Вернись домой

Евгений Нечаев

Вернись домой

Война не заканчивается, когда смолкают орудия. Она продолжается в душах тех, кто вернулся, и в сердцах тех, кто дождался лишь похоронку.

Глава 1: Последний рассвет

Утренний свет, казалось, не радовал, а подсвечивал каждую трещину в их жизни. Он заливал кухню, играя бликами на потрескавшейся краске подоконника – той самой трещине, что Игорь обещал заделать еще прошлым летом. Теперь она казалась ему шрамом, разделяющим «до» и «после». Он стоял у окна, сжимая в руках кружку с остывшим кофе, словно это был якорь, удерживающий его в ускользающей реальности. Из-за двери детской доносилось ровное дыхание спящих детей – Лизино, легкое, как шелест листьев, и Андрея, уже почти взрослое, с хрипотцой, появившейся за последний год. Он ловил каждый звук, впитывал его, как человек, готовящийся к вечной жажде.

«Всего неделю назад эта кухня казалась мне тесной, – думал он, и мысль была горькой. – Теперь каждый ее сантиметр, каждая царапина на столе, каждое пятно на потолке кажутся частью рая, который я добровольно покидаю.»

Теплые, знакомые до боли руки обняли его сзади. Анна прижалась щекой к его спине, и он почувствовал, как влажность от ее слез проступает сквозь ткань рубашки.

– Ты вернешься до зимы? – прошептала она, и ее голос дрожал, как натянутая струна. – Лиза ждет снега с тобой. Обещала первую снежинку поймать вместе. Говорит, спрячет ее в морозилке, чтобы ты обязательно увидел.

Голос у нее срывался, хотя она отчаянно старалась этого не показать. Игорь почувствовал, как сжались его мышцы, превратившись в каменную броню. Обещания… На войне они становятся валютой с истекшим сроком годности, ядом, который ты даешь самым близким.

– Обязательно вернусь, – сказал он, поворачиваясь и притягивая ее к себе так сильно, словно хотел вобрать в себя ее тепло, ее запах – запах дома, который мог навсегда остаться лишь в памяти. – Обещаю.

Он смотрел поверх ее головы в окно, на просыпающийся, беззаботный двор. Где-то там, за сотни километров, уже гремели взрывы и пахло гарью и смертью. А здесь все еще пахло кофе, свежим хлебом и детством. Эта пропасть вызывала тошноту.

– Пап! – Лиза ворвалась в кухню в ночной рубашке, растрепанная, с сияющими глазами, в которых еще не жил страх. – А правда, ты сегодня не уезжаешь еще?

Игорь подхватил дочь на руки, ощутив знакомую, такую хрупкую теплоту маленького тела. Восемь лет. Всего восемь лет жизни этого человечка, а он уже должен оставить ее на произвол судьбы.

– Сегодня еще нет, рыбка. Послезавтра.

– А… – Лиза нахмурилась, ее маленькие пальцы с отросшим за лето маникюром перебирали пуговицы его рубашки. – А надолго?

Вопрос повис в воздухе, тяжелый и неудобный, как посторонний в их семье. Анна замерла у плиты, не дыша, ее спина вытянулась в струнку.

– Ненадолго, – соврал Игорь, и ложь обожгла ему горло. – Совсем чуть-чуть.

Лиза посмотрела на него с той детской проницательностью, которая всегда пугала его своей бездонностью. Дети чувствуют фальшь, как животные – грозу.

– Маша в школе сказала, что ее папа тоже так говорил. А его уже полгода нет. – Глаза девочки, такие же ясные, как у Анны, наполнились слезами, готовыми пролиться. – Ты ведь правда вернешься? Правда?

Игорь прижал ее к себе так крепко, что она пискнула, но не вырывалась. Он боялся, что если отпустит, то рассыплется в прах.

– Конечно, вернусь. И привезу тебе тот кукольный домик, о котором ты мечтала. С розовыми обоями и настоящими занавесками. И с крошечным фарфоровым сервизом.

Он поймал взгляд Анны через плечо дочери. В ее глазах читалось то же, что клокотало у него внутри: «Только бы это не было последним обещанием. Только бы не стало тем, о чем она будет вспоминать с горьким упреком.»

