скачать книгу бесплатно
Смерть в губернском театре
Игорь Евдокимов
Губернский город С. застыл в предвкушении – вот-вот откроется новый театр, развеяв провинциальную скуку. Но прямо в разгар репетиций на сцене происходит убийство. Помощник пристава Константин Черкасов приступает к расследованию по полицейской линии. Его лучший друг, учитель Павел Руднев, втянут в круговорот событий из-за безоглядной любви к молоденькой артистке. Но как найти убийцу среди актеров, для которых сокрытие истинных мотивов под маской чужих мыслей и желаний подобно второй натуре? Шорт-лист премии "Со слов очевидцев" в категории "Лучший исторический детектив".
Игорь Евдокимов
Смерть в губернском театре
Действующие лица:
Константин Андреевич Черкасов – коллежский регистратор, помощник пристава I-ой полицейской части.
Павел Сергеевич Руднев – преподаватель гимназии, друг Черкасова.
Сергей Иванович Богородицкий – пристав I-ой полицейской части.
Игнатий Иванович Шалыгин – помощник пристава I-ой полицейской части.
Юрий Софронович Гороховский – квартальный надзиратель.
Семен Владимирович Василисов – чиновник особых поручений.
Иван Сидорович Покровский – врач.
Митрофан Федорович Прянишников – хозяин театра, антрепренёр, мировой судья.
Осип Эдмундович Вайс – режиссер.
Елизавета Михайловна Костышева – актриса, предмет воздыханий Руднева.
Татьяна Георгиевна Филимонова – ее подруга, актриса.
Родион Герасимович Сурин – актер.
Василий Анатольевич Безуцкий – его друг, актер.
Григорий Никифорович Селезнев – актер.
Аграфена Игоревна Остапова – актриса, ветеран театральной сцены.
Марья Николаевна Остапова – ее дочь, актриса.
Место действия:
Губернский город С.
Годъ отъ Рождества Христова: 1879.
Отъ сотворенiя мiра: 7387.
Отъ основанiя Россiйскаго Государства: 1017.
Отъ основанiя города С.: 231.
Глава первая
«Два предложения коллежского регистратора Черкасова»
Хватит ли слов, дабы описать всю красоту погожего дня, когда губернский город С. нежится в объятьях дивной золотой осени? Скоро, скоро придут уже дожди, облетит разноцветье листвы на деревьях, а жизнь обитателей замрет до весны. Но пока улицы и бульвары полны народом, и даже самый угрюмый бирюк нет-нет, да зажмурится на солнышке, ловя последние теплые деньки.
Одному человеку сейчас не до радости: юному коллежскому регистратору Черкасову, что трудится на должности «подчаска» – помощника пристава Первой полицейской части. Перед нами совсем юный человек, недавно разменявший третий десяток, высокий и в меру симпатичный, с вихрастыми светлыми волосами и немного простоватым лицом, которое сейчас выражало печаль и грусть. Да и есть, отчего пригорюниться – буквально два месяца назад волею судеб Константин Алексеевич оказался во главе расследования убийства преподавателя губернской гимназии. Завидный успех для столь молодого человека! Да только дело завершилось совсем не так, как рассчитывал Черкасов. Всю славу и внимание от раскрытия столь громкого прибрал к рукам пристав Богородицкий, человек тщеславный и злопамятный. А обиднее всего жгло сердце знание, что лишь Константину и его другу, учителю Павлу Рудневу, было известно имя настоящего преступника…
Но – ничего не попишешь! Расследование закончилось, потянулись тусклые трудовые будни, заполненные бумажной работой и печальными мыслями о состоянии дел в полицейской части. Волокиты на Черкасова навалилось за двоих – из запойного отпуска вышел друг и конфидент пристава, Игнатий Иванович Шалыгина, который хоть и числился номинально в одной должности с Константином, на деле молодого человека ни в грош не ставил. Вместо работы Шалыгин просиживал штаны, гоняя квартальных да городовых трясти подношения с купцов и лавочников.
