплатно
– Я записал? А разве не вы эту операцию задумали? Иванова подтвердит, что это вы ей давали указание.
Я похолодел. Формально мне крыть было нечем – чисто сработано. Ай да Игорёк! Во как ловко меня подставил! Я ещё немного побухтел, погрозил, а в итоге он бросил трубку и… больше в ТоН-Инвесте не появлялся. Вообще! Да-а, задачку он мне задал ещё ту: в прокуратуру идти – себе дороже, всё будет против меня, тут он всё рассчитал верно, а оставлять без последствий – себя не уважать. Я издал приказ об его увольнении по статье, да толку? Он и так не ходил на работу. Вот ведь, так ловко меня замазал, что я не мог и коллективу объяснить, что случилось и почему это он так внезапно исчез. А вскоре прочь потянулись и его секретарша, и бухгалтер, и те, кого он привёл: стали увольняться один за другим Симонов, Жуков, Умнов.
Но как же верно Воложанин подгадал время уйти! Шутовская инициатива наказать меня за строительство финансовой пирамиды стала воплощаться в жизнь – как раз по поручению губернатора Налоговая полиция приступила к проверке. У меня голова раскалывалась от навалившихся проблем, как найти деньги, чтобы возвращать их клиентам и купить квартиры, для тех, у кого накопилось достаточно метров для заселения, а мне надо было бросать всё, и идти объяснять Костенникову в налоговую полицию, что я не жулик и ничьих денег не брал. Хорошо хоть немного помог управляющий банком Котломин, наш акционер, дав ссуду на 500 млн, что позволило рассчитаться с самыми скандальными клиентами. А вот Журавлев, ген. директор ОАО Пензастрой, отказался помочь, хотя и мог. Осенью 1994 года, когда был самый успешный период нашей деятельности, мы заказали у него 46 квартир и внесли 50 %-ый аванс за них. Но мой юрист Садовникова, кстати, кандидат юридических наук, прошляпила самое элементарное – цены. Хотя наша компании своим проектом как раз и специализировалась на нивелировании роста цен, она не обратила внимания на то, что в договорах речь шла об авансах на момент заключения договора, а не цене при окончательном расчёте. Так что оказалось, что мы не метры жилья приобретали, а квартиры по рыночной цене, аванс был просто гарантией того, что мы выкупим квартиры при сдаче их нам как заказчикам. Но и доплачивать за каждую пришлось бы вдвойне-втройне, чтобы передать её клиентам. Кошмар! Квартиры для клиентов построены, а отдать их им мы не можем.
Я к Журавлёву:
– Валентин Михайлович, выручайте.
– Не могу, цены взлетели на всё: цемент, металл, отделку, энергию. Вы же договор подписывали, надо было брать 23 квартиры, мы вам сейчас их бы и отдали.
– Как отдали? Вы же сами мне тогда говорили: бери больше, а то потом не получишь столько.
– Ну, говорил. А ты сам должен был думать – брать меньше, но оплачивать сразу. Или больше, но платить потом. Ты выбрал второй вариант.
Получив отлуп, я, тем не менее, ни сном ни духом даже не помышлял о том, чтобы свернуть проект. Мы пересчитали аванс в квартиры, получилось 4 или 5, сейчас уже не помню, и отдали их очередникам. Это помогло снизить давление клиентов, но подоспела другая засада: я сам попал в аварию. 5 декабря 1995 года, возвращаясь с дачи домой, я под Пензой попал в ДТП. Двигаясь в сумерках по дороге за городом, я переключил свет с дальнего на ближний, подчиняясь сигналам встречных машин вдалеке, которыми они требовали это сделать. И… въехал в брошенный на проезжей части бензовоз, который нельзя было увидеть при ближнем свете – экстренное торможение не помогло, и я врезался в него правым боком. В моей шестёрке были, конечно, ремни безопасности, но я не был пристёгнут и при столкновении лбом разбил лобовое стекло и покалечил ногу. Вызвали ГАИ, они приехали часа через три, всё зафиксировали, и оставили меня. Хотя при столкновении было сильно помято правое крыло, радиатор не был повреждён, мотор работал. Голова гудела как колокол, на ногу было наступать больно, но я доковылял до багажника, взял монтировку, и превозмогая боль, отогнул от колеса крыло, чтобы оно своими краями не порезало резину. Завёл мотор и поехал домой. Приехал за полночь, Вера (жена) меня встретила руганью, но я не стал ей отвечать и не раздеваясь, лёг в зале (мы давно уже спали раздельно).
На следующее утро, не позавтракав, я поехал в больницу скорой помощи, и там определили, что у меня сильное сотрясение мозга, но кость на ноге цела, ссадину обработали и отвели в палату. Пролежал я там дней пять, Вера не приходила, но сосед попался щедрый, ему столько носили каждый день, что одному не съесть. Он видит, что я лежу брошенный, и стал делиться со мной. Лечение было стандартное – чтобы исключить кровоизлияние мне ставили капельницы для того, чтобы исключить коагуляцию кровяных телец, и делали уколы, понижающие давление. Голова гудела, меня шатало, но как только она немного перестала болеть, я, несмотря на то, что по нормативам надо было ещё продолжать лечение, отпросился домой – чего болеть, надо срочно фирму спасать.