Завтрак прошел в неестественно бодрой, почти истеричной атмосфере. Анна слишком громко смеялась над незамысловатыми шутками, Лиза болтала без умолку, пытаясь заполнить пустоту, и только Андрей сидел молча, уткнувшись в тарелку, его плечи были напряжены. Тринадцать лет – уже достаточно, чтобы понимать весь ужас происходящего, но еще слишком мало, чтобы с этим примириться.

– Пап, – наконец поднял он глаза, и в них был вызов, смешанный с отчаянием. – А если… тебя ранят?

Тишина повисла тяжелым, удушающим покрывалом. Даже Лиза замолчала, чувствуя, что затронуто что-то страшное.

– Меня не ранят, – автоматически, как мантру, повторил Игорь. – Я буду осторожен.

– Но если? – упорствовал Андрей, его пальцы сжали край стола так, что побелели костяшки. – Маша говорит, ее отцу оторвало ногу. Он теперь на протезе ходит. И он… он все время кричит по ночам.

Анна резко встала, задев чашку. Дорогой фарфор, подарок на их свадьбу, со звоном разбился о пол, рассыпавшись на десятки острых осколков.

– Хватит! – крикнула она неожиданно резко, и ее голос сорвался на визг. – Хватит этих ужасных разговоров!

Все замолчали, застыв в своих позах. Игорь смотрел на осколки на полу, на узор из роз, который теперь был уничтожен. Так хрупко. Как человеческая жизнь. Как их семья. Одно неловкое движение, одно решение где-то там, наверху – и все, уже не собрать.

***

Вокзал встретил их пронзительным, холодным ветром и оглушающими гудками поездов, звучавшими как похоронный марш. Игорь стоял, ощущая на себе взгляды сотен таких же, как он – мужчин с слишком тяжелыми рюкзаками, набитыми невесть чем, и слишком легкими, ломкими обещаниями на устах. Воздух был густ от запаха пота, страха и дешевого табака.

Лиза вцепилась в его руку так, что побелели костяшки ее маленьких пальцев.

– Ты напишешь? Каждый день? – ее глаза были огромными, полными мольбы.

– Каждый день, – пообещал он, зная, что это невозможно, что будут дни, когда писать будет нечего, кроме как о смерти и страхе, о чем им нельзя знать.

Андрей стоял поодаль, руки в карманах, подчеркнуто взрослый, отстраненный. Но в его глазах, когда он на секунду встретился взглядом с отцом, читалась та же детская потерянность, что и у Лизы.

– Сыграем в шахматы, когда вернешься, – бросил он, глядя куда-то поверх головы отца, на грязный потолок вокзала. – Ты же учил меня королевскому гамбиту. Я потренировался.

– Обязательно, – кивнул Игорь, и ком в горле мешал ему говорить. – Проверю.

Анна подошла последней. В ее руках был сверток – бутерброды, которые он вряд ли сможет есть, потому что в горле стоял ком. Ее лицо было бледным маской, натянутой на живое, страдающее существо.

– Если что… – начал он, желая сказать что-то важное, последнее, но она резко тряхнула головой.

– Нет. Никаких «если». Ты вернешься. Ты слышишь? Ты вернесь.

Она поцеловала его так, как будто хотела вдохнуть в себя часть его души на память, оставить на его губах частичку своей. На тот случай, если… На тот случай, который она запрещала даже предполагать.

Гудок поезда прозвучал оглушительно, как приговор, отсекающий его от всего, что он любил. Игорь поднялся на подножку, обернулся. Три фигуры на перроне – жена, сын, дочь. Три островка его вселенной. Все, ради чего стоит жить. И ради чего, возможно, придется умереть. От этой мысли стало физически больно.

Поезд тронулся, набирая скорость. Игорь стоял у окна, не в силах оторваться, пока семья не превратилась в три маленькие точки, потом в одну размытую, потом исчезла совсем, поглощенная утренней мглой и дымом.

Только тогда, когда в поле зрения остались лишь чужие поля и леса, он позволил маске уверенности и силы упасть. Его руки задрожали мелкой, неконтролируемой дрожью. Во рту стоял горький, металлический привкус страха. Он достал из кармана фотографию – последний общий снимок, сделанный в парке. Все улыбаются. Даже Андрей, пойманный врасплох. Еще две недели назад. Еще до того, как в их дверь постучался курьер с маленьким белым конвертом, перевернувшим все.