Одним словом, незавидна была участь юного Черкасова. Да настолько, что все чаще посещали его мысли бросить службу в полиции, да перевестись куда-то, где его порядочность и стремление к справедливости принесли бы больше пользы. Вот хоть даже в учителя, как друг-Руднев! Только… Чему он детей-то научит, бывший семинарист и мелкий чиновник МВД? Закону Божию или законам светским? Подумать смешно!
В таких мрачных думах и застал его посыльный из губернаторского дома, что несказанно молодого человека удивило. Еще более его удивило содержание переданной записки:
«Прошу немедля явиться. Василисов»
Подпись принадлежала чиновнику особых поручений при губернаторе. Семена Владимировича Василисова командировал в помощь полицмейстеру сам хозяин губернии. На деле это означало, что чиновник служил начальственными глазами и ушами, приглядывая за деятельностью приставов, а подчас даже вмешиваясь в расследования. Делал он это, впрочем, лишь в двух случаях – если считал, что сыщики ведут дело из рук вон плохо и следует напомнить им, от кого зависит их дальнейшая карьера, либо если дознание затрагивало интересы лиц, приближенных к губернатору, а значит следовало проявлять осторожность, избегать скандалов и убедиться, чтобы покой важных персон не был потревожен. Человеком Василисов слыл умным, опасным, но по-своему справедливым. Черкасов не знал, чем вызвано приглашение столь важной особы, но не в его интересах заставлять Семена Владимировича ждать.
Коляска посыльного стояла у двухэтажного особняка с мезонином, служившего домом для I-ой части, поэтому Константин быстро занял место рядом с лакеем. Кучер щелкнул вожжами, и справная лошадка потянула их вверх по улице Московской, укрытой в этот октябрьский день ярким ковром из опавших листьев. На перекрестке у дома, где некогда родился знаменитый писатель, прославивший губернский город С. (таковых, на самом деле, хватало, но что-то все из них почитали своим долгом сбежать от малой родины подальше), коляска повернула на самую главную улицу города, Большую Саратовскую. По левую руку осталась старая Вознесенская церковь, за спиной – высоченная колокольня Троицкой. С Саратовской, у суда, кучер свернул на Дворцовую, объехал Карамзинский сквер напротив губернской гимназии, и остановил коляску у главного входа в губернаторский дом.
Жители города называли его не иначе, как дворцом. Действительно, длинное двухэтажное здание располагалось в самом авантажном месте, выходящем на бульвар вдоль обрыва. Портил его только чуть странноватый балкон, несимметрично нависший над дверью и одним из окон первого этажа.
– Прошу за мной, – солидно протянул посыльный. Он провел робеющего Черкасова через парадные двери в холл с роскошной лестницей, но наверх подниматься не стал, а вместо этого нырнул в неприметную арочку справа. Так Константин оказался в кабинете чиновника особых поручений.
Василисов сидел за столом, обитым зеленым сукном, и что-то писал. Не поднимая глаз от документа, он бросил Черкасову:
– Присаживайтесь, я сейчас.
Предложение оказалось весьма кстати, потому что ноги Константина и так уже стали нетвердыми от волнения. Он примостился на краешке стула и с нервозным любопытством оглядел кабинет. Центром его служили два стола, составленные буквой «Т». За широкой частью разместился сам чиновник особых поручений. По обе стороны от длинной стояли два стула для гостей, один из которых и занял Черкасов. Противоположная от окна стена была закрыта длинным шкафом с книгами и документами, расставленными в идеальном порядке, корешок к корешку. Вообще, именно словами «идеальный порядок» стоило описать кабинет в целом. Даже внимательный наблюдатель не нашел бы здесь ни одной лишней вещи, предмета не на своем месте, или просто сентиментальной личной безделушки. Все сухо, серьезно, по-деловому.
– Итак, Константин Андреевич, – отвлек его голос Василисова. Чиновник вернул перо в гнездо чернильницы и теперь внимательно рассматривал гостя. – Вы, верно, недоумеваете, зачем я вас вызвал?
Черкасов почувствовал, что голос готов ему изменить, и, не желая пищать или хрипеть, просто кивнул. Хоть это и выглядело невежливо, Василисов вида не подал, а продолжил.
