скачать книгу бесплатно
– Ради всего святого, профессор, не обижайтесь. – Вигилярный решил быть предельно деликатным с запойным ученым. – Я же не хотел вас обидеть, честно. Это знаете… несовпадение протоколов. Всего лишь несовпадение. Возможно, я еще не научился определенным стандартам. Только год как вернулся в академическую среду.
– Хорошо, что признаешь ошибки. И то хлеб. А чем занимался до возвращения?
– Деньги зарабатывал.
– Вот так, да? – профессор попытался поправить сползшие с носа очки, но уронил их. – Черт! Чего же вы падаете… А каким способом зарабатывал?
– Малый и средний бизнес. Там купил, здесь продал, маржу в карман положил. Криминала – ноль, экзотики – ноль, удовольствия – ноль.
– Ну, коллега, эта ситуация нам знакома. Еще как знакома, да… Ноль-ноль, говоришь… А ты еще и удовольствия захотел? И рыбку съесть и…! – специфический судорожный смех вновь овладел Гречиком. – Но ведь у нас, коллега, не лучше. Нет, не лучше. Занимаясь наукой, много не заработаешь. Скорее потеряешь. Ноль минус один.
– Тут вы правы, Геннадий Романович. На все двести правы.
– Ну и зачем ты сюда вернулся, а? В эту юдоль диссертантских слез, пошлых интриг и копеечных окладов?
– Призвание.
– Шутишь, да?
– Да нет вроде бы. Не шучу.
– Призвание! – подпрыгнули профессорские брови. – Нет, ты скажи старику правду: это шутка была такая?
– Все так запущено?
– Ты о чем?
– О тотальном цинизме.
– Ну ладно… – смягчился Гречик. – Что вопросом на вопрос отвечаешь, прощаю. Да, все у нас запущено. Наука умирает… А, кстати, откуда просочилась информация о находке? Если не секрет, понятно.
– Да нет, не секрет. От итальянцев. У нас в позапрошлом году проходила научная конференция, я там познакомился с одним венецианцем. Он, если верить интернет-справочникам, уже лет двадцать занимается историей европейского гностицизма.
– Как зовут итальянца?
– Франческо Бернарди.
– Не слышал, – профессор покачал головой. – Нет… Он масон?
– Мы с ним не говорили на эту тему.
– Зря.
– Это было бы некорректно.
– Говорят, что они в Европе этого не скрывают.
– Не знаю, – пожал плечами Вигилярный. – Я в этом сомневаюсь. Все же Италия – католическая страна…
– Да, точно, у них еще тот скандал был, с ложей, как ее…
– «П-2». Это в начале восьмидесятых было. Многих масонов тогда выгнали из армии, полиции, попросили с государственной службы.
– Ты прав, – согласился Гречик. – Католическая страна.
После длительной паузы Гречик спросил:
– А до этого ты Сковородой интересовался?
– Интересовался. Я ведь для сборника материалов той конференции подготовил доклад “Итальянское эхо” в творчестве Григория Сковороды». Доклад перевели на английский и напечатали еще до конференции. Франческо прочитал его и вспомнил, что встречал фамилию Сковороды в архивах итальянских лож восемнадцатого века. Он сделал выписку. Заверил ее у масонского начальства во дворце Джустиниано[3 - Дворец Джустиниано в Риме является официальной резиденцией Великой ложи «Великого Востока Италии».]. Все чин по чину. А на конференции, где мы с ним встретились, подарил ее мне.
– Повезло тебе.
– Да.
– А почему заинтересовался Сковородой? Тема ведь не популярная.
– Я полагаю, что традиционные подходы к его личности уже не работают. Как мы привыкли: народный философ, ходил босой по деревням, играл на дуде, проповедовал науку сердечную…
– Вот как, да… А ведь так и было: ходил босой и на флейте играл.
