скачать книгу бесплатно
Горе по поводу смерти Генриха II и предчувствие скорой разлуки сблизили мать и дочь. Утешая друг друга, они обменивались посланиями в стихах. Во время совместного пребывания в Сен-Жермене Екатерина дала дочери много ценных советов. Унаследовав тонкий ум своей матери, Елизавета была более мягкой по характеру, а также отличалась большим тактом в поведении и набожностью. Тяжело переживая предстоящую разлуку с ней, флорентийка, тем не менее, не сожалела, что выдала Елизавету замуж за католического короля, так как надеялась управлять проницательным и осторожным Филиппом с помощью его молодой очаровательной супруги, легко поддававшейся влиянию матери.
20 августа Филипп II отплыл в Испанию, настолько любимую им, что он решил отпраздновать свою третью свадьбу именно там. По мере того, как опасения Елизаветы всё увеличивались, рос и любовный пыл Филиппа. Монарх, отплативший пренебрежением за преданность своей второй супруге, Марии Тюдор, теперь старался поразить юную француженку своим чрезмерным вниманием и любовью. Прежде, чем покинуть Фландрию, он отправил обратно в Париж графа Мелито, чтобы сообщить Елизавете о своём отъезде. Кроме того, Руй Гомес вручил ей шкатулку с редкостными драгоценностями, принадлежавшими императрице Изабелле, матери Филиппа II, и любовное послание от мужа. При этом фаворит католического короля, как и дворяне из его свиты, в присутствии Елизаветы стояли с непокрытыми головами, хотя ещё не так давно, при Карле V, отстаивали свою привилегию не снимать шляпу в присутствии монарших особ.
29 августа католический король, высадившись на испанской земле, немедленно отправился в Вальядолид, где его ожидали сын, дон Карлос, и сестра, Хуана Австрийская, вдовствующая принцесса Португалии. Однако Филиппу II так не терпелось встретиться со своей молодой супругой, что он написал отдельное письмо Шантонне с приказом ускорить её отъезд в Испанию. Тем не менее, Екатерина Медичи решила, что её дочь должна сначала увидеть торжественную коронацию Франциска II в Реймсе. Флорентийка сообщила зятю, что тот должен извинить её дочь за задержку:
– Поскольку двор Её Католического Величества ещё не полностью сформирован.
Филипп воспринял это известие с большим неудовольствием и приказал своему послу выразить желание, чтобы Её Католическое Величество покинула королевство Францию до конца года, добавив:
– Чем меньше французов привезёт Ваша дочь в своей свите, тем приятнее это будет нам и нашим подданным.
В течение короткого промежутка времени, прошедшего между отправкой этой депеши и коронацией Франциска II, граф де Мелито провёл несколько совещаний с епископом Лиможа относительно назначения духовника молодой королевы.
– Монсеньор, – писал французский посол кардиналу Лотарингии, – несколько дней назад меня посетил духовник католического короля и сообщил, что более всего король, его повелитель, желает, чтобы королева, его супруга, после прибытия в Испанию получала бы наставления и советы от духовного пастыря, мудрого, достойного, учёного и благоразумного, который в случае необходимости увещевал бы упомянутую королеву и руководил её поведением, дабы оно могло быть сочтено приемлемым королём, её господином.
По-видимому, католический король, натерпевшись от безумных выходок своего сына, опасался, как бы ему ещё не подсунули вдобавок дерзкую девчонку.
Елизавета въехала в Реймс, чтобы присутствовать на коронации своего брата 14 сентября 1559 года в носилках, задрапированных чёрным бархатом. У главных ворот города её встретила депутации горожан, после чего она направилась в кафедральный собор Сен-Пьер под балдахином из белого дамасского шёлка, поддерживаемого четырьмя самыми знатными горожанами Реймса. На паперти собора её встретил кардинал Лотарингский, который провёл её к главному алтарю и там даровал ей своё епископское благословение. Затем Елизавета вместе с Екатериной Медичи и Марией Стюарт отправилась в монастыре Сен-Пьер, где для них были приготовлены покои. Когда церемония коронации Франциска II завершилась, началась серьёзная подготовка к отъезду Елизаветы. В то время как её брат с супругой поехал отмечать День всех святых в Блуа, она вместе со своей матерью перебралась в знаменитый цистерцианский женский монастырь в Шампани. Там Елизавета 22 октября написала письмо французскому послу в Толедо о своём скором отъезде. Вскоре после отправки этого письма она присоединилась ко двору в Блуа, откуда намеревалась выехать 17 ноября. Антуан де Бурбон, король Наварры, его брат, кардинал де Бурбон, и принц де Ла Рош-сюр-Йон были назначены сопровождать её до испанской границы с внушительной свитой из благородных кавалеров. Эта новость была с радостью воспринята королём Антуаном, который мог теперь под благовидным предлогом покинуть двор, где к нему и к его братьям относились с наглым равнодушием их удачливые соперники, герцог де Гиз и кардинал Лотарингии.
Тем временем Екатерина Медичи, наконец, сформировала двор своей дочери. Напрасно Шантонне намекал королеве-матери:
– В Испании Её Величество уже ждёт её свита; а багаж, необходимый такой армии сопровождающих лиц, задержит путешествие королевы, тем более, что погода окончательно испортилась и дороги занесло снегом.
Сюзанна де Бурбон, графиня де Аркур и де Рьё, и Луиза Бретонская, баронесса де Клермон-Лодев, были назначены главными дамами Елизаветы. Анна де Монпасье стала её фрейлиной также, как и мадемуазель де Риберак, мадемуазель де Кертон, мадемуазель де Ториньи, мадемуазель де Ноян, мадемуазель де Монталь, мадемуазель де Сент-Ана и мадемуазель де Сен-Лежье. А Клод де Винё, мадемуазель де Жиронвиль, мадемуазель Парю и мадемуазель де ла Мот довольствовалась должностью камеристок. Кроме того, королеву сопровождали хранительница её драгоценностей Клод де Нана, три капеллана, французский духовник, старый наставник Елизаветы аббат Сент-Этьен, Андре де Вермон, стольник, врач Бургенсис вместе с Дюнуаром, хирургом, и двумя аптекарями. А ещё многочисленная свита, состоящая из офицеров, камердинеров, карлика Монтеня, казначея, шести музыкантов и других слуг. Вдобавок, сопровождавшие Елизавету принцессы крови имели свой собственный штат прислуги. Когда список всех этих лиц был передан в руки Шантонне, посол был обескуражен, так как ему необходимо было найти в разгар зимы не только средства передвижения через Пиренеи для свиты католической королевы, но и обозы для перевозки провизии и багажа. Он, однако, не стал возражать, поскольку Филипп II так жаждал поскорее увидеть свою молодую супругу, что приказал:
– Пока оставьте Её Величеству свиту, потом мы сами распорядимся ею по собственному усмотрению.
