Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917)

скачать книгу бесплатно

Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917)
Ева Ингеборг Фляйшхауэр

Страницы советской истории. Версии
Книга немецкого специалиста по истории Восточной Европы Евы Ингеборг Фляйшхауэр посвящена исследованию влияния зарубежных государств на российскую внутреннюю политику с целью развязывания революции в Российской империи ради предельного ослабления и в конечном счете уничтожения последней. В ходе десятилетней, поистине «детективной» работы автор открыла широкую панораму неизвестных фактов и связей, которая, по мнению автора, свидетельствует о проникновении разведок центральных держав в петербургские центры власти в рамках подготовки к войне. Приведя ряд косвенных доказательств, автор компенсирует хорошо известное отсутствие прямых улик (три главных заинтересованных стороны – германский и австрийский генштабы и большевистское партийное руководство – согласованно, по данным автора, уничтожили соответствующие документы и методично замели следы своего сотрудничества). В результате возникает картина партнерства большевиков с генштабами центральных держав, направленного на уничтожение традиционной России. Результаты исследования могут помочь оставить в прошлом спор о «немецком следе» в русской революции, порожденный отсутствием веских прямых доказательств.

Книга рассчитана на специалистов, историков и социологов, а также широкий круг читателей, интересующихся историей России начала XX в. и, в частности, причинами дестабилизации Российской империи в этот период.

Мнение автора может не совпадать с позицией издательства.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Ева Ингеборг Фляйшхауэр

Русская революция: Ленин и Людендорф (1905–1917)

Памяти Эриха Фляйшхауэра (родился 21.01.1899 в Эрфурте – погиб 26.09.1918 в Шеппи) и его поколения

Полная история роли, сыгранной Германией в русских событиях 1917–1918 годов, еще не написана и не скоро будет написана.

    Б. И. Элькин, 1926[1 - Элькин Б. И. Немецкий план интервенции // Голос минувшего на чужой стороне. 1926. № 4 (XVII). С. 302.]

© 2017 edition winterwork

Alle Rechte vorbehalten

© Eva Ingeborg Fleischhauer, 2017

© Пантина Л. Ю., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. Издательство «Политическая энциклопедия», 2020

1

Связи большевиков с разведкой до первой Мировой войны

Связь скоро была налажена. Генеральный штаб во главе с гениальным начальником действовал великолепно. Краков, летом Поронин, стали настоящей ставкой нашей армии. Сюда постоянно съезжались полководцы отдельных наших частей. Здесь выковывались мечи для… будущих боев… Штаб работал вовсю[2 - Я. С. Ганецкий о В. И. Ленине накануне Первой мировой войны: Ганецкий Я. Ильич накануне и в начале войны // Правда. 1924. 27 июля. См. также: Война, Ленин и ленинизм: Неизданные статьи В. И. Ленина. Л., 1924. С. 27; Ганецкий Я. Воспоминания о Ленине: Отрывки из воспоминаний. M., 1933. С. 9–10.].

Современная разведка, традиционно подразделяющаяся на контрразведку и собственно разведку (сбор и анализ информации), в большинстве государств преследует оборонительные цели: своевременное распознавание внешней опасности и предотвращение посягательств на внутреннюю целостность собственного государства. Разведка прусско-германского Главного управления Генерального штаба (Большого генштаба) как военная разведывательная служба была рождена войнами (1866 и 1870–1871 гг.) и в соответствии с направленными на приращение территории целями прусской внешней и военной политики помогала в подготовке войн. В понимании ее последних представителей военного и послевоенного времени ее планы и операции «всегда учитывали возможную войну»[3 - Geheimer Nachrichtendienst u. Spionageabwehr des Heeres von Generalmajor a. D. Gempp / Reichskriegsministerium. Abwehrabteilung. Erster Band, 1866–1944: Bundesarchiv, Militдrarchiv (BA MA). RW 5/v. 657. S. 119. Ведомственные архивы разведслужбы Генерального штаба были по большей части уничтожены в конце Первой мировой войны; документы германской военной миссии в Турции, разведотдел которой работал против Российской империи, погибли в 1918 г. (ср.: Oberst Freiherr Kress von Kressenstein. Mit den Tьrken zum Suezkanal. Berlin, 1938. S. 7). Тем самым историки лишились «ценнейшего материала… который не должен был попасть не в те руки, особенно материала… разведывательной службы, чьим сотрудникам грозили преследования со стороны “победителей”» (Geheimer Nachrichtendienst u. Spionageabwehr des Heeres von Generalmajor a. D. Gempp. Erster Band: BA MA. RW 5/v. 654. S. III, 4), в том числе всех материалов о «революционизировании» России с помощью местных пособников.], и «подготовка к войне» главенствовала «в мирной деятельности Генерального штаба»[4 - Nicolai W. Nachrichtendienst, Presse und Volksstimmung im Weltkrieg. Berlin, 1920. S. 201.]. В результате эта разведслужба с самого начала ориентировала свои операции на решительно наступательные действия. Прусско-германская контрразведка, работая сперва под нейтральным названием «Информационное бюро», вела борьбу с реальными и потенциальными шпионами, которая заключалась в их обезвреживании (превентивном), в том числе путем проникновения на государственную территорию действительных, выдуманных или вероятных врагов. Сбор информации превратился в «активную добычу информации» с агрессивным подтекстом («наступательную разведку», выражаясь языком аналогичного австро-венгерского учреждения, венского Эвиденцбюро[5 - Документы Эвиденцбюро австро-венгерского Генерального штаба также были уничтожены в конце войны (ср.: Ronge M. Kriegs- und Industrie-Spionage: Zwцlf Jahre Kundschaftsdienst. Zьrich; Leipzig; Wien, 1930. S. 80), а вместе с ними стерты и следы деятельности его агентов-большевиков.] – Evidenzbureau, дословно: бюро сбора данных), которую следовало осуществлять при помощи вербовки и использования платных агентов, добровольных или вынужденных осведомителей и «доверенных людей» (изначально, как правило, трудившихся безвозмездно) преимущественно за границами собственной страны.

Разгромив на западе «вековечного врага» Францию (1870–1871) и опустошив ее казну высочайшей на тот момент в мировой истории контрибуцией в размере 5 млрд франков, прусско-германский Генеральный штаб все больше направлял внимание своей разведслужбы на восток. По мере возрастания политической напряженности в послебисмарковскую эпоху могущественный восточный сосед Германской империи стал первостепенным объектом ее разведывательной деятельности[6 - Ср.: Schmidt J. W. Gegen Russland und Frankreich: Der deutsche militдrische Geheimdienst, 1890–1914. Ludwigsfelde, 2010.]. Параллельно плело свою «агентурную сеть» в Российской империи Эвиденцбюро[7 - Ср.: Beer S. Die Nachrichtendienste in der Habsburgermonarchie // SIAK-Journal – Zeitschrift fьr Polizeiwissenschaft und polizeiliche Praxis. 2007. H. 3. S. 53–63.] Габсбургской монархии, вступившей вместе с Германией в Тройственный союз (1882)[8 - Тройственный союз между Германией, Австро-Венгрией и Италией (20 мая 1882 г.) представлял собой оборонительный союз с целью изолировать Францию. Он предусматривал военную помощь его членов друг другу только в случае внешней агрессии.]. В 1885 г. там возник особый Русский отдел, при годовом бюджете в 60 тыс. гульденов способный содержать до сотни конфидентов, в то время как аналогичные царские службы «тогда еще сильно отставали в области шпионажа»[9 - Pethц A. Agenten fьr den Doppeladler: O?sterreich-Ungarns geheimer Dienst im Weltkrieg. Graz; Stuttgart, 1998. S. 30.], – Россия последовала примеру обоих западных соседей в строительстве эффективных структур разведки и контрразведки только после своего поражения в русско-японской войне (1905)[10 - Ср.: Marshall A. Russian Military Intelligence, 1905–1917: The Untold Story behind Tsarist Russia in the First World War // War in History. 2004. Vol. 11. No. 4. P. 393–423.].

Неуклонное осложнение отношений с Российской империей и тайная борьба разведки Германской империи против зарождающегося партнерства России с Францией побудили прусско-германский Генеральный штаб в 1889 г. повысить статус «Информационного бюро» путем его преобразования в секцию IIIb при Большом генштабе под началом майора Венкера. После Венкера секцией руководили майоры Мюллер (1892–1894), Даме (1894–1900), Брозе (1900–1910), Хайе (1910–1913) и, наконец, Вальтер Николаи (1913–1918)[11 - О В. Николаи см.: Bardanne J. Le colonel Nicolai: Espion de gйnie. Le vйritable organisateur de la rйvolution bolchйvique et de l’hitlйrisme. Paris, 1947; Pцhlmann M. German Intelligence at War, 1914–1918 // The Journal of Intelligence History. 2005. Vol. 5. P. 25–54; Nicolai W. Geheime Mдchte: Internationale Spionage und ihre Bekдmpfung im Weltkrieg und heute. Leipzig, 1923. Автор не имела возможности лично ознакомиться с документальным наследием В. Николаи в московском Центре хранения историко-документальных коллекций (ЦХИДК); о нем рассказали с российской стороны В. М. Гиленсен и А. А. Зданович с Ж. В. Таратутой (Гиленсен В. М. Вальтер Николаи – глава германской военной разведки во время Первой мировой войны // Новая и новейшая история. 1988. № 2. С. 123–142; Зданович А. А., Таратута Ж. В. Таинственный шеф Мата Хари: Секретное досье КГБ № 21152. М., 2000), а с немецкой стороны – Ю. В. Шмидт (Schmidt J. W. Tales from the Russian Archives: Walter Nicolai’s Personal Document Collection // Newsletter of the International Intelligence History Group. 1998. Vol. 7. No. 2 [Sommer]. P. 10–14).]. Название «секция IIIb» являлось отголоском деятельности, направленной когда-то исключительно против Франции: оно восходит к соответствующей секции внутри III (французского) отдела прусского Генерального штаба, которая отвечала за добычу и сбор информации во время франко-прусской войны (1870–1871). Секция IIIb должна была главным образом обеспечивать I (русский), III (французский) и IV (занимавшийся иностранными укреплениями) отделы Генерального штаба первичными разведданными, которые каждый отдел анализировал со своей точки зрения[12 - По поводу анализа см.: May E. R. Cabinet, Tsar, Kaiser: Three Approaches to Assessment // Knowing One’s Enemy: Intelligence Assessment before the Two World Wars / ed. E. R. May. Princeton, 1984. P. 11–36.]. Собственная (оборонительная) задача представляла собой очень небольшой и постоянно уменьшавшийся по ходу подготовки немцев к войне сегмент поля деятельности секции, который только во время Первой мировой войны в качестве «контрразведки» («абвера») перепоручили специализированному подразделению. Параллельно и в австро-венгерском Эвиденцбюро наступательная разведка брала верх над оборонительной. В Германской империи даже этот сокращавшийся сегмент под влиянием психологических предпосылок (рейхсканцлер граф Каприви в 1893 г. дал им формулировку «народно-психологической потребности в войне с Россией, к которой примкнет Франция»[13 - Цит. по: Tirpitz A., von. Erinnerungen. Leipzig, 1919. S. 25.]) и растущего вместе с усилением военных приготовлений страха перед «окружением» зачастую превращался в инструмент превентивно наступательного применения.

Ухудшение германо-российских отношений вследствие расторжения «договора перестраховки» с Россией (март 1890 г.) и заключения тайной франко-российской военной конвенции (17 августа 1892 г.) – оборонительного альянса против Тройственного союза Германии, Австро-Венгрии и Италии – подтолкнуло Большой генштаб к активизации деятельности своей разведслужбы против Франции и России. С одной стороны, это выразилось в реорганизации разведки, с другой – в усиленном привлечении иностранных агентов и шпионов. Реорганизация разведки включала в том числе учреждение в 1893 г. разведывательных органов в граничащей с Российской империей Восточной Пруссии (в Гумбиннене, Ярочине, Кемпене, Люблинице, Люке, Зольдау и Торне) под руководством «старослужащих окружных офицеров запаса»[14 - Ср.: Roewer H., Schдfer S., Uhl M. Lexikon der Geheimdienste im 20. Jahrhundert. Mu?nchen, 2003. S. 12 f.] и систематическую достройку центрального аппарата шпионажа и контршпионажа. Одновременно австро-венгерский Генеральный штаб создавал разведцентры своего Эвиденцбюро в Галиции, причем наряду с таким важнейшим пунктом, как Краков, сделал центрами разведывательной работы в Российской империи Львов, Черновцы и город-крепость Перемышль.

Если в 1889 г. германская разведка имела в Российской империи всего 75 агентов и «доверенных людей», то в 1890-х гг. вербовка агентов и разведчиков из населения резко возросла. С российской стороны границы рекрутировались соответствующие местные силы, в первую очередь для шпионажа за русскими пограничными крепостями и гарнизонами. С немецкой стороны привлекались в «доверенные лица» чиновники местных учреждений (таможенных и почтовых управлений, ландратов и т. п.). От жандармов немецких пограничных пунктов требовали в целом повышенной наблюдательности и сбора сведений. Результаты опросов путешественников систематизировались. Составлялись списки немцев – резервистов русской армии (российским немцам разрешали отбывать воинскую обязанность в стране происхождения), при въезде их методично допрашивали, а при выезде по возможности инструктировали. Правда, руководство секции IIIb жаловалось на недостаток склонности к сотрудничеству у живущих или служащих в Российской империи немцев. Оно упрекало в бездействии германских военных атташе в России, которые, в отличие от австро-венгерских коллег[15 - Эвиденцбюро с 1860-х гг. систематически привлекало австро-венгерских военных атташе к выполнению разведывательных задач и вербовке осведомителей даже в мирные времена; в Петербурге этим впервые стал заниматься с 1860 г. барон Йозеф фон Дёпфнер. С 1882 г. австро-венгерские «консульства в России впряглись в кипучую работу в области наступательной разведки»: «Они проявляли большое рвение, консула в Москве барона Штефана Буриана… который позднее сам возглавил внешнеполитическое ведомство, даже приходилось… осаживать. Эта деятельность приносила Эвиденцбюро богатые плоды… Россию охватила разведывательная сеть, постоянно сгущавшаяся при содействии I и XI отделов генштаба корпуса в Кракове и Львове, а с 1889 г. также X корпуса в Перемышле. Уже в 1885 г. Эвиденцбюро было вынуждено создать специальный отдел для разведки в России… Через четыре года получило санкцию временное “Руководство по военной разведке в мирное время”, посвященное исключительно работе против России… Это позволило содержать в России до сотни конфидентов» (Ronge M. Kriegs- und Industrie-Spionage. S. 14, 17). Хотя многолетний начальник Ронге, руководитель Эвиденцбюро с 1909 г. до лета 1914 г. Урбаньский фон Острымеч, подчеркивал, что «военным атташе при австро-венгерских представительствах было запрещено заниматься разведработой», объясняя такой запрет «благородством помыслов нашего императора Франца-Иосифа», это относилось только к тому периоду, когда он сам возглавлял бюро; см.: Urba?nski von Ostrymiecz A. Das Evidenzbureau des k.u.k. Generalstabes. Ein Kommentar zu Generalmajor Max Ronge’s Werk «Kriegs- und Industrie-Spionage» // Militдrwissenschaftliche Mitteilungen / hg. vom O?sterreichischen Bundesministerium fьr Heerwesen. 1930. Jg. 61. S. 889.], по-прежнему не считали уместной вербовку военных агентов среди населения страны. Его возмущали также преимущественно отрицательное отношение к разведке работавших в России немецких предпринимателей и фабрикантов, которые защищали своих рабочих и служащих от проникновения «доверенных людей» в их коллектив, и консерватизм Министерства иностранных дел, не желавшего допускать сотрудников секции в свои зарубежные представительства.

В 1894 г. произошло чреватое последствиями событие: немецкие разведорганы в Восточной Пруссии получили первое «Руководство по подготовке мероприятий, которые должны быть осуществлены разведывательными пунктами на границе в случае угрозы войны». Подготовительные указания касались также работавших в российских пограничных гарнизонах и на железнодорожных узлах местных агентов секции IIIb. Помимо того, немецкие офицеры, на которых российские органы безопасности, как и прежде, практически не обращали внимания, вооруженные специальным «Путевым атласом», начали ездить в Россию и по России, внимательно осматривая не только приграничные западные, но и внутренние губернии Российской империи, где находились гарнизоны и другие военные учреждения. Вдобавок младшие немецкие офицеры учились в российских училищах и военных академиях, там им надлежало завязывать контакты с однокашниками, как русскими, так и представителями других народов империи, памятуя о вероятности будущей войны. Краткосрочные поездки и более длительная учеба, наряду с исследованием важных для мобилизации местных условий – сосредоточения войск и военных учреждений в Российской империи, – служили задаче вербовки сил для создания будущих агентурных сетей в нужных местах. В перспективе им ставилась цель раздобыть русские мобилизационные планы, а также приобрести (как правило, за деньги) планы развертывания войск. Там, где в 1890-е гг. в «путевых атласах» генштабов центральных держав еще оставались белые пятна, «кое-какие соседские отношения пограничного офицерского корпуса… под влиянием Берлина» приводили «к заполнению пробелов в знании положения», да и, как тогда говорили, «сам майор фон Леттов-Форбек[16 - Руководитель разведслужбы в 1883–1889 гг., известный как таковой российским властям. О его не знавшей границ активности см.: Hцhne H. Der Krieg im Dunkeln: Macht und EinfluЯ des deutschen und russischen Geheimdienstes. Mu?nchen, 1985. S. 48 ff.] может лично съездить в Ковно и Вильну побеседовать с агентами»[17 - Geheimer Nachrichtendienst u. Spionageabwehr des Heeres von Generalmajor a. D. Gempp. Erster Band. S. 31.].