Прихожу, а на работе стало всё ещё хуже: каждый день то один клиент, то другой приходил с требованием срочно вернуть деньги, и со всеми, превозмогая головную боль (от нервного напряжения она вернулась), приходилось беседовать мне. Нужно было также решать вопросы с отсрочкой платежей строителям. И тут недели через две после выхода из больницы, т. е. как раз под Новый год, присылают решение ГАИ о том, что я нарушил п.10.1, согласно которому водитель должен вести транспортное средство, учитывая интенсивность движения, дорожные и метеорологические условия и, в частности, видимость в направлении движения. На редкость лукавый пункт, согласно которому любого водителя можно наказывать, т. к. он должен предвидеть, что всегда на дороге есть какой-нибудь мудак, который может бросить машину где попало. За это я и был наказан, мне штраф, а водителю бензовоза – ничего! Ну, хотя бы обоюдку выписали, т. к. если у него мотор стуканул, и он не смог поставить машину на обочину, то надо было включить габаритные огни и выставить сзади знак аварийной остановки. Но… шёл 5-ый год провальных реформ, в цистерне у него был не бензин, а подсолнечное масло. Бензовоз сразу после ДТП отбуксировали на стоянку напротив областного ГАИ (переименовали в ГИБДД в 1998 г) и, следовательно, виноватым обязательно должен был стать я, чему в помощь этот хитрый пунктик ПДД. Но всё равно я подал жалобу на имя начальника ГАИ, в которой обосновал, что основным виновником ДТП является водитель бензовоза. Но постановление оставили в силе.
Не согласившись с этим, я после новогодних каникул отправился добиваться справедливости к прокурору Первомайского района г Пензы Васильчикову В. В., чтобы оспорить это постановление. Он принял меня, но при этом был подчёркнуто предусмотрителен, как будто уже что-то знал, дал мне возможность сделать выписки из дела, посоветовал, как написать жалобу. Вопрос надо было срочно решать, т. к. пока я лежал в больнице, с моей разбитой машины сняли колёса. Так и движок разберут, пока я буду добиваться справедливости от ГАИ (кстати, когда я вышел на свободу, от моей шестёрки ничего не осталось, кроме остова. Но разбираться с этим прокуратуре было не к спеху – там, вероятнее всего, были в курсе, что мне недолго оставалось ходить на свободе.
Однако, посадить человека не такое уж простое дело, как может показаться на первый взгляд. Уголовное преследование в России имеет очень интересную особенность: не предотвращать противоправные деяния, а начинать действовать только после того, когда поступит заявления от кого-либо об этом – всем известно, как реагируют в милиции: «Вот убьют, тогда и приходите!». При этом совершенно необязательно, имеет ли место быть на самом деле преступление или нарушение закона, для милиции чтобы начать реагировать, нужно наличие жалобы. Когда во второй половине 1995 года стали рушиться пирамиды МММ, Русской недвижимости (РН), Русского дома Селенга (РДС), Тибета и других компаний, проблема неплатежей перекинулись и на другие компании. А наши клиенты, не вникая и не разбираясь в том, что в отличие от них мы не пирамиду строили, отдавая деньги с процентами за счёт новых поступлений, а вносимые ими деньги направляли на приобретение квартир, приравняли нас к этим конторам по сбору денег с населения. Они стали массово расторгать договора инвестиций и обналичивать свои жилищные сертификаты, а поэтому деньги у нас скоро кончились, т. к. они были вложены в строящиеся квартиры, и вытащить их оттуда до срока мы никак не могли. Но т. к. никто в правоохранительные органы не обращался, меня не трогали, пока не нашлись, как это всегда бывает, защитнички «простого народа» (Шутов с его дружком). Не буду гадать, как и что там решали, но через некоторое время меня вызывают к следователю, и почему-то в Первомайское РОВД. Мне это сразу показалось странным – все наши фирмы были зарегистрированы в Ленинском районе Пензы, я проживал в нём же, поэтому поручить проведение проверки в другой район, т. е. не по месту преступления согласно УПК, для этого надо было иметь веские основания. Почему УВД области приняло такое решение, не знаю, но, вероятнее всего, лишь начальник Первомайского РОВД согласился взяться за это тухлое дело. И вот, после публикации моего ответа на интервью Васильеву, я начинаю ходить в Первомайское РОВД уже как на работу, объясняя теперь следователю М. Назировой элементарные вещи. Но поскольку в экономике она была бум-бум, и разобраться в наворотах Костянникова по части ухода от налогов тоже не смогла – а требуют! – ей, я думаю, руководство милиции по согласованию с прокуратурой (как же без неё!) дали задание обвинить меня в мошенничестве.
Но вернусь в то время. Тех, кто не получил ни квартир, ни денег, оказалось всего чуть более 200 человек, т. е., в сотни раз меньше, чем пострадало от МММ и прочих пирамид в нашей области. Но неважно, много или мало людей потеряли свои деньги, в первую очередь должен был бы рассматриваться вопрос как найти и вернуть людям деньги, а не о моей вине и наказании. И если бы так решалась проблема наших вкладчиков, мы могли со всеми рассчитаться, и не было бы никакой необходимости прибегать к уголовному преследованию. Во-первых, иск от потерпевших был предъявлен на 1,7 млрд рублей, а дебиторская задолженность нашим фирмам строителей и других организаций, куда мы перечисляли авансы за квартиры, составила 4,1 млрд рублей. То есть, нам в 2,5 раза были должны больше, чем предстояло выплатить клиентам. Во-вторых, из 154 семей, получивших квартиры, только единицы полностью рассчитались за неё, а потому обязаны были выплачивать долг за оставшиеся метры до 100 % жилплощади. Поэтому, если бы даже ни одного нового клиента не пришло, этих средств хватило бы, чтобы рассчитаться со всеми – система в этом плане была очень надёжной. В подтверждение этого сошлюсь на опыт мэрии Тамбова, которая приобрела нашу систему как «ноу-хау». Так там по ней люди получали квартиры без проблем как до моего уголовного преследования, во время его и после того, как я вышел на свободу. Я лишь об одном сожалею, что не съездил в Тамбов и не собрал информацию об использовании моей разработки.
