скачать книгу бесплатно
Творческие работники
Евгений Петрович Цветков
"Творческие работники" – произведение любовное, про Духа и земную красоту, и нашу бессмертную душу.Этот роман про то, как мы творим, не ведая что творим; страстно хотим того, о чем понятия не имеем, и, воображая себя избранными и отмеченными неземной силой Фаустами, губим и губим собственных Маргарит."Творческие работники" – это роман про нас с вами в любое время и любую эпоху. Ибо созданы люди по образу и подобию Господа, а про Него мы знаем лишь одно – Господь был Творцом всего сущего. Так и в нас – главное от Господа – это творчество нашей жизни.Увы, порой мы так бездарны в этом, хотя намерения у нас благие, искренне жаждем любви, радости, бессмертия, и у всех болит душа, втиснутая в чужие или свои неловкие пьесы и сценарии.
Евгений Цветков
Творческие работники
Посвящается моей маме
Прасковье Никоновне Цветковой
От автора
Этот роман писался мною, начиная с 1971-го года и закончен был в 1979. Многое из того, о чем я писал, представлялось мне чрезмерным воображением, однако жизнь наша оказалась гораздо смелей меня в своем безумии. И все, буквально, все, что описано в романе, случилось и в жизни, с очень небольшим запозданием в отношении написанного. Пожалуй, лишь этой своей опереженностью фантазии в сравнении с жизнью я и могу гордиться. Но временной зазор был очень мал.
Так, бессмертие, действительно, было изобретено в каком-то Одесском институте, кажется, куроводства или что-то в этом духе, буквально через два года после окончания романа. И в «Литературной Газете», некий академик написал доподлинно мои слова, мол, конечно, о бессмертии пока говорить рано, но уже сейчас на мухах дрозофилах доказано, что человек может, в принципе, жить до 200 лет.
Духа-Лектора своего я писал со знаменитой Уральской Бабки, которая лечила «вождей», для чего ее возили в Москву на специальном самолете. А замечательная целительница Джуна появилась буквально сразу же после окончания романа. Эту книгу свою, я ей некогда подарил именно с такой надписью, как подтвердившей описанное в романе. Да и, вообще, даже то, что совсем было мной придумано (так мне казалось), едва роман напечатали в Ерусалиме в 1984-ом году, – жизнь полностью подтвердила своим безумием.
И народ выстроился к «духовному» в виде Чумаков и Кашпировских по удивительному КГБистскому сценарию, какой мне и не снился. И сценарии перестройки так расписали шустрые молодцы из ЦК и ГБ совместно с Корпорацией Судьбы на Западе, что долго еще всем нам придется расхлебывать эти страшненькие воровские пьески. А с какой невероятной проворностью стали заживо хоронить неугодных, теперь уже совсем даже не убивая, по-западному, экономически. Но и буквально «мочить» принялись – как выразился последний президент – повсюду, от крематориев до сортиров… А сам Крематорий, кладбище, похороны – все это приобрело характер общенационального промысла, как блатного так и скорбно-телевизионного. У нас все время любовно кого-нибудь хоронят. Каждый день, стоит лишь включить наш «ящик для идиотов», как пел Владимир Высоцкий.
Впрочем, роман мой не про то, хотя все это в нем присутствует, и, как мне кажется, сегодня стало совсем реальностью жизни. И моя дьявольская киностудия и катафалки, которые за нами так и катятся, не отставая. И бездарные скверные сценарии жизни, расписанные мерзавцами и ворами… И даже все сны, видения и прочие события в моей книге – тоже невыдуманные – все это было, кому-то снилось, с кем-то происходило. Даже лечение наложением рук, приведенное в книге – настоящее. Для тех, кто хоть что-то в этом понимает, сам описанный процесс и ощущения – могут оказаться полезным знанием.
«Творческие Работники» тем не менее – это книга о душе бессмертной и о настоящей любви. Это книга о судьбе, о грамоте судьбы; о бессмертном человеке и смертной жизни; о том, как часто мы сами себя хороним заживо, не в силах поверить в свое человеческое, высокое предназначение. И, наконец, мой роман о том, что один Человек с большой буквы, если перестанет он делить судьбу поколения, эпохи, и востребует он свою судьбу, отдельную, над которой и Боги не властны, как считали древние греки, – такой Человек способен Один перевесить Всех, Всю жизнь! Вот об этой неуничтожимости Человеческого всей зоологией жизни и начальниками, вожаками повествует моя книга.
Потому что схватка Человеческого и Звериного, Спасителя и Вождей двуногой стаи – продолжается. И, кто знает, быть может, Россия – это последнее место, где Человек еще окончательно не уничтожен, не превращен в социальное животное, культурное в быту, обеспеченное, вежливое, как это давно (по мнению автора) произошло во всем, так называемом «цивилизованном мире». Вот отчего весь этот Запад, а в особенности совсем скверная в этом смысле Америка, где все делается, чтобы низвести человека до его банковского счета, – вот отчего этот зоологический Запад вместе с нашими бывшими коммунистами, а теперь демократами, так хотят, чтобы в России стало, как у Них. Чтобы исчезло здесь новое понимание Человека и его Судьбы, накопленное за страшные 80 лет испытания СОЦЛАГОМ. Когда, действительно, пол страны сидело, а пол страны сажало. Авель и Каин повторили библейское.
