скачать книгу бесплатно
– Извини, старик, а у меня еще дельце.
3
Мазоня сидел за рулем машины. Он радовался, как мальчишка. Ход «тойоты» был прекрасный – она словно не шла, а летела над мокрым асфальтом, едва дотрагиваясь до него своими пружинистыми колесами.
Зыбуля сидел рядом, искоса поглядывая на Мазоню, – он еще не знал, нравится ли ему этот человек окончательно, или он, Зыбуля, пока находится под впечатлением Хозяина; Зыбуля привык доверять Хозяину безраздельно и беспрекословно – таково уж его положение; и все же Мазоня для него был слишком новеньким, тем более для такого неожиданного взлета…
Погруженный в себя Зыбуля неожиданно процедил:
– А может, зря не взяли девочку? Хозяин второсортный товар не подсунет. Я ее знаю: что стоят одни ножки. Пальчики оближешь!
– Нет, не хочу, – ершисто сказал Мазоня. Ему действительно хотелось побыть одному, он должен был над многим поразмыслить. И хотя он чувствовал себя за рулем великолепно, в голове неотвратимо сидел Альберт – с тех пор как он выбрался из зоны, чернявый мальчишка всюду преследовал его, не давая покоя даже во снах.
Зыбуля теперь его не тревожил и всю дорогу с надменным разочарованием на лице преспокойно смотрел вперед на улицу.
Тем временем они подкатили к обычному жилому дому, пятиэтажке хрущевских времен. Отпарковав машину, поднялись по чистенькой лестнице на второй этаж. Зыбуля ключом открыл дверь, пропуская Мазоню в уютный коридорчик. Пахнуло теплом, обжитым домом. Зыбуля неторопливо объяснил, что хозяева сейчас на заработках, где-то на Севере, и что квартирка хоть и однокомнатная, но приличная, используется ими для «самых нужных людей».
– Что гостиница, одни клопы да сутенеры? – резонно заключил Зыбуля и, смачно выругавшись, сплюнул на маленькой кухне в раковину.
Мазоне все понравилось: и обстановка, и даже светлые, в цветочек, обои. Он сел на мягкий, утопающий диван и устало посмотрел на Зыбулю. Тот понял и, выкурив сигарету, дерзко заявил:
– Ухожу. Но завтра, как штык, прямо с утрянки…
Согласно кивнув головой, Мазоня растянулся на диване. Щелкнул замок входной двери, и стало кругом тихо и спокойно. Как он ждал это время! Трудно поверить, что все это правда. Мазоня сладко закрыл глаза – не то от выпитого, не то от пережитого, но вдруг почувствовал свинцовую тяжесть в обмякшем теле: только сейчас он понял, что почти спит. Он попытался открыть веки и не мог, словно они слиплись. Скрипнул диван – Мазоня повернулся на бок, силясь найти удобное место; но сон уже набирал силу, и он, беспомощный и расслабленный, будто провалился в пропасть…
* * *
Кто-то сильно стучал в дверь. Мазоня спросонок тряхнул головой, пытаясь подняться. Но голова не слушалась, клонилась к подушке. Наконец он рванул штору и сразу в комнате стало светло, опытным глазом он понял, что было часов шесть или семь утра. «Кого там в такую рань принесло?» – спохватился он. В семейных по колено трусах, наступая босиком на холодноватый пол, он, закашлявшись, – курить надо бы бросить, – подошел к двери. Осторожно щелкнул замок, и дверь, скользнув по цепочке, едва приоткрылась.
– Да я это, – холодно дыхнул в расщелину Зыбуля. – Открывай же!
Мазоня нехотя, равнодушно снял цепочку и недоуменно ежился в трусах перед Зыбулей, за спиной которого теснились еще трое – Мишка Кошель, Скирда и Якуб, с ними в ресторане познакомил Хозяин.
– Что там? – предчувствуя что-то недоброе, хрипло спросил Мазоня и, увидев на спинке стула халат, накинул его на плечи.
– Да ничего такого. – Лицо Зыбули плаксиво скривилось. – Только вот Хозяин приказал долго жить. После ресторана его того, полоснули автоматной очередью.
Мазоню словно облили кипятком: мгновенно пробил озноб и стало жарко, тело покрылось горячим липким потом.
– Не может быть!
– В нашей жизни все может, – спокойно и зло сплюнул Зыбуля и уступил место Мишке Кошелю.