Нельзя сказать, что я ничего не предпринимал, чтобы избежать уголовного преследования. Когда меня начали вызывать то в налоговую полицию, то в РОВД по делу и просто так, я пришёл за советом к Файкину[2 - Б. Файкин, будучи начальником лаборатории ЭВМ проектного института союзного значения Гипромаш, в отличие от меня быстрое въехал в тему грабительской чубайсовской приватизации, скупил чеки у оставшихся без работы и денег его сотрудников, приватизировал главный корпус института и открыл в нём торговый центр Элком.] и спросил его – меня могут посадить? На что он, смеясь, ответил:
– Женя, на меня завели более 40 дел, но как видишь, я хожу на свободе. Если ничего не клал в свой карман, ты чист. Как у тебя с этим?
– Я все суммы, которые брал под отчёт, давно вернул в кассу, всё до копеечки.
– Ну и чего ты волнуешься? Не посмеют! Если ничего не должен своим фирмам, у них нет оснований для возбуждения уголовного дела.
– Но меня уже с полгода трясёт налоговая полиция, якобы мы не платим налогов за покупки квартир.
Объяснил ему экономическую схему работы с ЖС. Он посмотрел и говорит:
– У них кто там сидит? Что за чудаки, с купленных товаров налог не платится. Не парься, у них этот номер не пройдёт. Я тебе дам в помощь моего юриста Кузина, он поможет вам составить иск на решение налоговой полиции и вести дело в арбитражном суд.
Но тревога не покидала меня, потому что жена, с которой я делился своими опасениями, вместо того, чтобы хоть как-то поддержать меня, стала тоже обвинять меня:
– Ты мошенник, оставил людей без денег! А семья из-за тебя может остаться без крыши над головой. Давай разведёмся.
– Кого это я ещё оставил без денег? Ты в своём уме? Пусть подождут и всё наладится…
– Ничего не наладится! Ты был у Костяева, был?
– Был, я ему последние наши деньги отдал, 4 млн 100 тысяч, как он потребовал, по рыночной стоимости.
– Ты безмозглый дурак! Ему не деньги твои нужны, а наша квартира. Он живёт в старой 9-тиэтажке, квартирка маленькая, а он хочет большую. Тебя арестуют и нашу квартиру заберут. Давай разводиться, иначе я тебе помогать не буду, и ты сдохнешь там в тюрьме.
И так изо дня в день. Живя в таком напряжённом режиме, мне было недосуг хорошенько подумать и посоветоваться с юристами – ну как бы это прокурор области отнял квартиру у осуждённого? В общем, я сдался и за 10 дней до ареста мы развелись, нарочито поделив имущество: ей и сыну отходили 3-х комнатная квартира в новом кирпичном доме на Красной на границе с ботаническим садом, на которую мы поменяли свою 4-х комнатную квартиру на Ставского, а мне полагался хлам в частном доме на Суворова, который принадлежал моей тёще Нине Дмитриевне, и где я был прописан после обмена, чтобы на мне не числилось никакой недвижимости (тоже по её настоянию). В общем, мне было недосуг подумать, что какой бы у нас не был развод, фиктивный или настоящий, у нас нет такого закона, чтобы можно было изымать единственное жильё. Но оказалось, что сделано это было не напрасно, о чём будет рассказано в эпилоге.
Но пойдём дальше. Мои хождения на беседы к Назировой поимели тот результат, что там решили прекратить их самым решительным образом – предъявить мне обвинение в сокрытии налогов, посадить в тюрьму (СИЗО) и спокойно, не опасаясь, что я, как пишется обычно – «мог воспрепятствовать установить истину», вести следствие о мошенничестве как основном составе преступления. Передавали, что очень торопил сам губернатор:
– Вы чего там резину тянете? Почему Скобликов всё ещё на свободе, вы сколько там ещё будете выяснять, виноват-не виноват? Обманул людей – пусть сидит.
Но за налоговые преступления аресту не подвергали даже в то время, а поэтому нужны были заявления потерпевших. И их скоренько так состряпали довольно примитивным способом: капитан Зюзин вызывал в РОВД клиентов ТоН-Инвеста, не знаю – всех сразу или по очереди – и говорил им (или каждому):
– Скобликов мошенник, он присвоил ваши деньги, сам жирует и собирается сбежать за границу. Но мы не позволим ему это сделать, если у нас будет основание задержать его. Предлагаю вам написать заявление с требованием привлечь его к уголовной ответственности.
– А нам вернут деньги?
– Конечно. Если вы напишете заявление, мы арестуем его счета, конфискуем его деньги и недвижимость, и возвратим вам всё.
Я, разумеется, не присутствовал при этих разговорах, но можно быть уверенным, что именно в таком ключе им предлагали писать заявления, более 20-ти из которых я нашёл в своём деле, когда знакомился с ним. Зюзин, конечно, знал, что он обманывает «обманутых вкладчиков», но тупо исполнил то, что ему приказали. Гораздо хуже то, что никому из подписантов ни тогда, ни в ходе судебных слушаний и за время моего заключения, так и не пришла в голову простая мысль, что это не я, а правоохранительные органы их обманули, говоря им, что только с помощью уголовного преследования можно вернуть деньги. Ну что за люди? Почему так легко поверили вранью? Что можно получить с организации, которую по их же наводке трясут как грушу, а руководитель постоянно пропадает у следователя? Но наши клиенты, я бы сказал даже, «наши доверчивые клиенты», привыкли больше верить официозу, чем доводам разума.