Но самое странное, о чем никто не желает ни знать, ни говорить – это то, что стать Каином, начиная с 1917-го года было проще всего. Ничего для этого не надо было из достойно-человеческого. Любой недоумок мог и выбивался в Начальники – самая была открытая карьера жизни, самый верный сюжет к благополучию. А вот чуть поспособней люди, чуть по-талантливей – чурались этой простой и легко исполняемой пьесы, не брали на себя роль. Этой, как мне кажется, основной загадке России в XX веке и посвящена моя книга. Почему истинно Творческие Люди не соблазнялись простой блатной возможностью власти и спецслужб, а все тщились куда-то повыше, жертвуя благополучием спецпайка, отмеченность свою нездешней силой пытали; почему настоящие Творческие Работники здесь, в России, были возвышены (или унижены) особым образом, и как русский человек рассуждал о себе и жизни в этой драматургии желанного и предлагаемого – вот чему в первую очередь посвящена моя книга.
Евгений Цветков 2001 год
Киностудия (пролог)
…Много званых, а мало избранных.
(Новый завет от Матфея 22,14)
Ровно и быстро бежит асфальтовая лента. Гроб слегка покачивается, подергивается из стороны в сторону. И скорбно-печально сидят на двух скамейках вдоль бортов катафалка родственники в темном и друзья. Молчаливые георгины пышно-похоронно колышутся в траурном великолепии. И урча мотором, катится автобус-катафалк в тесном потоке.
Визжат тормоза у светофоров. Рубчатая выпуклая резина бешено мнет темное тесто дороги. С гулом катится поток в раскаленном, бетонном желобе с асфальтовым дном. И судорожно сжимается кислород, уступая черноватой дрожащей бензиновой гари. Солнце слепым, раскаленным добела кругом повисло, и небо плавится, растекается, расползается от него во все стороны белесыми, обожженными лоскутами…
Взвыли моторы, заскрежетали зубцы бесчувственных металлических шестеренок, и снова в монотонном гуле катится катафалк. Покачиваются мерно в такт толчкам темные георгины, молчаливые фигуры, траурные, черные. А в закрытом деревянном ящике, на белой подушке мотается уже никому не нужная голова…
– Стой! Опять перекопали! – шофер выматерился про себя.
– Поехали в объезд, через Смирновскую.
– Там тоже работы. Вчера ехал, и пришлось поворачивать…
До крематория теперь даже не доберешься, – пробурчал кто-то сквозь зубы, – все стало сложно…
Темные фигуры родственников застыли.
– Попробуем, поехали!
Качнулись вперед-назад, и снова закачались в такт георгины. Автобус взвыл тонко и зло и, заурчав, покатился в каменном, раскаленном лабиринте. Солнце жарилось в вышине, застыв в одной точке…
– Стой! И тут перекопано…
– А через Трифоновскую?
– Там уже две недели проезд закрыт.
– Поехали вокруг, с Ленинского проспекта заедем…
– И здесь перекопали… – прошептал шофер от неожиданности и изумления. – Больше дороги нет. Придется нести или тележку достать.
Он вытер платком пот со лба.
Темные фигуры, как по команде, поднялись…
– Что, не проехать? – веселый парень в спецодежде подошел к автобусу. – Сегодня вы уже пятые. Вон тележка, возьмите. А то, если хотите, подложим бревнышки – и поезжай…
– Подкладывай бревнышки свои, да побыстрей!
– А ты не злобись, – добродушно сказал парень, – мы тоже дело делаем…
Родственники, как по команде, сели…
Автобус перевалился раз, другой с боку на бок и, зло фыркнув мотором, выскочил на асфальтовую дорогу, что вела в крематорий.
На центральной чугунной калитке крематория висел плакат с отчетливыми буквами:
КРЕМАТОРИЙ ЗАКРЫТ НА РЕМОНТ!
ПОХОРОНЫ ОТМЕНЯЮТСЯ!
Двое пьяных, держась друг за друга, остановились поодаль.
– Ты глянь, сегодня не хоронят. Рай и Ад на ремонте, Вася…
– Гы, гы, гы, – загоготал второй и мутными глазами уставился на гроб. – А кого это хоронят? – спросил он, заплетаясь в согласных. – Может, ему еще срок не вышел, а его хоронят…
– …Ууффф… ну и жара, – выдохнул первый. – Каково ему там, в ящике?