– Это был «поздний» Сковорода. Состоявшийся. Сковорода семидесятых годов. После сорока пяти он мог себе позволить немного поскоморошничать. А до этого он себя кроил по образцовым европейским лекалам. Все то, что Сковорода с кровью из себя выдавливал, наши народники культивируют. Деревня.
– Каждый ищет близкое ему и понятное. Да, наши академические затейники в основном люди аграрной цивилизации. Даже здесь, в Киеве, «усатые» в большинстве.
– Вот и я говорю: взгляды этих людей уже не захватывают воображения новых поколений.
– Это не «взгляды», коллега, это так называемые «операбельные гуманитарные мифы». Когда-то они, как ты говоришь, «захватывали». А сейчас не очень. Сейчас многое из старого доброго мифического запаса не захватывает. Так что, собрать все и на помойку выбросить? Да?
– Если бы ваш «старый добрый запас» сидел себе на задней скамье и не рвался на должность единственно правильного учения… Но ведь взгляды этого вашего «запаса» до сих пор доминируют во всех сферах – в академической среде, в школе.
– Ну и пусть себе доминируют. Они для этого и были созданы. Академическая среда консервативна. Школьная – тем более. Особенно в гуманитарной сфере. Так было всегда, так всегда будет. Ты же не отберешь сказку у детей только из-за того, что существование мальчика-с-пальчик противоречит законам антропологии?
– Я не об этом.
– А о чем тогда?
– Мир изменился.
– Неужели? – искренне рассмеялся Гречик. – С каких это пор?
– Давние представления стают не просто устаревшими, они стают вредными. Они вредят, превращают нашу науку в этнокультурную оперетку. Я не хочу послушно деградировать вместе с тем синильным мирком, который вы так деликатно обозначили «аграрной цивилизацией». Не хочу быть стражем тотального вырождения. Я хочу, чтобы потенциал прошлого органически и продуктивно входил в современную жизнь. Чтобы он работал на жизнь. Чтобы он жил этой жизнью.
– А, понимаю, ну конечно… Хочешь перекодировать старые мифы на новый лад. Не оригинально. Таких, как ты, – легион.
– Хочу для начала понять. Подобраться с другой стороны.
– Глупости это все, молодой человек. Все вы так говорите, – махнул рукой Гречик. – Каждый вот так приходит, вдохновенно возводит руки и прорекает: «Истину тщусь яти!» А заканчивается все очередной заменой слов. Одни хитрые словеса меняют на другие хитрые словеса. Народнические мифы в свое время сменили мифами марксистскими. Теперь вот пришли вы. Или, может, вас прислали? Нет? Сами пришли? Ну и хорошо. Не важно. Важно то, что после вас, постмодерных истиннолюбцев, уже никто ничего не поймет. Аминь.
– Даже так?
– Ага. Именно так.
– А вам не кажется, профессор, что вы слишком категоричны?
– Кто? Я? – переспросил Гречик, покрутил в руках очки, хмыкнул. – В чем это, собственно, я категоричен? А? Категоричность! Где ж ты ее увидел? Ну уж нет, коллега, если бы я на самом деле был категоричным, как ты говоришь, то в университете мною уже давно бы не пахло. Даже воспоминаний не осталось бы. Это здесь я такой герой. Перед тобой, возвращенцем с масонской бумажкой. А там, – он махнул рукой в направлении забора, – там я рассказываю студентам о «ризоме» и «гипертекстуальности»[4 - «Ризома», «гипертекстуальность» – краеугольные понятия теории постмодернизма.]. Тьфу, прости господи! А то зачислят, не дай боже, во враги прогресса и демократии. Это же почти что «враг народа» в тридцать седьмом. Доказывай потом, что ты не верблюд. Я, коллега, не революционер. К сожалению, а может, к счастью. И не стремлюсь к тому, чтобы на руинах современного мира написали мое имя как имя его разрушителя. Совсем к этому не стремлюсь. Этот мир мне нравится. Как ни странно, нравится. Не потому, что он, этот мир, идеален. Нет, скорее по той причине, что мне в нем удобно. Если в этом мире действуют какие-то правила, то я с ними обычно соглашаюсь. Почти всегда соглашаюсь. Хотя и понимаю, что правила эти гребаные не для меня создавались. Что поделать, такой вот я проклятый приспособленец… Давай, коллега, выпьем за толерантность. Пусть живет, зараза, пусть процветает!