Шантонне всё же написал своему господину жалобное письмо о своих затруднениях по поводу перевозки гардероба и багажа королевы, однако сначала он заверил Филиппа II, что его супруга вот-вот отправится в путь и что часть багажа Елизаветы лучше отправить морем.
Из Блуа Елизавета со своей семьёй отправилась в Шательро и, прибыв туда 25 ноября, приняла посла Шантонне. Молодую королеву обуревала печаль из-за скорого прощания со своей роднёй и Францией. Кроме того, её угнетал строгий испанский этикет, которому ей пришлось следовать после свадьбы, а также опасение не понравиться королю Филиппу. Хотя Шательро встретил её плохой погодой, а обильные снегопады прервали сообщение между столицей и Южной Францией, католический король настаивал на том, чтобы его невеста больше не задерживалась. Однако Шантонне снова пришлось оправдываться перед своим господином из-за того, что Елизавета выразила намерение остаться ещё на три дня в Шательро:
– Причина этой задержки, Ваше Величество, в том, что мы не могли ускорить прощание с Её Величеством, ибо обеим сторонам очень грустно расставаться.
Утирая слёзы, Елизавета часто спрашивала у своих испанских слуг дрожащим от волнения голосом:
– Есть ли в Испании такие же великолепные замки, как во Франции?
Но когда ей начинали рассказывать о Вальядолиде, Аранхуэсе, Эль-Пардо или об Альгамбре, молодая королева лишь вздыхала. Екатерина Медичи хотела было ещё на протяжении трёх-четырёх дней сопровождать свою дочь, но этим планам помешала непогода.
– Прощание не обошлось без горестных жалоб и слёз, – сообщил Шатонне Филиппу II.
Позже Екатерина признается:
– Очень тяжело иметь дочку-подростка так далеко от дома…
В тот же день, 29 ноября, Франциск II и Мария Стюарт со всем двором отправились в Амбуаз, а Елизавета с тяжёлым сердцем – в Пуатье. Что же касается испанского посла, то он отказался сопровождать свою госпожу из-за сильной простуды и ревматизма.
Если Елизавете предстояло передвигаться сухопутным путём, то Филипп II, как известно, прибыл в Испанию морем и у берегов Ларедо в Бискайи попал в страшную бурю. Около тысячи человек погибли среди волн, а вместе с ними и великолепная коллекция картин, статуй и драгоценных произведений, которую ещё покойный император Карл V собрал за сорок лет во время своих кампаний в Германии, Италии и во Фландрии. Из-за чего, пребывая в скверном настроении, Филипп II вскоре ужаснул Вальядолид зрелищем аутодафе. Приговоренные к смерти еретики в жёлтых балахонах и колпаках, с нарисованными на них фигурами бесов и огненных языков проходили мимо трибуны, на которой восседали король, весь двор и духовенство. И бестрепетно, не шевельнув ни единым мускулом своего недвижного лица, Филипп смотрел, как тридцать три мученика были возведены на костры. С их воплями слились голоса духовенства, воспевавшего литании и величании. Вот с таким человеком Елизавете предстояло прожить всю оставшуюся жизнь!
Глава 6
Путешествие королевы
На следующее утро настроение Елизаветы улучшилось после прибытия курьера, доставившего ей поэтические прощальные послания от Екатерины Медичи и Марии Стюарт. Молодая королева пролила много слёз, читая эти дары любви, посланные её матерью и подругой детства. В частности, в послании Марии Стюарт были такие остроумные строки:
Слёзы причиняют боль человеку счастливому и здоровому,
но больному они служат хлебом насущным:
потому что плач, по крайней мере, не приносит боли.
В стихотворении же Екатерины говорилось, что после отъезда дочери, изнемогая от горьких слёз, она легла в постель в надежде найти покой:
Но ко мне явился Амур и гневно сказал:
«Берись за перо и пиши, не оставляй свою дочь
ради этой слишком долгой и утомительной тишины».
В Бордо Елизавета встретилась с Жанной д'Альбре. Крёстной матери удалось подбодрить молодую королеву перед испытанием, которого она так боялась, – встречи с Филиппом II. В сопровождении короля и королевы Наварры 20 декабря Елизавета вступила в По и провела Рождество в их обществе. Её свита была тоже принята с истинно королевским гостеприимством. Часть багажа дам и кавалеров была отправлена в Байонну, так как горные тропы в Пиренеях стали непроходимыми из-за непогоды. Действуя по совету, данному послом Шантонне, король Испании направил туда конвой с мулами, везущими пустые сундуки и вместительные корзины, куда была помещена часть багажа Елизаветы и её дам для перевозки по морю. Перед отъездом из По Елизавета получила ещё одно поэтическое послание матери:
– О чём для тебя, дочь моя, я от всей души молю Творца, так это, чтобы он был тебе превыше матери и отца, мужа и друга, чтобы послал тебе процветанье вместо несчастья и озарил твои тёмные ночи радостью и счастьем.
Последний день декабря молодая королева провела в Сен-Жан-де-Пье-де-Порт, где ей предоставили триста пятьдесятмулов, чтобы дать отдых уставшим лошадям.