1.1. Первые контакты Людендорфа и Ленина

Новые возможности перед генштабами союзных центральных держав открылись с начала 1890-х гг. благодаря пребыванию в России с ознакомительными целями и для изучения языка будущих офицеров Генштаба и разведки по договору с российским Военным министерством. Будущие немецкие офицеры Генштаба отныне могли на несколько месяцев отправляться в ознакомительные и учебные командировки в обе столицы Российской империи, австро-венгерские офицеры с 1890 г., после того как было преодолено сопротивление российского военного министра П. С. Ванновского («они еще потребуют от нас оружие Австрии поставлять, чтобы нас же били!»), – учиться на годичных курсах подготовки офицеров разведки в Казани. Действие последнего соглашения, по высказанному в 1906 г. русскими желанию, после затяжных переговоров закончилось в 1908 г.[18 - Ronge M. Kriegs- und Industrie-Spionage. S. 17, 77; Pethц A. Agenten fьr den Doppeladler. S. 31 f.] Это намекает на его большую выгоду для австрийской стороны и очевидный вред для российской. Уроки и результаты подобных учебных и информационных командировок для командирующих генштабов, насколько известно сегодня, никогда не оглашались и историками впрямую не исследовались. Несомненно, они оказывались плодотворными с точки зрения разведки. Ведь выезжавшие в Россию кандидаты на высокие должности в Генштабе или разведслужбе помимо официальной задачи изучения языка с большой долей вероятности решали неофициальные сопутствующие задачи, которые им ставили или они брали на себя сами. За существование такой практики говорила хотя бы пресловутая нехватка средств у разведотделов, которые могли воспользоваться случаем «присоседиться» к дорогостоящим заграничным вояжам, оправдывая расходы их ценным для нужд разведки побочным эффектом. Дальнейшая карьера некоторых известных лиц, побывавших в этих зарубежных командировках для будущих генштабистов и разведчиков двух союзных держав, позволяет сделать кое-какие выводы по поводу их долгосрочных результатов. Причем, например, для Альфреда Редля и Эриха Людендорфа учеба в России, кажется, имела диаметрально противоположные последствия.

Редль, весьма одаренный австро-венгерский офицер из чиновничьей семьи крещеных галицийских евреев, будучи капитаном Генштаба, удачно использовал свое годичное пребывание в казанском военном училище в 1900 г. (представители Вены тогда вообще встречались в Казани на самых разных уровнях[19 - Так, например, в городе долго гастролировал «венский женский оркестр»; см.: Wien in Kasan // Lehmann C., Parvus. Das hungernde Russland: Reiseeindrьcke, Beobachtungen und Untersuchungen. Stuttgart, 1900. S. 75.]) для совершенствования владения русским языком, выполнил свои задачи и приобрел хорошие знания страны и ее населения. Его успехи, с одной стороны, обеспечили ему карьерный взлет в австро-венгерском Генеральном штабе (по возвращении из России он вошел в состав «русской группы» Эвиденцбюро, в 1909 г. получил звание майора и в том же году возглавил свое разведывательное подразделение уже в звании подполковника), а с другой стороны, сделали его восприимчивым к соблазну заняться шпионской деятельностью в пользу Российской империи (в 1906 г. Редль был завербован российским военным атташе в Вене, с 1907 г. регулярно снабжал его секретными материалами, в 1912 г., занимая пост начальника штаба VIII Пражского армейского корпуса, передал России австрийские планы развертывания войск). Лишь по чистой случайности этот высокопоставленный офицер и двойной агент не стал начальником Эвиденцбюро, как хотел Ойген фон Хордличка, прочивший его себе на замену.

Вполне можно предположить, что казанские командировки Редля и его австрийских преемников благодаря вербовке потенциальных русских агентов создавали связи, которые позже оказывали влияние на большую российскую политику. Так, странствующий сибирский «старец» Г. Е. Распутин, вероятно, с 1890-х гг. неоднократно совершавший паломничества в Казань, в 1903–1904 гг. посещал там вольнослушателем духовную семинарию и с большим пылом приобщался ко всему иностранному[20 - Ср.: Spiridowitsch A. Rasputin. Bern; Stuttgart, o. J. S. 22 ff.]. Своему духовнику старцу Гавриилу он в 1904 г. открыл, что собирается в Петербург. Как тот его ни отговаривал, Распутин отправился-таки в российскую столицу, чтобы, по выражению генерала М. Д. Бонч-Бруевича, сделать «самую фантастическую в мире карьеру»[21 - Bontsch-Brujewitsch M. D. Petrograd: Erinnerungen eines Generals. Berlin(-Ost), 1970. S. 114. На рус. яз.: Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам! М., 1958.].

Генерал обошел молчанием то обстоятельство, что его собственный брат Владимир – партийный товарищ, друг и личный секретарь Ленина – внес свой (и не такой уж малый) вклад в беспримерную карьеру человека, которого не без оснований подозревали в тайных связях с австрийским и/или германским Генеральным штабом[22 - Роль Г. Е. Распутина как агента центральных держав при его жизни не получила достаточного освещения. Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и морского ведомств под председательством юриста Н. К. Муравьева (комиссия Муравьева) создала специальную «следственную часть» (№ 13) для выяснения его роли и влияния на Николая II в области государственного управления. Эта часть, насколько можно судить по материалам, опубликованным в СССР, не подтвердила существовавшие подозрения и не верифицировала поддававшиеся проверке свидетельства. Но ее уполномоченный В. М. Руднев сумел сделать ценные предварительные выводы и выявить «историческую последовательность тех событий и фактов», которые проторили Распутину дорогу к царю. По мнению Руднева, двигателем карьеры Распутина, спланированной «с удивительно продуманной последовательностью», послужил некий неизвестный фактор, который он не смог точнее определить. Однако он констатировал, что старец, «несмотря на свою малограмотность, был далеко незаурядным человеком и отличался от природы острым умом, большой находчивостью, наблюдательностью и способностью иногда удивительно метко выражаться», а «его внешняя грубость и простота обращения… были несомненно искусственны, чтобы подчеркнуть свое крестьянское происхождение и свою неинтеллигентность». См.: Руднев В. М. Правда о русской царской семье и темных силах / под ред. Л. А. Лыкова. М., 1998. С. 150–152. Один документ австро-венгерского Министерства иностранных дел 1915 г. (см. ниже) подтверждает, что австрийцы использовали Распутина для секретных поручений. Кроме того, германская разведка окружила его высокопоставленными агентами, которые во время войны сделали его не только первостепенным источником информации из самого центра российской власти, но и ферментом для революционизирования Российской империи (см. ниже). Под их влиянием Распутин постоянно дискредитировал августейшую чету, «мостя дорогу революции» (Buchanan G. Meine Mission in Russland. Berlin, 1926. S. 134). Комиссия Муравьева была создана 5 марта 1917 г. по указу министра юстиции Временного правительства А. Ф. Керенского от 2 марта 1917 г. и работала до большевистского октябрьского переворота (см.: Вестник Временного правительства. 1917. № 1 [46]; Собрание узаконений и распоряжений Временного правительства. 1917. № 61. Отд. 1. С. 362). Ее президиум, куда входили юристы и другие специалисты, преимущественно из левых партий, не отличался политической сбалансированностью. Единственный кадет в этом органе, Ф. И. Родичев, из-за чрезвычайной загруженности делами на заседаниях появлялся редко, один из двух большевиков, назначенный сенатором адвокат Н. Д. Соколов, выступал как своего рода эмиссар Совета рабочих и солдатских депутатов. Колеблющееся большинство во главе с председателем считало себя исполнительным органом революционной народной воли и тяготело к «правосудию возмездия», лишь меньшинство пыталось судить ошибки прошлого по действовавшим на момент их совершения законам и потому находило мало наказуемых прегрешений в действиях бывших чиновников (за исключением военного министра Сухомлинова и пр.). Рассказы участников работы комиссии см.: Коренев С. А. Чрезвычайная комиссия по делам о бывших министрах // Архив русской революции (далее – АРР). Вып. VII. Берлин, 1922. С. 14–23; Завадский С. В. На великом изломе // АРР. Вып. VIII. Берлин, 1923. С. 5–42; Вып. XI. Берлин, 1923. С. 38–73. В исторической перспективе с большевистской точки зрения: Аврех А. Я. Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства: замысел и исполнение // Исторические записки. 1990. Т. 118. Допросы и слушания протоколировались ведущими литераторами (включая А. А. Блока) и литературоведами (например, бывшим сотрудником секретных служб П. Е. Щеголевым). Щеголев в 1924–1927 гг. издал избранные протоколы в Ленинградском государственном издательстве под заглавием «Падение царского режима» (переизд.: Гаага; Париж, 1969). Оригиналы протоколов находятся в Государственном архиве Российской Федерации в Москве (ГА РФ. Ф. 1467). О какой-либо научной сверке текстов (и купюр) в «Падении царского режима» с сохранившимися оригинальными материалами комиссии сведений нет, и сама автор не имела возможности ее провести. Считается бесспорным, что опубликованные Щеголевым отрывки отвечали интересам большевиков. Пример лакун в его издании демонстрирует протокол допроса последнего директора Департамента полиции царского Министерства внутренних дел А. Т. Васильева: в ответ на предложение сообщить «данные о большевистских лидерах и их предательской деятельности», которые стали ему «известны во время службы директором Департамента полиции», Васильев «решил поделиться со следователем всем, что знал о Ленине, Троцком, Зиновьеве и других лидерах большевистской партии» (Wassiljew A. T. Ochrana: Aus den Papieren des letzten russischen Polizeidirektors. Zьrich; Leipzig; Wien, 1930. S. 270 f.). Эти показания в издании Щеголева отсутствуют.]. В 1905–1906 гг., когда в России резко активизировались агенты центральных держав, Распутин пробрался ко двору и при помощи продуманного поведения и псевдомедицинских фокусов сумел произвести большое впечатление на царя[23 - Ольденбург С. С. Царствование императора Николая II. Мюнхен, 1949. Т. II. С. 65.], обычно не слишком доверчивого, и получить доступ в личную сферу жизни императорской семьи. Когда же в 1912 г. стали высказываться сомнения насчет веры этого религиозного мошенника, В. Д. Бонч-Бруевич как специалист по русскому сектантству публично заступился за старца, объявив его истинно православным христианином, и тем самым упрочил уникальное положение одиозного шарлатана при дворе. Впоследствии, в годы войны, старец в качестве серого кардинала царицы распоряжался судьбами Российской империи, и даже Людендорфу было известно, что тот «работал ради мира»[24 - См.: Ludendorff E. Kriegfьhrung und Politik. Berlin, 1922. S. 185.] в интересах Германии.

В отличие от Редля, посредственному выпускнику Берлинской военной академии Эриху Людендорфу трехмесячная образовательная командировка в Петербург, Москву и Одессу в 1894 г. не особенно помогла улучшить знание русского языка, приобретенное за три года учебы в академии, зато существенно углубила его представления о военной топографии Российской империи на границах с Восточной Пруссией, Финляндией и на юге. Людендорф родился в 1865 г. в поместье Крушевня под Познанью и до 12 лет рос в преимущественно славянской (польской) языковой среде, но русским языком всю жизнь владел неважно, Россию и русских знал плохо, в русской культуре мало что понимал. Эти недостатки вытекали из его общего равнодушия к любым предметам, не связанным прямо с военным делом: математика давалась ему не легче, нежели русский, который старший лейтенант при поступлении в военную академию (1890)[25 - Биографические сведения см.: BA MA. NL 77. Personalakte Erich Ludendorff; Ludendorff E. Mein militдrischer Werdegang: Blдtter zur Erinnerung an unser stolzes Heer. Mu?nchen, 1935.] выбрал для факультатива по современным языкам, и даже дополнительные занятия с репетитором по французскому – обязательному предмету – так и не принесли ему удовлетворительной оценки на выпускном экзамене (в чем он позже винил репетитора). Хотя выпускник Людендорф сдал необходимый минимум для переводчика с русского, в дальнейшем его отношения с этим языком оставляли желать лучшего. Тем не менее по окончании академии в начале 1894 г. он, по предложению его преподавателя по тактике, реформатора японских вооруженных сил (1884–1888) генерала Якоба Меккеля, получил направление в русский отдел Генерального штаба. Три месяца, остававшиеся до прикомандирования к Большому генштабу, Людендорф провел в ознакомительной поездке по Российской империи. Поскольку впоследствии в биографических записках он ни словом не упоминал свое тогдашнее путешествие по европейской части России, можно предположить, что наряду с известными целями – совершенствования языка и углубления знаний о стране – он имел тайные задачи и выполнил их с успехом.

Его письма к родителям наглядно свидетельствуют, что в соответствии с настроениями 1894 г. он совершал эту поездку с мыслью о будущей войне. Первые же слова по прибытии в Петербург не оставляют никаких сомнений: «36 часов на поезде… Это еще цветочки, а сколько придется катить до границы в случае мобилизации!»[26 - Людендорф – родителям, Петербург, 25 января 1894 г.: BA MA. NL 77. Nr. 17 (ксерокопии рукописных оригиналов писем), 18 (машинописные копии).]

В Петербурге (24 января – 3 февраля 1894 г.) немецкий гость впервые ощутил недостаточность своей языковой и культурной подготовки и признался родителям: «Моей школьной премудрости здесь никоим образом не хватает»[27 - Людендорф – родителям, Петербург, 25 января 1894 г.: BA MA. NL 77. Nr. 17.]. Однако он не сделал ни единой попытки сблизиться с русским обществом, ограничив свою общественную активность немецкой колонией столицы, где встречался с немецкими военными атташе и дипломатами, вращался в купеческих кругах и принимал участие в торжественных мероприятиях германского посольства. Его соприкосновения со столичной жизнью, насколько позволяют судить известные письма, носили поверхностно-туристический характер, кругозор оставался узконациональным, а восприятие – избирательным: так, во время оттепели здесь «невероятная грязь», писал он, в русские гостиницы «нашему человеку зайти невозможно», они «вообще производят весьма неопрятное, неаппетитное впечатление», а достопримечательностям российской метрополии «далеко до берлинских». Положительных отзывов Северная Пальмира, где «роскошь местами очень велика, но очень часто фальшива», от него не удостоилась. В сопровождении жившего в Петербурге младшего немецкого офицера Людендорф съездил на один день в Великое княжество Финляндское, наверняка не только с целью осмотра водопада Иматра, расположенного в 170 км к северо-западу от Петербурга. Во время этой экскурсии он с интересом отметил нежелание финнов говорить по-русски и, возможно, обратил внимание на военное обеспечение финской территории.

В Москве (4 февраля – 17 марта) путешественник после семидневных поисков жилья, в ходе которых столкнулся с «отвратительной нечистоплотностью», поселился на частной квартире у «2 пожилых женщин… страшно болтливых». Он хотел «все время слушать русскую речь», иначе «не поставил бы себя в такую зависимость на целых четыре недели», но «ужасно прогадал». Уже через неделю немецкий гость начал страдать от «грязи и чрезвычайно неаппетитной еды», заявил, что съезжает, «уплатил рубль и был таков»: «Вот чем закончилось благое намерение много учить русский»[28 - Людендорф – родителям, Москва, 10 февраля 1894 г.: BA MA. NL 77. Nr. 17, 18.].

«Хождение по театрам» показалось визитеру «несколько утомительным», потому что ему постоянно приходилось «напряженно вникать» в происходящее на сцене, однако после нескольких посещений он констатировал, что «в здешнем императорском театре… действительно играют превосходно», только спектакли всегда идут «ужасно долго». Кремль его впечатлил расположением и величиной, но количество и убранство церквей и монастырей он нашел чрезмерным: «…глазу не на чем отдохнуть от украшательств, они действуют угнетающе. Наши строгие церкви с табличками в память павших возвышеннее!»