Черноволосый и смуглолицый Мишка был крепкого сложения, если не сказать богатырского, с широкой выпяченной и накачанной грудью, простодушным и суховатым лицом, он тяжеловато сел на стул и, часто моргая ресницами, стал рассказывать, как все получилось…
После ресторана, расставшись с Мазоней, Хозяин поехал «по одному дельцу». На ночной квартире у женщины, через которую он получал время от времени нужные сведения, его ждали: стоило ему выйти из «тойоты» и сделать несколько шагов к подъезду, как оттуда вынырнул вертлявый, сухой парень.
– Хозяин, узнаешь?
– Нет.
Хозяин вздрогнул, но напористо пошел навстречу.
– Нехорошо не узнавать своих. Нехорошо…
Его расстреляли в упор из двух автоматов. Растерявшегося в машине боевика почему-то не тронули, бросив ему на прощанье:
– Знай наших!
Они не боялись, что их узнают, так как наверняка были из другого города: своих блатных, даже из чужих группировок, телохранитель знал, да свои столь гуманными не были: прикончили бы.
Федор Скирда был уверен, что без хозяйки квартиры здесь не обошлось, потому, не рассуждая, мрачно, сонливо сказал:
– Грохнуть стерву надо.
У Мазони от новости закружилась голова, затошнило. «Боже, надо же такому случиться…»
Пока Мишка рассказывал мрачную историю гибели, он логически сопоставлял кое-какие детали. А почему не прикончили боевика, почему?
Зыбуля, словно поняв Мазоню, тихо, но упрямо заметил:
– Боевик» никогда не ездил с Хозяином. Он взял его случайно. Так что здесь, как скажут менты, алиби. А вот насчет бабы… навела, падла!
Мазоня оделся и попросил Зыбулю подогреть на кухне чайник. Федор Скирда, Мазоня, Мишка Кошель и Якуб сели за круглый стол и, положив руки на клеенку, стали думать.
– Вот что, – медленно, покусывая губу, сказал Мазоня, – мы сумеем его похоронить по достоинству.
– По высшему классу, – сощурившись, совершенно спокойно заметил Мишка Кошель.
– А если так, то считайте, что он погиб на фронте.
Мазоня намазал булку маслом и, отхлебывая из горячего стакана крепкий чай, задумчиво молвил:
– Не будем гадать сейчас на кофейной гуще кто да что!.. Жизнь выяснит сама. Но скажу, братва, без красивых слов: блатных в городе надо брать в руки. – Мазоня сжал кулак. – Или они нас, или, поднатужившись, мы… Чего тут ждать, ведь сейчас начнут кусать похлеще легавых. Нет Хозяина – рви на куски. Страну рвут на куски, а здесь уж сам бог велел. Откуда сейчас ветер? Кто первый?..
– Есть такие, – добродушно согласился Мишка Кошель и остро взглянул на Скирду. Тот молча кивнул: что-что, а ослабел – пощады не жди.
Мазоня нетерпеливо встал и начал нервозно ходить по комнате. Ему никто не мешал, и он пытался сосредоточиться и понять обстановку, в которую его так неожиданно поставила жизнь. Он видел, как молчаливые, растерянные лидеры Хозяина чего-то ждали от него, и он даже хорошо понимал, чего ждали эти люди, еще вчера бывшие надежной правой рукой его друга… Так вот почему Хозяин так настойчиво хотел его приезда, так жаждал его дружеской поддержки и сразу, не мешкая, произвел его, собственно, в ранг преемника.
Да, тут было над чем подумать! Но думать особенно было некогда – следовало действовать, и именно этого собравшиеся ждали от него.
Конечно, Мазоня не новичок и знал, как повелевать в этом мире. Но он знал и другое: как в зоне, так и здесь все начиналось с первого шага. Как шагнешь – так и откликнется! Или примут сразу, беспрекословно, или сомнение, гложущее, гнетущее, легко перерастет в недоверие и злобу, и тогда, брат, держись – не ставшие своими хуже чужих.
Мазоня остановился и в упор посмотрел на Кошеля.
– Порядок, охрану и все остальное берешь на себя.
С того слетела некоторая нагловатость, и он одобрительно взглянул на Мазоню.
– Пусть все знают, что у нас ничего не случилось, – чуть-чуть растягивая слова, решительно и резко сказал Мазоня. – И пусть в глупые головы их не приходит мысль, что мы стали слабее, чем были. Это надо кое-кому показать делом. И этим займешься ты, Федор!
Глаза Мазони, узкие, пронзительные и прощупывающие, говорили о сильной воле и даже о хитрости и изворотливости. Он быстро сел и, положив на стол узловатую и сухую руку, басовито продолжал:
– Ты, Якуб, останешься со мной. Ты у нас юрист, тебе и карты в руки. У меня есть занимательнейшее дело. – Мазоня тихо усмехнулся и, проводив всех до дверей, молча, задерживая ладони, пожал всем руки.