Вот вы представьте себе: ваши деньги, заработанные потом и кровью, зависли в организации, которую проверяют все, кому не лень. К кому вы обратитесь? Конечно, в правоохранительные органы, дабы они вскрыли «преступный гнойник». А как они вскрывают его? С воем, с мигалками, на нескольких микроавтобусах в офис подозрительной кампании прибывает следственная группа с вооружёнными омоновцами, забирают компьютеры, грузят всю бухгалтерскую документацию в мешки и… ждите, граждане потерпевшие, ждите самого честного, самого справедливого суда – год, два, три, а может и больше. Нет, чтобы включить свои мозги – без бухгалтерии фирма не может работать, деньги, если там они ещё оставались на счетах, напуганные таким вторжением бухгалтер и зам руководителя с правом подписи тут же их обналичивают, чтобы рассовать по своим карманам и карманам приближённых, а персонал перед тем, как уволиться, всё не вывезенное ОМОНом имущество растащит. А чего сидеть-то? Зарплаты больше не будет, да и ради кого стараться? И всё – финита ля комедиа! «Потерпевшим» же в награду останется лишь моральное удовлетворение, что «эти негодяи, жирующие на наши народные деньги» будут примерно наказаны, ведь большинство же верит, что девиз у органов: «Воровству нет оправдания – есть серьёзное наказание!» не расходится с делом.
Обычно редко кому приходит на ум, что проблемы «обманутых вкладчиков» чаще всего порождены самими правоохранителями, их неумным и неуёмным вмешательством. Если бы власть не пошла на арест Мавроди, сейчас бы его мавродинки котировались по цене биткоина, а их владельцы назывались бы уважаемыми инвесторами. А что касается моего дела, уголовное преследование вдобавок ко всему обусловливалось необходимостью реализовать личные амбиции – Шутов влез не в своё дело, чтобы выслужиться как правдоискатель перед губернатором, а Васильев, похоже, не мог простить мою отповедь… и меня арестовали ровно в тот день, на который было назначено слушание нашего иска к его ведомству в арбитражном суде. Я в ту пору наивно полагал, что они должны думать в первую очередь о том, чтобы помочь людям вернуть свои деньги, а не наказывать лишением свободы руководителя, т. к. в этом случае клиенты его фирмы ничего не получат. Получалось, что я был больше обеспокоен за судьбу их вкладов, чем правоохранители. Но как же я ошибался, и в правосудии, и в людях, и в себе самом, веря в правду и справедливость, и что я могу что-то доказать! Поэтому моя повесть прежде всего для честных людей, которые, как не зарекайся, могут оказаться в тюрьме, именно для них прежде всего описаны подробно и в деталях все перипетии попадания туда и пребывание в неволе.
Арест и следствие, тюрьма
Истина и свобода тем замечательны, что все, что делают для них и против них, в равной степени им служит.
В. Гюго
1996 год
24 апреля, среда
Ничего не предвещало того, что уже завтра в моей судьбе произойдёт крутой поворот, и кардинальным образом изменит всю мою последующую жизнь, оставив за бортом воспоминаний прежнюю. Звонит мне следователь М. Назирова и приглашала меня на завтра к себе на 10 часов. Я ей говорю, что в 10-ть должен быть в арбитражном суде, и тогда она просит меня прийти к ней к 8–30. Обычное согласование времени приёма, я ничего не заподозрил. А вот если бы я дал согласие, а сам отправился в арбитражный суд, всё могло пойти совсем иначе – не думаю, чтобы меня стали там подвергать аресту. Но что случилось, то случилось…
25–26 апреля, четверг-пятница
Ничего не подозревая, я пришёл к 8–30, причём ещё ждал у кабинета Назировой 15 минут, она запаздывала. Вот она появилась в коридоре, открыла кабинет и пригласила меня зайти. Сама не торопясь разделась, села за стол и протягивает мне акт:
– Вы должны подписать акт проверки налоговой полиции по ОАО Концерн ТоН-Ивест.
– Я ничего подписывать не буду до рассмотрения нашей жалобы в арбитражном суде.
Не реагируя на мой протест, она молча вставляет лист протокола допроса в машинку, и печатает там, что я от показаний отказываюсь. Я, не понимая, чем мне это грозит, его подписал. А она тут же звонит оперативникам, и к ней заходит капитан Зюзин. И вот с этого момента всё в моей жизни круто меняется! Зюзин отвёл меня в другую комнату, где были уже готовы документы на задержание и обыск. Мне там объявили о том, что я задержан и могу пользоваться услугами адвоката. А когда пришёл дежурный адвокат (Кирасиров), мне стало настолько плохо, что я сделался как овощ. Тогда Зюзин позвонил Назировой, они что-то там обсудили, после чего вызвали Скорую. Пока её ждали, адвокат ушёл. Приехавшего врача встретила Назирова, и минуты три с ним говорила в отдалении так, чтобы я ничего не расслышал. После чего врач подошёл ко мне, вставил в уши стетоскоп и стал слушать сердце, потом начал мерять давление, но манометр расположил так, чтобы я не мог видеть, что он показывает. Снял манжету и говорит:
– Я ничего особенного не вижу.
– Как Вы ничего не видите – едва выдавил я. Мне плохо, потому что я гипертоник, у меня ИБС, а недавно попал в ДТП, после чего лежал в больнице с сотрясением мозга!