Русское общество в его глазах было «очень странным по нашим понятиям, очень низкого сорта»: «Прежде всего мужчины выглядят ужасно… Легко представить, что нездешний – то есть нерусский – человек чувствует превосходство перед ними и тем самым навлекает на себя ненависть». Гость из Германии не исключал существования «отдельных лиц, чьи манеры отвечают требованиям, которые мы предъявляем к образованным людям», но считал, что число таковых «здесь… значительно меньше, чем где-либо еще».

Делая все эти наблюдения, немецкий офицер, тем не менее, больше думал о своих карьерных планах, нежели о непривычном окружении. Он, по-видимому, не заглядывал в богатую русскую прессу и литературу тех лет, зато даже здесь с интересом читал немецкий «Военный еженедельник», следил по нему за текущими повышениями по службе и лелеял надежду сделать отцу «подарком на день рождения» свое «прикомандирование к Генеральному штабу в этом году»[29 - Людендорф – отцу, Москва, 8 марта 1894 г.: BA MA. NL 77. Nr. 17, 18.].

Заключительное турне по югу России (18–31 марта 1894 г.) привело его по очереди в Орел, Курск, Харьков и, наконец, в Крым, где он посетил Бахчисарай и Ялту (в том числе царскую летнюю резиденцию в Ливадии), а также осмотрел в Севастополе крепость, музей Тотлебена и все места, «прославленные осадой»; речь идет об 11-месячной осаде французами и англичанами во время Крымской войны (1854–1855) севастопольской крепости и военной гавани, которая закончилась их полным разрушением и стоила осаждавшим свыше 80 тыс. жизней, а защитникам под командованием генерала Э. И. Тотлебена, тяжело раненного в июне 1855 г., – 120 тыс.

Путешественник не оставил описания последнего пункта своего маршрута – экономической и культурной столицы юга России, важного с военной точки зрения портового города Одессы с базой русского Черноморского флота. Почтовым адресом Людендорфа около недели служил адрес германского консульства, но он, кажется, им ни разу не воспользовался. Причина, возможно, заключалась в строгой секретности его тамошних контактов и деятельности. На рубеже 1918–1919 гг. (он тогда нелегально и инкогнито находился в Швеции) уважаемые шведские газеты[30 - Например, «Свенска дагбладет» и «Гётеборгс дагбладет» от 27 декабря 1918 г., «Афтонтиднинген» от 6 января 1919 г.] сообщали, что Людендорф был в 1890-х гг. с секретной миссией в южной России и установил там связь с русскими революционерами и анархистами. Тот давний контакт с южнорусским революционным подпольем увязывался газетами с ходившими на момент появления упомянутых сообщений слухами о тайных отношениях Людендорфа с Лениным, в частности о предложении Людендорфу возглавить Красную армию и выковать из нее миллионное войско, которое будет вести боевые действия не только в Западной Европе, но и на индийском субконтиненте. В шведских статьях подчеркивалось, что такое развитие событий вытекает из старых связей Людендорфа с тогдашними подпольщиками и будущими творцами переворота в России.

Содержание вторящих друг другу статей нельзя назвать абсолютно высосанным из пальца: Стокгольм в то время служил наилучшим местом получения информации о германо-российских связях, приглашение Людендорфа в командующие Красной армией подтверждено осведомленным источником с немецкой стороны[31 - См. рассказ последнего военного атташе кайзеровской Германии в России Вильгельма Шуберта: Schubert W. Der zweite Weltkrieg hat 1918 begonnen. Mu?nchen, 1957. S. 14. См. также: BA MA. Pers. 6/346. Personalakten Schubert, Wilhelm, geb. 12.11.79. S. 3.], а пребывание Людендорфа на юге России в 1894 г. доказывается его перепиской с родителями. Выбор Одессы для завершения информационной командировки также говорит в пользу версии о возложенной на него или взятой им на себя самостоятельно тайной задаче такого рода: многонациональная Одесса в 1890-е гг. была оплотом всероссийского революционного подполья; знакомство с врагами российского государства могло в 1894 г. представлять особый интерес для будущего генштабиста, всецело захваченного идеей войны с Российской империей, и для его дальнейшей военной карьеры.

Правда, при всей правдоподобности шведских сообщений, задним числом встает практический вопрос, как иностранный путешественник в то время, когда германские зарубежные представительства еще не принимали активного участия в добыче секретных разведданных, ухитрился за несколько дней в незнакомом большом городе наладить тайные контакты с политическим подпольем.

Несомненно, он должен был рассчитывать на других лиц или связи из окружения местного консульства. Учитывая краткость его пребывания в Одессе (около недели), следует исходить из того, что он приехал туда с готовым графиком и адресами нужных людей и явок. Соответствующую информацию он мог получить в том числе от знакомых со здешней обстановкой эмигрантов-революционеров, которые продолжали поддерживать с политическим подпольем оживленные отношения и не боялись, а то и считали полезным иметь дело с прусско-немецким офицером.

К таким эмигрантам относился А. Л. Гельфанд, истый одессит, покинувший город в 1886 г. и с 1887 г. с некоторыми перерывами проживавший в Германии, где с 1891 г. (написав Вильгельму Либкнехту) добивался прусского подданства (после долгих хлопот он его получил аккурат на третий год войны – в 1916 г.!). Поначалу Гельфанд направился в Цюрих: местный университет пользовался предпочтением у одаренных учащихся и эмигрантов из Российской империи (например, социалистов Розы Люксембург и Лео Иогихеса в конце 1890-х гг.). Однако вскоре он переехал в приграничный промышленный город Базель, где в то время преподавал швейцарский историк Якоб Буркхардт. Там научным руководителем Гельфанда стал экономический обозреватель газеты «Франкфуртер цайтунг» Карл Бюхер, который читал в Базельском университете курс социальной экономики. Гельфанд подготовил диссертацию на тему «Техническая организация труда: “Кооперация и разделение труда”», но его научный руководитель еще до защиты вернулся в Германию. На факультете работа эмигранта большого впечатления не произвела; степень ему, ради приличия, присвоили, с оценкой «удовлетворительно»[32 - Ср.: Kieser H.-L. World War and World Revolution: Alexander Helphand-Parvus in Germany and Turkey // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2011. Vol. 12. No. 2. P. 387–410.], что сделало перспективы академической карьеры в Швейцарии для Гельфанда весьма туманными. Он уехал в Германию и занялся публицистикой, посвященной российскому обществу. Так, в 1893 г. он опубликовал ряд статей о голоде в России, выступая в роли эксперта по революционному движению на юге империи и предсказывая его быстрый рост, – для путешественника, собиравшегося в Одессу, это наверняка представляло интерес. В 1894 г., когда Людендорф (предположительно после соответствующих штудий и бесед в Германии) будто бы завел в Одессе связи с революционным российским подпольем, Гельфанд в Германии взял себе псевдоним Парвус. Может быть, социал-демократу понадобилось второе имя для сокрытия своих сношений с берлинской Доротеенштрассе, 48 (военной академией)? Лишь в 1910 г. руководство Социал-демократической партии Германии (СДПГ) в лице Августа Бебеля разоблачило его как провокатора[33 - Ср., напр.: «Посредник разведслужб»: Документы ЦХИДК об А. Парвусе-Гельфанде, 1917–1924 гг. // Исторический архив. 1999. № 1. С. 100–114; Heresch E. Geheimakte Parvus: Die gekaufte Revolution. Mu?nchen, 2000; Chavkin B. Alexander Parvus – Financier der Weltrevolution // Forum fьr osteuropдische Ideen- und Zeitgeschichte. 2007. Jg. 11. H. 2. S. 31–58.] и тем самым практически вынудило покинуть Германию. Гельфанд, перебравшись в Константинополь, по заданию секции IIIb Большого генштаба успешно пропагандировал среди младотурок необходимость германо-турецкого военного союза и вступления Турции в войну на стороне центральных держав. Выполнив задание (военный союз был заключен 2 августа 1914 г., а 2 ноября 1914 г. Турция вступила в войну), он через своего куратора – прикрепленного к германскому посольству в Константинополе офицера разведки д-ра Циммера – предложил послу, барону Гансу фон Вангенхайму, свои услуги в качестве специалиста по вопросу революционизирования Российской империи и в январе 1915 г., заручившись его рекомендацией, начал переговоры на эту тему в берлинской рейхсканцелярии.

В пользу версии раннего и личного знакомства с Людендорфом говорит неизменная верность Гельфанда германскому Генеральному штабу и его военной разведке, которая не раз приводила его к острым конфликтам с немецкими и русскими партийными товарищами. Указывает на эту версию и то обстоятельство, что друг и земляк Гельфанда О. М. Нахамкис (впоследствии большевик под именем Ю. М. Стеклов, 1873–1941) после посещения Одессы Людендорфом развернул там политическое стачечное движение. В том же году он был арестован, после суда и ссылки бежал за границу, работал в Вене и Берлине в тесном сотрудничестве с Гельфандом. Подобно своему наставнику Гельфанду, Нахамкис протоптал дорожку к германской военной разведке и работал на нее все годы войны, будучи заслан в Российскую империю в сентябре 1914 г., пока поздней осенью 1917 г. Ленин не принял его «в наследство» и не сделал редактором «Известий».

Такой дерзкий номер, как удачное личное вступление в контакт с антиправительственным подпольем на юге России под носом у грозной русской охранки, мог принести кандидату на должность в русском отделе Большого генштаба особое реноме двоякого рода. Учитывая круг его военных задач, закладка фундамента отношений с силами российского революционного подполья представляла собой важный задел для будущего сотрудничества с русскими революционерами, определивший ориентиры его работы в русском отделе. Подобные связи, которых традиционно мыслившие генштабисты-дворяне того времени чурались, видимо в силу политического этикета и почтения к российским монархам, окружали выходца из буржуазной среды специфическим ореолом – смелого, но лишенного чести и традиций карьериста. Кажется, Людендорфа в Генеральном штабе действительно сопровождал такой ореол, сделав его полезным, но не слишком уважаемым аутсайдером. У части немецкого и русского социалистического и рабочего движения Людендорф своим знакомством с российским революционным подпольем, напротив, заслужил кредит доверия, продолжавший действовать даже в начале 1920-х гг. Тем не менее суждение одного из современных биографов Людендорфа о нем как о «лучшем знатоке царской России среди офицеров Генерального штаба»[34 - Nebelin M. Ludendorff: Diktator im Ersten Weltkrieg. Mu?nchen, 2010. S. 170.] никоим образом не соответствует фактам: русским языком он владел слабо, о российском обществе знал мало, а в понимании России сильно уступал своим блестящим коллегам по русскому отделу, из которых император, невысоко ценивший Людендорфа, лучшим знатоком России считал Макса Хоффмана[35 - Ср.: Kьhlmann R., von. Erinnerungen. Heidelberg, 1948. S. 526.]. Зато в последующие годы Людендорф приобрел славу непримиримого противника Российской империи, возможно, благодаря в том числе своим тайным отношениям с внутренними врагами русского государства. Может быть, в ходе подготовки войны на два фронта против Франции и России эта слава сыграла роль в его переводе в оперативный отдел, где он с 1904 г. возглавлял секцию, а с 1908 г. стал руководителем всего отдела, и возобновление контактов с российскими антигосударственными элементами во время войны в самом деле, как утверждали неназванные осведомители шведских газет, явилось логическим развитием прежних связей.

В хорошо информированном конспиративном революционном подполье Российской империи весть о визите высокопоставленного немецкого офицера к одесским революционерам и анархистам с выражением поддержки, должно быть, распространилась со скоростью лесного пожара и пробудила надежды, которые сформировали устойчиво положительный образ Людендорфа на левом фланге русского и немецкого социалистического движения. Стоит отметить, что проживавший с 1895 г. в Петербурге 25-летний помощник присяжного поверенного В. И. Ульянов из Симбирска, принадлежавший к социал-демократическому подполью столицы и мечтавший о революционном перевороте в России, впервые побывал в Берлине на следующий год после посещения Одессы Людендорфом, и обычно столь дотошные лениноведы Востока и Запада так и не выяснили точно, зачем он туда поехал и чем занимался: его берлинская жизнь в августе – сентябре 1895 г. до сих пор по большей части покрыта мраком неизвестности[36 - Биограф Ленина Роберт Сервис, вынесший вопрос о его немецких связях за скобки, полагал, что в Берлине Ульянов «много купался» и «посещал Королевскую библиотеку» – не слишком напряженная деятельность для политически мотивированного подпольщика-социалиста из России, который искал на Западе стимулы, помощников и поддержку своим планам свержения российской монархии. См.: Service R. Lenin: Eine Biographie. Mu?nchen, 2000. S. 145.]. Берлин стал конечным пунктом продолжавшегося несколько месяцев «обзорного турне», которое Ульянов во время своей первой заграничной поездки совершил по центрам русской социал-демократической эмиграции в Австрии, Швейцарии и Париже.

Подобно Людендорфу в России в предыдущем году, Ульянов с первого же дня в чужой языковой среде обнаружил у себя недостаточное знание языка. Матери, финансировавшей его поездку, он уже из Зальцбурга сообщил о своем «позорном фиаско»: «…понимаю немцев с величайшим трудом, лучше сказать, не понимаю вовсе». Несмотря на это, он не падал духом и «довольно усердно коверкал немецкий язык»[37 - Цит. по: Ibid. S. 144.]. Однако не успел как следует подучить его в Австрии и немецкоязычной части Швейцарии (Цюрихе) к тому моменту, когда в начале августа поселился на окраине политического Берлина, в нескольких шагах от парка Тиргартен[38 - «Устроился я здесь очень недурно: в нескольких шагах от меня – Tiergarten…» (Ульянов – матери, цит. по: Pianzola M. Lenin in der Schweiz. Berlin(-Ost), 1956. S. 16 ff.).], на Фленсбургерштрассе, 12, в районе Моабит. С немецким дело у него по-прежнему обстояло плохо, разговорную немецкую речь он понимал гораздо хуже, чем французскую, винил в этом, однако, не собственную недостаточную подготовку, а выговор немцев: «Немцы произносят так непривычно, что я не разбираю слов даже в публичной речи…» Перед тем как пойти в театр на «Ткачей» Герхарда Гауптмана (премьера состоялась 10 ноября предыдущего года), он еще раз перечитал всю драму, чтобы следить за спектаклем, и, тем не менее, «не мог уловить всех фраз». В письме матери он писал: «…жалею только, что у меня слишком мало времени для основательного изучения языка». Объяснялась ли нехватка времени исключительно штудированием работ Маркса и Энгельса в Королевской библиотеке, неясно – из прочих его занятий известно только о некрологе Фридриху Энгельсу, умершему 5 августа 1895 г., присутствии на организованном СДПГ рабочем собрании 3 августа и недатированной встрече с Вильгельмом Либкнехтом (чья жена говорила по-русски). В любом случае, Ульянов чувствовал себя в Берлине, в отличие от Людендорфа в Петербурге и Москве, «совсем хорошо». К концу августа он там «уже немножко освоился» и понимал немцев «несколько лучше, хотя все-таки очень и очень еще плохо».

Так же как Людендорф в российской столице, Ульянов был в Берлине «вообще… довольно равнодушен» к достопримечательностям: «…посещаю [их] очень лениво… и большей частью попадаю случайно». «Шлянье по разным народным вечерам и увеселениям» нравилось ему «больше, чем посещение музеев, театров, пассажей и т. п.» Он собирался еще пожить в германской столице, только «с финансами опять… “затруднения”… деньги уходят черт их знает куда». 7 сентября он писал: «…обжился уже [в Берлине] настолько, что чувствую себя почти как дома, и охотно остался бы тут подольше, – но время подходит уже уезжать…»[39 - Цит. по: Streb X. Lenin in Deutschland. Berlin(-Ost), 1957. S. 9.] Перед отъездом во второй половине сентября он раздобыл у кожевника на Манштайнштрассе желтый кожаный чемодан с двойным дном[40 - Service R. Lenin. S. 146.], чтобы тайно провезти в Россию какую-то литературу. Благодаря этому строгий жандармский контроль на въезде в страну ничего не дал, и Ленин по прибытии в Петербург 29 сентября располагал необходимым материалом, чтобы тотчас погрузиться в нелегальную политическую работу.

С поразительной целеустремленностью он теперь при поддержке нескольких товарищей социал-демократов объединил существующие марксистские кружки в «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», сделав из него «зародыш революционной марксистской партии»[41 - Streb X. Lenin in Deutschland. S. 10.]. Когда «Союз борьбы» зимой развернул нелегальную деятельность, организуя рабочие забастовки, подозрительной организацией занялась полиция и в ночь с 20 на 21 декабря 1895 г. арестовала Ульянова вместе с другими предводителями. Во время 14-месячного заключения он составил программу марксистской партии[42 - Service R. Lenin. S. 152.], пользуясь для конспирации невидимыми «чернилами из молока». В январе 1897 г. его и остальных членов «Союза борьбы» приговорили к трехлетней административной ссылке в Восточную Сибирь. Он разделил ссылку с получившей такой же приговор дворянкой Надеждой Крупской, сочетавшись для этой цели с ней браком.