Теперь он уверен, что сделал то, что надо было в этих условиях сделать – именно этого ждали от него лидеры: своими распоряжениями он как бы подтвердил свое исключительное положение, положение преемника. Большего им было, пожалуй, и не надо: в остальном они разбирались не хуже Мазони, ведь тоже воробьи стреляные!
Кроме Якуба остался Зыбуля. К новому хозяину он перешел просто, как бы по наследству и, кажется, твердо определился в Мазоне.
Чуткий слух Зыбули уловил в Мазоне какую-то необъяснимую для него силу.
* * *
Город был страшно удивлен. За многие годы такого, пожалуй, не приключалось. Люди останавливались на улицах и, встречая столь необычную похоронную процессию, недоуменно пожимали плечами.
– Кого это хоронят-то? Начальство?
– Да нет, начальство вроде в здравии.
– Кого же?
– Мафиози…
Похоронная процессия растянулась на всю улицу. За открытым катафалком, покрытым малинового цвета покрывалом, шли два внушительных, в униформе оркестра, попеременно и торжественно издавая звуки бетховенской музыки.
Длинной веренице блестящих легковых машин, казалось, не было конца, к тому же среди обычных, приевшихся «москвичей» и «жигулей» преобладали заграничные БМВ, «форды», «вольво», «тойоты» и даже «линкольн», словно в городе шел парад иномарок.
В машинах немало было молодых изящных людей в дорогих черных костюмах, что привозят из-за бугра, с галстуками «бабочка», будто это были известные актеры, приехавшие на гастроли. Но это не были актеры, это были друзья и недруги Хозяина, которого провожали в последний путь. Так уж было заведено по неписаным, но строгим законам – в последний путь провожали все: и те, кто убил, и те, кто был верным и надежным другом. Ибо последний путь – это конец старым обидам и разногласиям, омытым кровью сильных и властных людей.
Мазоня, с серым болезненным лицом ждал на кладбище: стоял среди близких, но в стороне и, подавленный горем, исподлобья наблюдал за похоронной процедурой. Распоряжались и говорили речи совершенно незнакомые ему люди. И то, что кругом были эти чужие лица, действовало на него угнетающе. Как никогда, на душе было больно. С трудом, пересиливая себя, он подошел к могиле, чтобы бросить горсть земли, на глаза навертывались едва сдерживаемые слезы. Быстро отойдя от могилы, дрожащим голосом сказал Якубу:
– Я жду Федора.
Он вышел из блестящей, расфранченной толпы и медленно, задевая ногами за землю, пошел по кладбищенской тропке к выходу. За оградой, с другой стороны кладбища, его ждала «тойота» – подарок Хозяина. Постоял с минутку в раздумье и со словами: «Да, все мы там будем!» – порывисто сел в машину и включил зажигание. Чтобы как-то успокоить себя, он прибавлял скорость, и машина лихо несла его по городу в странную и новую для него неизвестность…
4
Отец Альберта – «вор в законе». И родился он в тюряге, в женском отделении колонии строгого режима, где матери предстояло отмотать еще минимум четыре года.
Из роддома его так и привезли в тюрьму вместе с матерью. Мать не была проституткой, но и не была здесь, в зоне, случайной, осужденной за растрату или еще за что подобное, – блатная, из самой что ни на есть малины. Бабы такого типа доступны не всем, но с моралью они не церемонились и зачастую, одна на многих, в охотку обслуживали всю малину.
Мазоня, Петро (Хозяин) и Костя по кличке Хлыст были закадычные блатари. В год, когда с Хлыстом случилось это, Петро как раз выходил из зоны. Схлестнулся Костя в зоне с рыжей бедовой девкой из столовой, где он вторую неделю был истопником. И схлестнулся ненароком – девка была смачная, горячая, к тому же с голодухи Хлыст был жаден и ненасытен, как секач.
Сладость длилась недолго. Хлыста за что-то посадили в карцер, а затем перевели в общак, и их встречи оборвались. Но вскоре стало известно, что кухонная девка забеременела, и Хлыст, прыщавый и дикий мужик лет тридцати пяти, вдруг как-то обмяк и потеплел, что, пожалуй, совсем не вписывалось в его биографию.
Лежа на нарах, он под простудный гортанный кашель поведал Мазоне, что он против аборта – и пусть эта рыжая стерва родит ему сына, из которого он потом сделает настоящего блатаря, назло Петру, – если он был здесь, то наверняка не одобрил бы его поступка.