На границе, в ожидании Елизаветы, собрались множество самых знатных дворян Испании. Антуан де Бурбон в надежде на то, что Филипп II сам приедет встречать супругу, хотел провести с ним переговоры насчёт возвращения части Наварры, захваченной испанцами. Но католический король так и не приехал. Послами, назначенными Филиппом для приёма Елизаветы, были герцог Инфантадо и его брат, кардинал-архиепископ Бургоса. Причём это назначение было воспринято французским двором как знак уважения, ибо дом Мендоса, главой которого был герцог, отличался привязанностью к дому Валуа. Инфантадо прибыл в Памплону 1 января 1560 года в сопровождении своего сына, маркиза де Сенете, и внука, граф де Салдафия. В свиту герцога входили сорок конных телохранителей, облачённых в одежды из золотой парчи, десять дворян-привратников с золотыми цепями и двадцать пять лакеев, одетых в ливреи из малинового бархата. Недаром его годовой доход составлял 100 000 дукатов. Кардинала Мендосу сопровождали сорок пажей, пятьдесят знатных кавалеров и священнослужителей, которых возглавлял его родственник, виконт де Гельвес. Кроме того, с герцогом Инфантадо и кардиналом Мендосой приехали герцоги де Нахара и Франкавиллья, графы Тендилья, Медика, Рибадавия, маркизы де Монтес Кларос и де лос Велес, три благородных кавалера дома Мендосы, граф Альба де Листа, назначенный дворецким Елизаветы, и дон Габриэль дела Куэва, маркиз де Коэльо, старший сын герцога де Альбуркерке. Количество лошадей этих кавалеров и их свиты исчислялось четырьмя тысячами. Поскольку ни кардинал, ни герцог не понимали по-французски достаточно хорошо, в качестве переводчиков их сопровождали епископ Памплоны и доктор Мальвенда. Филипп II лично составил для послов инструкции, дающие представителям дома Мендосы полномочия на то, чтобы принять свою госпожу и сопроводить к мужу. Ещё там указывались продолжительность путешествия Елизаветы и церемонии, которые должна была строго соблюдать как сама королева, так и испанская знать. Их встреча должна была состояться в горной долине возле монастыря Нуэстра-Сеньора-де-Ронсесвальес.
Примерно в лиге от Ронсесвальеса снег начал падать с такой скоростью, что королева была вынуждена придержать своего коня и искать временное убежище. Хотя Елизавета сильно страдала от холода и усталости, никакие уговоры не могли заставить её сесть в носилки. Наконец, после утомительного перехода, 2 января путешественники увидели с горной вершины внизу ряд строений с низкими крышами: это были часовня и монастырь Нуэстра-Сеньора-де-Ронсесвальес. Преодолев перевал де Валькарлос, они приблизились к дверям церкви, где собрались настоятель и братия. Справа от паперти стояла группа вельмож в тёмных плащах, которые прибыли из Эспиналя, деревни в миле от монастыря, чтобы первыми увидеть прекрасную невесту своего монарха. Этими дворянами, чьё богатое алое и золотое одеяние не могли скрыть скромные мантии, были маркизы де Сенете и де лос Велес, а также графы де Медика и де Баньека.
Когда король Наварры помог Елизавете сойти с лошади, её щеки внезапно окрасил яркий румянец. Впоследствии она призналась, что один из её французских слуг шепнул ей, что, по его убеждению, возглавлял эту группу кавалеров наследник графа де Миранды Суньига-и-Бакан, не уступавший в родовитости самому королю. Первой войдя в церковь, Елизавета приблизилась к главному алтарю. Неф и хоры церкви по приказу короля были устланы богатыми персидскими коврами. Алтарь был ярко освещён и мелодичные голоса распевали отрывки из хоровых служб, обычно исполнявшихся в часовне Мендосы, великого кардинала-архиепископа Бургоса, чьё музыкальное мастерство было известно во всей Испании. Одновременно приятные ароматы курильниц услаждали обоняние молодой королевы, преклонившей колени перед алтарём для молитвы. Через некоторое время Елизавета встала и, поклонившись толпе лиц, заполнивших часовню, прошла через дверь справа от алтаря, сообщавшуюся с внутренними помещениями монастыря.
– Тогда, – сообщил камердинер Елизаветы в депеше, адресованной кардиналу Лотарингии, – мы быстро поняли, что дерзость, назойливость и нескромность распространены в Испании не меньше, чем во Франции, ибо большинство присутствующих испанцев без разрешения последовали за Её Величеством, так что я долго не мог освободить от них комнату.
Елизавета же после того, как отослала этих незваных гостей, пообедала наедине с Сюзанной де Бурбон и Луизой де Бретань, а затем легла спать. Тем временем герцог Инфантадо и кардинал Бургос со свитой добрались до Эспиналя. Вскоре после прибытия молодой королевы в Ронсесвальес Антуан де Бурбон отправил курьера, чтобы сообщить герцогу, что он должен быть готов выполнить свою миссию на следующий день на открытой местности между Ронсесвальесом и Эспиналем. В ответ Инфантадо любезно заверил его, что «они не подведут Её Величество при встрече». Однако к вечеру снова повалил снег, началась буря и долину, в которой стоял монастырь, почти всю занесло. Поэтому король Наварры отправил в Эспиналь другого гонца с письмом, в котором говорилось:
– Поскольку погода остается такой же неблагоприятной, для вас будет лучше явиться завтра в Ронсесвальес, чтобы принять вашу суверенную госпожу, вместо того, чтобы Её Величество проделала половину пути через унылую горную местность для встречи с вами.
Тем не менее, на следующее утро герцог отправил курьера обратно с известием:
– Раз Его Величество решил, что местом приёма королевы должна быть равнина, лежащая примерно в полутора лье от Ронсесвальеса, то именно там мы намерены её дожидаться.
Этот ответ вызвал большое негодование у французских дворян. В свой черёд, Антуан де Бурбон, считавший, что он и так сильно унизился, вступив на территорию Верхней Наварры, завоёванной испанцами, гневно заявил:
– Я ни в коем случае не собираюсь навредить здоровью королевы, потому что ехать в такую погоду в открытых носилках молодой и нежной женщине совершенно невозможно, не говоря уже о том, что Вам, герцог, и другим испанцам придётся преклонить колени перед вашей госпожой среди сугробов высотой более трёх футов.
В четверг, 4 января 1560 года, Елизавета публично пообедала в трапезной монастыря, куда были допущены все желающие, в том числе, некоторые испанские дворяне, менее упрямые, чем их предводитель. После обеда, когда королева удалилась, между француженками из её свиты и испанцами завязался весёлый разговор. Однако для Елизаветы часы, проведённые в уединении мрачного пиренейского монастыря, её первого пристанища в стране, где ей суждено было править, были очень печальны. Несчастье, случившееся с её отцом и омрачившее её свадьбу, недавняя разлука с матерью, которую она любила с пылкой нежностью, и ужас, который она испытывала перед своим женихом, наполнили её глаза горестными слезами. В послании к матери Елизавета трогательно описала своё горе и обуревавшие её противоречивые чувства:
– Послушайте, мадам, какое великое мучение я испытываю в этом убежище, ибо любовь разрывает меня пополам, потому что с одной стороны я жажду получить удовольствие от встречи с мужем. Но с другой стороны моё сердце не желает этого! Посему, если вдруг он отвергнет меня, я тоже откажусь от него.