После освобождения (10 февраля 1900 г.) состоящий под надзором полиции Ульянов снова окунулся в нелегальную работу, за полгода объехал центры подпольной революционной деятельности, в том числе Казань (где в том году пребывал Альфред Редль) и Самару на Волге, и 29 июля «по легальному паспорту»[43 - По словам Н. К. Крупской, см.: Krupskaja N. Erinnerungen an Lenin. Berlin(-Ost), 1959. S. 60. В дальнейшем цитаты данного автора, если не указано иное, приводятся по этому изданию. Как и многие другие сведения от Крупской, эти слова вводят в заблуждение: Ульянов путешествовал с двумя паспортами – собственным, без визы, и паспортом с визой, принадлежавшим отцу одной знакомой его жены, умершему в 1902 г. статскому советнику в отставке Николаю Егоровичу Ленину, чью дату рождения Ульянов подправил (Измозик В., Старков Б., Павлов Б., Рудник С. Подлинная история РСДРП – РКП(б) – ВКП(б). Без умолчаний и фальсификаций: Краткий курс. М., 2010. С. 101–102). Тот факт, что свои многочисленные заграничные публикации он подписывал «Н. Ленин», указывает, что он въезжал в соответствующую страну по паспорту статского советника Н. Ленина и продолжал им пользоваться.] отправился из Подольска во вторую заграничную поездку. Она, вопреки упорному сопротивлению видных социал-демократов Ю. О. Мартова, А. Н. Потресова, Г. В. Плеханова, П. Б. Аксельрода и В. И. Засулич, ратовавших за совместное издание газеты в Швейцарии, опять привела его в Германию, на сей раз на два года. Важную роль в решении основать газету «Искра» в Мюнхене сыграл совет Гельфанда-Парвуса, который предположительно преследовал не только цель теснее сблизить русских революционеров с немецкой социал-демократией[44 - Такую цель называл сам Парвус: Parvus. Im Kampf um die Wahrheit. Berlin, 1918. S. 6 ff.; ПАРВУС. Правда глаза колет! Личное разъяснение ПАРВУСА. Стокгольм, 1918. С. 7–8.]. «Искра» печаталась в мюнхенской квартире Парвуса, где для этой цели была оборудована типография[45 - Ср.: Lenin in Mu?nchen: Dokumentation und Bericht von Friedrich Hitzer. Mu?nchen, 1977.], и здесь деятельный, целеустремленный, фонтанирующий идеями гигант скоро покорил и Ленина, и Троцкого. Но он, вероятно, имел и собственные планы.

Парвус, ценимый и приглашаемый для консультаций немецкими специалистами по России после своих статей о российском революционном движении (1893) и участия в Лондонском международном социалистическом конгрессе (1896) в составе российской делегации, в 1898–1899 гг. совместно с мюнхенским врачом д-ром Карлом Леманом предпринял поездку по внутрироссийским Казанской, Вятской, Уфимской и обеим волжским губерниям, надо полагать – на деньги Большого генштаба. Цель поездки – изучение влияния эндемического голода на медицинское и социальное состояние местного населения[46 - См.: Lehmann C., Parvus. Das hungernde Russland.] – оправдывала сопровождение врача Парвусом, который путешествовал по чешскому паспорту и писал к социально-медицинскому исследованию связующие тексты. Чешский паспорт указывает на участие в деле тоже заинтересованного в нем венского Эвиденцбюро. Германский и австрийский генштабы имели причины использовать в своих целях путешествие врача в Поволжье, по большей части закрытое для туристов: царское правительство в рамках широкомасштабной программы железнодорожного строительства создавало на Волге новую сеть военных объектов, в которой русские отделы обоих союзных штабов подозревали первичную основу для будущих русских наступательных армий. Точной разведке на местности русские и оперативные отделы этих штабов придавали большое значение.

По возвращении Парвуса из этой исследовательской поездки к нему на квартиру в мюнхенском районе Швабинг в сентябре 1900 г. явился «Н. Ленин»[47 - Pearson M. Der plombierte Waggon: Lenins Weg aus dem Exil zur Macht. Mu?nchen, 1990. S. 23.], который в дальнейшем будет оказывать его усилиям по разведыванию обстановки внутри России для Большого генштаба широкую поддержку при посредстве своих товарищей и последователей. Под этим именем Ульянов после трехлетней ссылки приехал в Германию, чтобы с помощью завоевавшего известность Парвуса проторить новые пути в партийной работе. К тому времени в России слава Ульянова как опаснейшего ниспровергателя основ настолько упрочилась, что один жандармский полковник в секретном докладе утверждал: «…крупнее Ульянова сейчас в революции нет никого», – рекомендуя «срезать эту голову с революционного тела»[48 - Pianzola M. Lenin in der Schweiz. S. 19.]. В описываемые годы то, что знала российская жандармерия, как правило, недолго оставалось тайной от германской разведки. В 1900 г. петербургский Департамент полиции открыл в Берлине отделение своей Заграничной агентуры: ее многолетний руководитель П. И. Рачковский добился согласия германских властей на пребывание в Берлине служаших российской полиции и поставил во главе берлинского отделения одного из своих лучших сотрудников, работавшего поочередно под именами Хеккельман, Лангезен и Гартинг (7 июля 1909 г. журнал «Ди тат» доказал, что это одно и то же лицо, разоблачив его как агента российских секретных служб, вследствие чего Гартинга отозвали на родину). В 1901 г. Хеккельман завербовал молодого врача Я. А. Житомирского, найдя в этом друге Ленина самого усердного и успешного большевистского тайного агента заграничной охранки. Из Берлина секретных сотрудников посылали в центры русской эмиграции в Мюнхене, Брюсселе и Льеже. В 1904 г. берлинское охранное отделение подписало с германской полицией протокол о совместных мерах по борьбе с анархизмом.

Год прибытия Ленина в Мюнхен – 1900 – ознаменовался также началом этого сближения российских органов безопасности и германской полиции, судя по тому, что Ульянов, проживая (видимо, нелегально) в сентябре на Кайзерштрассе, 53, у некоего Риттмайстера (или Риттмайера) под именем Майер[49 - По словам В. Измозика (Измозик В. и др. Подлинная история РСДРП – РКП(б) – ВКП(б). С. 103), он жил там «без прописки».], был небезызвестен местным властям (после приезда Крупской он снял большую квартиру в новом здании в районе Швабинг, на Зигфридштрассе, 14, хорошо заметную для возможных тайных наблюдателей). В ленинистских работах говорится, что с немецкими документами ему помог немецкий врач, социал-демократ Рудольф Шолленбрух[50 - Streb X. Lenin in Deutschland. S. 18.], правда, не объясняется, каким образом «соци» Шолленбрух в империалистическом баварском полицейском государстве ухитрился получить доступ к строго охраняемым бланкам удостоверений личности. Однако, с другой стороны, тесная связь Ульяновых и Гельфанда-Парвуса в то время известна и даже подтверждена Крупской, которая в опубликованных посмертно записках[51 - Ср.: Крупская Н. Воспоминания о Ленине. М., 1957. С. 68. См. также: Яансон К. Эстонец Александр Кескюла и Берлин: дебют (сентябрь 1914 – май 1915) // Tuna: Спецвыпуск по истории Эстонии с 17 по 20 век. Тарту; Таллин, 2006. С. 86.] подчеркивала, что и Ульянов, и она сама в столице Баварии контактировали преимущественно с Парвусом. Вопрос о происхождении немецких фальшивых имен и личных документов Ульянова (их не сосчитать среди примерно 200 его международных удостоверений и псевдонимов!) так и не прояснен. Уже покинув Мюнхен, он с 1902 г. жил в Лондоне под немецким именем Якоб Рихтер. По меньшей мере, в случае с одним из его немецких документов – на имя печатника Эрвина Вайкоффа, родившегося 16 июля 1862 г. в Гамельне[52 - Ср.: Possony S. T. Lenin: Eine Biographie. Kцln, 1965. S. 135. Автор ссылается на секретный документ российской полиции, находящийся в архиве Заграничной агентуры Охранного отделения (Hoover Institution, Stanford, Ca.).], – считается установленным, что соответствующий паспорт, выданный в Берлине, который в 1906 г. изъяла и проверила российская полиция, представлял собой подлинное германское удостоверение личности. Напрашивается предположение, что покровитель Парвус или немецкие товарищи с определенными целями сумели выправить Ульянову настоящие немецкие документы, для получения которых, однако, обычно требовались ответные услуги.

В немногословных исторических очерках деятельности прусско-германской и австро-венгерской военной разведки все же нет ни намека на то, что сколько-нибудь значительные силы внутрироссийской оппозиции и/или политической эмиграции уже в тот период состояли в тесной связи с органами этих служб и оказывали заметное влияние на их практику сбора информации. Фридрих Гемпп в своих записках о германской разведке, напротив, отчетливо подчеркивает, что до первой русской революции 1905–1906 гг. «профессиональные агенты, коренные русские или поляки и интернациональные евреи… еще не играли роли»[53 - Geheimer Nachrichtendienst u. Spionageabwehr des Heeres von Generalmajor a. D. Gempp. Erster Band. S. 30.] в работе секции IIIb. Эта фраза Гемппа позже будет проанализирована подробнее. Здесь же стоит лишь заметить, что установленная им хронологическая граница – 1905–1906 гг. – не исключает возможного сотрудничества отдельных «коренных русских» вроде Ульянова или «интернациональных евреев» вроде Парвуса, как регулярного (Парвус), так и эпизодического (Ульянов?), с разведорганами германского и/или австро-венгерского Генерального штаба в годы, предшествовавшие первой русской революции. «Играть роль», т. е. вносить крупный вклад в разведывательные действия секретных служб центральных держав, они, по словам Гемппа, стали только после поражения России в русско-японской войне, в период, когда центральные державы приступили к планированию превентивной войны. Их сотрудничество настоятельно понадобилось по ряду причин, хотя бы потому, что необходимо было преодолеть последствия предыдущих провалов противороссийских агентурных сетей обеих разведок и приобрести новые силы для изучения важных районов Российской империи.

Первый провал обеспечила российская контрразведка в приграничной Варшавской губернии под руководством полковника Н. С. Батюшина[54 - Российские военные историки И. И. Васильев и А. А. Зданович в 2007 г. впервые предложили новую оценку личности и деятельности этого видного офицера русской контрразведки: Батюшин Н. С. У истоков русской контрразведки: Сб. документов и материалов / сост. И. И. Васильев, А. А. Зданович. М., 2007.]. Варшавская контрразведка, так же как петербургская и виленская, работала главным образом против Германии, да еще вместе с киевской приглядывала за Австро-Венгрией. В 1902 г. она разоблачила адъютанта штаба Варшавского военного округа, подполковника А. Н. Гримма[55 - Об А. Н. Гримме см., напр.: Старков Б. Охотники на шпионов: Контрразведка Российской империи, 1903–1914. М., 2006. С. 35–37.] как германского военного агента. Расследование показало, что Гримм, имевший доступ к секретным документам, не только с 1896 г. служил осведомителем прусско-германского Генерального штаба в Берлине, но и поддерживал конспиративные связи с австро-венгерским военным атташе, майором Эрвином Мюллером. Мюллера, «деятельную и отзывчивую опору» венского Эвиденцбюро, вследствие найденных против него доказательств пришлось отозвать; после этого привлечение военных атташе к шпионажу не приветствовалось, и австро-венгерскую разведдеятельность всячески ограничивали условности политико-дипломатического этикета. К 1906 г. «раскинутая в России агентурная сеть… съежилась до двух работающих на Эвиденцбюро конфидентов». Языковое обучение будущих офицеров австро-венгерской разведки в Казани, несмотря на длительные хлопоты Вены ради его продолжения, также было прекращено[56 - Ronge M. Kriegs- und Industrie-Spionage. S. 20, 22.].

1.2. Русско-японская война и первая русская революция

Обстрел стоящего в Порт-Артуре русского Тихоокеанского флота японскими военно-морскими силами 9 февраля 1904 г. застиг царское правительство врасплох. Навязанная Японией Российской империи, которая чересчур беспечно осуществляла экономическую экспансию в Азии, война за обладание Маньчжурией закончилась 5 сентября 1905 г. Портсмутским миром, заставившим Россию отказаться от арендованных маньчжурских территорий. Она на годы вывела из строя русские армию и флот и нанесла тяжелую травму населению империи. Эта война внезапно сотрясла все основы государства и общества. Царь, под впечатлением своих успехов в Гааге, слишком долго считал военный конфликт традиционного образца невероятным и даже в самый разгар кризиса все еще чего-то выжидал. Морское министерство не позаботилось о достойной замене сильному Балтийскому флоту: зимой тот не имел возможности попасть в тихоокеанские воды северным путем, а летом обогнуть европейский континент ему могла помешать Великобритания, с которой Токио в 1902 г. предусмотрительно договорился. Военное министерство недооценило перевооружение японской армии по прусско-немецкой модели при деятельном участии в качестве советника прусского генерала Георга Меркера и проглядело опасность стремительной атаки. С точки зрения внутренней политики, власти проявили чрезмерную медлительность во время еврейского погрома в Кишиневе (1903), не опровергли намеки на причастность к нему охранки и не уделили должного внимания обвинениям в государственном антисемитизме, вследствие чего Россия в либеральной мировой прессе предстала как неправовое государство, которому следовало преподать суровый унизительный урок. Российская общественность во всех отношениях чувствовала себя жертвой незаслуженной внешней агрессии, а генералитет переносил на восточный театр военных действий (ТВД) мышление времен Отечественной войны 1812 г.!

Генеральным штабам центральных держав эта война, в которой Россия продолжала рассчитывать (как оказалось, ошибочно) на солидарность европейских государств перед лицом дальневосточного агрессора, предоставила возможность посмотреть на ее участников со стороны. В частности, они воспользовались случаем приглядеться к русской армии в бою и выявить слабые места русской обороны и контрразведки. Российское Военное министерство с неуместным благодушием разрешило направлять на фронт военных наблюдателей. Прикомандированные к русской и японской армиям офицеры из Вены и Берлина, в основном младшие офицеры Генштаба с разведывательной подготовкой или видами на карьеру в этой области, обрели доступ к военным операциям, а также важнейшим военным учреждениям обеих сторон и своими докладами способствовали значительному расширению и актуализации сведений, накопленных соответствующим Генштабом. При этом к услугам венского Эвиденцбюро была весьма широкая информационная сеть: «За отправляющимися из Европы в Восточную Азию царскими войсками, помимо конфидентов Эвиденцбюро, довольно пристальное наблюдение вели также органы галицийских разведцентров и австро-венгерский военный атташе в Петербурге под контролем австро-венгерского военного атташе в Японии»[57 - Pethц A. Agenten fьr den Doppeladler. S. 32.]. На передовой за боями наблюдали по два старших австро-венгерских офицера с каждой стороны, один из них, капитан граф Шептицкий, «активно действовал при кавалерийском корпусе Ренненкампфа и получил основательные представления о характере русских вооруженных сил». Он так увлекся использованием своих возможностей, что попал под надзор русской тайной полиции. Благодаря докладам с Дальнего Востока в том числе «обогащались познания о разведке во время войны, причем японская намного превосходила русскую»[58 - Ronge M. Kriegs- und Industrie-Spionage. S. 23, 50.].

Макс Хоффман, тогда еще капитан, хорошо подготовленный для наблюдения за русскими вооруженными силами благодаря полугодовой учебной командировке в Россию с конца 1898 г. и двухлетней работе в русском отделе Большого генштаба, служил военным наблюдателем с германской стороны в штаб-квартире японской 1-й армии. Здесь он смог углубить знания о русской манере воевать и своими докладами принести пользу Генштабу. Хоффман находился в гуще боевых действий, видел «бои на Ялу, пережил сражения на Шахэ и под Мукденом, прошел по завоеванному Порт-Артуру»[59 - См.: Die Aufzeichnungen des Generalmajors Max Hoffmann / hg. von K. F. Nowak. Berlin, 1929. Bd. 1. S. XIII. Опыт, приобретенный «в русско-японской кампании» (Ibid. S. 1–46), вызвал у 35-летнего капитана духовный кризис и обусловил его благоразумное поведение на германо-русском театре военных действий в 1914–1918 гг., которое привело его к конфликту и ссоре с Людендорфом. В 1904 г. Хоффман записал: «Столь многое кажется ничтожным, когда видишь, как тысячи еще недавно цветущих, здоровых людей лежат в поле разорванные на клочки, изувеченные, мертвые – русские по большей части с изумленным вопросом на застывших лицах: “Почему же я умер здесь?” …Единственная радость жизни… не в том, чтобы определить, как практичнее всего провести пехотную атаку, а здесь стареешь… Я вижу это… только по другим, но, думаю, если другие так ужасно стареют, то, должно быть, и я тоже…»]. Его анализ военных слабостей России для Большого генштаба заинтересовал императора и помог стремительному карьерному росту Хоффмана[60 - С августа 1914 г. в чине подполковника служил офицером Генерального штаба при главном командовании 8-й армии в Восточной Пруссии, в 1916 г. уже полковник Хоффман, получив звание генерал-майора, стал начальником Генерального штаба при Верховном командующем германскими вооруженными силами на Востоке со штаб-квартирой в Брест-Литовске. Здесь он после захвата власти Лениным отвечал за военную часть Брест-Литовских переговоров о перемирии и мире.].