– У вас давление как у космонавта.
– Какое? А почему Вы его мне не говорите?
Он многозначительно посмотрел на Назирову, и не увидев одобрения на её лице, встал и ушёл. Ушёл, и мне даже дежурного укола не сделали! А меня обыскали и забрали дипломат, в котором были ключи от квартиры, документы и зарплата, которую я забыл вчера выложить, и отвели в гадюшник. «Всё, конец!» – билась в голове одна мысль! А я, балда, ещё думал, что вечером буду дома. Часы отобрали и я потерял счёт времени, поэтому казалось, что оно тянулось жутко долго. Камера постепенно стала заполняться молодыми хулиганами, воришками и наркоманами, которые жаловались на побои от оперативников. Где-то, вероятно, после обеда, оперативники вместе с офицером налоговой полиции Костянниковым меня повезли делать обыск в квартире. Когда подъехали к дому, жена выходила с соседом Новичковым из подвала, и я ей сказал: «Обыск!». Она в крик, стала страшно ругаться, а сама побежала к прокурору области, который жил в соседнем доме. Увы, это их не остановило, они подвезли откуда-то понятых и открыли дверь моим же ключом. Сын Миша сидел весь напуганный. Боже, какой удар для него! И начался обыск. Всё осмотрели, выпотрошили сервант и забрали все документы, что там были. Через некоторое время пришла Вера. Снова крик, ругательства. Но её пообещали посадить на 15 суток, и она немного утихла. Посадили меня на кухне, разрешили покормить меня (есть я не стал – просто не мог), но поговорить с Верой не дали, вещи взять – тоже. Потом я узнал, что с обыском они ездили и на работу, забрали всё, что было у меня в сейфе и ящиках стола. И ни в том, и ни в другом случае описи изъятого не составляли, что делало обыски незаконными, а добытые таким образом документы не могли быть приобщены к делу в качестве доказательства моих преступных деяний.
После обыска меня снова посадили в гадюшник, и я сидел там до вечера, пока не отвезли на ул. Злобина в КПЗ (ИВС). Там снова обыск, даже носовой платок изъяли. Затем завели в бельевую, дали матрац, подушку (ватную), одеяло, наволочку и простыню, кружку, ложку и повели в камеру. Она была с несчастливым числом: № 13, на 2-х человек, в ней 2-х ярусная шконка, в углу у двери – параша (эмалированная кастрюля с крышкой), стоит её открыть, как вся камера наполняется жутким зловонием. Вечер и ночь провёл один. Весь день прошёл у меня как в тумане, я будто находился как во сне, ничего не соображая (да всё это время мне и не давали опомниться, постоянно торопя и подгоняя). Я был просто растоптан всеми этими событиями, а тут ещё ни звука, ни голоса человеческого. Конечно, ночь я провёл без сна. Утром подъём в 6–00, дали кипятку. Через час принесли рыбу с сизым картофельным пюре, но эту гадость я есть не стал. Впрочем, даже если бы принесли еду из ресторана, я тоже не стал бы есть. И опять одиночество. Состояние жуткое, ощущение ирреальности.
Наконец, после 12-ти за мной приезжает капитан Зюзин и везёт меня в РОВД, где меня снова сажают в гадюшник. Просидел там как на угольях 5 часов. За это время многие задержанные побывали у оперов и у следователей, после чего их отводили к прокурору. От него – уже в КПЗ или сразу в СИЗО. Я ждал своей очереди. И опять ощущение ирреальности происходящего, как будто это происходит с кем-то другим и на чужой планете, а не со мной. Всё окружающее меня видится как в какой-то дымке, а происходящее вокруг ощущается как нереальное – совершенно машинально я ел со всеми сало, молоко и булку, которые принесли одному парню поесть, молча выслушивал жалобы и проклятья арестантов. Наконец, очередь дошла и до меня. Вызвали сначала к Назировой, она опять сунула мне протокол допроса на подпись, я его не подписал, а затем повели к прокурору. У него в кабинете я так горячо и нервно протестовал против ареста, что Васильчиков меня всё время успокаивал. Даже сказал следователю: пусть его обследует психиатр, всё-таки у него была травма головы. От волнения у меня сильно упало зрение, и я потребовал отдать очки, которые у меня зачем-то изъяли. Васильчиков не стал ждать, когда мне их принесут, как и удостовериться, что подписал ли я постановление о своём задержании, и ушёл. Адвокат был, но безучастно наблюдал за всем происходящим, и ничего не возразил на незаконность задержания. Меня снова повели к Назировой, где я написал протест. Просил вернуть документы из дипломата и зарплату, но Назирова сделала вид, что спешит и пообещала всё отдать в понедельник. По неопытности, я поверил обещаниям следователя и успокоился, но ни очков (их зачем-то снова забрали), ни материалов для арбитражного суда, ни денег мне не вернули – всё это сгинуло в недрах РОВД. А меня опять поместили в гадюшник. Вера всё время была в РОВД, принесла мне поесть, но так как она набросилась на меня с ругательствами, есть я не стал. Слава Богу, Зюзин прервал поток её брани советом принести тёплую одежду и бельё на смену для тюрьмы, и она ушла, вернувшись с ними через час. Когда я стал переодеваться у Зюзина в кабинете, она сказала, что Мишу в школу не повела, он не спал всю ночь и лежал утром бледный (бедный мальчик, котёночек мой! И в голове стала стучать страшная мысль, что я его уже больше не увижу…). Потом меня отвезли в КПЗ и Зюзин на прощанье сказал, что в воскресенье, когда истекут трое суток, меня переправят в тюрьму.