На протяжении всего пути письма матери утешали и поддерживали Елизавету, заставляя её ещё больше сожалеть о доме, который она покинула.
Следующее утро принесло перемену погоды: вместо снега полил дождь. Елизавета, помня наставления своей матери о том, что ей следует расположить к себе испанцев, и, особенно, высшую знать, сочла благоразумным по возможности не допускать оскорбления представителей могущественного дома Мендосы, строго соблюдавших наставления своего государя. Вызвав к себе короля Наварры, молодая королева твёрдо сказала:
– Я намерена немедленно отправиться в то место, которое было угодно избрать королю, моему господину!
Опасаясь, как бы погода не испортила их великолепные экипажи, Антуан и другие дворяне повиновались ей не слишком охотно. Однако в случае необходимости Елизавета умела не только приказывать, но и настаивать на выполнении своих приказов. После некоторого ропота и задержек для неё, наконец, были приготовлены королевские носилки. Если дамы поместились в закрытых экипажах, то кавалеры, сидевшие верхом на лошадях, почти насквозь промокли и с нетерпением ждали появления королевы. Настоятель же и монахи Ронсесвальеса открыли двери своей церкви, чтобы все могли услышать мелодичные звуки их прощального благословения. Елизавета уже собиралась спуститься из своих покоев, как вдруг вдали показалась вереница всадников, скачущих по горной тропе, ведущей из Эспиналя в Ронсесвальес. Всадников, одетых в цвета дома Мендосы, возглавлял дон Лопес де Гусман, мажордом Елизаветы. Эти лица принесли, наконец, долгожданную весть:
– Герцог и кардинал прибудут в Ронсесвальес в течение получаса, повинуясь приказу королевы Изабеллы.
Герцог Инфантадо, поразмыслив, счёл за лучшее несколько отклониться от строгих предписаний, присланных ему королём, чем вызвать неудовольствие королевы. Узнав об этом, Елизавета сразу удалилась в свои покои, чтобы сменить свой дорожный наряд на роскошное платье, заранее приготовленное для первой встречи с послами мужа. Дворяне же из свиты королевы, тем временем, бросили своих лошадей, чтобы подготовиться к торжественной церемонии. Повсюду царила неразбериха. Мулы уже стояли в упряжи, готовые отправиться в путь вместе с багажом, который пришлось срочно распаковывать. По приказу короля Наварры его офицеры приготовили нижний зал монастыря, чтобы послы могли предъявить там свои письменные полномочия, данные им Филиппом II. В зале было спешно развешаны драпировки из черного сукна с гербами Франции и Наварры, так как срок траура по королю Генриху II ещё не закончился. При этом выяснилось, что в суматохе сундуки с нарядами дам из свиты Елизаветы были отправлены в Памплону вместо королевского столового белья и посуды. Подготовка была завершена только наполовину, когда прибыл ещё один курьер, сообщивший, что герцог Инфантадо и кардинал-архиепископ с большой свитой уже в лиге от монастыря. Кардинал де Бурбон вместе с епископами Сезским и Олеронским и графом дю Барри в сопровождении трехсот дворян отправился в зал и уселся там под балдахином, в то время как король Наварры поднялся в приёмную королевы. Вскоре появилась Елизавета вместе со своими дамами и фрейлинами. Прежде, чем в последний раз занять своё место под балдахином с лилиями Франции, королева захотела посетить часовню монастыря, где настоятель и монахи ожидали прибытия испанских послов. Там Елизавета преклонила на несколько минут колени в молитве перед главным алтарём, в то время как Антуан де Бурбон стоял позади неё. Затем она встала и, подав руку королю Наварры, вернулась в свою приёмную. Погода тем временем оставалась неблагоприятной: ветер не утихал и моросил дождь со снегом. Перед прибытием испанского посольства в нижних покоях монастыря стало так темно, что кардинал де Бурбон приказал зажечь факелы. Некоторые из этих факелов несли слуги собравшейся там знати, в то время как другие привязали к колоннам, поддерживавшим крышу зала.
Порядок ещё полностью не был восстановлен, когда большой шум возвестил о прибытии послов и их кортежа. Герцог приехал верхом в сопровождении своих пажей и дворян, а кардинал Мендоса – в закрытых носилках. Как только послы ступили на землю, заиграла громкая музыка, а хор капеллы Ронсесвальеса запел «Te Deum Laudamus». Впереди шли двадцать пять телохранителей герцога с белыми жезлами, далее следовали представители самых знатных домов Испании, а затем – кардинал-архиепископ и герцог Инфантадо. Первый был одет в своё церковное облачение, а герцог – в синюю парчовую одежду с соболиной опушкой. Как только они вошли в зал, кардинал де Бурбон покинул помост и сделал несколько шагов по направлению к представителям Филиппа II; после церемониального приветствия герцог Инфантадо и два кардинала расположились под балдахином. Затем был зачитан вслух указ католического короля, предписывающий его посланникам встретить, приветствовать и с честью препроводить к нему его возлюбленную супругу, «донью Марию Изабель де Валуа». В свой черёд, кардинал де Бурбон объявил, что король Наварры получил от христианнейшего короля поручение передать сестру Его Величества на попечение послам её мужа Филиппа, короля Испании, и что католическая королева ждёт их в своей приёмной. Пока внизу происходил обмен любезностями, испанцы, которые не поместились в зале, набились в приёмную Елизаветы. К этому времени молодая королева уже заняла своё место под балдахином. Король Наварры и принц де Ла Рош-сюр-Йон сидели справа от неё, а Сюзанна де Бурбон, Анна де Монпасье и Луиза де Бретань – слева. Остальные же члены свиты Елизаветы образовали полукруг по обе стороны от помоста. За креслом королевы стоял дон Лопес де Гусман, её мажордом, в обязанности которого входило представлять различных особ испанского двора своей госпоже, когда они приближались, чтобы поцеловать её руку. Жажда испанцев увидеть свою новую государыню была так велика, что всякий порядок, казалось, был забыт, когда дворяне один за другим преклоняли колени у помоста. Но когда церемония в нижнем зале завершилась и герцог Инфантадо и два кардинала поднялись наверх, в приёмной королевы возникла такая давка, что дамы, за исключением принцесс крови, сидевших под балдахином, были вынуждены удалиться, чтобы их не задавили.