Прусский офицер Генштаба Альбрехт фон Тер, к началу русско-японской войны несколько месяцев ездивший по западным российским гарнизонам, пришел к выводу, что войсковые части западных губерний «почти начисто лишены пехоты и артиллерии, следовательно, западная граница России прикрыта лишь лоскутком кавалерии». По возвращении Тер представил доклад начальнику Генерального штаба графу фон Шлиффену и тогдашнему генерал-квартирмейстеру, будущему начальнику Генштаба Хельмуту фон Мольтке. При этом произошел характерный инцидент. Тер высказал перед Мольтке мнение, что, пока русские силы связаны на Дальнем Востоке, настал благоприятный момент, чтобы свести германские счеты с Францией, т. е. напасть на Францию. Мольтке отругал его за «подобный совет… о превентивной войне с Францией», означающей «вероломство, измену нашему старому вернейшему союзнику России», и распрощался с молодым прусским офицером «немилостиво». Тер, зная, что граф фон Шлиффен в этом вопросе уже склоняется к другому ответу, пожаловался начальнику своего отдела, тогда полковнику, а позже военному министру Герману фон Штайну, на форму устроенного ему выговора и добился признания своей правоты по данному вопросу (но не по существу дела)[61 - Ср.: Thaer A., von. Generalstabsdienst an der Front und in der O.H.L.: Aus Briefen und Tagebuchaufzeichnungen, 1915–1919. Gцttingen, 1958. S. 7 f.].

Пробудившуюся у ряда немецких военачальников заинтересованность в использовании временной слабости России усилило заключение «Сердечного согласия» (Entente Cordiale, Антанты) между Францией и Англией (8 апреля 1904 г.), которое в 1907 г. расширилось благодаря вступлению России, превратившись в Тройственную Антанту. Скрытые устремления Антанты, казалось, подтверждали растущий страх Берлина перед «окружением» и Вены – перед русским наступлением, хотя Великобритания не взяла на себя никаких формальных обязательств по военному вмешательству в случае обороны. Поэтому генштабы обеих союзных держав с облегчением констатировали, что Российская империя надолго погрязла в дальневосточном конфликте. Наблюдения, свидетельствовавшие о военной связанности главных сил русской армии на дальневосточном ТВД, вызвали в Большом генштабе оживленное обсуждение возможностей первого удара центральных держав по франко-русскому альянсу. Материалы докладов немецких военных с Дальнего Востока, говоря о слабости российских войск, как будто подтверждали осуществимость наступательной войны (которая именовалась превентивной): сперва победы над усиливающейся Францией, пока Россия, занятая на Дальнем Востоке, не сможет оказать ей действенную помощь, затем уничтожения русских западных сухопутных сил, когда их существенно обескровят ради удовлетворения возрастающих нужд восточной армии. Руководствуясь такими соображениями, начальник германского Генштаба генерал Альфред фон Шлиффен разрабатывал свой план превентивной войны[62 - Ср.: Ritter G. Der Schlieffenplan: Kritik eines Mythos. Mu?nchen, 1956. S. 141–160 (перепечатка меморандума Шлиффена 1905 г.). Самый современный вклад в дискуссию по данному вопросу в Германии см.: Der Schlieffenplan: Analysen und Dokumente / hg. H. Ehlert u. a. Paderborn, 2006.]. До глубины души обеспокоенный складывающейся расстановкой сил и сомневающийся в способности молодого поколения политиков и дипломатов Германии справиться с теми задачами, которые она будет им подбрасывать, стареющий начальник Генштаба пришел к выводу, что рано или поздно Германской империи придется «подтвердить квалификацию» среди конкурирующих держав посредством войны и нужно сделать это поскорее, пока Россия, Франция, да и Англия, еще связаны. Шлиффен ожидал от такой войны «упрочения властных позиций империи на континенте, серьезнейшую угрозу которым видел… в англо-французском объединении, с Россией на заднем плане»[63 - Groener W. Lebenserinnerungen: Jugend. Generalstab. Weltkrieg / hg. F. Hiller von Gaertringen. Osnabrьck, 1972. S. 84 ff.]. Тем самым он не только шел против бисмарковского совета «не заглядывать в карты провидению» и проявлял, по мнению Бисмарка, «колоссальную глупость»[64 - Речь Бисмарка 9 февраля 1876 г., см: Fьrst Bismarcks Gesammelte Reden. O. O., o. J. S. 96 f.], желая, чтобы Германия, ради предотвращения возможного когда-нибудь через несколько лет нападения, сама быстренько напала на соседей и разгромила их, «пока те не пришли в себя», т. е. совершила «некоторым образом самоубийство из-за страха смерти»[65 - Ibid. См. также: Gasser A. Deutschlands Entschluss zum Prдventivkrieg 1913/14 // Discordia Concors: Festgabe fьr Edgar Bonjour zu seinem siebzigsten Geburtstag am 21. August 1968. Basel; Stuttgart, 1968. S. 180 ff. Император Вильгельм I считал «игру на опережение между государствами морально безответственной», так как она губит симпатии со стороны мирового общественного мнения; цит. по: Ibid. S. 177, Anm. 17.]; он вдобавок отбрасывал существующую политическую лояльность и уважение к России как традиционному германскому партнеру, находя в ее временной слабости повод для сравнения положения Германии в июле 1905 г. с положением Фридриха Великого перед Семилетней войной. Он полагал, что Германию «окружает чудовищная коалиция», и призывал: «Сейчас мы можем вырваться из петли. Весь запад России недееспособен на годы; мы могли бы теперь разделаться с нашим злейшим и опаснейшим врагом – Францией»[66 - Шлиффен в разговоре с генерал-майором медицинской службы Хуго Рохсом «в середине лета 1905 г.», цит. по: Groener W. Lebenserinnerungen. S. 85 f.].

Его предложение «превентивного» удара в незащищенную спину дружественной России пока что встречало категорический отказ у императора («Нет! Я никогда не буду способен на такой поступок!»), который, когда вспыхнула революция, послал своему царственному кузену спасательную флотилию, вставшую на якорь перед его летней резиденцией в Петергофе, а в ходе встречи на императорской яхте у острова Бьёркё в рамках заключения союзного договора о защите и взаимопомощи вновь заверил его в своей дружбе, хотя уже с заметными признаками неискренности. Амбициозные молодые офицеры германского Генштаба, которым не терпелось схватиться с врагом, видели в решении императора всего лишь несвоевременную дань ложно понятым приличиям[67 - После поражения немцев в битве на Марне (сентябрь 1914 г.) шеф разведки Генштаба Хенч и командующий железнодорожными войсками в ставке Высшего командования (ВК) Грёнер с укором припомнили это решение императора: «Почему мы не ударили русским в спину во время маньчжурской кампании? Ради приличий… Поистине это скверная ликвидация политики последних 25 лет» (Ibid. S. 183).]. Начальники секции IIIb (полковник Брозе) и русского отдела (полковник Лауэнштайн) в 1904 г. приступили к планомерной организации разведывательной службы, нацеленной преимущественно на выяснение происходящего в российской армии. Ее первая задача состояла в слежке за демобилизацией, а также преобразованием российских вооруженных сил после русско-японской войны. Затем «быстро одна за другой» стали добавляться новые задачи: «О строительстве укреплений на Неманском, Нарвском и Висленском фронтах, расширении стратегической сети железных и шоссейных дорог в западной России, перемещениях войск в Польше, использовании французских миллиардов в русском военном деле для создания новых формирований, оснащения и вооружения никак иначе узнать было нельзя»[68 - Nicolai W. Nachrichtendienst, Presse und Volksstimmung im Weltkrieg. S. 3.].

Таким образом, связанные с планом Шлиффена подготовительные работы в Большом генштабе шли вовсю, а начальник Генштаба производил кадровые и институциональные изменения, продвигавшие мобилизацию в область возможного. От них особенно выигрывали младшие офицеры, которые уже приобрели знания о России, как Эрих Людендорф, и набрались опыта в сфере мобилизации приграничных провинций, как он же, когда самостоятельно отвечал за мобилизацию к началу этой войны в штабе командования V армейского корпуса (АК) в Познани. В конце марта 1904 г. Людендорфа перевели из Познани в оперативный (2-й, или «немецкий») отдел Большого генштаба, где он во время русско-японской войны и смуты первой русской революции служил начальником I секции; в 1908 г. он возглавил весь отдел и в 1913 г. передал своему преемнику почти готовые планы на 1914 мобилизационный год.

1.2.1. Эрих Людендорф в оперативном отделе Большого генштаба

Офицеры Генштаба, отвечавшие за мобилизационный период 1905–1906 гг., разрабатывали свои планы в 1904 г. с мыслью, что «на сей раз одна и та же из года в год тяжкая работа действительно делалась для применения на практике»: «Месяц март – канун начинающегося 1 апреля нового мобилизационного года – оказался столь критичным, что все задумывались, по новому или по старому плану будет проводиться мобилизация»[69 - Goltz R., von der. Meine Sendung in Finnland und im Baltikum. Leipzig, 1920. S. 4.]. Эриха Людендорфа вместе с ними захватили военные возможности момента; позже, оглядываясь назад, он с удовлетворением констатировал: «Война была рядом… Занятость России в боевых действиях на Дальнем Востоке в 1904 и 1905 гг. значительно облегчала наше столь серьезное, с военной точки зрения, положение между Россией и Францией»[70 - Ludendorff E. Mein militдrischer Werdegang. S. 85.].

Такие настроения в Большом генштабе подогревались и русскоязычной публицистикой в Германии. А. Гельфанд-Парвус обращал внимание на исключительный шанс ослабить в военном отношении Россию, увязшую на востоке, вплоть до развала самодержавного государственного аппарата. Его статьи в «Искре» на тему «войны и революции» предсказывали разгром русской армии и рекомендовали идти в революционное наступление, дабы использовать войну для свержения русского самодержавия. Насколько ему известно, писал Парвус, «наверху» его «взгляды были подхвачены с восторгом»![71 - ПАРВУС. Правда глаза колет! С. 8; Parvus. Im Kampf um die Wahrheit. S. 9 f.]

После вступления в должность начальника секции в оперативном отделе в апреле 1904 г. Людендорф служил под началом графа Шлиффена, пока того не сменил на посту начальника Генштаба генерал фон Мольтке (31 декабря 1905 г.). Он участвовал в составлении его планов и разделял его соображения. Так, Людендорф «напряженно трудился над развертыванием войск на 1904/1905 мобилизационный год, наряду с пограничной охраной»: «Развертывание предусматривало сосредоточение всей германской армии на западной границе, оставляя на восточной границе только совсем слабую пограничную охрану. Вместе с тем оно обеспечивало возможность, ослабив западные войска, сосредоточить больше сил на востоке. Такая подготовка развертывания означала, что… Шлиффен учитывал вероятность, что Россия, несмотря на свой союз с Францией, не станет противником Германии». Однако на тот случай, если придется развертывать войска с обеих сторон, для востока вкупе с армиями Австро-Венгрии и союзной Румынии были предназначены сравнительно мощные вооруженные силы – 20 германских дивизий и 15 бригад ландвера (против 62 дивизий и 17 бригад ландвера на западе). Группировались эти войска главным образом к востоку от Вислы, в Восточной Пруссии; от Верхней Силезии до Торна (Торуни), в местах, лично знакомых Людендорфу по прежней службе, выставлялась немногочисленная пограничная охрана. Предполагалось, что встречные мероприятия русских пограничников будут исключительно местного значения.

Людендорф считал лежащий в основе плана Шлиффена замысел как можно скорее разбить Францию до полного военного уничтожения «с военной точки зрения… в любом случае правильным». Он одобрял намерение «постараться разделаться с французским войском, даже рискуя, что обширные части Восточной Пруссии попадут в руки к русским, а австро-венгерская армия окажется в тяжелом положении». Начальник Генштаба убедил его, что не составит труда «поправить… военное положение на востоке, после того как французская армия будет разбита и в результате высвободится достаточное количество войск, которые можно будет перевезти на восток по железной дороге и пустить в дело для разрешения второй задачи войны – решающего удара по России». Сопутствующим потерям германских войск на востоке он «не придавал большого значения», поскольку был уверен в текущем превосходстве Германии: «Россия в 1904 г. и весной 1905 г. потерпела в Маньчжурии очень серьезные поражения. Ей приходилось перебрасывать в восточную Азию все больше сил. Кроме того, революция, вспыхнувшая в январе 1905 г. в Петербурге, чрезвычайно ослабила царскую империю. В любом случае на ближайший короткий отрезок времени она не являлась полноценным противником».

Исходя из этих предпосылок, Людендорф, по распоряжению Шлиффена, с ноября 1905 г. работал и над планом развертывания на 1906/1907 г., в котором воплощалась основная шлиффеновская схема, подкрепленная опытом командировки офицеров Генштаба в 1905 г.: «вся армия должна была быть развернута на западной границе», причем очень сильное правое крыло – стоять к северо-востоку от Люттиха (Льежа). Сравнительно слабое «левое крыло армии в Лотарингии получало 8–9 пехотных и резервных дивизий, а также 2–3 кавалерийские дивизии»; «на востоке выставлялась лишь весьма слабая пограничная охрана». Только в том случае, если, «вопреки ожиданиям», понадобилось бы выступление против России, следовало взять предназначенные для этого войсковые части, «естественно… из западных районов развертывания».

Отказ императора от плана Шлиффена, отставка старого начальника Генштаба в конце 1905 г., которую в штабе связывали в том числе с отклонением его плана «превентивной войны» императором, подтвердившим у Бьёркё нерушимость союза двух монархов и убежденность, что «царь – “германофил” и воевать с Германией не намерен»[72 - Ludendorff E. Mein militдrischer Werdegang. S. 96 f., 98.], остудили надежды сторонников такой войны, включая Людендорфа, на скорый первый удар с целью уничтожения французской военной мощи. В несколько более отдаленном будущем заинтересованные ведомства признавали неизбежность крупного конфликта с Россией; Коронный совет 13 февраля 1906 г. обсуждал следующие вопросы: «Финансовая подготовка к войне в Германии; ее состояние в России и Франции»[73 - Ср.: Acta Borussica, Neue Folge. Reihe 1: Die Protokolle des PreuЯischen Staatsministeriums, 1817–1934/38. Hildesheim: Olms-Weidmann, 2001. Nr. 131. S. 168.]. Людендорф после смены руководства Генштаба на рубеже 1905–1906 гг. продолжал заниматься вопросами развертывания войск и полагал, что Шлиффен даже после отставки хотел увидеть, как за его план «ухватятся, когда политическое положение вследствие усиления России и масштабнейших вооружений Франции снова разительно изменится к худшему для Германии»[74 - Ludendorff E. Mein militдrischer Werdegang. S. 98.]. О предотвращении возникающих в связи с этим опасностей отделам Большого генштаба, ответственным за русское направление, нужно было позаботиться и другими, не чисто военными средствами. Пример им показали японцы.

1.2.2. Ленин на службе у японского Генштаба

Обстреляв русскую Тихоокеанскую эскадру и открыв боевые действия на море и на суше, японский Генштаб стал искать возможности атаковать и ослабить российского противника изнутри. Он подхватил идеи польско-русских националистов из австрийской эмиграции: создать второй фронт на западе Российской империи, взбунтовав русско-польское население, спровоцировать мятежи против русского самодержавия на севере (Финляндия) и юге (Кавказ) европейской части России, мешать мобилизации в глубине страны посредством крестьянских бунтов и перерезать линии снабжения русской армии с помощью диверсий и саботажа. Цель этих устремлений заключалась в том, чтобы вызвать во всей империи вооруженное восстание, которое приведет к ослаблению российской военной мощи и свержению Романовых.