В КПЗ поместили опять в ту же камеру № 13 (!), где я и провёл последние два дня перед тем, как попасть в СИЗО на долгие два года. Там уже был парнишка, Батяйкин, 16 лет, который попался на квартирной краже. Но мне хорошо, хоть какой-никакой живой человек. А он всё об одном талдычит – выручит или нет его дядя, который работает в 6-м отделе УВД (борьбы с бандитизмом). Но какая интересная психология у подрастающего поколения! Я его спрашиваю:
– Будешь ещё воровать?
– Нет, не буду. Поеду в деревню к брату.
– Будешь работать?
– Нет, будем вместе кур таскать с Васильевской птицефабрики.
Ночь, снова не заснул, и на следующий день у меня голова была как чугунный колокол, всё в ней гудит, бум-бум, по телу дрожь, нервы натянуты как струна. И отвлечься ни на что нельзя, радио нет, газет нет. А где-то в 10 часов утра ушёл и мой юный собеседник – дядя парнишку всё-таки забрал, и я снова остался один. Еду арестантскую не стал есть, и даже шоколад, что у меня был в пакете, не лез в рот. Хожу по камере три шага вперёд, три назад, а мне всё хуже. Вчера практически весь день лил дождь, в камере душно и стоит зловоние от параши – парень всё время пил воду, потом мочился. Как откроет крышку, хоть всех святых выноси. И тут мне стало совсем плохо. Стал звать, стучать – никакой реакции. Наконец, достучался и пришёл сержант. Я ему говорю:
– Мне плохо, очень плохо.
Конвойный, видя, что я могу крякнуть прям там у них, вывел меня во внутренний дворик:
– Сейчас вызовем врача, а пока иди гулять.
Там я гулял минут 30-ть, даже немного в норму пришёл, стараясь дышать по методу Бутейко. Разумеется, конвойный никакого врача не вызывал, а позвонил Зюзину, который приехал, надел на меня наручники и повёз в тюрьму. Было где-то 12–30 и пришлось ждать, сидя в машине, почти до 3-х – отправляли этап. Потом Зюзин сдал меня и всё – я в тюрьме! Но поместили не в камеру, а посадили в стакан[3 - Что означают тюремно-уголовные термины, расшифровка дана в Приложении 1.] невдалеке от проходной. И вот я там сижу, голова гудит, что-то чудится, а что, не пойму, сердце стучит не слева, а как будто в гортани, в общем, мне жутко плохо. Я сидел-сидел и упал на пол, ударившись головой, очнулся и стал стучать и кричать: «Мне плохо, подойдите!». Ноль внимания. Снова отключился, потом очнулся и снова стал стучать. И так раз 5-ть, но никто не подходил, хотя на дежурстве была женщина, и она, конечно, слышала[4 - Любой подозреваемый до суда считается невиновным – согласно Конституции, но что она для правоохранителей? В РОВД предупредили врача Скорой, что я преступник, и он пренебрёг клятвой Гиппократа, а Зюзину даже не пришло на ум, что он рисковал привезти на тюрьму труп арестованного. Сдал, а т. к. там меня ещё не приняли, то и с тюрьмы были бы взятки гладки. Но я не Магницкий, и сколько таких не Магницких, которые не доживают до суда?], как я кричал, что мне плохо.
Наконец, пришёл конвойный и отвёл меня на привратку. Камера была больше, чем в КПЗ, но не лучше – унитаз есть, но уже полный говна, а кроме меня там было ещё человек 10, и все нещадно курили. Но хоть можно было слышать человеческие голоса, и меня немного отпустило. Привели ещё двоих, один с сеткой документов, представился Михалычем (потом мне сказали, что это Ларин, бывший начальник транспортного управления или управления дорогами). Он чего-то говорил, советовал, но я был как в отключке и до меня ничего не доходило, его слова отскакивали, как от стенки горох. Затем отобрали пять человек, в числе которых оказался и я (видно, это были новенькие), и отвели в бельевую. Там каждому дали матрац, кружку, ложку и повели в новый корпус – на карантин. Мне опять стало плохо, и я попросил лекарство. Просить пришлось несколько раз и наконец принесли валидол.
Компания в карантине подобралась весёлая, каждый рассказывал свою историю, но мне по-прежнему было плохо, и я совсем не вникал в их рассказы. Ночь опять без сна, утром проснулся – голова тяжёлая, всё плывёт как в тумане. Есть не хотелось, но один парень угостил салом, я не стал отказываться и пожевал немного, чтобы в желудке не было такого мерзкого ощущения. Потом стали вызывать по одному фотографироваться, снимать отпечатки пальцев и брать кровь на анализ. Когда меня привели в эту комнату, я сказал, что мне плохо, а рыжая врачиха или кто она не знаю, послушала сердце и стала мерять давление. Я заметил, что оно было выше 150 и сказал ей об этом. Но она:
– У вас давление как у космонавта (дались им эти космонавты!).
– Скажите тогда, какое.
– Нормальное, нормальное.
– А пульс?
– И пульс нормальный.
А у меня сердце колотится так, что вот-вот выпрыгнет из груди. И это я ещё более-менее успокоился. И только одно талдычит:
– Всего вам доброго, всего вам доброго!
Тварь. Когда брали кровь, я сразу предупредил, что у меня вены на сгибе закрылись, там забирать не дам. На что сестра сказала:
– А тебя никто спрашивать и не будет!