– Во время этой суматохи наша милостивая принцесса, – писал французский хронист, очевидец церемонии, – с большим достоинством сидела прямо под балдахином, выражение её лица свидетельствовало о серьёзности и самообладании, сияя такой доброжелательностью, что не было ни одного в этой придворной толпе, кто, хотя и слышал о её высоких добродетелях, не счёл бы Её Величество более совершенной, чем можно было ожидать.
Наконец, кардинал де Бурбон и испанские послы, в нарушение всякого этикета, чуть ли не последние приблизились к королеве. Елизавета тотчас встала и сделала шаг вперёд, при этом было замечено, что румянец исчез с её лица, как будто самообладание покинуло её. Благодаря своему богатству и церковным должностям, кардинал Мендоса пользовался при дворе Филиппа II большим влиянием и почётом, чем его брат, герцог Инфантадо. Но тут глава дома Мендоса, опередив кардинала, первым встал на колени у королевской скамеечки для ног и поцеловал руку Елизаветы. В ответ королева жестом приказала герцогу подняться и занять своё место слева от помоста. Сильно обескураженный тем, что его обошли, кардинал попытался было тоже преклонить колени, но Елизавета снова поднялась и коснулась губами его лба. Как только королева вернулась на место, послы поприветствовали также принцев и принцесс. После чего кардинал обратился с речью к королеве от имени своего господина, который, по его словам, оказал высокую честь дому Мендоса, позволив его представителям принять свою супругу. В свой черёд, барон де Лансак, который неоднократно направлялся заграницу с различными дипломатическими миссиями, от имени Елизаветы, ещё плохо говорившей на испанском языке, ответил им в том духе, что их госпожа всегда будет помнить о том, что вступила во владение своим королевством при посредничестве дома Мендоса. Затем пришла очередь герцога Инфантадо вручить указ, подписанный Филиппом II, королю Наварры.
– Господа, – немедленно ответил Антуан де Бурбон, – в соответствии с приказом, который я получил от их христианнейших величеств, я передаю вам эту принцессу из семьи величайшего монарха христианского мира. Я знаю, что вы были благоразумно выбраны королём, вашим повелителем, для её попечения, и не сомневаюсь, что вы достойно оправдаете это доверие. Поэтому я с уверенностью передаю свои полномочия в ваши руки, моля вас в то же время особенно заботиться о её здоровье, ибо она заслуживает того, чтобы быть объектом такого внимания. Кроме того, мессеры, я хотел бы сообщить вам, что никогда прежде Испания не получала такого совершенного образца добродетели и грации, каковым вы её впоследствии признаете.
После этих слов король Наварры преклонил колено и, поцеловав руку Елизаветы, попрощался с ней. В этот критический момент самообладание покинуло молодую королеву. Она встала и взглянула со слезами на своих соотечественников, пытаясь произнести несколько слов. В этот момент к ней приблизился кардинал Мендоса и, воздев руки над её поникшей головой, пропел XLIV псалом:
– Audi, filia, et vide, et inclina aurem tuam… (Слушай, дочь, и смотри, и преклони к словам моим слух свой…)
А его брат, архидиакон Толедо, тут же подхватил:
– …obliviscere populum et domum patris tui» (…забудь (отныне) народ свой и дом отца своего).
Услышав эти слова, которые, казалось, разлучили её со всем, что она любила на земле, слёзы, до сих пор так мужественно сдерживаемые, потекли по щекам четырнадцатилетней Елизаветы, и в приступе горя она бросилась в объятия короля Наварры, всхлипнув при этом. Ошарашенный таким вопиющим нарушением этикета, герцог Инфантадо с тревогой взглянул на своего брата-кардинала, а затем, взяв королеву за руку, попытался увести её с помоста, выразив при этом удивление, что Её Величество опустилась до такой фамильярности с королём Наварры. Нескольких минут хватило, чтобы королева успокоилась, ибо слова герцога вызвали у неё возмущение. Гордо оглядевшись, она выдернула свою руку и подозвала барона де Лансака. Затем Елизавета попросила его перевести свои слова герцогу:
– Я решила обнять короля Наваррского и его брата, кардинала де Бурбона, потому что королева, моя мать, велела мне сделать это по двоякой причине: потому что они мои близкие родственники и принцы крови, и потому, что таков обычай во Франции.
Герцог де Инфантадо ответил на это заявление глубоким поклоном.
Вслед за своими дамами Елизавета спустилась с помоста, в то время как большинство кавалеров по знаку герцога покинули комнату и окружили носилки, которые должны были доставить королеву в Расуин. Герцог Инфантадо встал по левую руку от королевы, а кардинал по правую. Спустившись к воротам монастыря, Елизавета села в свои носилки вместе с Сюзанной де Бурбон, своей первой почётной дамой. После долгого прощания короля Наварры с испанскими послами вновь зазвучали трубы, звук которых с тех пор стал сопровождать все входы и выходы королевы, и Елизавета покинула монастырь Ронсесвальес.
Глава 7
Путешествие королевы (продолжение)
Впереди королевского кортежа вереницей двигались люди, убиравшие снег и другие препятствия с горных троп, ведущих к Расуину. В этой деревне для Елизаветы был приготовлен временный ночлег. Поскольку расстояние от Ронсесвальеса было немногим больше лиги, этот путь вскоре был пройден. Сойдя с носилок, королева сразу удалилась в приготовленные для неё покои и в ту ночь никого не допустила к себе, кроме своих дам. Тем временем послы каждые два-три часа вызывали пажа, чтобы узнать о здоровье Елизаветы. Дамы, лишившиеся своего гардероба, получили, насколько это было возможно, всё необходимое. Всем были разосланы складные столы с обильным запасом изысканного мяса и кур. Кроме того, кардинал Мендоса устроил грандиозное угощение испанцам и французам из свиты королевы, на которое все гости были приглашены от имени Елизаветы. Большой зал на первом этаже здания был освещён серебряной люстрой и заполнен дворянами и пажами, одетыми в цвета дома Мендосы. В коридоре стояли лакеи с восковыми факелами, готовые сопроводить любую даму, которая пожелает пройти из покоев королевы в ту часть здания, где послы устраивали празднество. Так прошла первая ночь Елизаветы среди своих испанских подданных, которые были очарованы её изяществом и мягкостью манер и предсказывали ей полную власть над сердцем короля Филиппа.
– Глядя на нашу августейшую принцессу, – самодовольно заметили некоторые испанские дворяне, – можно подумать, что она является сосредоточением такого редкостного совершенства, как будто была сотворена и сохранена с самого начала Провидением до тех пор, пока Ему не угодно было выдать её замуж за того, кто сейчас правит нами, самого могущественного короля.