Шли затяжные зонные месяцы. Мазоня и сам нередко встречал деваху Хлыста. А что, девка как девка. Хоть и рыжая, да кровь с молоком! Ляжки округлые, мощные, только ребенка носить, да и живот не безобразит, скорее даже придает ей мягкость, важность, солидность гусыни. Такой бы выводки водить, а не в зоне с блатарями валандаться.
Не стесняясь, она расспрашивала Мазоню о Хлысте.
– Как он, надежный?
Мазоня хвостом не вилял.
– Хлыст хоть и хорек, но стоящий.
В открытом, простодушном лице Мазони она видела, что тот не лукавит, потому и лучилась и хорошела на глазах.
– Хочу сына, такого как Костя!
Слыхал Хлыст, такого как ты! Не верил блатарь своему счастью и однажды признался дружку: чувство такое, больное чувство, Мазоня – крышка мне… понял, крышка!
И вправду – сработал в ящик. Непутевый, хваткий! А может, просто занозистый – вот и схватил прямо в живот ножик…
Теперь Мазоня был единственным близким человеком. Он-то и передал ей последние слова дружка.
– Если сын, то пусть назовет его Альбертом. Так когда-то меня хотели назвать… Зря не назвали. Глядишь, и жизнь, и судьба была бы другая!..
После роддома она могла бы начальству колонии подать ходатайство. Но не захотела: куда ей с ребенком-то, да еще в зиму? Собственно, некуда. Она осталась в зоне и по-старому работала в столовой; начальство не прижимало, а товарки без обиды нянчили ребенка.
Даже Мазоня однажды держал его на руках.
– Хорош хлопец, весь в Хлыста!
Так неожиданно Мазоня стал как бы вроде крестного отца. При случае дарил кое-какие игрушки, сам мастерил и, конечно, по мере возможности опекал рыжую. Она поправилась, подобрела и однажды ему выпалила:
– Вот, Мазоня, выйдешь на волю – к тебе приеду жить. Как хочешь, навсегда.
Мазоня и сам рассчитывал на это. Но она не приехала. Альберту шел второй годик… Мазоня тогда был уже на воле и, как говорится, обустроившись, сам поехал на свидание в зону.
Все началось с зимы, когда она простыла и заболела. Кашляла потихоньку, украдкой, боясь, что признают чахотку. Потом ее все же положили в тюремную больницу, но болезнь оказалась скоротечной, и к весне ее не стало. Маленького, еще не смышленого Альберта увезли в дом ребенка.
Мазоня сходил на могилу. Молча постоял возле маленького холмика и в тот же вечер уехал по адресу дома ребенка.
Ему вывели грязноватого длинноволосого мальчишку с темными глазами. Мазоню он побаивался и встретил отчужденно. Тому ничего не оставалось, как дать денег заведующей и сказать ей, что сейчас он не может, а вот когда Альберт подрастет, он непременно его заберет отсюда. С тем Мазоня и уехал из этого маленького, «захудалого» городка.
Затем он закрутился, завертелся по жизни и совсем забыл про мальчонку. Правда, иногда посылал заведующей деньги, но это лишь иногда… Но в один прекрасный день Мазоня загрустил и тут сразу же вспомнил об Альберте. Он раза два съездил к нему, и мальчишка стал признавать его родственником. Мазоня уже собирался что-то придумать, что-то предпринять, как неожиданно «влип» и снова оказался за решеткой.
Так Мазоня надолго потерял Альберта. Тот за это время подрос, вытянулся, и его, как и надлежало, перевели в детский дом.
В детском доме привыкать было трудно. Особенно, когда старые воспоминания перемешивались с реальностью. В доме ребенка он чувствовал себя беззаботно, его так не обижали и к нему так не придирались, как здесь. Там к нему привязалась няня, Настенька – она опекала и по возможности его баловала. Смуглое, поющее тело мальчонки нравилось ей. А большие глаза, как две спелые черные ягоды, приводили ее в восторг. Она могла играть и забавляться с ним всю смену, забывая о других детях, за что не раз получала выговор от старшей воспитательницы. Но он нравился и старшей воспитательнице. Смышленый, открытый, он был для взрослых забавой, доброй игрушкой.
Но Альбертик уже тогда чувствовал социальную несправедливость по сравнению с теми, кто имел папу и маму. Иногда на него нападали приступы тревоги и грусти. Он подходил к Настеньке со слезами на глазах.
– Ты меня не забудешь, когда меня увезут в детский дом?
– Дурачок, кто тебя увезет в детский дом? – озорно смеялась Настенька. – Зачем же тебя увозить куда-то, если тебе и здесь хорошо? Пока у тебя есть я, не беспокойся, никто не тронет. – И Настенька смачно целовала его.