скачать книгу бесплатно
Через пять дней пришло приглашение. Притаилось в почтовом ящике между счетами и каталогами. Увидев адрес Томасины, я разорвал конверт. Наверху листа была нарисована бутылка шампанского, извергавшая следующую надпись:
Ю!
Не
Me
Ре
Бе
Я
Внутри бодренькие зеленые буквы приглашали «вознести хвалу жизни» в субботу, тринадцатого апреля.
Как я узнал потом, дата была рассчитана крайне тщательно. С помощью специального термометра Томасина определила время овуляции. Каждое утро, не вылезая из кровати, она измеряла температуру и заносила результаты в график. Кроме того, она постоянно изучала свои трусики. Чистые белесые выделения означали, что яйцеклетка опустилась. К холодильнику был примагничен календарь, испещренный красными звездочками. Она не полагалась на волю случая.
Я хотел отказаться. Мысленно поперебирал воображаемые командировки и тропические болезни. Мне не хотелось идти. Мне вообще не хотелось, чтобы в мире существовали подобные вечеринки. Спросив себя, говорит во мне ревность или это просто консерватизм, я решил, что дело и в том, и в другом. Ну и, разумеется, в конце концов пошел. Не хотелось сидеть дома и гадать, что там происходит.
Томасина жила в этой квартире уже одиннадцать лет. Но тем вечером все выглядело иначе. Знакомый розовый ковер в крапушку, похожий на вареную колбасу, вел из холла мимо все того же высохшего цветка в горшке к желтой двери, которую я некогда открывал своим ключом. На дверном косяке болтались все те же мезузы, забытые предыдущими жильцами. Если верить латунной табличке с номером 2А, это была та же непомерно дорогая двухкомнатная квартира, в которой десять лет назад я девяносто восемь раз оставался на ночь. Но постучавшись, а потом открыв дверь, я не узнал ее. Источниками света были лишь расставленные по гостиной свечи. Когда глаза привыкли, я добрался по стеночке к шкафу (он стоял там же, где и раньше) и повесил пальто. На сундуке рядом горела еще одна свеча и, приглядевшись, я начал понимать, какую тему выбрали Томасина и Диана для декора. Свеча представляла собой очень точную, хотя и варварски увеличенную копию эрегированного члена. Модель была гиперреалистичной – сеточка вен, отмель мошонки. Пылающий кончик освещал еще два предмета: глиняную реплику старинной ханаанской богини плодородия наподобие тех, что продаются в феминистских книжных лавках и нью-эйджевских магазинах, – живот куполом, неудержимые груди; и упаковку ароматических палочек «Любовь» с изображением сплетенных силуэтов.
Зрачки мои расширялись, и постепенно комната обретала очертания. Здесь было полно народу – человек семьдесят пять. Происходящее напоминало Хэллоуин. Женщины, которые весь год втайне мечтали надеть что-нибудь сексапильное, наконец воплотили свою мечту. На них были топики с глубоким декольте наподобие тех, что носили зайки из «Плейбоя», или ведьминские мантии с разрезами по бокам. Многие поглаживали те самые свечи или развлекались с расплавленным воском. Но они уже не были молоды. Здесь вообще не было молодых. Мужчины выглядели так же, как и последние двадцать лет, – запуганными, но вполне дружелюбными. Вроде меня.
Тут и там открывали бутылки шампанского – прямо как на приглашении. Когда хлопала очередная пробка, кто-нибудь из женщин восклицал: «О, я тоже залетела!», и все хохотали. Наконец я опознал кое-что знакомое: музыку. Здесь играл Джексон Браун. Среди прочего в Томасине меня очень умиляла ее старомодная сентиментальная музыкальная коллекция. Она никуда не делась. Помню, как мы танцевали под этот альбом. Как-то ночью мы разделись и стали танцевать – обычное дело для самого начала отношений. Потом мы катались по ковру, голые, неловкие, и больше это никогда не повторялось. Я стоял и вспоминал, как кто-то вдруг подошел ко мне сзади.