Рано утром перед отъездом из Расуина Елизавета побывала на мессе вместе с герцогом Инфантадо и кардиналом Мендосой. Если кардиналу был предоставлен стул, обитый бархатом, и подушка, на которую он мог преклонить колени, то герцогу полагался только табурет, задрапированным бархатом, без спинки и подлокотников. На протяжении всего путешествия королевы французов удивляло превосходство положения кардинала над его братом-герцогом, главой дома Мендоса. Однако это было обычной политикой Филиппа II: осыпать внешними почестями прелатов своего королевства и давать им преимущество при дворе перед самыми знатными вельможами. Таким образом король обуздывал высокомерие своих дворян, одновременно пользуясь благоволением духовенства. Однако каким бы набожным и суеверным Филипп ни был, он никогда не позволял церковникам управлять собой.
После духовника короля фра Диего де Шавеса и главного инквизитора Вальдеса, архиепископа Севильи, кардинал Мендоса был ведущим церковным деятелем при дворе. Его любовь к литературе и ораторское искусство были общеизвестны, и в его обществе даже Филипп II оживлялся и на некоторое время утрачивал свою обычную угрюмость. Кроме того, чрезвычайно гордясь своим вокальным мастерством и желая показать свой талант перед королевой, кардинал настоял на собственном исполнении вокальной части мессы. Когда служба закончилась, королева пообедала, затем села в носилки и отправилась в другую деревню, расположенную примерно в шести милях от города Памплоны.
В воскресенье, 7 января, после обеда Елизавета, наконец, сняла с себя белый королевский траур. Надев шляпку, пришпиленную к парику из светлых кудряшек, и чёрное платье с жакетом из бархата, отделанного серебром и жемчугом по испанской моде, она уселась, несмотря на холод, в открытые носилки вместе с Сюзанной де Бурбон и в сопровождении кардинала и герцога по широкой дороге, обсаженной оливами, направилась в сторону Памплоны. Древнейший из городов страны, расположенный у подножия Западных Пиренеев, на реке Арге, он считался столицей испанской Наварры. Перед отъездом Елизавета получила письмо от короля Наварры с курьером, которого Антуан отправил по прибытии в Байонну, чтобы узнать о здоровье королевы и доставить провизию для её французской свиты. Тем временем в Памплоне велись большие приготовления к торжественному въезду Елизаветы. Так как было время маскарада, то, несмотря на холод, почти всю долину заполнили жители города в масках. Одни были верхом на лошадях или на мулах с бубенчиками, другие прогуливались пешком или танцевали с девушками в жакетах, шароварах и шляпках из бархата всех цветов по баскской моде. Едва королева приблизилась, как сначала раздался артиллерийский салют, а потом зазвонили церковные колокола. Навстречу ей выехал граф де Лерен, коннетабль Наварры, глава дома Беамонте, в окружении городских властей и судей, облачённых в мантии из черного бархата, расшитого серебром, с откидными рукавами и подкладкой из синего камчатого полотна. Перед ними маршировали шесть младших офицеров с серебряными булавами, которые вручили королеве дары. Приблизившись следом к носилкам Елизаветы, коннетабль произнёс короткую речь, на которую ответил всё тот же барон де Лансак. Затем граф де Лерен поцеловал руку Елизаветы и занял своё место среди французских и испанских дворян. За коннетаблем появился герцог де Альбукерке, вице-король Верхней Наварры. Перед ним шли две тысячи солдат, полностью экипированных, с развернутыми флагами и знамёнами. В свите герцога были члены королевского государственного совета, в том числе, маркиз де Кортес, маршал Наварры, и другие представители высшей знати. Герцог Альбукерке слез с коня и низко поклонился королеве. В свой черёд, Елизавета сошла с носилок и ответила по-французски на его поздравления с её благополучным прибытием и поблагодарила его за труд, который он предпринял, чтобы оказать ей честь. Герцог произнёс краткую приветственную речь от имени знати и жителей Наварры, на что барон де Лансак дал краткий ответ, ибо холод становился всё сильнее. После чего кавалькада проследовала под замысловатой аркадой из веток ели и самшита, переплетённых с плющом и остролистом, к главным воротам города, в то время как дети знатных граждан, стоявших по обе стороны от аркады, приветствовали королеву громкими криками. Городские ворота были украшены гербами и другими эмблемами. Неподалёку от них виднелся куст из вечнозелёных ветвей, из середины которого при появлении Елизаветы был запущен грандиозный фейерверк. На валу и стене стояли три роты городского гарнизона, которые тоже произвели салют в честь царственной гостьи. На въезде в город над её носилками раскинули огромный балдахин с шестью позолоченными шестами. С одной его стороны золотом на малиновом атласе был вышит городской герб, а с другой – буквы «F» и «I», переплетёнными любовными узлами. О продвижении королевы и её кортежа к собору объявил новый артиллерийский залп и аплодисменты двух батальонов солдат, стоявших в почётном карауле у городских стен. Возле входа был установлен помост, на котором чтец декламировал приветственные вирши. Далее висел гобелен с изображением первого короля Наварры и была установлена большая арка, где были нарисованы женщины с рогами изобилия и гербы католического короля и королевы. От ворот шла улица, красивая, длинная, широкая и очень прямая. В конце её виднелась надпись: «Unio constans, fortis divisio flexa» («Союз устойчив, несмотря на попытки раздела»). На повороте другой стояли статуи древних королей Наварры и ещё одна арка с изображением королевы в окружении нескольких девушек и зеркала с латинской надписью: «Цель королевских зеркал являть отражение Мира». В конце её виднелась главная арка из вечнозелёных ветвей, переплетённых лентами с девизами и венками из амарантов, где наверху стояла колоссальная статуя Филиппа II в окружении щитов с гербами Габсбургов и Валуа. Ниже виднелся щит меньшего размера со сплетёнными вместе буквами «F» и «I», обвитый лентой с золотыми надписями: «Филипп Испанский католический король» и «Изабелла католическая королева». У входа в собор улицы и дома вокруг внезапно вспыхнули яркой иллюминацией. Опираясь на руку герцога Инфантадо, Елизавета направилась к главному алтарю в сопровождении кардинала Мендосы, епископа Памплоны и других священников, распевающих песнопения. При этом Елизавета выглядела бледной и усталой, хотя этому обстоятельству не следовало удивляться, учитывая суровость погоды и долгую утомительную церемонию, которой её подвергли. Прочитав короткую молитву перед изображением святого Фирмина, покровителя Памплоны, она вернулась к своим носилкам. Кавалькада проследовала к епископскому дворцу, где Елизавета должна была отдохнуть два дня. Тем временем на улице стемнело и сопровождавшие её лица были вынуждены зажечь факелы. Однако вокруг дворца было светло, как в полдень, благодаря свету факелов, фейерверков и иллюминаций.