«Как объяснить им, что я боюсь? – думал он, глядя на мелькающие за окном чужие дома, в которых кипела своя жизнь. – Как сказать, что ночами просыпаюсь в холодном поту от кошмаров, которых еще даже не видел, но которые уже ждут меня впереди? Что я боюсь не столько смерти, сколько того, кем я могу там стать?»

Кондуктор, пожилой мужчина с потухшим взглядом, прошел по вагону, проверяя билеты. Его лицо было бесстрастным, глаза пустыми, будто выжженными. «Видел много таких, как я, – с тоской понял Игорь. – Видел, как мы уезжаем с надеждой. И видел, как не все возвращаются. А те, что возвращаются, привозят с собой тишину и эти пустые глаза.»

Он закрыл глаза, пытаясь удержать в памяти, как заклинание, образ своей кухни, запах утреннего кофе, беззаботный смех Лизы, весомость взгляда взрослеющего Андрея. Но уже сейчас, спустя лишь несколько часов, эти образы начинали казаться чем-то далеким, призрачным. Как сон, который невозможно вспомнить после пробуждения, как ускользающая мелодия.

Он понимал – дом остался позади. Впереди была только война.

––

Глава 2: Дорога в ад

Военный эшелон был не поездом, а консервной банкой, набитой человеческим мясом. Он пах не железом и углем, а потом, страхом, дешевым табаком и немытыми телами. Игорь устроился у грязного окна, чувствуя, как вагон вибрирует под ним, увозя всё дальше от дома, от себя прежнего. Рядом, напротив, сидели такие же, как он – мужчины с слишком новой, необмятой формой и слишком старыми, усталыми глазами. Они молчали, у каждого в руках была своя фотография, свой оберег.

– Первая командировка? – хриплый голос принадлежал коренастому мужчине лет тридцати с шрамом через бровь, белесым рубецом, придававшим его лицу постоянное выражение легкого удивления.

Игорь кивнул, не в силах выдавить из себя слово.

– Игорь.

– Саша, – тот пожал его руку. Крепкое, мозолистое рукопожатие, рука рабочего. – Не переживай, сначала всем страшно. Даже тем, кто врет, что нет.

– Вроде не мальчик уже, – попытался пошутить Игорь, но получилось жалко.

Саша усмехнулся, один уголок губ поднялся выше другого, но в глазах не было и тени смеха. Там была лишь глубокая, знающая усталость.

– Возраст не имеет значения. Там все становятся детьми. Особенно когда начинается обстрел. Тогда все хотят к маме. – Он достал из нагрудного кармана, прямо у сердца, потрепанную, заломленную фотографию. Мальчик лет пяти с огромными серьезными глазами смотрел в объектив без улыбки. – Ваня. Сынуля. Ему пять, а я уже столько смертей видел, что хватило бы на десять жизней… – Саша провел большим, грубым пальцем по изображению, словно гладя ребенка по щеке. – Он даже читать не научился еще. А я… – он не договорил, резко сунул фотографию обратно, как будто обжегся. – Ладно. Отдыхай, пока можешь.

Ночь опустилась на поезд тяжелым, черным покрывалом, скрывая чужие пейзажи. Большинство спали, устроившись на жестких скамьях как могли, их сны были написаны на лицах гримасами страха. Игорь сидел с блокнотом на коленях, пытаясь писать письмо. Карандаш дрожал в его пальцах.

*«Мои дорогие! Доехали благополучно. Места здесь красивые, природа нетронутая, воздух чистый…»*

Он с остервенением зачеркнул последнюю фразу. Ложь выходила слишком сладкой, липкой. Вместо нее написал: *«Служба пока спокойная. Все хорошо.»*

Еще одно зачеркивание, карандаш сломался. Правда была в другом блокноте – том, потаенном, что он никогда не отправит. Там были другие слова: *«Сегодня видел, как молодой парень, ему нет и двадцати, плакал в туалете, зажав рот кулаком, чтобы не было слышно. У меня на него рука не поднимется, если придется… Господи, во что мы все здесь ввязались?»*

Игорь отложил карандаш и закрыл глаза. За окном проплывали темные, безжизненные силуэты деревень, некоторые – с закопченными остовами домов. Где-то там, в этой тьме, может, еще теплилась жизнь, люди пытались спать в своих кроватях, целовали детей на ночь, строили планы на завтра. А он ехал в место, где завтра могло не наступить. Всегда.