Сбором и финансированием[75 - По сравнительно недавним подсчетам российских специалистов, японский Генштаб истратил на это как минимум 1 млн иен (т. е. по курсу 1911 г. – свыше 5 млрд иен или 40 млн долларов); см.: Павлов Д. Б. Японские деньги для первой русской революции. М., 1991. С. 182.] оппозиционных сил Российской империи, их вооружением для планируемого массового восстания ведал офицер японской разведки, бывший военный атташе в Петербурге (1902–1904) полковник Мотодзиро Акаси[76 - Переписка Акаси по этим вопросам с японским Генеральным штабом считается (как и соответствующие секретные материалы) уничтоженной с конца Второй мировой войны. Сохранилась одна сделанная в 1930-е гг. копия сводного отчета Акаси о работе за 1906 г., который был представлен в трех экземплярах. Этот отчет под названием «Ракка рюсуи» опубликован в отрывках в переводе на английский язык и составляет основу для исследований: Akasi M. Rakka ryusui. Colonel Akashi’s Report on His Secret Cooperation with the Russian Revolutionary Parties during the Russo-Japanese War: Selected chapters trans. by I. Chiharu and ed. by O. K. Falt, A. Kujala. Helsinki, 1988 (далее – Rr).]. За годы петербургской службы он установил контакты с революционерами-подпольщиками, а после разрыва дипломатических отношений между двумя странами вместе с персоналом японского посольства уехал через Берлин в Стокгольм, где связался с вождями всероссийских революционных партий в эмиграции. Так как заинтересованные в сотрудничестве с японским Генштабом лидеры польского национального сопротивления Роман Дмовский (Польская национальная лига) и Юзеф Пилсудский (Польская социалистическая партия, ППС), явившись в Токио с предложением своих услуг, встретили довольно сдержанное отношение в Министерстве иностранных дел и Генеральном штабе, Акаси сосредоточил усилия в первую очередь на финском социал-демократе Конраде (Конни) Циллиакусе[77 - Ср.: Zilliacus K. Das revolutionдre Russland. Frankfurt a. M., 1905. S. 366 ff. (о «брожении» внутри России и препятствовании мобилизации русских резервистов).] (Партия активного сопротивления) и грузине Г. Г. Деканозове (Деканози, Деканозишвили), одном из руководителей партии грузинских социалистов-федералистов. С их привлечения началось планомерное использование открытых врагов российского государства – националистических деятелей с его окраин и всероссийских революционеров, преимущественно из партии эсеров, в меньшей степени из социал-демократов, – находившихся как в российском подполье, так и в странах эмиграции[78 - Об этом сотрудничестве стало известно в июне 1906 г. благодаря публикации оригинальных документов издателем А. С. Сувориным: Изнанка революции: Вооруженное восстание в России на японские средства. СПб., 1906. Современную российскую точку зрения см., напр.: Старков Б. Охотники на шпионов. С. 92–94, 137–139; Павлов Д. Б., Петров С. А. Полковник Акаси и освободительное движение в России (1904–1905) // История СССР. 1990. № 6. С. 50–71.]. Когда Токио благодаря победе над Российской империей в 1905 г. вошел в круг великих держав, его военная разведка в систематической работе с внутренними врагами русского самодержавия опережала разведку центральных держав на целое десятилетие[79 - О японском примере как образце для разведслужб центральных держав см. в т. ч.: Futrell M. Northern Underground: Episodes of Russian Revolutionary Transport and Communications through Scandinavia and Finland, 1863–1917. London, 1963. P. 66 ff., 205 ff. (и др.); Possony S. T. Lenin. S. 111 ff.].

Сохранившиеся и опубликованные отчеты Акаси раскрывают лишь часть деятельности Ленина и его товарищей под японским руководством и не содержат сведений о потраченных на них (и поступивших конкретно Ленину) средствах. Тем не менее они добавляют существенные аспекты к знаниям о характере и объеме его революционных устремлений в этот первый период войны и революции. Акаси внес Ленина как «русского, одного из руководителей Социал-демократической партии»[80 - Rr. P. 30.] в список замешанных в коллаборационизме лиц и партий и охарактеризовал его группу в российской «Социал-демократической партии, с.-д.» следующим образом: «Радикальное крыло этой партии, группа Ленина, торжественно объявляет о поддержке революционного движения против российского правительства, где только можно, хотя в объединенное оппозиционное движение не вступила. Многие представители этой фракции действительно вооружились, раздобыв револьверы. В ходе беспорядков 22 января 1905 г. (“Кровавое воскресенье” в Петербурге) Гапона прославила главным образом косвенная помощь этой партии»[81 - Ibid. P. 24.].

В утраченных частях документации Акаси содержалась дальнейшая информация о его сотрудничестве с Лениным. Из нее следовало, что Акаси лично встречался с Лениным в Женеве в июле 1904 г.[82 - Possony S. T. Lenin. S. 111. Поссони опирался на данные японских исследователей 1920–1930-х гг., которые видели соответствующие документы до их уничтожения: Ibid. S. 559, Anm. 8.] Это произошло в то время, когда Ленин, погрязший во внутрипартийных склоках и очутившийся в безнадежной политической изоляции[83 - Конфликты с внутрипартийными противниками (см. «Шаг вперед, два шага назад. Кризис в нашей партии») держали Ленина в напряжении целых три месяца (с февраля по май 1904 г.).], переживал депрессию, выказывал симптомы различных заболеваний и остро нуждался в деньгах. Акаси тоже находился в особо восприимчивом настроении: возлагая надежды на российские массовые партии (и переоценивая численность коллаборационистских партий раз в десять!), он приехал в Женеву, чтобы самолично склонить к совместной работе вождя русской социал-демократии Г. В. Плеханова. Плеханов попытки японца категорически пресек. Вместе с ним большинство русских социал-демократов со всей решительностью отказались сотрудничать с врагом России. Компенсацию за постигшую его неудачу Акаси нашел в лице радикального предводителя маленькой большевистской группировки эсдеков – Ленина. Как сообщал полковник в свое токийское ведомство, в ожесточенном борце-одиночке, которого «другие социалисты… считают негодяем, который не гнушается никакими средствами ради достижения своей цели», он увидел подходящего человека, чтобы революционизировать Россию. Вот его отзыв о лидере большевиков: «В действительности он честен и отнюдь не эгоистичен. За свои принципы он отдаст все. Ленин – тот человек, который может совершить революцию»[84 - Цит. по: Possony S. T. Lenin. S. 112 (со ссылкой: Komori T. Akaschi Motojiro. Taipeh, 1928. Vol. I. P. 142).].

Хотя прямых доказательств пока нет, считается, что Ленин принял предложение Акаси[85 - В качестве косвенного доказательства приводится внезапно изменившееся финансовое положение Ленина. Кроме того, Плеханов в 1915 г. в Женеве со ссылкой на «признания» В. Д. Бонч-Бруевича подчеркнул, что «уже во время русско-японской войны ленинский центр не брезговал помощью японского правительства» (запись Г. А. Алексинского о разговоре с Плехановым в июле 1915 г. в Женеве, опубликована Сэмюэлом Бароном: International Review of Social History. 1981. Vol. 26. No. 3. P. 347). Леонард Шапиро (Schapiro L. Die Geschichte der Kommunistischen Partei der Sowjetunion. Berlin, 1962. S. 74, 644) еще отмечал, что «нет ясности, откуда взялись средства». Потом Поссони сумел найти в Японии свидетельства о расходах на покупку оружия, финансирование покушений и субсидирование мятежа на броненосце «Потемкин» (Rr. P. 46), а также японские источники, согласно которым и Ленин получил «приличную сумму» (Possony S. T. Lenin. S. 559, Anm. 8, 9, 11). К. Циллиакус, как «секретарь» Акаси распределявший средства (систематически утаивая их происхождение), сказал по этому поводу, что «половина людей, получающих деньги от японцев… не знают, откуда они, а другим… все равно»; его слова были отнесены соответственно к Гапону и Ленину, см.: Ibid. S. 118. Российский военный историк Д. А. Волкогонов изучил весь комплекс финансовых связей Ленина по неизвестным документам из его наследия и основательно развенчал миф о бескорыстном партийном пуританине: Wolkogonow D. Lenin: Utopie und Terror. Dьsseldorf, 1994. S. 54 ff. («Geheime Geldangelegenheiten»).]. Ведь вскоре он сумел на средства, появление которых встревожило Заграничную агентуру русской охранки и возмутило его меньшевистских партнеров, устроить в Женеве партийную конференцию и создать новое, дорогостоящее печатное предприятие, вопреки уставу, не раскрыв источники его финансирования товарищам меньшевикам. Пропагандистская газета Ленина, пророчившая поражение России и подстрекавшая к вооруженному восстанию во имя свержения самодержавия, выходила с 22 декабря 1904 г. (4 января 1905 г.) под названием «Вперед», а в мае 1905 г. была переименована в «Пролетарий»[86 - «Пролетарий» выходил с 14 (27) мая по 12 (25) ноября 1905 г. в Женеве на русском языке как центральный орган РСДРП.]. В ее редакцию, возглавляемую русско-польским большевиком В. В. Воровским (партийный псевдоним: П. Орловский), входили русские товарищи М. С. Ольминский (партийный псевдоним М. С. Александрова) и А. В. Луначарский; «Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, заведовавший всей хозяйственной частью, непрерывно сиял, строил разные грандиозные планы, возился с типографией»[87 - Krupskaja N. Erinnerungen an Lenin. S. 137.]. Этих ближайших соратников Ленина во времена его сотрудничества с японским Генштабом не смущало, что он, во вред подвергшейся нападению родине, выполняет диверсионные задания, которые влекут за собой смерть ее солдат и мирных жителей. Тем самым они прошли проверку на пригодность к участию в дальнейших ленинских отношениях с германским Генеральным штабом: Воровский с апреля 1917 г. в заграничном представительстве ЦК РСДРП в Стокгольме вместе с К. Б. Радеком стал связным Ленина с германскими ставкой Высшего командования и Министерством иностранных дел; Ольминский в годы мировой войны по рекомендации Ленина издавал в Саратове финансируемую немцами пораженческую «Нашу газету». Владимир Бонч-Бруевич, правая рука Ленина среди верных сподвижников русской национальности, в 1905–1907 гг. входил в теснейший ленинский круг, с территории русской Финляндии руководивший работой в обеих столицах и промышленных районах Российской империи. При бегстве Ленина из России на рубеже 1907–1908 гг. Бонч-Бруевич остался его связным в Петербурге: здесь он поддерживал регулярные контакты со своим братом Михаилом – офицером Генштаба, сотрудником русской контрразведки сначала в Киеве, затем в столице, – которого лично познакомил с Лениным и который постоянно осведомлял его о происходящем в российском Генеральном штабе и снабжал конфиденциальными материалами. Даже во время Первой мировой войны генерал Бонч-Бруевич предоставил брату секретные военные документы, опубликованные Лениным в Швейцарии в своем «Сборнике социал-демократа»[88 - Когда М. Д. Бонч-Бруевич в 1916 г. служил начальником штаба Северного фронта под командованием генерала Рузского, Ленин опубликовал в «Сборнике социал-демократа» секретные документы за подписью обоих военачальников; см.: Katkov G. Russia 1917: The February Revolution. London, 1967. P. 128 f., n. 4.]. В. Д. Бонч-Бруевич в Петербурге благодаря научной деятельности в Академии наук стал признанным специалистом по русскому сектантству. Ленина тут главным образом интересовала экономически влиятельная группа староверов – он не раз предпринимал попытки заполучить в распоряжение своей партии их капиталы и наследства, но его товарищу Бонч-Бруевичу данная специальность также открыла двери к другим социальным и политическим группировкам: в 1912 г. он в качестве эксперта по хлыстовским сектам встал на защиту Распутина, когда тому грозил общественный остракизм. Он сам познакомился с Распутиным и в получившем широкую известность письме издателю «Современника»[89 - Бонч-Бруевич В. Како веруеши? По поводу толков о сектантстве Г. Е. Распутина-Новых // Современник. 1912. № 3. С. 356. Ср.: Katkov G. Russia 1917. P. 205 f.] выступил против распространявшегося мнения, будто Распутин – хлыстовец. Бонч-Бруевич подробно опроверг слухи о неправославной, безнравственной религиозной практике «старца» и реабилитировал его как «абсолютно убежденного» и высоконравственного православного христианина. В начале 1917 г. глубокое знание староверчества дало ему ключ к сближению со староверами среди казаков, чьих действий в роли сил быстрого реагирования на стороне царя большевистские повстанцы и подпольщики особенно опасались. В том числе и благодаря этому часть полков кубанских казаков, направленных командующим войсками Петроградского военного округа С. С. Хабаловым наводить порядок в столице, в стратегически важных пунктах города отказалась стрелять по демонстрантам, помогая тем самым победе Февральской революции[90 - Бонч-Бруевич В. Д. На боевых постах Февральской и Октябрьской революций. М., 1930. С. 72–74.]. Наконец, после захвата власти Лениным В. Д. Бонч-Бруевич, как его личный секретарь и управляющий делами Совета народных комиссаров, рука об руку с братом был одним из главных участников военного сотрудничества с германским Высшим командованием.

Когда Ленин соглашался с предложением Акаси, он преследовал собственные интересы, желая использовать русско-японскую войну для борьбы с самодержавием. С начала конфликта он пропагандировал надежду, что война в случае поражения России повлечет за собой развал всей системы правления[91 - Павлов Д. Б. Японские деньги для первой русской революции. С. 74.]. В первомайской листовке он осудил «преступное и разбойническое царское самодержавие», апеллируя к «международной революционной социал-демократии»[92 - Ленин В. И. Первое мая // Сочинения. 3-е изд. / под ред. Н. И. Бухарина, В. М. Молотова, М. А. Савельева. М.; Л., 1930. Т. 4. С. 337–338. Московский комитет РСДРП перепечатал эту прокламацию под названием «Майский праздник», опустив слова «Долой преступное и разбойническое царское самодержавие!», и распространял внутри страны (Там же. С. 441, примеч. 112).]. Российских читателей он звал на решительный бой с «внутренним врагом» – самодержавием, которое развязало войну с Японией своими преступлениями и потому обречено на гибель. Он вменял в обязанность «всем сознательным пролетариям России» протестовать «против этой безумной и разорительной войны», считая, что «старая Россия» уже умирает.

Ленин не ограничивался воззваниями. Еще до вербовочной поездки Акаси в Швейцарию он принял собственное, идущее вразрез с общепартийным курсом решение о сотрудничестве с японцами и завязал первые контакты с ними через своего секретаря Бонч-Бруевича. Когда еженедельная газета японских социалистов «Хэймин симбун» в марте 1904 г. призвала российских социал-демократов к «совместной героической борьбе» против русского шовинизма и милитаризма, Ленин поручил Бонч-Бруевичу как заведующему экспедицией (отделом распространения) РСДРП сделать японским социалистам некое предложение. Тот обратился в газету с просьбой помочь в доставке социал-демократической литературы российским военнопленным в Японии, найдя самый горячий отклик. Газета напечатала его письмо и переправила поступившую в начале июня 1904 г. по окольным (японским) каналам из Женевы (через Вену) ленинскую литературу адресатам. В начале июля она уведомила его о приходе литературы к месту назначения. Для ее отправки Бонч-Бруевич должен был связаться с одним японским дипломатом. Лидер меньшевиков Ю. О. Мартов раскрыл эту связь и поставил Бонч-Бруевичу в вину отношения с японским правительственным агентом в Вене[93 - Позднейшие исследования показали, что отсылка литературы в Японию в экспедиции РСДРП никак не документирована и, возможно, служила Бонч-Бруевичу прикрытием для обмена гораздо более значительными услугами; ср.: Павлов Д. Б. Японские деньги для первой русской революции. С. 88.]. Гнев меньшевиков излился не столько на Ленина, сколько на Бонч-Бруевича, чья репутация надолго пострадала (с тех пор у русских эмигрантов вошло в обиход новоизобретенное словечко «сбончить» как синоним к «обмануть», «передернуть»[94 - См.: Там же. С. 89, примеч. 2.]). Еще в июле 1904 г. меньшевистский ЦК категорически потребовал прекратить «высылку партийной литературы токийскому правительству как компрометирующую партию»[95 - Там же. С. 83 (со ссылкой: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 246. Л. 1).]. Чуть позже он постановил отстранить Бонч-Бруевича от заведования экспедицией.