В большом зале королеву ждали множество дам, позади которых стоял тройной ряд кавалеров; а за ними из-за тёмных драпировок тоже выглядывали чьи-то лица. Елизавета шла между герцогом Инфантадо и кардиналом Мендосой, в то время как шлейф её платья несла Луиза де Бретань. Шлейфы же Сюзанны де Бурбон и её племянницы несли пажи в одежде цветов дома Бурбонов. За дамами следовали по двое французские дворяне и испанские вельможи, сопровождавшие королеву из Ронсесвальеса. У подножия парадной лестницы, отдельно от остальных, стояла группа дам, получивших должности в свите королевы. Их возглавляла пятидесятилетняя донна Мария де ла Куэва, графиня де Уренья, пользовавшаяся доверием и благосклонностью короля Филиппа. Как и подобает вдове, она носила платье из чёрного бархата, шлейф которого поддерживали два мальчика-пажа. На шаг позади графини стоял её сын, герцог де Осуна, глава дома Хирон, а слева от нее – две её дочери, герцогиня де Нахара и супруга Педро Фасардо, старшего сын маркиза де лос Велес. После того, как графиню Уренья представил её брат, герцог де Альбукерке, она встала на колени и поцеловала руку Елизаветы. В ответ королева нагнулась, обняла вдову и приказала ей встать, чем сразу завоевала сердца испанцев. Затем графиня Уренья приветствовала Сюзанну де Бурбон и Анну де Бурбон и представила двух своих прекрасных дочерей Елизавете, которая тоже сердечно их обняла. Вслед за графиней королева вошла в большую приёмную, где ей были представлены также другие испанки. Когда эта церемония завершилась, графиня де Уренья попросила у королевы аудиенции, чтобы передать ей письмо от Филиппа II. Несмотря на усталость, Елизавета подчинилась и проследовала вместе с величественной испанкой в приготовленную для неё комнату, где графиня вручила ей послание мужа. В начале письма король выразил свою горячую любовь к молодой супруге, а затем сообщил ей:
– Нам доставило огромное удовольствие назначить графиню де Уренью, одну из самых прославленных дам Испании, на должность главной камеристки Вашего Величества.
Графиня, пожалуй, имела большее влияние на Филиппа II, чем любая другая дама в Европе, за исключением принцессы Эболи. Она была вдовой графа де Уреньи, самого богатого дворянина в Испании и личного друга императора Карла V. Огромное богатство и влияние при дворе позволило графу, когда он уже был в преклонных годах, получить руку прекрасной сестры герцога де Альбукерке. Граф умер через несколько месяцев после кончины императора, оставив донне Марии трёх детей: сына и дочерей. После восшествия на престол Филиппа II одним из его первых указов было дарование молодому графу де Уренья титула герцога Осуны и назначение его камергером дона Карлоса. Донна Мария была женщиной сообразительной, честолюбивой и надменной. Благодаря своей показной религиозности в соединении с большим почтением к королю, она добилась значительной власти при дворе. Её доскональное знание придворного этикета и преданность интересам короля побудили Филиппа II доверить графине свою молодую супругу. Однако надменное поведение графини по отношению к дамам из свиты королевы ещё во время их краткого пребывания в Памплоне заложило основу для вражды между французскими и испанскими придворными Елизаветы.
Пока королева читала письмо, её дамы пришли в большое волнение из-за своих сундуков с одеждой, которые так и не были доставлены в Памплону. То ли конвой с мулами сбился с проторенной дороги в Пиренеях, то ли они свалились в пропасть во время бури, начавшейся вскоре после того, как они покинули Ронсесвальес. (Через несколько недель после отъезда Елизаветы и её свиты конвой всё-таки добрался до Памплоны после опасного и утомительного перехода через горы, почти непроходимые из-за огромного скопления снега). Француженки были вынуждены довольствоваться помощью испанок, утешая себя надеждой на скорое прибытие своего остального имущества, отправленным из Байонны морем по приказу короля Филиппа. Вскоре вышла Елизавета с графиней Уреньей и сообщила, что католический король назначил донну Марию, одну из самых прославленных дам Испании, на пост её главной камеристки. И тут же добавила:
– Я рада принять на службу такую благородную и добродетельную даму, которую решила любить и уважать, насколько это возможно, и следовать её советам, как если бы моя матушка давала их мне.
Затем к новой главной камеристке обратилась, в свой черёд, Луиза де Бретань, которая подтвердила, что получила приказ от королевы-матери по приезде в Памплону уступить ей свои полномочия в связи с волей католического короля. В ответ испанка любезно ответила, что она всегда будет покорной служанкой Её Величества и надеется также стать подругой Луизы де Клермон. Таким образом, Уренья завладела шлейфом Елизаветы. Правда, перед этим предложила уступить эту честь Сюзанне де Рьё, на что та холодно ответила, что не собирается вмешиваться в прерогативу главной камеристки. После этого все, наконец, отправились в зал на банкет, во время которого местные дамы разглядывали королеву с чисто деревенским любопытством. Следует заметить, что испанки были очарованы манерами и красотой своей новой государыни. Елизавета же старалась следовать наставлениям матери, внушавшей ей, что её благополучие зависит, во-первых, от смирения и полного подчинения воле мужа, а, во-вторых, от того, сможет ли она внушить уважение своим придворным. Вдобавок, Екатерина Медичи посоветовала дочери:
– Избегайте фамильярности в отношениях с принцем (доном Карлосом), дочь моя, и подружитесь с принцессой, Вашей золовкой. Но полагайтесь только на нашего посла.
Однако королева-мать совершила серьёзную ошибку, полностью укомплектовав двор Елизаветы, что, естественно, вызвало неприязнь испанцев, обнаруживших, что все должности в свите королевы уже заняты. В свой черёд, французы не могли смириться с тем, что их не было в списке придворных королевы, который вручила ей графиня Уренья.