– Не можешь спать? – Саша протянул ему жестяную кружку с чем-то дымящимся и отвратительно пахнущим. – Пей. Не чай, но горячее. Согревает душу. Точнее, прижигает.

– Спасибо, – Игорь сделал маленький глоток. Обжигающая жидкость с вкусом дешевого самогона и тоски ударила в голову. Но стало чуть легче.

Утром их разбудил не свет, а резкий, пронзительный свисток, режущий барабанные перепонки. Командир вагона – мужчина лет сорока с лицом, на котором усталость вытеснила все остальные эмоции, – построил их на грязном, заваленном окурками перроне.

– Задание простое, – его голос был монотонным, безжизненным, как будто он повторял это в тысячный раз и сам уже не верил. – Сопроводить гуманитарный груз. Двадцать километров туда, двадцать обратно. Как на прогулку.

Игорь поймал взгляд Саши. Тот едва заметно, так, что заметил только Игорь, покачал головой. «Ничего простого не бывает», – говорил этот жест. «Здесь все простое – смертельно.»

Грузовики, старые, видавшие виды, ждали их, их кузова были задрапированы грязным брезентом, будто стыдясь своего содержимого. Игорь по указанию Саши занял место рядом с ним в последней машине.

– Почему в последней? – спросил он, пытаясь заглушить внутреннюю тревогу.

– Первую подрывают, последнюю обстреливают, – спокойно, как о погоде, ответил Саша. – В середине душно и тебя могут раздавить свои же, если колонну начнут рубить. Выбирай, что больше нравится.

Он достал смятую пачку сигарет, предложил Игорю. Тот снова отказался.

– Не курю.

– Здесь все начинают. Или курить, или пить, или молиться, – Саша затянулся, выпустил дым мутными колечками, которые тут же разорвало ветром. – Или сходят с ума. Выбирай, дорогой. Выбирай, пока есть выбор.

Игорь снова достал свою фотографию. Лиза смеялась, глядя прямо в объектив, прямо ему в душу. «Вернись, папа», – словно слышал он ее голос, такой ясный и такой далекий.

Колонна тронулась, пыля и грохоча. Первые километры дорога была относительно спокойной, слишком спокойной. Мелькали полуразрушенные деревни, иногда встречались местные – в основном старики с глазами-щелочками и женщины с детьми, смотрящие на колонну пустыми, ничего не выражающими глазами. Они уже видели слишком много колонн.

– Слишком тихо, – пробормотал Саша, не отрываясь от придорожного леса, его глаза бегали, сканируя каждую тень. – Птицы не поют. Чувствуешь? Тишина гробовая.

– Может, просто испугались техники? – слабо предположил Игорь, сам не веря в это.

Саша только покачал головой, продолжая сканировать лесную опушку. – Птицы боятся людей. А тут боятся чего-то похуже.

Игорь пытался убежать в себя, представить, что это просто учения, тяжелые, грязные, но учения. Что через несколько часов они вернутся в часть, он получит увольнительную, напишет домой настоящее, а не это жалкое подобие письма.

Внезапный, негромкий, почти приглушенный хлопок спереди. Не громче хлопка дверцы автомобиля. Затем первый грузовик в колонне вспыхнул ослепительно ярким, почти белым пламенем, и через секунду грохот ударил по ушам, по костям, по душам.

На секунду воцарилась оглушительная тишина, будто сам мир затаил дыхание. Потом ее разорвали крики. Нечеловеческие, животные крики. Хаос.

Игорь не понял сначала, что происходит. Его тело действовало само, повинуясь древним инстинктам – он выпрыгнул из машины, упал в пыльную, сухую придорожную канаву. Рядом, как кошка, приземлился Саша.

– Первый бой, поздравляю, – его голос был удивительно спокоен, но глаза бегали, вычисляя угрозы, сканируя местность. – Запомни эту дату. День, когда ты перестал быть человеком.

Игорь слышал собственное сердце – оно билось где-то в горле, в висках, мешая дышать, мыслить. «Это не по-настоящему. Сон. Инсценировка. Скоро скажут «снято» и я проснусь.»

Но боль в ушах от выстрелов и взрывов была настоящей. Крик раненого, просящего маму, – настоящим. Теплая, липкая жидкость на лице – когда осколок стекла впился ему в щеку – настоящей.