– Должно быть вы в курсе, что чуть более десяти лет назад, Государь повелел создать в столице так называемую сыскную часть. Слыхали о такой?
– К-конечно, – выдавил из себя Черкасов, чтобы не молчать. О петербургской сыскной полиции он, конечно же, слышал. Не меньшей славой было овеяно имя ее первого главы, Ивана Дмитриевича Путилина, грозы преступного мира.
– Из достоверных источников мне известно, что подобное отделение планируется открыть и в Первопрестольной, а там и черед других крупных городов настанет. Вот только до нашей тихой заводи прогресс докатится не скоро. Министерство, как всегда, не готово тратиться на провинцию, и обосновать создание сыскной части в столь небольшом городе, пусть и губернском, невозможно. Однако…
Василисов встал из-за стола и принялся расхаживать взад-вперед по кабинету. Каблуки его дорогих ботинок звонко отстукивали ритм по паркетному полу.
– Однако саму идею наличия полиции, предназначенной не для поддержания порядка, а непосредственно для расследования особо деликатных уголовных дел я нахожу весьма полезной. И Николай Петрович, – тут Василисов стрельнул глазами вверх, имея в виду губернатора. – со мной в этом вопросе согласен, а посему принял решение удовлетворить мою блажь. А именно – создать при городском управлении небольшую группу из отобранных мною лично сотрудников, в задачи которой войдет дознание по происшествиям, что привлекут внимание Его превосходительства. Или мое. Участником этой группы я и предлагаю вам стать. Что скажете?
Сказать Черкасов мог много чего, и одновременно – не смел вымолвить и слова. В его голове роились сотни вопросов, хотя ни один из них коллежский регистратор не мог до конца сформулировать. Василисов, видимо, истолковал его молчание по-своему, и добавил:
– Увы, обещать вам солидной прибавки к жалованию не смогу, но лишние пять рублей в месяц вы иметь будете. К тому же, хорошо знакомый вам надзиратель Гороховский уже ответил согласием. По большей части ваши обязанности останутся неизменными, но на время расследований вы будете освобождаться от деятельности помощника пристава, дабы сосредоточиться на поиске преступников. Мне кажется, условия более чем хороши…
Чиновник особых поручений замолчал и выжидательно взглянул на Черкасова. Тот понял, что ответа от него ждут здесь и сейчас, поэтому заставил себя открыть рот и произнести:
– Семен Владимирович, ваше предложение делает мне честь, но позвольте лишь один вопрос: почему я? Я же всего лишь коллежский регистратор, без опыта и особых умений…
– Ну, во-первых мне понравился ваш нетривиальный ход мыслей в деле Нехотейского, – пояснил Василисов. – Пусть большинство ваших догадок оказались ошибочными, но иметь при себе человека, способного взглянуть на расследование под другим углом может оказаться полезным. К тому же, именно вы с Гороховским в результате нашли дом, где скрывались убийцы. Во-вторых же, я навел о вас справки среди ваших коллег…
– И они оказались положительными? – удивился Черкасов. Богородицкий и Шалыгин его откровенно недолюбливали, рядовые чины – сторонились.
– В некоторой степени, – усмехнулся Василисов. – Они все отмечают одну вашу особенность… Мне в память запала цитата, позвольте поделиться, – чиновник особых поручений закрыл глаза и приготовился декламировать, но вместо этого тряхнул головой. – Нет, это необходимо читать! – он прошествовал к столу, извлек из вороха бумаг нужную и громко прочел – «Этот (в данном случае – вы, Константин Андреевич) подношение от народца если и возьмет, то либо в церковь отнесет, либо сразу нищим на паперти раздаст».
Черкасов почувствовал, как его щеки наливаются ярко-алым румянцем.