– Привет, Уолли.
Я прищурился. Это была Диана.
– Умоляю, скажи, что нам не придется на это смотреть, – сказал я.
– Не парься. Все очень пристойно. Томасина все сделает потом, когда останется одна.
– Я ненадолго, – сообщил я, оглядывая комнату.
– Ты бы видел, какую спринцовку мы купили. За четыре доллара девяносто пять центов на распродаже на цокольном этаже «Мэйсис».
– Мне потом надо будет встретиться кое с кем.
– У нас и стаканчик для донора есть. Не смогли найти подходящий, поэтому купили детский, с крышкой. Роланд уже внес свою лепту.
Что-то застыло у меня в горле. Я сглотнул:
– Роланд?
– Он пришел пораньше. Мы дали ему на выбор «Хастлер» и «Пентхаус».
– Буду осторожнее копаться в холодильнике.
– Это не в холодильнике, а под раковиной в ванной. Я побоялась, что кто-то действительно выпьет.
– Разве сперму не надо держать в холоде?
– Мы уже через час ее используем. Не испортится.
Я почему-то кивнул. Почему-то я вдруг стал лучше видеть. На каминной полке стояли семейные фотографии. Томасина с папой. Томасина с мамой. Все семейство Дженовезе сидит на дубе.
– Считай меня старомодным… – И я осекся.
– Не парься, Уолли! Выпей шампанского! Это праздник.
Напитками заведовала барменша. Я отмахнулся от шампанского и попросил стакан чистого виски. Ожидая его, я принялся искать взглядом Томасину.
– Роланд! – скептически сказал я себе под нос. Следовало ожидать чего-то подобного. От этого имени веет средневековыми легендами. – Сперма Роланда!
Пока я развлекался таким образом, кто-то сверху пробасил:
– Вы ко мне обращались?
Я поднял взгляд и увидел не солнце, но его антропоморфное воплощение. Он был одновременно и белокурым, и оранжевым, и огромным, и свеча, стоящая на книжной полке за ним, освещала его гриву, превращая ее в подобие гало.
– Мы знакомы? Меня зовут Роланд де Маршелье.
– Я Уолли Марс, – ответил я. – Так и думал, что это вы. Диана мне вас показала.
– Меня всем показывают. Чувствую себя каким-то призовым хряком, – посетовал он, улыбаясь. – Жена только что сказала, что нам пора. Мне удалось выторговать еще стаканчик.
– Вы женаты?
– Уже семь лет.
– И она не против?
– Ну, была не против. Сейчас я уже не уверен.
Что сказать о его лице? Оно было открытым. Привычным к тому, что на него смотрят, в него вглядываются. Кожа имела здоровый абрикосовый оттенок. Брови цвета того же абрикоса, кустистые, словно у старого поэта. Благодаря им лицо не выглядело чересчур мальчишеским. Томасина смотрела в это лицо. Она посмотрела на него и сказала – ты принят.
– У нас с женой двое детей. В первый раз нам долго не удавалось зачать, так что мы понимаем, каково это. Тревоги, время уходит, все такое.
– Ваша жена, видимо, очень свободомыслящая женщина, – заметил я.
Роланд прищурился, явно проверяя, насколько искренне я говорю, – очевидно, он не дурак. (Возможно, Томасина предварительно проверила его аттестат.) Все же он решил поверить мне.
– Говорит, что польщена. Я-то точно польщен.
– У нас с Томасиной был роман, – сказал я. – Мы жили вместе.
– Правда?
– Теперь просто дружим.
– Хорошо, когда так.
– Когда мы были вместе, она о детях не думала.
– Так оно всегда и бывает. Сначала считаешь, что все еще впереди, а потом раз – а время-то вышло.
– Видимо, тогда все было по-другому.
Роланд взглянул на меня, не понимая, о чем я, а потом посмотрел в другой конец комнаты, улыбнулся кому-то и приподнял стакан.
– Не сработало, – сказал он мне. – Жена хочет домой. Приятно было познакомиться, Уолли.