То есть, я для неё уже преступник, падший человек, с которым можно не церемониться. И как начала швыряться иглой, ища вену, что я чуть в обморок не упал. Наконец, сестра вроде нашла вену, тянет, а кровь не идёт. Стала в другом месте ковырять, еле-еле сделала забор крови. А кровь в тюрьме берут на RV и туберкулёз, но забор мне делали использованными шприцами (тогда нигде не было одноразовых), которые медсестра взяла не с того столика, где обычно лежат стерильные. Для меня, конечно, это могло стать убийственным – подхватить через это сифак или ТБЦ. Буду молить Бога, что у тех, у кого она брала кровь до меня, с этим было всё в порядке. После этого нас распределили по камерам, я попал в 21-ую, там уже было 8 человек – не то, что в наше время: Трепову, убийцу Владлена Татарского, в СИЗО «Лефортово» помещают не в общую, а в двухместную камеру одну, где есть телевизор и холодильник. Поди и на диету ещё сажают… И смотрю, там у одного, Степаныча, снабженца с Химмаша, всё тело покрыто язвами. Я подумал, что это у него после забора крови, но оказалось всё куда прозаичнее – тюремная инфекция. Так и у меня начали гнить руки и тело в карцере, куда меня поместили после того, как я объявил голодовку. Но это ещё что, а у ребят, когда они попадают на зону, нередко находят сифилис, хотя, понятно, что у них в тюрьме не могло быть половых контактов.
Камера № 21, 01 мая – 27 июня, 1 месяц 26 дней
Привыкаю к новой жизни: в хате питаемся все вместе, в основном тем, что передают родные. А «положняк» здесь такой: утром сечка, в обед рыбный суп (скорее – суп с рыбными потрохами), на 2-е шрапнель (сечка перловки), на ужин та же сечка, иногда рисовая. Мы выбираем из положняка картошку и морковь, добавляем кусочки колбасы из дачек и варим суп с помощью кипятильника по очереди в большом пластмассовом стакане. Оказалось, таким образом можно варить даже сгущёнку. Сначала спал на шконке внизу напротив общака, а 8-ого, когда один ушёл и не вернулся к вечеру, переместился поближе к окну.
Через две недели вызвали, наконец, на суд. Когда сидел в арестантской районного суда, к одному парню подошла адвокат и долго с ним беседовала. А мой, дежурный, был где-то там в суде, но ко мне даже не заглянул. К моменту начала слушаний я дошёл до кондиции и уже самостоятельно говорить не мог – пришлось читать. Как дошёл до места, что у меня без попечения сын, непроизвольно зарыдал. Да что толку! Это цирк, а не суд. Объявив о моих правах, судья не позволила мне ознакомиться с материалами дела – они де вам известны. Затем выступил прокурор и просто зачитал своё постановление: де при сокрытии налогов в особо крупном размере я попытаюсь скрыться, но даже не пытался обосновать это, как будто я матёрый рецидивист и меня надо обязательно содержать под стражей. Тут адвокат заявил, что у меня масса хронических заболеваний и стал трясти историей моей болезни. Но когда он попросил приобщить её к делу, судья отмахнулся от него, как от назойливой мухи – ты дежурный, так не мешай, без тебя знают, что и как решать. Затем меня отвели в арестантскую и, не успел я сесть, как тут же снова повели обратно. Решение – оставить в силе постановление прокурора об избрании меры пресечения. В общем, вся процедура заняла от силы минут 10 с учётом моего отвода и привода на время совещания. И где тут справедливость, когда вот так по произволу распоряжаются судьбой человека и его здоровьем, разрушая его бизнес в угоду непонятно каких и чьих амбиций! Вера на суд приходила, но конвой не позволил даже приблизиться ко мне. Адвокат, пока я ждал отправки в тюрьму, мог бы тоже зайти, объяснить, как мне дальше быть, но ему это было явно не нужно – ну зачем ему бесплатная трата времени?
Через два дня вызывают: Скобликов, с вещами! Скатываю матрас, беру сумку, сдаю в каптёрку и меня отводят на привратку. В голове бьётся мысль вперемежку с сомнением: пересмотрели постановление, кто-то из потерпевших понял, что с сидящего в тюрьме своих денег он никогда не дождётся. Погрузили в автозак, который был набит под завязку так, что дышать было нечем, и стали развозить кого куда, а меня – в Первомайский РОВД. Оказалось – вызывали на допрос. И это через 3 недели, хотя по закону первый допрос должен был состояться сразу после предъявления постановления на арест! Вместе с Назировой был А. А. Лапенков из налоговой полиции, поскольку вопросы касались налогов. Он и начал:
– По каким договорам вы покупали квартиры?
– У вас вся бухгалтерская документация на руках, что в них не так?
– Всё не так, вы не отражали в учёте, какие налоги должны платить.
– И какие, и по каким сделкам вы нашли нарушения?
– Вот это я и хочу от вас услышать.
– Но чтобы я мог ответить, я должен видеть документы, по которым есть вопросы.
– Вы сами это знаете, не надо меня путать.
– Ну вот, пришли меня допросить, но ничего конкретного не предъявили. За что меня арестовали, хоть скажите?
– В постановлении ясно написано, за что – сокрытие налогов в особо крупном размере.
– И где вы их нашли, не скажете?
Назирова:
– Скобликов, вы не понимаете, где находитесь – вопросы тут задаём мы.
– Ну задавайте тогда их так, чтобы я их понимал и мог ответить.