Встреча Ленина с Акаси углубила уже существующие, направленные на агитацию среди русских военнопленных, контакты большевистского лидера с Токио, выведя их на уровень общей пропагандистско-революционной борьбы. Она неожиданно стимулировала обоих неравноправных партнеров: Акаси нашел в Ленине творца планируемой революции, а сам, в свою очередь, помог Ленину обрести новый, заразительный боевой дух. Пусть Ленин потом по тактическим соображениям избегал близости к Акаси и ведущим агитацию при поддержке японцев русским революционерам (не принял участия в финансируемой на японские средства первой конференции оппозиционного движения 30 сентября – 4 октября 1904 г. в Париже, вторую конференцию, состоявшуюся 2–8 апреля 1905 г. в Женеве, под разными предлогами покинул вскоре после открытия), но как самый пламенный русский пропагандист с беспощадной откровенностью отстаивал военные цели японского Генштаба. В первом же номере своей газеты «Вперед»[96 - Ленин В. И. Самодержавие и пролетариат // Вперед. 1904. 22 дек. (1905. 4 янв.). Перепеч.: Ленин В. И. Сочинения. 3-е изд. Т. 7. С. 26–34.] он поставил русскому пролетариату «серьезнейшую задачу»: «Самодержавие колеблется. Тяжелая и безнадежная война, в которую оно бросилось, подорвала глубоко основы его власти и господства… Пролетариат должен воспользоваться необыкновенно выгодным для него политическим положением. Пролетариат должен поддержать конституционное движение буржуазии, встряхнуть и сколотить вокруг себя как можно более широкие слои эксплуатируемых народных масс, собрать все свои силы и поднять восстание в момент наибольшего правительственного отчаяния, в момент наибольшего народного возбуждения [курсив мой. – Е. И. Ф.]». Ленин подчеркивал: «Развитие политического кризиса в России всего более зависит теперь от хода войны с Японией. Эта война всего более разоблачила и разоблачает гнилость самодержавия, всего более обессиливает его в финансовом и военном отношении, всего более истерзывает и толкает на восстание исстрадавшиеся народные массы, от которых эта преступная и позорная война требует таких бесконечных жертв». Правда, в своем стремлении разжечь революционную искру в России он сильно опережал развитие событий на фронте, о котором судил по сообщениям немецкой и английской прессы, утверждая: «Самодержавная Россия разбита уже конституционной Японией… Лучшая часть русского флота уже истреблена, положение Порт-Артура безнадежно… Главная армия с Куропаткиным во главе потеряла более 200 000 человек, обессилена и стоит беспомощно перед неприятелем, который неминуемо раздавит ее после взятия Порт-Артура. Военный крах неизбежен, а вместе с ним неизбежно и удесятерение недовольства, брожения и возмущения». Однако через несколько месяцев тяжелейших боев и огромных потерь с обеих сторон его убийственный прогноз до известной степени оправдался. А до тех пор оставалось в силе его требование: «К этому моменту должны мы готовиться со всей энергией. В этот момент одна из тех вспышек, которые все чаще повторяются то здесь, то там, поведет к громадному народному движению. В этот момент пролетариат поднимется во главе восстания, чтобы отвоевать свободу всему народу…»

Когда в Женеву пришло известие о капитуляции Порт-Артура (2 января 1905 г.), Ленин воспользовался поводом ускорить наступление «момента наибольшего народного возбуждения», пропагандистски преувеличив драматичность происходящего, хотя русские сухопутные войска еще располагали неисчерпаемыми резервами и отнюдь не были разбиты, русский флот летом получил значительные подкрепления, и русским вооруженным силам только предстояли решающие сражения – большое сухопутное (Мукденское, 21 февраля – 11 марта 1905 г.) и важнейшее морское (Цусимское, 27 мая 1905 г.), – исход которых пока оставался неведом. В то время как растерянное сдачей незамерзающей гавани Порт-Артур ее комендантом генералом А. М. Стесселем российское правительство и потрясенная поспешной капитуляцией российская общественность искали виновных (генерала Стесселя в 1908 г. приговорили к смерти, однако помиловали, заменив смертную казнь десятью годами заключения в крепости, а в 1909 г. амнистировали), Ленин в статье «Падение Порт-Артура»[97 - Ленин В. И. Падение Порт-Артура // Вперед. 1905. 1 (14) янв. Перепеч.: Ленин В. И. Сочинения. 3-е изд. Т. 7. С. 44–50.] уже праздновал близость всеобщего восстания. Он приветствовал сдачу русской крепости как «катастрофу правящей и командующей России… нашего злейшего врага» и обещал себе и своим русским читателям в результате «ускорение социальной революции пролетариата». Согласно его тенденциозному толкованию этого события пролетариат мог «радоваться»: «Катастрофа… означает не только приближение русской свободы. Она предвещает также новый революционный подъем европейского пролетариата… А если последует серьезный революционный взрыв, то более чем сомнительно, чтобы с ним сладило самодержавие, ослабленное войной на Дальнем Востоке».

По собственному произволу предвосхищая желанный революционный момент, он использовал возникший кризис, чтобы через своих связных в Петербурге предпринять первую попытку разжечь всеобщее восстание. Так как численность его партии в столице была ничтожно мала (всего 150–200 чел.), он искал для ее деятелей возможность влиться в какое-нибудь более широкое движение (уже в своей первой статье в газете «Вперед» призвал «пролетариев» «поддерживать» либеральное движение, т. е. проникать и внедряться в него). Подобную возможность предоставило ему шествие с петицией, организованное русским священником и социальным реформатором Гапоном.

1.2.2.1. Инфильтрация гапоновского движения

Харизматичный русский православный священник Г. А. Гапон («поп Гапон»[98 - См.: Гапон // Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия (БЭКМ). М., 2009. Эта статья представляет собой набор большевистских и советских общих мест, которые повторяются большинством историков, даже меньшевиком Б. И. Николаевским (в «Азефе»). Сам Гапон в 1905 г. опубликовал за границей «Историю моей жизни» («The Story of My Life»).], 1870–1906), крещеный еврей[99 - См.: Meyers Lexikon. 7. Aufl. Leipzig, 1926. Bd. 4. Sp. 1415 f. Еврейское происхождение Гапона небесспорно. Некто Никифоров (без инициалов, так что, возможно, это псевдоним) говорит о нем в своей брошюре «Правда о священнике Гапоне» (СПб., 1906. С. 4–5), Владимир Хазан (Хазан В. Пинхас Рутенберг: От террориста к сионисту. М.; Иерусалим, 2008. Т. 1. С. 185, примеч. 19) отметает эти утверждения как «антисемитскую фантасмагорию». Внешность Гапона была средиземноморского типа, его публичные выступления в защиту бедных и бесправных (в том числе и притесняемых русских евреев) соответствовали библейским заповедям.], сын волостного писаря из села Белики Кобелякского уезда Полтавской губернии, человек впечатляющей наружности и большого ораторского таланта, задумал, ради примирения с царем промышленного пролетариата столичных оружейных заводов, на котором тяжело сказывался неудачный ход войны, в обход рогаток русской бюрократии устроить шествие к Зимнему дворцу. Гапон имел некоторые предпосылки для надежды на счастливый исход своего предприятия. Бывший толстовец, он собственными силами дошел от работы земским статистиком до сана священника (рукоположен в 1896 г.), а после ранней смерти жены переехал в Петербург, где в 1898 г. поступил в духовную академию по личной протекции председателя Святейшего Синода К. П. Победоносцева. Во время учебы он старался разговаривать с рабочими из фабричных предместий и понял острую необходимость решения рабочего вопроса. В 1901 г. он завязал знакомство с начальником Московского охранного отделения С. В. Зубатовым, который как радикальный народник 1880-х гг. внимательно относился к нуждам пролетариата, а как полицейский чиновник составил программу организации христианского профсоюзного движения. С согласия Департамента полиции Министерства внутренних дел Гапон стал по примеру народников создавать кружки для религиозно-культурного просвещения заводских рабочих, которые вследствие миграции из деревни в город попали в чуждую среду и лишились привычных ориентиров. Эти кружки за короткое время зарекомендовали себя настолько хорошо, что Гапон подал министру финансов С. Ю. Витте прошение об их легализации, и в 1902 г. Министерство внутренних дел на этой базе основало поощряемые и контролируемые государством профсоюзы – перспективную альтернативу революционному движению, которую большевики именно поэтому резко осуждали, борясь против «полицейского социализма» «зубатовщины». Окончив духовную академию в 1903 г., Гапон при поддержке петербургского градоначальника И. А. Фуллона и председателя Совета министров Витте добился у министра внутренних дел В. К. Плеве утверждения устава «Собрания русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга», которое субсидировалось Министерством внутренних дел. К концу 1904 г. «Собрание», насчитывавшее около 9 тыс. членов и десяток местных отделов, представляло собой хорошо организованное профсоюзное движение; о его силе и сплоченности маленькая сектантская ячейка петербургских большевиков могла только мечтать. Не желая, чтобы государственная опека компрометировала его детище, священник старался освободить его от надзора полиции. По примеру кампании петиций, устроенной земцами-либералами из «Союза освобождения», с которыми у Гапона были связи, он на рубеже 1904–1905 гг. задумал петицию от петербургских рабочих царю – главе Русской православной церкви, т. е. своему высшему начальнику. Капитуляция Порт-Артура и последующие волнения рабочих-оружейников Путиловского завода, чьи радикальные вожаки призывали пролетариат ко всеобщей забастовке, заставили его назначить подачу петиции на воскресенье 9 (22) января 1905 г. в стремлении предупредить ожидаемые массовые беспорядки[100 - «Не допустить революции… и… достичь желанных реформ мирным путем» (Zilliacus K. Das revolutionдre Russland. S. 375).].

В политических кругах Петербурга его планы не остались тайной[101 - Об интересе общественности см.: Спиридович А. Записки жандарма. М., 1991 [репринт парижского издания 1930 г.]. С. 165–167.]. Либеральная общественность проявила сочувствие, умеренно либеральные представители правительства пытались помочь, деятели революционных партий отнеслись к ним настороженно (меньшевики и эсеры) или враждебно (большевики). Накануне событий группа известных либералов при посредничестве графа Витте обратилась к министру внутренних дел князю П. Н. Святополк-Мирскому с просьбой оказать мирному шествию рабочих подобающий прием. Товарищ министра Рыдзевский уведомил их, что, по имеющимся у него сведениям, цель шествия – вызвать революцию и учредить «временное правительство России». Министерству якобы стало известно, что участникам шествия раздадут много оружия и среди них будут боевики революционных партий с целью покушения на государя. Рыдзевский посоветовал либералам убедить рабочих не идти к Зимнему дворцу, но ему сообщили, что их решение бесповоротно и отговаривать их бессмысленно[102 - Об этом писал Ленин со ссылкой на корреспондента «Дейли телеграф» Диллона: Ленин В. И. Трепов хозяйничает // Вперед. 1905. 25 янв. (7 февр.). Перепеч.: В. И. Ленин и А. М. Горький: Письма, воспоминания, документы. М., 1969. С. 230–231.].

Акаси в отчете начальству подтвердил высказывание товарища министра внутренних дел и добавил важные детали: по его словам, священник Гапон, вступивший в Петербурге в союз с Максимом Горьким и другими социал-демократами, по их наущению обманул или ввел в заблуждение полицию, а сам связывал с планируемой демонстрацией политические цели, идущие гораздо дальше, чем

[103 - Possony S. T. Lenin. S. 116.]. Это сообщение противоречило мнению хорошо информированного финско-русского социал-демократа К. Циллиакуса о Гапоне как «скромном, идеалистически настроенном и восторженно преданном рабочему делу священнике»[104 - Zilliacus K. Das revolutionдre Russland. S. 374.]. Идея обмана, толкавшего его движение с реформистского на революционный путь, была совсем не в его духе; ее, как верно заметил Акаси, привнесли в подготовку мероприятия сторонники Ленина (к числу которых в то время принадлежал и Горький).

Товарищ Ленина, впоследствии нарком путей сообщения В. И. Невский в 1922 г. с необычайной откровенностью[105 - Откровения Невского обнародовал в Германии Горький: Gorki M. Der 9. Januar: Die Ereignisse in Petersburg am 9. Januar 1905. Mit Einleitung, Anhang und 7 Bildern. Berlin, 1926. S. 9 ff.] поведал о том, как ленинские сторонники приобрели влияние в гапоновской организации и превратили его реформистское движение в революционно-террористическое предприятие. Рассказ Невского не смог поколебать уже прочно утвердившийся миф о «Кровавом воскресенье на Неве»[106 - Даже уважаемый историк Б. А. Старков и другие авторы «Подлинной истории РСДРП – РКП(б) – ВКП(б)» (М., 2010) придерживаются устаревшей большевистской версии.]. Тем не менее он поэтапно обрисовывает, как первоначальный план «отца Гапона» из-за вмешательства «революционной организации» извращался, его инициатива перехватывалась и мирное шествие просителей преображалось в политическую демонстрацию с целью поднять вооруженное восстание ради создания некоего временного революционного правительства.

За несколько дней, когда между Лениным в Женеве и его товарищами в Петербурге наблюдались оживленные сношения[107 - 29 января 1905 г. Ленин в письме петербургскому секретарю бюро комитетов большинства С. И. Гусеву (Драбкину) задним числом возмущался скудным поступлением писем от петербургских корреспондентов: дескать, А. А. Богданов за месяц написал ему два письма, сам Гусев за десять дней – шесть писем, и у него теперь нет «корреспонденций хороших и обильных о 9-ом января»: Ленин В. И. Секретарю бюро комитетов большинства // Сочинения. 3-е изд. Т. 28. С. 452. Предыдущая переписка также касалась этого события.], у священника-организатора отобрали контроль над его приверженцами и их шествием с петицией. 3 января по старому стилю Гапон вместе с рабочими-путиловцами составил перечень социальных требований и, возглавив рабочую депутацию, 4 января передал его директору завода. Если бы администрация мощнейшего военно-промышленного предприятия столицы приняла данные требования: введение 8-часового рабочего дня, работы в три смены, отмена сверхурочных, повышение платы чернорабочим, улучшение санитарных условий и бесплатная медицинская помощь заболевшим рабочим – это могло бы парализовать объявленную всеобщую забастовку и успокоить массу рабочих. Их не отвергли категорически. Встреча с правлением акционеров Путиловского завода 5 января хоть и не дала немедленных результатов, однако позволила надеяться на сближение позиций. Стараясь помешать рабочим договориться с заводской администрацией, среди них стали распространять социал-демократические прокламации. Но Гапон советовал «листовок этих не читать, а уничтожать, разбрасывателей же гнать и никаких политических вопросов не затрагивать». Тогда члены «революционной организации» сделали ставку на доверчивость священника и недостаток у него опыта общения с радикальным ядром революционной партии, рассчитывая, по словам Невского, что «Гапон неопытен в стачечной борьбе и поддастся течению событий». Они знали, что священник доверяет своим сторонникам и пользуется «неслыханным, колоссальным авторитетом у петербургских рабочих масс». Чтобы добиться влияния на эти массы и осуществляемые Гапоном приготовления, «революционной организации» следовало вместе с массами подмять под себя их предводителя. Несмотря на сопротивление большинства рабочих, которые угрожали распространителям прокламаций и выгоняли радикальных ораторов со своих собраний, небольшая группа революционеров открыто вмешалась в подготовку акции, «своими попытками… захватить руководство движением» вынуждая «самого Гапона с ними считаться». Дабы не выпустить из рук свое движение и защитить рабочих от использования в чужих интересах, он согласился провести совместное заседание с «революционной организацией». На этом заседании 7 января представители Ленина вырвали у него разрешение на участие их людей в шествии (упомянутый Акаси «союз» священника с социал-демократами ленинской фракции). Он также, видимо уже под сильным давлением, дал согласие на переход к более радикальным действиям, если царь не примет петицию, и все же просил, «пока демонстрация сохраняет мирный характер передачи прошения, не вносить в нее ничего революционного – не выбрасывать красных флагов и не кричать “долой самодержавие”». Невский утверждал: «На это социал-демократам пришлось пойти, потому что большая масса рабочих действительно была настроена мирно».

Видя опасность превращения своего движения в чужое орудие, Гапон, полный решимости оставить шествие мирным, в субботу 8 января направил царю умоляющее письмо. Он предупреждал царя, что тому не говорят правды о настроении рабочих, и заклинал обязательно выйти на следующий день к народу: «Если Ты… не покажешься… и если прольется неповинная кровь, то порвется та нравственная связь, которая до сих пор еще существует между Тобой и Твоим народом. Доверие, которое он питает к Тебе, навсегда исчезнет. Явись же завтра с мужественным сердцем пред Твоим народом и прими с открытой душой нашу смиренную петицию. Я… и мои мужественные товарищи… гарантируем неприкосновенность Твоей особы».