***
Хохот Павла Руднева перешел в отчаянный кашель, когда пирожное попало ему не в то горло. Сопровождаемый осуждающими взглядами посетителей кафе на Большой Саратовской, он принялся стучать себя по спине. Откашлявшись и вытерев навернувшиеся на глаза слезы, учитель объявил:
– Вынужден признать, наши блюстители благочиния оказались более тонкими знатоками человеческой натуры, чем мне казалось! На твоем месте, я заранее составил бы завещание и потребовал, чтобы эти слова обязательно выбили на твоем надгробии!
Черкасов вновь покраснел и укорил себя за то, что дословно пересказал разговор с Василисовым. Руднев за прошедшие полгода успел стать ему настоящим другом, готовым помочь и поддержать при любых обстоятельствах, но присутствовала у него одна раздражающая привычка – он никогда не мог отказать себе в удовольствии съехидничать. Особенность эта нашла теплейший отзыв среди учеников гимназии, ведь легкая и ироничная натура и манера держаться выгодно отличали его большей части преподавателей. Но Черкасов принимал все близко к сердцу, и беззлобные, в общем-то, шуточки Руднева временами больно задевали его.
Вот и сейчас коллежский регистратор неуклюже встал из-за столика, чуть не опрокинув его, и попытался ринуться к выходу из кафе, но Павел ловко вскочил, приобнял друга, и усадил обиженного молодого человека обратно.
– Ваше преосвященство, ну простите дурака! И вообще, воспринимай это, как комплимент!
– Павел, я могу свыкнуться с тем, что городовые шушукаются и перешучиваются за моей спиной, но ты-то меня знаешь…
– Да-да, – замахал руками учитель. – Прости великодушно! Вот знаю же, что язык мой – враг мой, а все туда же! Ну, что мне сделать, чтобы загладить вину?
– Для начала – не отпускать подобные шутки за мой счет, – мрачно отрезал Черкасов.
– Сам знаешь, пообещать-то я могу, но вот на практике… Нет уж, друг мой любезный, есть у меня предложение любопытнее! Ты когда-нибудь бывал в театре?
Константин опешил. Как и многие другие аспекты общественной жизни привилегированного общества, театр его интриговал и очаровывал. Несмотря на это, собственно, на представление он ни разу в своей жизни так и не попал – семья Черкасова жила не сказать, что бедно, но в средствах была стеснена, и билеты на спектакль стали бы лишней, ничем не оправданной тратой. Еще больше его удивил вопрос Руднева потому, что этим летом старое здание театра, стоявшее в начале Большой Саратовской, закрыло свои двери по окончании сезона и пошло на слом. Сей прискорбный факт стал еще одним напоминанием о скудности общественной жизни губернского города С., на что Павел не переставал жаловаться. Когда Черкасов напомнил другу об этом, тот лишь отмахнулся:
– Поверь мне, скоро все изменится! Ты, должно быть, обращал внимание на строительство на Спасской, за «Троицкими номерами»?
Константин кивнул. «Троицкие» считались самой новой и самой фешенебельной гостиницей в городе, расположенной в свежем, только что построенном двухэтажном кирпичном здании. Рудневу тоже знал о них не понаслышке. Именно здесь остановился учитель только приехав в город, и в целом остался доволен, хотя претензии на «европейский манер» и находил излишне оптимистичными. Вскоре он нашел уже ставший милым сердцу флигель на Стрелецкой, однако знакомство с хозяином номеров, штабс-капитаном Прянишниковым, почел за лучшее продолжить.
– Да будет тебе известно, что в пристрое планируется открыть театр! Любезный штабс-капитан оказался заядлым театралом и всерьез намерен начать сезон буквально к ноябрю. Здание почти готово, и даже труппа начала репетиции. Так получилось, что твой покорный слуга уже успел побывать на паре репетиций, и, если тебе интересно, готов взять тебя на третью. О билете на открытие я даже упоминать не буду – это само собой разумеется! Не все же нам в шахматы играть, право слово… Ну, что скажешь, я прощен?
Энтузиазм Руднева оказался столь заразителен, что Черкасов не нашел в себе сил долго злиться на друга. Улыбка сама собой осветила лицо коллежского регистратора.
– Ладно, будем считать, что твои извинения приняты! Когда планируется следующая репетиция?