Стаканы вновь опустели. Гречик немедленно их наполнил.
– Ну ладно, – сказал он, «на глаз» выравнивая количество виски в стаканах, – я понял. На общественно полезные мифы у тебя аллергия. И куда же ты сам хочешь свернуть?
– У меня, Геннадий Романович, нет уверенности. Только интуиция.
– Так куда же?
– Во тьму.
– Куда-куда? – В покрасневших глазах Гречика затанцевали то ли чертики, то ли вечерние блики.
– Как мне кажется, Сковорода имел непосредственное отношение к тайному оккультному учению.
– И в самом деле, самая темная тьма из всех возможных, – профессор поднес стакан к подбородку. – Nox fert consilium![5 - Ночь даст совет! (Лат.)]
– Я, профессор, не откажусь и от советов ночи, – Вигилярный, подражая хозяину, опрокинул в себя все содержимое стакана. Льдинки хрустнули на зубах.
– Рискуешь, – прикрыл глаза Гречик. На его лицо набежала тень.
– И чем же я рискую?
– Всем.
– Объясните.
– Не любят люди этой твоей тьмы. А еще больше они не любят усложнять. Ночь ведь не советует массам. Ночь советует только избранным.
– А может, люди просто боятся истины?
– Ну, коллега, это же всем известный и, по большому счету, уже неинтересный факт. – Профессор исправно наполнил стаканы. – Ежу понятно, что истина – весьма неудобная девочка. Как утверждали премудрые дидаскалы[6 - Дидаскалы, даскалы – наставники, учителя.] во времена Григория Саввича: истина еси суть, стражденно высуполнена. А народным массам нужны простые и понятные лозунги. Позитивные и светлые, как герои телевизионных сериалов. Люди, они такие… Если заметят в тебе тьму, то за три секунды разорвут тебя на куски. На мелкие такие кусочки. Ради своего же собственного покоя и разорвут. Законы стаи они и в Африке – законы стаи.
– Но ведь можно попробовать их обойти.
– Попробовать всегда можно, – Гречик зачем-то надел, потом снял очки, положил их на стол и начал пальцами массировать подглазные отеки. – Только обходить придется самой дальней тропой и в бронежилете, ага… Научные степени и должности тебя, как я понял, не интересуют?
– Интересуют, почему бы и нет. А у вас, профессор, есть предложения?
– Не было б у меня предложений, я бы тебя в Киев не звал. Есть к тебе одно интересное предложение. Я бы даже так сказал: качественное предложение. Но об этом, уважаемый коллега, долгий разговор выйдет… То есть не выйдет, а получится. Тьфу! Господи, уже и заговариваться стал.
– Мы ведь никуда не торопимся?
– Мы никуда не торопимся, ты прав. Мы даже не спешим. Однако, Павел Петрович, дорогой мой, для важного и долгого разговора мы с тобой уже слишком… уставшие.
– Как скажете, Геннадий Романович.
– Так и скажу. Есть такие процессы, коллега, в которых стоит участвовать исключительно на трезвую голову.
Гречик тяжело вздохнул и снова нацепил очки. Они немедленно съехали на кончик носа.
– Сковорода, – сказал он, – был исповедником древней традиции. Исповедником осознающим и посвященным. И для специалистов этот факт не тайна. А для широкой нашей общественности пусть он остается блаженным дударем и народным философом… Может, и надо так. Чтобы не вводить в искушение малых мира сего.
– Чем?
– Тьмой, с которой ты советоваться собрался.
– Он был масоном? – взял быка за рога Вигилярный, которому надоели скользкие метафоры и недомолвки.