На следующий день королеву посетили самые знатные лица Наварры. После обеда Елизавета вышла на галерею, чтобы понаблюдать за боем быков, которых всадники кололи острыми пиками. Потом запустили фейерверк из ракет, сделанных в виде красивых ветвей. Туда же, во двор, вынесли раскрашенный замок, полный ракет и пороха, который сгорел с изумительной быстротой. Вечером графиня Уренья угостила королеву вареньем и фруктами в своих покоях. Перед визитом по просьбе графини Елизавета надела французское платье, которое испанка нашла очень красивым. Назавтра королева пригласила главную камеристку к себе и угостила её французским вином. Всю ночь и ещё день длился маскарад, на улицах жгли костры, звучали трубы, устраивались петушиные бои и танцы. Глядя на это веселье, кто-то из сопровождавших Елизавету испанцев завистливо заметил:
– Если бы королева была родом из Кастилии или другой страны, кроме Франции, наваррцы бы так не старались ради неё!
Десятого января вице-король и горожане проводили Елизавету под звуки труб. Однако перед отъездом произошёл неприятный инцидент. Королева предложила графине Уренье через Лансака сесть в её носилки, однако прибавила:
– Если Вы откажетесь, я приглашу госпожу де Клермон.
Испанка отказалась, но, по-видимому, затаила обиду. Потому что когда Сюзанна де Рьё и её племянница хотели последовать за королевой, внезапно их носилки столкнулись с паланкином графини Уреньи, слуги которой грубо оттеснили носильщиков-французов. Так как главная камеристка отказывалась унять своих лакеев, Лансаку пришлось подойти к королеве и объяснить причину задержки. Естественно, Елизавета была сильно возмущена такими действиями испанки по отношению к своим родственницам и приказала Лансаку передать повторно приглашение своей главной камеристке сесть в её носилки. Но тут же запальчиво прибавила:
– Если графиня предпочтёт ехать сама, то пусть, по крайней мере, не отказывает в почёте и уважении нашим принцессам крови, иначе я буду рассматривать выказанное им пренебрежение как оскорбление, нанесённое моей собственной королевской особе!
Выслушав дипломата, вдова покраснела, как рак.
– По лицу упомянутой дамы можно было прочитать, – писал де Лансак, – как сильно она была смущена этим упрёком и как тяжело она восприняла его.
Тем не менее, графиня де Уренья ответила:
– Я здесь только для того, чтобы повиноваться воле Её Величества.
Но, как выяснилось позже, донна Мария нашла возможность тайно через посланца намекнуть кардиналу де Лотарингии, что прежде, чем упрекать свою главную камеристку, Елизавета сначала должна завоевать любовь своего королевского супруга.
Через два дня прибыв в Олите, королева остановилась в прежней летней резиденции королей наваррских. Теперь в этом старинном замке, возвышавшемся на берегу реки Сидакос в окружении виноградников и садов, жил маркиз де Кортес, маршал испанской Наварры. Перед этим Филипп II прислал Елизавете письмо с сообщением, что собирается встретиться с ней в Гвадалахаре и, кроме того, попросил её быть любезной с маркизой де Кортес как с женой его любимого слуги. Впрочем, следовало признать, что эта дама оказалась прекрасной хозяйкой, в её замке было полно прекрасных гобеленов, буфетов с серебряной посудой и лакомств, в том числе, традиционного варенья и засахаренного миндаля. Поэтому, уезжая из Олите, Елизавета подарила ей драгоценное ожерелье в знак признательности за гостеприимство. Всего же перед отъездом Екатерина Медичи вручила дочери два ожерелья в качестве награды для лиц, которые окажут королеве наиболее ценные услуги во время её путешествия (Второе ожерелье, ещё более ценное, получила графиня де Уренья после прибытия Елизаветы в Гвадалахару).
На следующий день королева уснула в Каппаросе, а потом – в Вальтере, перебравшись, таким образом, через Пиренеи. Наконец, четырнадцатого января она въехала в Туделу, последний на её пути город Наварры, почти такой же большой, как Памплона, расположенный вдоль красивой реки Эбро. Как и в Памплоне, офицеры и знатные горожане выехали ей навстречу, чтобы поцеловать руку. Кроме того, сюда прибыли жители со всех окрестностей, желающие увидеть королеву. При въезде на красивый каменный мост была установлена арка, увитая плющом и прочей зеленью. Над королевой снова раскинули балдахин из малинового бархата с золотой бахромой и городским гербом. В конце моста её приветствовали стихами и повезли по улицам, украшенным коврами, в церковь, а оттуда в замок, где разыграли небольшую комедию в масках. После ужина двор осветили факелами и, горожане, разбившись на две группы, разыграли сражение с пиками, шпагами и аркебузами. На следующий день произошли бои с быками, а на реке инсценировали морскую битву, кидаясь друг в друга апельсинами.
После того, как Елизавета покинула Туделу, Филипп II внезапно прислал письмо герцогу Инфантадо и кардиналу Мендосе, в котором говорилось, что прибытие королевы в Гвадалахару следует задержать на один день из-за того, что государственные дела не позволяют ему встретиться там с супругой в назначенный срок. Таким образом, королева добралась до Хиты, последнего пункта назначения перед Гвадалахарой, только в пятницу 2 февраля 1560 года.
Глава 8
Встреча
Из пригорода Гвадалахары юная королева могла видеть высокие зубчатые стены, окружавшие вотчину герцога Инфантадо, над которыми возвышался дворец Мендоса, где остановился Филипп II со своим двором. Вечером всё осветилось иллюминацией с изображением девизов и гербов Испании, Франции и дома Мендоса. Субботу Елизавета провела в Хите. Король, связанный жёстким церемониалом, не пытался раньше времени увидеть свою невесту. Он решил отпраздновать свою свадьбу в Гвадалахаре из признательности за преданность дому Мендоса. Казалось символичным, что герцог Инфантадо, в чьём дворце когда-то гостеприимно встретили Франциска I, пленённого испанцами под Павией, первым приветствовал внучку этого монарха на испанской земле. В предместье были возведены просторные павильоны, увенчанные флагами с королевским гербом, львами и девизом дома Мендоса, где стояли столы с закусками и с изысканным вином для свиты королевы. Неподалёку от городских ворот на пространстве, защищённом возвышенностью, где росла небольшая роща вечнозелёных дубов, вознёсся балдахин, под которым Елизавета должна была выслушать приветственную речь отцов города. Чтобы сделать приятное королеве, на ветвях деревьев повесили множество клеток с певчими птицами: соловьями и коноплянками, а внизу среди травы привязали оленей, кроликов, зайцев и фазанов, вызывавших восхищение у прохожих.