– Вечером в субботу. И учти, общество театралов в вашем скромном городке оказалось довольно обширным, поэтому никогда не знаешь, кто будет приглашен или решит заявиться самостоятельно. Так что будь любезен, подбери приличествующий случаю гардероб. Не столь формальный, как на премьеру, но все-таки… Солидный, скажем так.
– Павел, мой мундир – самое солидное, что есть в моем гардеробе, – указал Константин на свой форменный сюртук.
– Боюсь, это будет излишним! – покачал головой Руднев. – Еще, чего доброго, примут тебя за цензора от МВД… Ладно, смотри сам, как себя подать, но не говори потом, что я тебя не предупреждал.
Надо ли говорить, что тем вечером, после бесед с Василисовым и Рудневым, Павел чувствовал себя куда более счастливым человеком, и даже позволил себе немного порадоваться изумительной погоде.
Глава вторая
«Труп в театре»
В награду за успешное раскрытие убийства учителя Нехотейского, а в особенности – за смелость, с которой тот вступил в схватку с опасными беглецами, надзирателю Гороховскому подобрали квартал приличнее, чем его предыдущая вотчина у речки. Ныне Юрий Софронович патрулировал исключительно бонтонный район в самом центре губернского города С. Предыдущий квартальный как раз выслужил себе пенсион и спокойно ушел на покой. Место разительно отличалось от 8-го участка, где грозный пристав правил железной рукой. Скромных мещан да лавочников сменили солидные господа и городские обыватели. Первое время публика дичилась нового квартального, щеголявшего внешностью сущего башибузука – роскошные завитые усы и бритая налысо голова (над ее ослепительной гладкостью раз в несколько дней корпела супруга полицейского чина). Однако за месяц Гороховский навел на вверенной ему территории такой железный порядок, о котором при его предшественнике и мечтать не приходилось. Пропавшие вещи находились споро, в целости и сохранности. Злостные нарушители, зная крутой нрав и тяжелый кулак Юрия Софроновича, обходили его квартал стороной. Гороховский знал в лицо и по имени всех – от малого ребенка до последнего нищего на паперти. Горожане резко переменили свое отношение к суровому квартальному, а некоторые кумушки дошли до того, что признавали пугающий внешний вид надзирателя по-своему привлекательным.
В описываемый нами субботний вечер, Юрий Софронович с супругой, Меланией Никитичной, как раз собирались чаевничать. Надо признать, что стол квартального надзирателя на новом месте стал куда более обильным и богатым, чему госпожа Гороховская не могла нарадоваться. И вот только Юрий Софронович поднес ко рту блюдечко с чаем, только-только сложил губы в трубочку, дабы охладить круто заваренный кипяток, как входная дверь казенной квартиры с грохотом распахнулась. Рука квартального надзирателя дрогнула и обжигающе горячий напиток вылился ему за воротник рубахи, отчего Гороховский рявкнул такое, что даже его кроткая и многострадальная жена перекрестилась.
На пороге стоял, тяжело дыша, учитель Павел Сергеевич Руднев, коего Юрий Софронович не далее, как два месяца назад спас из лап опасных преступников. Лицо молодого человека раскраснелось, по лбу струился пот – явно до квартиры надзирателя он добирался бегом. Павел попытался что-то сказать, но дыхание перехватило, в результате из горла вырвалось только гусиное шипение.
– Ну?! – рявкнул квартальный и грозно поднялся из-за стола.
– Беда, Юрий Софронович, – наконец-то отдышался Руднев. – Покойник у нас!
***
Тем же вечером, только чуть ранее, Руднев и Черкасов, как и договаривались, встретились на соборной площади. Местом этим жители города С. несказанно гордились – и за дело! Летний кафедральный собор, Троицкий, мог бы, по мнению обывателей, посостязаться в красоте и правильности форм со столичным Казанским собором (что, откровенно говоря, было преувеличением) или хотя бы со знаменитым Староярмарочным собором в Нижнем Новгороде (а вот это уже вполне). Зимняя, Никольская, церковь на его фоне несколько меркла, но построена на несколько десятков лет раньше, а патриархальные городские купцы так вообще считали, что ее более скромные очертания куда как благообразнее огромного соседа. Оба храма стояли посреди огромной площади на крутом берегу реки Волги, и представали во всей красе всем проплывающим мимо города С. пассажирам пароходов.