– Не угадал, – улыбнулся Гречик. – Он был их отцом.
– Чьим отцом?
– Отцом масонов, коллега. Истинным духовным отцом украинских «детей вдовы»[7 - Масоны называют «вдовой» свою организацию, которая считается «осиротевшей» после гибели легендарного Мастера Хирама, строителя Соломонова храма.]. Как ты там говорил: «большой потенциал прошлого»?
Пригород Львова, 11–12 марта 1751 года
Среди трактиров-гербергов, чьи грибоподобные крыши торчали на Краковском шляху, заезжий двор «Под кляштором» считался едва ли не самым чистым и дорогим. В пансион здесь входили услуги небольшого отряда стражников, при необходимости проверявших глейты[8 - Глейт – пропуск, дорожная грамота.], отгонявших злодеев и усмирявших слишком шумных постояльцев. Поэтому в здешнем пивном зале не гремели пьяные песни, не буянили записные драчуны, а гости не боялись выводить на трапезу жен и детей.
В тот вечер в пивном зале собрались три компании. За главным столом наслаждалась жареной бараниной, грецкими орехами и пивом большая купеческая семья. В темном углу перетирала свои гешефты стайка еврейских бачмажников[9 - Бачмажник – тот, кто носит ботинки.], а у окна вели ученую беседу два молодых человека неопределенных чинов и призваний.
– Значит вы, Григорий, все еще надеетесь поучаствовать в экзорцизме? – спросил собеседника молодой.
– Да.
– Здесь, во Львове?
– Мне не удалось изучить этот ритуал в Пресбурге[10 - Пресбург – теперь Братислава.], – заметил темноволосый. – Местный епископ огласил городскому экзорцисту официальное недоверие и запретил ему заботиться о бесноватых.
– Епископ совершенно прав. Современные образованные люди не верят, что сатана не просто принцип зла, но и персоною обладает. Извлекать же из человеческого тела некое абстрактное понятие как-то неприлично. Вы не находите?
– Нет, кавалер, не нахожу, – Григорий подправил подушку, подставленную под поясницу. – Тем более, что в двадцать первом правиле «Ритуала изгнания дьявола» в редакции тысяча шестьсот четырнадцатого года четко и недвусмысленно указано, что убежденность в присутствии демона не является обязательным условием для оного ритуала.
– Таким образом, вас интересует само действие? Спектаклюс?
– Можно и так считать.
– Сами не пробовали писать пьесы?
– Возможно, когда-нибудь попробую, – улыбнулся Григорий. – Кстати, вы, Зормоз, вчера обещали рассказать о знаменитом пожаре в Санкт-Петербургской академии. Такой максимальный спектаклюс, как по мне, интереснее изгнания беса. Настоящее приключение века сего.
– Да уж, приключение случилось изрядное. Тут не поспоришь. Хотя до прошлогоднего московского пожара ему, как говорят, далеко. В Академии сгорело множество анатомических атласов и книг описательного свойства. Огонь также пожрал галерею с диковинами сибирскими и китайскими, готторпский Большой глобус, оптическую комнату и канцелярию с бумагами старой крысы Шумахера. Я своими глазами видел, как превратился в пепел славный глобус. Это, брат Григорий, скажу я вам, была знатная иллюминация. В Большом глобусе, как оказалось, славный профессор Крузиус прятал бутылки с медовухами и выморозками. Он спрятал там не меньше пятидесяти здоровенных бутылей. И не простых, а из толстого зеленого стекла. Знаете, наверное, – в таком стекле химики крепкие яды и кислоты держат. Как те бутыли взрывались! Это надо было видеть! Слово чести, друг мой: даже турецкие бомбы над Каменецкими куртинами не разрывались с таким сатанинским грохотом. Даже в Риме, во время свадьбы племянника кардинала Урбино, папским фойермейстерам не удалось произвести подобных оглушающих взрывов. Приходилось ли вам наблюдать настоящую большую иллюминацию?