К выработке обсуждавшегося и утверждавшегося вместе с рабочими окончательного варианта «Всеподданнейшего адреса рабочих Петербурга»[108 - Gorki M. Der 9. Januar. S. 9, 11,13, 14, 11, 60 ff.], который предстояло вручить царю днем 9 января на площади перед Зимним дворцом, в последнюю минуту подключился друг и земляк Гапона из Полтавской губернии, эсер, инженер Путиловского завода Пинхас Рутенберг[109 - Пинхас (Петр Моисеевич) Рутенберг (1879–1942), уроженец г. Ромны Полтавской губернии, выпускник Петербургского технологического института, первоначально социал-демократ, позже стал сионистом (как большинство образованных ромненских евреев, включая раввина Элиезера Арлозорова) и заложил основу современной системы электроснабжения Израиля. Рутенберг сопровождал Гапона на демонстрацию, а потом за границу, представил друзьям меньшевикам, один из которых, П. Б. Аксельрод (1850–1928), приютил его в своем женевском доме. Рутенберг присутствовал при разговорах, которые Гапон вел в Париже (с Жаном Жоресом и Жоржем Клемансо) и Лондоне (с князем Кропоткиным), и познакомил его с эсеровским лидером в эмиграции В. М. Черновым. О Рутенберге см.: Encyclopaedia Judaica. Jerusalem, 1971. Vol. 14. P. 516 f. При его жизни вышла его биография агиографического толка, к которой сам он относился отрицательно: Яари-Полескин Я. Пинхас Рутенберг: Ха-иш ве-пеула. Тель-Авив, 1939. Позже появились работа историка Эли Шалтиэля (Шалтиэль Э. Пинхас Рутенберг: Ал’ято ве-нафилато шель «ишхазак» бе-Эрец-Исраэль, 1879–1942: В 2 т. Тель-Авив, 1990) и, наконец, богатая материалами книга литературоведа Хазана (Хазан В. Пинхас Рутенберг: От террориста к сионисту).]. Под его влиянием политические требования в петиции получили перевес над социальными, хотя все равно не вышли за рамки общедемократических чаяний того времени (ленинское «временное правительство» туда не попало). Помимо демократических требований выборов учредительного собрания по т. н. четырехчленной формуле (всеобщим, равным, тайным и прямым голосованием), предоставления демократических свобод, срочного созыва народных представителей от всех классов и сословий империи, включая рабочих, в гапоновский перечень с подачи Рутенберга вошли чисто эсеровские меры против бесправия народа (амнистия, объявление свободы и неприкосновенности личности, равенство перед законом, ответственность министров), а также меры против народной нищеты (в том числе гарантия исполнения военных заказов в России, а не за границей и прекращения войны по воле народа) и против гнета капитала над трудом. Подобные требования в тот период выдвигали различные движения и партии. Отдельные формулировки говорят о тяготении авторов к либеральной программе «Союза освобождения»[110 - О тесной связи Гапона с интеллектуалами «Союза освобождения» говорит тот факт, что вечером 9 января 1905 г. он, бритый, под чужим именем и в цивильной одежде, выступил на собрании Вольного экономического общества (форума интеллигенции свободных профессий, входившей в союз), подведя итоги провала своей акции.].

Зная о проникновении в ряды демонстрантов боевиков революционных партий, замышляющих переворот и убийство царя, Николай II предпочел уклониться от ответственности православного правителя. Вместо того чтобы принять шествие с надлежащими мерами безопасности, он провел воскресенье со своей семьей в Царском Селе, оставив в Зимнем дворце невнятные распоряжения[111 - «Николаю II недостало ни мужества, ни сердца… оценить по достоинству намерения наивного священника-идеалиста. Вместо того чтобы милостиво принять тех, кто шел к нему со всем доверием, он спешно, чуть ли не как вор, под покровом ночи покинул дворец, приказав принимать народ – другим… До 22 января 1905 года Николай II мог по своему усмотрению решать, даровать ли своей стране конституцию… теперь это уже от него не зависит» (Zilliacus K. Das revolutionдre Russland. S. 376).]. Когда спустя несколько дней он захотел исправить ошибку и продемонстрировал избранному кружку рабочих внимание к их нуждам, момент был уже упущен. Весной и летом самодержец беспомощно наблюдал, как движение «Кровавого воскресенья» ширится по всей стране, и манифестом 17 (30) октября 1905 г. вынужденно предоставил своим подданным свободы, которые мог бы даровать в январе в качестве продуманного акта великодушия.

1.2.2.2. Первая искра – «Кровавое воскресенье на Неве»

Представители «революционной организации» обещание не сдержали. Они размахивали красными флагами, несмотря на протесты идущих рядом рабочих[112 - «Не надо нам красных флагов!» (Gorki M. Der 9. Januar. S. 20 f.).], и выкрикивали в лицо вооруженной охране дворца провокационные лозунги[113 - «Нет силы, которая освободит народ, кроме силы самого народа!» (Ibid. S. 21).]. Масса незваных личностей теснила и подгоняла с боков и сзади стройные ряды из тысяч молящихся и поющих членов «Собрания русских фабрично-заводских рабочих» во главе с несущим икону священником (за которым следовал эсер Рутенберг). Этот сильный, организованный нажим, систематически волнами прокатывавшийся от задних рядов до передних и поневоле бросавший их на дворцовую охрану, по описанию очевидца Максима Горького, сыграл решающую роль в перерастании мирного шествия в массовую демонстрацию с последующим кровопролитием[114 - «Несколько человек оглянулось – позади их стояла плотная масса тел, из улицы в нее лилась бесконечным потоком темная река людей; толпа, уступая ее напору, раздавалась, заполняя площадь перед мостом. Несколько человек вышло вперед и, взмахивая белыми платками, пошли навстречу офицеру… подчиняясь напору сзади, люди двигались вперед… впереди все… махали белыми платками… Раздалось несколько крепких слов. Даже за одно из них четверть часа тому назад толпа разорвала бы в клочья… Почти вплоть к солдатам… люди… поддаваясь толчкам сзади, порою толкали солдат… Разойтись было физически невозможно, – толпа густо залила всю маленькую площадь, а из улицы, в тыл ей, все шел и шел народ… Уйти от нее [смерти] было некуда… Солдаты взмахнули ружьями, взяв на прицел, и все оледенели в однообразной, сторожкой позе… испуганно сорвался залп» (Ibid. S. 23, 24, 32, 35, 39, 40).]. После неоднократных тщетных предупреждений солдаты в панике открыли огонь по напирающим на них передним рядам. Шествие рассыпалось, оставив на покрасневшем от крови снегу свыше 70 застреленных рабочих[115 - «Правительственный вестник» (№ 7 от 11 [24] января 1905 г.) сначала сообщил о 76 убитых, включая начальника одного из городских полицейских участков, и 233 раненых, а к концу дня скорректировал данные: «…число пострадавших оказывается: убитыми – 96 человек и ранеными – 333 (в том числе 53 зарегистрированы в амбулаторных пунктах)». Ленин из этих цифр сделал «список 4 600 убитых и раненых», дополнительно преувеличивая трагизм происшедшего; см.: Арутюнов А. Ленин: Личностная и политическая биография: В 2 т. М., 2002. Т. 1. С. 61.], – картина, которая привела столицу Российской империи в ужас, а столицы западных стран в негодование. Пока понимающие наблюдатели вроде Горького, глубоко посрамленные, отступали в безопасное место[116 - «9 января 1905 года я с утра был на улицах… видел жалкую фигуру раздавленного “вождя” и “героя дня” Гапона, видел “больших” людей наших в мучительном сознании ими своего бессилия. Bce было жутко, все подавляло в этот проклятый, но поучительный день» (Горький М. Полн. собр. соч. М., 1968–1976. Т. 20. С. 74). Поучительным этот день стал и для благожелательных спонсоров большевистской партии, наподобие Саввы Морозова, которые с тех пор перестали давать ей деньги.], Рутенберг выдернул сопротивляющегося священника из-под града пуль, затащил в какой-то подъезд, предусмотрительно прихваченными ножницами обрезал ему бороду и переодел его в цивильную одежду. Сначала он прятал Гапона на конспиративных квартирах (включая горьковскую), а затем подготовленными маршрутами вывез за границу.

Религиозное шествие, превращенное в политическую демонстрацию агрессивно-наступательного характера, имело некое боевое продолжение[117 - См.: Gorki M. Der 9. Januar. S. 53 ff.], доказывавшее, что неожиданный для организаторов демонстрации огонь со стороны дворцовой охраны предотвратил ее переход в вооруженное восстание. На Васильевском острове во второй половине дня 9 января, явно согласно существующему плану, стали взламывать и грабить оружейные магазины, раздавая оружие всем желающим, перерезать электропровода и возводить уличные баррикады. Все это указывало на хорошо подготовленную акцию в поддержку вооруженного восстания в столице. Поскольку большого притока рабочих на остров не произошло, полиция после довольно длительной осады навела там порядок, причем опять не обошлось без жертв.

Спровоцированный большевиками разгром шествия с петицией послужил искрой, которая разожгла первую русскую революцию. Ее зачинщицей, судя по докладу японского разведчика Акаси, выступила партия Ленина, чья «косвенная помощь», с точки зрения японца, «главным образом» «прославила» доверчивого священника-реформатора Гапона как героя этой революции. Упомянутые Акаси социал-демократы во главе с Горьким и «революционная организация» из рассказа Невского в основном совпадали по составу и в равной мере получали указания от Ленина. Среди других большевиков в Москву из Петербурга приехал Л. Б. Красин, ратовавший, как и его партийный шеф, за скорое вооруженное восстание, чтобы вместе с ближайшими товарищами, в том числе корреспондентом Ленина А. А. Богдановым, тайно руководить проникновением в гапоновское движение. Вероятно, не без участия Красина Гапон, потрясенный кровавым исходом своего шествия, некоторое время скрывался сначала в близлежащей квартире Горького, затем либо в доме крупного предпринимателя-старовера С. Т. Морозова, либо в некоем убежище в пригородах столицы (сведения разнятся), а оттуда тайными путями выбрался за границу – причем в Женеву, с рекомендательным письмом к Ленину! Горький, который дружил с писателем и членом ЦК РСДРП Л. Н. Андреевым, издавал свои произведения в Германии с помощью (небескорыстной) Парвуса, способствовавшего постановке в немецких театрах пьесы «На дне», был тогда близок с Лениным и его партией. Красин и Богданов по желанию Ленина добивались от него финансовой помощи большевикам[118 - В понедельник после Кровавого воскресенья, 10 (23) января 1905 г., окрыленный происходящим Ленин писал в Петербург: «Наконец мы начали “Вперед”… Помощь в первые месяцы нужна дьявольски, ибо, если не будет аккуратного выпуска, то вся позиция большинства п о н е с е т гигантский, едва поправимый удар. Не забывайте этого и тащите (о с о б е н н о с Г о р ь к о г о) хоть понемногу [разрядка в тексте. – Е. И. Ф.]». Обычно это была задача Красина, но тот после кровопролития уехал в Москву. Поэтому ленинское требование относилось к Богданову. См.: Из письма Ленина А. А. Богданову, 10 января 1905 г. // В. И. Ленин и А. М. Горький. С. 229. Возможно, добиваясь денежной помощи (от Горького и других), Ленин заодно хотел замаскировать ею японские субсидии.]; Савва Морозов, познакомившийся с Красиным через Горького годом ранее, предоставил Красину доходную должность на одном из своих подмосковных предприятий и ежемесячно выделял большевистской партии немалые суммы.

Позже Ленин косвенно взял на себя ответственность за использование священника в своих целях и разжигание первой русской революции. Когда некоторые меньшевики заговорили, что Гапон (тогда уже убитый) и его сторонники «быстро освободились от полицейского привкуса и повели чисто классовую политику»[119 - Г. С. Хрусталев: Народная газета. 1907. 10 (23) апр.], Ленин не смог промолчать. «Освободились благодаря сознательному участию в этом деле организованной с[оциал]-д[емократической] партии, никогда не соглашавшейся передавать руководство политикой пролетариев беспартийным организациям… Мы принимали участие в зубатовском и гапоновском рабочем движении для борьбы за с[оциал]-д[емокра]тию», – признал он[120 - Ленин В. И. Ларин и Хрусталев // Труд. 1907. 15 (28) апр. Перепеч.: Ленин В. И. Сочинения. 3-е изд. Т. 11. С. 193–196. Еще позже (в 1910 г.) он утверждал, что 9-е января стало «одним из… поворотных пунктов… в русской революции» исключительно для его партии, и призывал немецкую социал-демократию брать с нее пример. См.: Ленин В. И. Два мира // Социал-демократ. 1910. 16 (29) нояб. Перепеч.: Ленин В. И. Сочинения. 3-е изд. Т. 14. С. 382.]. Ленин в то время уже отзывался о покойном исключительно с презрением. Очернение им «рабочего попа» вплоть до 1917 г. приобретало все более гротескные черты. Его товарищи и комментаторы, следуя его примеру, характеризовали «попа-провокатора» как «полное ничтожество» и утверждали, что на роль организатора шествия, которое привело к Кровавому воскресенью и, таким образом, к первой революции, он был «выдвинут» «движением масс»[121 - Ленин В. И. Сочинения. 3-е изд. Т. 16. С. 765–766.].

1.2.2.3. Ленин придумывает революцию

Ленин в Женеве услышал о кровавом исходе воскресной демонстрации на Неве на следующий день, 10 (23) января, из уст своего товарища А. В. Луначарского «с ликованием»[122 - Service R. Lenin. S. 227.]. Он с энтузиазмом приветствовал трагическое происшествие как «величайшие исторические события», «начало революции» с «тысячами убитых и раненых»[123 - Ленин В. И. Начало революции в России // Вперед. 1905. 18 (31) янв. Перепеч.: Ленин В. И. Сочинения. 3-е изд. Т. 7. С. 79–81. Здесь Ленин ввел понятие «начала революции». Статью завершали слова: «Да здравствует революция! Да здравствует восставший пролетариат!»]. Тут же превратив спровоцированный его товарищами местный инцидент в столице в начало ожидаемой революции по всей стране, он путем целенаправленного пропагандистского предвосхищения событий старался преувеличить его смысл, тогда как российская общественность еще видела лишь отдельные локальные вспышки недовольства в очагах революционно-анархистской агитации (царь даже в 1910 г. спорил с премьер-министром П. А. Столыпиным, отрицая, что в 1905 г. в России была «революция»). Только в ходе последующего массового ввоза закупленного на японские средства оружия эти местные беспорядки стали перерастать в общероссийское движение. Процесс, кстати, начался с портовых городов Прибалтики и Закавказья: именно им первым доставалось оружие из японских поставок. Пропаганда, которую вел Ленин по заданию Акаси, существенно способствовала тому, что за границей нарождающемуся движению придавалось гораздо большее значение, чем оно имело в тот период в России.

При этом Ленин обозначил момент «начала революции» и как начало внутренней «войны», тем самым впервые провозглашая общую с неприятельским Генштабом стратегию: углубить внешнюю войну посредством внутренней или гражданской войны и таким образом одержать победу над громадной империей с неисчерпаемыми людскими и материальными резервами. Его пропагандистское предвосхищение всероссийской революции сделало его в 1905 г. ценным союзником японского Генштаба, а на четвертый год Первой мировой войны – незаменимым помощником Людендорфа в России.

Навестив Ленина на женевской квартире в начале февраля 1905 г. (до 4 [17] февраля[124 - Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника: В 12 т. М., 1970–1982 (далее – Биохроника). Т. 2: 1905–1912. С. 22. Ленин скрыл визит Гапона к нему на квартиру, и Крупская в воспоминаниях перенесла их встречу на «нейтральную почву, в кафе»: Krupskaja N. Erinnerungen an Lenin. S. 126. Советские исследователи последовали ее примеру.]), Гапон поставил его в неловкое положение: двумя неделями ранее Ленин заклеймил Гапона как «провокатора»[125 - Ленин В. И. Поп Гапон // Вперед. 1905. 18 (31) янв. Перепеч.: Ленин В. И. Сочинения. 3-е изд. Т. 7. С. 84–85.], который, пусть, может быть, и «бессознательно», завлек неопытных, доверчивых рабочих в ловушку в соответствии с планом бойни[126 - Ср.: Ленин В. И. План петербургского сражения // Вперед. 1905. 18 (31) янв. Перепеч.: Ленин В. И. Сочинения. 3-е изд. Т. 7. С. 86–87.], якобы составленным генералами и тайной полицией в сговоре с Романовыми, дабы преподать устрашающий урок всему революционному пролетариату. Появление исполненного благих намерений, политически наивного священника, должно быть, открыло Ленину нечто иное и побудило его обратить внимание на возможность использования визитера, поскольку 4 февраля он поспешил в конфиденциальной, предназначенной только для внутрипартийного употребления записке под названием «“Царь-батюшка” и баррикады»[127 - Она была впервые опубликована через два года после смерти Ленина в «Ленинском сборнике V» (М., 1926), затем в полном собрании сочинений: Ленин В. И. Полн. собр. соч. 5-е изд. М., 1967–1981 (далее – ПСС). Т. 9. С. 216–219.] снять с Гапона обвинение в провокаторстве. Публично он ничего подобного не сделал и потому с декабря 1905 г. в своей очернительской кампании против «попа-предателя» мог спокойно продолжать настаивать на этом подозрении. Однако 4 февраля в партийном кругу он отметил историческую роль Гапона «в начале русской революции» и объявил недоверие петербургских товарищей к попу понятным, но необоснованным.