Он увидел молодого солдата из их вагона – того самого, что плакал. Парень не старше Андрея. Тот стоял на коленях, держась за живот, из-под его пальцев, сведенных судорогой, обильно, с ужасающей скоростью сочилась алая, пульсирующая кровь. Его глаза были широко раскрыты от удивления, от непонимания, как это больно, как это страшно.

– Мама… – прошептал парень, и его голос был полон детской обиды. И упал лицом в грязь, больше не двигаясь.

Игорь замер, не в силах пошевелиться, оторвать глаз от тела в грязи. От мальчика, который только что ел с ним за одним столом. Который смущенно краснел, рассказывая о своей девушке. Это была не та абстрактная смерть, о которой он читал в книгах или видел в новостях. Это была грубая, физическая, воняющая кровью и испражнениями реальность.

Саша грубо, с силой толкнул его в спину.

– Стреляй, черт возьми! Или хоть пригнись нормально, а то следующей пули ждать недолго!

Но Игорь не мог. Он не мог оторвать глаз от бездыханного тела. От своего первого убитого. Он даже не был врагом. Он был свой. Просто мальчик.

Ад только начинался.

––

Глава 3: Первый бой

Хаос длился вечность, хотя на пробитых осколками часах прошло не больше десяти минут. Игорь лежал в канаве, вцепившись пальцами в холодную, влажную землю, как утопающий в соломинку. Каждый выстрел, каждый взрыв отзывался в его теле физической болью, сотрясая кости и разрывая нервные окончания. Воздух был густым и едким – пахло порохом, горелой резиной, раскаленным металлом и чем-то сладковато-приторным, что он с ужасом позже опознал как запах горелой человеческой плоти.

– Дыши, – сипло прошипел Саша рядом, его лицо было испачкано землей и копотью. – Глубоко. И не поднимай головы, если хочешь ее унести с собой.

Игорь пытался дышать, но воздух не поступал в легкие. Грудь сжало железными тисками паники. Он видел, как по другую сторону дороги падал еще один солдат – тот самый рыжий парень, которого все звали Рыжиком. Пуля ударила ему в горло, и он упал, захлебываясь собственной кровью, издавая булькающие, ужасающие звуки. Его ноги долго и судорожно дергались, пока не замерли окончательно.

– Боже… – выдохнул Игорь, чувствуя, как его собственное тело предательски подрагивает.

– Здесь нет бога, – холодно, без единой нотки сомнения, ответил Саша. – Есть только мы и они. И пули, которые не разбирают, в кого попадать. Есть только грязь и смерть. Запомни.

Саша приподнялся на локтях, сделал несколько коротких, точных выстрелов в сторону леса. Ответная очередь прошила борт их грузовика с оглушительным лязгом, разбросав вокруг новые осколки.

– Надо отходить к лесу! – крикнул Саша, его голос был хриплым от напряжения. – Здесь мы как на ладони! Прекрасные мишени!

Игорь кивнул, понимая смысл слов, но его тело не слушалось. Оно цепенело от животного, всепоглощающего страха, прикипая к земле, к этой грязной, холодной, но такой желанной безопасности.

– Игорь! – Саша резко дернул его за плечо, и в его глазах вспыхнула ярость. – Сейчас или никогда! Ты хочешь остаться здесь навсегда, как он?!

Он кивнул на тело Рыжика. Этот рывок, эта злость вернули Игоря к реальности. Он вдохнул полной грудью, почувствовав вкус пороха, крови и страха на губах.

– Бежим по одному! – скомандовал Саша. – Я прикрываю! Кто первый?

Первый побежал молодой солдат – тот самый, что плакал в туалете поезда. Он перебежал открытое пространство, споткнулся о труп, упал, поднялся и скрылся в темноте леса. Затем второй. Третий…

Когда очередь дошла до Игоря, он на секунду замер. Пятнадцать метров открытого пространства. Ни укрытия, ни защиты. Только бешено колотящееся сердце и свист пуль.

– Беги, черт тебя дери! – проревел Саша.

Игорь рванул с места. Ноги были ватными, непослушными, земля уходила из-под них. Он ждал удара в спину каждый миг, ждал той ослепляющей боли, что обрушилась на Рыжика. В ушах стоял оглушительный звон, в глазах плясали черные точки.