Он поставил свой стакан.
– Продолжайте пахать, – сказал я, но он то ли не услышал меня, то ли притворился, что не слышит.
Виски уже кончился, и я взял себе еще и отправился искать Томасину. Пробился через гостиную, протиснулся через холл, оправил костюм. Несколько женщин взглянули на меня и отвернулись. Дверь спальни была закрыта, но мне захотелось ее открыть.
Она стояла у окна, курила и глядела на улицу. Она не слышала, как я вошел, а я ничего не сказал. Просто стоял и смотрел на нее. Какое платье надеть на Праздник осеменения? Ответ: именно то, что выбрала Томасина. Оно даже не было особенно вульгарным – закрывало ее от шеи до лодыжек. Однако между этими двумя пунктами ткань была искусно украшена множеством дырочек, позволявшим видеть то кожу бедра, то гладкий таз, то белый фрагмент груди. При взгляде на платье вам приходили на ум потайные отверстия, темные каналы. Я пересчитал видимые участки кожи. Два моих сердца – одно сверху, одно снизу – тяжело стучали.
Потом я сказал:
– Познакомился с призовым жеребцом.
Она повернулась ко мне и улыбнулась, хотя и не вполне убедительно:
– Роскошный, правда?
– Мне до сих пор кажется, что Айзек Азимов был бы лучше.
Она подошла, и мы чмокнули друг друга в щечки. Ну то есть я чмокнул. Она скорее поцеловала воздух. Ауру моей спермы.
– Диана говорит, что мне надо забыть про эту спринцовку и просто переспать с ним.
– Он женат.
– Да все они женаты. – Она сделала паузу. – Ты ж понимаешь.
Я не подал никаких знаков того, что понимаю.
– Что ты здесь делаешь?
Она два раза подряд коротко и сильно затянулась, словно для того, чтобы подкрепиться. Потом ответила:
– Психую.
– Что случилось?
Она прикрыла лицо рукой:
– Уолли, это такая тоска! Не так я хотела забеременеть. Мне казалось, что будет весело, но на деле получилась тоска. – Она опустила руку и взглянула мне в глаза. – Ну что, считаешь меня сумасшедшей? Да?
Она умоляюще приподняла брови. Я уже рассказывал вам о ее родинке? У Томасины на нижней губе родинка, вроде шоколадной крошки. Все пытаются ее стереть.
– Да нет, Том, я не считаю тебя сумасшедшей.
– Правда?
– Правда.
– Я тебе доверяю, Уолли. Ты недобрый, так что я тебе доверяю.
– В смысле – недобрый?
– Ну не в плохом смысле. В хорошем. Я не сумасшедшая?
– Ты хочешь ребенка. Это естественно.
Вдруг Томасина подалась вперед и уткнулась мне в грудь. Для этого ей пришлось нагнуться. Она закрыла глаза и глубоко вздохнула. Я положил руку ей на спину. Отыскав пальцами дырочку, стал поглаживать кожу.
– Ты все понимаешь, Уолли, – сказала она благодарно и нежно.
Она выпрямилась и улыбнулась, оглядела свое платье, поправила его так, чтобы был виден пупок, и взяла меня за руку:
– Пойдем, надо вернуться на вечеринку.
Дальнейшего я не ожидал. Когда мы вышли, все зааплодировали. Томасина держала меня за руку, и мы принялись махать присутствующим, словно монаршья чета. На мгновение я забыл, зачем мы здесь собрались. Просто стоял рука об руку с Томасиной и принимал аплодисменты. Когда все утихли, я услышал, что по-прежнему играет Джексон Браун. Я наклонился к Томасине и прошептал:
– Помнишь, как мы под него танцевали?
– Мы под него танцевали?
– Ты не помнишь?
– Да у меня уже сто лет этот альбом. Я миллион раз под него танцевала.
Она отпустила мою руку.
Мой стакан снова опустел.
– Можно задать тебе вопрос, Томасина?
– Какой?
– Ты вообще думаешь о нас с тобой?
– Уолли, не стоит.