– В крематории еще жарче, – второй пьяный неожиданно помрачнел и, зло сплюнув, резко дернул первого. – Пошли отсюда! Еще успеешь насладиться. Все там будем…
Солнце как застыло вверху, так и не двигалось. Только горело все жарче. Листья деревьев превратились в мягкие серо-зеленые тряпочки. Бессильно висели они на темных гладких ветвях. Ни ветерка. Только горит воздух, дрожит невидимо голубовато-серое пламя выгорающего кислорода, и все выше над раскаленным лабиринтом поднимаются, как тончайшая кисея, волны удушающей гари.
– Стоп! Отлично, ребята! Отлично!!
Невысокий, плотный человечек выскочил откуда-то сбоку и радостно запрыгал возле гроба. Темные родственники, до этого вытащившие гроб и молчаливо стоявшие вокруг него, ожили. Лихо подкатил автобус, до этого уехавший зачем-то за угол. Гроб ловко втолкнули в него, и все шумно полезли внутрь…
– Ну и жарища! Представляешь, если бы все снова пришлось делать.
Человечек подскочил к плакату и, подпрыгнув, ловко его сдернул.
– Поехали! Поехали! – заорал он.
Из кустов выскочили люди с кинокамерами. Дверца автобуса лязгнула, и, лихо взбив пыль на обочине, катафалк сгинул за поворотом.
Двое пьяниц мигом протрезвели.
– Ты запомнил номер? – быстро спросил один из них.
Второй кивнул.
– Беги и разузнай, кто нанимал катафалк. А я поеду на киностудию. Быстро!
Встречаемся у шефа.
Дорожка перед чугунной решеткой опустела. Темный металл нагревался. Совсем свесились дряблые листья. И, неестественный, унылый, проталкивался сквозь душный плотный воздух звон из соседнего монастыря.
* * *
– …Вы говорите, в пятый раз приезжают?
– Да.
– Но ведь это естественно. Киносъемка. Иногда и по десять раз снимают одну и ту же сцену. Что вам показалось подозрительным?
– Катафалк.
– В каком смысле?
– Такого катафалка нет в Москве.
– Что значит нет? С таким номером?
– Нет, номер здесь ни при чем. Нет такого автобуса. У него много особенностей. Царапины и т. д. Не спутаешь.
– Ну и что? Значит, киношники используют какой-нибудь свой автобус. Вам это не пришло в голову?
– Видите ли, мы проследили за ним. Катафалк въехал через ворота на территорию киностудии и сгинул. Исчез!
Брови на сухом, гладком лице шефа вначале слегка поднялись, потом сдвинулись. Он чуть откинулся в кресле и медленно затянулся. Ароматный дым трубки плыл по кабинету.
– Мы обыскали всю территорию. Как в воду канул…
Тут брови шефа совсем сошлись на переносице.
– Вы что, проникли на территорию киностудии? – медленно спросил он.
– Нас туда пригласили, – поспешно пояснил молчавший до того второй инспектор.
– Пригласили? – теперь брови шефа опять чуть приподнялись.
– Выскочил какой-то толстяк и спросил, что нам здесь надо, а потом предложил делать все что нам угодно и выписал пропуск.
– И потом, – заговорил опять первый инспектор, – потом нет такого сценария…
– Как нет? – шеф пустил клуб раздраженно крутящегося дыма.
– Вернее, сценарий-то есть. Но никто еще и не собирался по нему снимать…
– А тот, кто снимает этот фильм, режиссер, ничего не знает об этих пяти выездах. Он думает начать съемку только где-то в следующем месяце.
– Почему вас заинтересовал этот катафалк? В самом начале.
– Случайно. Что-то в нем не понравилось, показалось необычным. Я расследовал как раз то дело с крематорием. А потом решил на всякий случай узнать, в чем дело.
– И потом, – заговорил второй, – студия какая-то странная…
– Это центральная студия страны, – меланхолично заметил шеф.
– Я понимаю, но там как-то все необычно…
– Необычно, странно, – шеф неожиданно резко выпрямился в кресле. – Раз
туда они сами вас пустили, то меня это все не касается. Но в другой раз я вам не
советую околачиваться возле киностудии. Не советую, – с ударением произнес
он и, сделав паузу, сказал уже совсем по-другому. – А сейчас можете отдыхать.
Жарко сегодня очень…
Оба инспектора встали.
– …Впрочем, – шеф скрылся за густым синим клубом дыма, – ненавязчиво,
издалека последите… Ненавязчиво…
* * *
Шел шестой час вечера. Город от удушья, казалось, потерял сознание. И в бреду без остановки грохотал что-то своим шершавым, высохшим бетонным языком. Все яростнее визжали тормоза тысяч автомобилей, и все меньше оставалось глотков чистого кислорода в умирающем, размякшем лабиринте…
Люди, переполненные горящей кровью, уже давно все делали молча, автоматически. Как в бреду, втискивались в транспорт и, почти теряя сознание, прижимались к потным, горячим, чужим телам своим таким же потно-горячим, липким телом. И с гулом, безостановочно все катилась и катилась раскаленная, душная, распаренная жизнь в шестом часу безумного августовского дня…