И в таком духе допрос длился почти три часа. Я просто физически устал от этой бестолковщины, а ему хоть бы хны, все мои объяснения отскакивали от него, как от стенки горох, только и знает, что через раз талдычит о сокрытии налогов, ни разу не пояснив, где и какие они там нашли. И сколько я не пытался его вразумить, что суммы сделок не могут считаться прибылью для налогообложения[5 - Напрасно я это доказывал, они так и включили в обвинительное заключение и приговор полную сумму сделок по приобретению квартир для организации, которой выделили деньги на приобретение квартир для приглашённых специалистов.], и тем более скрытыми, если они показаны в бухгалтерском учёте в полной сумме, всё бесполезно. Назирова, явно скучая, слушала в пол уха, потом вставила в машинку лист бумаги и напечатала протокол, в котором написала, что я не признал фактов сокрытия налогов. Это было правдой, и я его подписал. После допроса меня отвели в 48-ую комнату РОВД, где Вера, как ни странно, принесла хороший обед (жареная картошка с куриными окорочками и кофе). Но еда под аккомпанемент бестолковых обвинений просто не лезла в горло. Я ей говорю – нужен хороший адвокат, ей самой нужно пойти и переговорить с работниками и клиентами, объяснить им, что меня надо вытаскивать из тюрьмы, иначе они ничего не получат. Но она перебивала меня, кричала, что не будет меня кормить, что я подвёл семью, а Мишу оставил без отца, он очень переживает, мне же очень хорошо так сидеть. Конвойный торопил, т. к. вот-вот должен подойти автозак, она собрала мне в пакет остатки еды (практически всё, что принесла) и меня повели снова в обезьянник.
2-ой вызов к Назировой состоялся через неделю после первого. Привезли то ли рано, то ли это такой приёмчик давления на подозреваемого, чтобы был более сговорчивым – я ждал в обезьяннике до 3-х часов дня. А там тоже ждал парень, у которого ст.62 УК (наркомания). И он просветил меня о том, как сидят в Матросской Тишине – там можно ходить из камеры в камеру, зэкам приносят всё – водку, коньяк, икру. Даже с женой можно переспать или заказать проститутку, были бы деньги[6 - Об этом и Мавроди писал в своих «Тюремных тетрадях»: «заводят проститутку с водкой и продуктами (обычно – курица-гриль) и оставляют на несколько часов. Стоит это удовольствие от ста долларов до двухсот»]. Допрос был недолгим. Адвокат пришёл, но ничего не говорил, только читал, какие показания я писал без него. Начало допроса меня насторожило, поскольку ни один вопрос не касался обвинения в том, за что меня арестовали: о наших взаимоотношениях с другими ТоН-Инвестами и о системе жилищных сертификатов (ЖС). И оп-п-ппа! Она прокидывает: акционеры и вкладчики требуют крови – у неё масса заявлений от них на меня. Поэтому я стал уклончиво отвечать на задаваемые вопросы, а ей приходилось повторять вопросы. Но только в камере я окончательно понял, что она допрашивала меня уже по статье о мошенничестве, не предъявив обвинение. И вот куда же смотрел адвокат? Он-то понимал, что меня допрашивают в качестве обвиняемого по другой статье и, несмотря на то, что он был по назначению, всё же обязан был заявить протест и предложить либо перепредъявить мне обвинение, либо прекратить допрос. После допроса Вера меня покормила (с тем же гарниром попрёков) и завела разговор о деньгах, которые я якобы присваивал! Чёрт бы её побрал! Я разве когда-нибудь что-то скрывал от неё, все деньги до копеечки нёс в дом. Что это за жена, если не верит мужу? Как она могла поверить обвинению? Потом, как всегда, резко поменяла тему: Миша замкнулся, в школе ученики уже знают, что папу посадили и дразнят его. Это, конечно, ужаснее всего. Но Болдыревы, соседи, не изменили отношения, хорошо помогают. Я ей говорю:
– Продай дачу, но адвоката найми. Ты разве не видишь, что у Кирасирова потому безразличное отношение к моему делу, что ты ему не заплатила?
– Тебя государство обязано защищать, оно ему платит, так пусть работает как положено. А я и передачки тебе носить не могу, т. к. на каждую надо минимум 200 тысяч рублей. Где я возьму денег?
Ну что тут можно сказать? Деньги у неё, конечно, были, я всю зарплату отдавал ей. Она же, со своим «Курочка по зёрнышку клюёт!» складывала деньги в свою копилочку, которую я никогда не проверял, думая, что она общая. Сколько там насобиралось, я не знал, но был уверен, что достаточно, поскольку кроме зарплаты отдавал ей выручку от автостоянки, которую мы арендовали. И при этом она на каждом свидании, когда меня вызывали в РОВД, на редкость бестолково вела себя, прямо как будто нарочно. Вместо того, чтобы пользоваться малейшей возможностью, чтобы обсудить по-деловому, что предпринять, все разговоры – крик и пошлые обвинения. А чего меня обвинять, если находясь в заключении, я ничего сам сделать не могу, какой прок от них?
В этот день после того, как меня привезли, я с 16–30 до 21 просидел в стакане. После разговора с Верой я был морально разбит, да и самочувствие было паршивое. Хорошо, что было не скучно, т. к. вместе со мной в соседнем стакане сидел Малышкин, бывший директор Чаадаевского домостроительного комбината. Он мне всё рассказывал, что сидит здесь почти 2 года и куда только не писал – всё бесполезно: если решили посадить и нет поддержки, не отстанут. Полгода погулял и вот сегодня снова арестовали. В камеру я попал аж в 21–30, но от усталости и от разговора с Верой, и от беседы с Малышкиным кровь стучала в голове так, что мне до утра так и не удалось заснуть.