Дальнюю часть площади как раз занимал недавно отстроенный комплекс зданий гостиницы штабс-капитана Прянишникова. К нему-то друзья и направились. Павел строго осмотрел внешний вид Черкасова, и нашел его скромным, но опрятным. А значит – приличествующим походу в театр, пусть и на репетицию. Сам он, с прицелом на приближающийся вечерний холод, облачился в щегольский костюм-тройку, плащ и цилиндр. Все это вместе придавало молодому учителю необходимую внешнюю солидность. По крайней мере, так Рудневу думалось.
В здание театра молодые люди прошли через черный ход – главный фасад все еще скрывался под строительными лесами. Внутри тоже царили шум и гам – стучали молотки, скрипели пилы, слышались грубые мужские голоса, а по коридорам то и дело тяжело топали строители. Павел, бывавший здесь не первый раз, безошибочно вел друга по лабиринту подсобных помещений, пока они не очутились в зрительном зале.
Помещение представляло собой громадную каверну, внутри которой поместился бы губернаторский дом целиком – по крайней мере так казалось. Во все стороны, насколько хватало глаз, расходились ряды обитых бархатом кресел. Вверх вздымались несколько ярусов, где размещались бельэтаж и ложи, а сверху этажи увенчивались галеркой. По крайней мере, так ему сказал Павел – светильники в день репетиции горели только на сцене и в зрительном зале, поэтому верхняя часть помещения оставалась погруженой в таинственный мрак. В свете нескольких софитов, направленных на сцену, кружилась пыль, а в воздухе повис явственный запах свежей стружки.
За исключением нескольких рабочих, молча снующих дальним закоулкам зала, вся жизнь сосредоточилась на сцене. Там, неловко перемещаясь, перебрасывались репликами актеры и актрисы – причем женщин было больше. Вдоль сцены прохаживался тщедушный седовласый человечек. Время от времени, слыша нужную фразу, он останавливался, согласно кивал, и возобновлял свой моцион.
Павел тихонько, чтобы не привлекать к себе внимания, опустился на одно из литерных кресел в партере. Черкасов последовал его примеру. Все в этом театре для него выглядело новым и любопытным, поэтому коллежский регистратор без устали крутил головой. От созерцания его отвлекло истошное завывание, заставившее Константина вздрогнуть. Рядом поморщился, словно от зубной боли, Павел.
Один из актеров надрывно выводил псевдонародную песню. Старание, с которым он выталкивал из себя слова, увы, никакого положительного влияния на его вокальные данные не оказывало.
– Как все венки поверх воды, а мой потонул… – патетично взвыл актер, но его прервал вопль из ложи:
– «По сверх воды», ну Боже ж ты мой, в пьесе черным по белому написано – «По сверх!»
Черкасов перевел взгляд на ложу. Там, эмоционально взмахивая руками, стоял мужчина средних лет с тщательно причесанными волосами и пышными бакенбардами, переходящими в роскошные усы.
– Помилуйте, но это же неправильно! – ответил незадачливый певун. – «По сверх»! Тьфу ты! Да это выговорить невозможно!
– То есть вы, Григорий Никифорович, беретесь утверждать, что обладаете достаточным литературным талантом, чтобы поправлять Александра Николаевича Островского?! – взревел господин в ложе.
– Считайте как угодно, но позвольте уж мне самому определять манеру речи своего героя, – гордо вскинул голову актер.
– Ах так! – топнул ногой господин с гусарскими усами и повернулся к тщедушному человечку у сцены. – Осип Эдмундыч, ну скажите ему… Хотя нет, погодите, погодите, уж я к вам сейчас спущусь!
С этими словами он молниеносно вылетел из ложи. Несмотря на царивший в здании постоянный шум строительных работ, Черкасову показалось, что он отчетливо слышит гневный топот, приближающийся к залу.
