скачать книгу бесплатно
Признаться, я был оскорблен, когда уже на следующий день Рощин через Бориньку выразил сожаление по поводу того, что мне «не повезло с Лидкой», а Тамаре Васильевне порекомендовали «держать в руках своего медалиста»… Впрочем, я и сам лично убедился 7-ого августа в неизлечимой тупости молодого поколения Кировска.
Меня просто взбесило нахальство ГХТ-товцев, которых не отрезвляли даже пощечины Ворошниной. А эта отвратительная сцена у киоска даже ослабила мою охоту иметь дальнейшее общение со своим благодетелем…
И главное, меня раздражало ее легкомысленное отношение к своим собственным действиям и к своей популярности… Нет, я совсем не собирался ее убеждать, потому что единственной реакцией на мои убеждения было бы идиотское ржание… к тому же я слишком боялся ее, чтобы решиться на убеждение…
Единственный раз я почувствовал к ней что-то вроде жалости – в воскресенье 12-ого числа на вечере отдыха в Парке… Ее отвратительный вид чуть не вызвал у меня тошноту, – тем более что Бридкин в этот день был навеселе и с полудня неумолимо вливал в меня какую-то бурду, орошая слезами память моего родителя и судьбу единоутробного брата… Веселость моментально покинула меня, когда я узрел в распластавшейся за ларьком девице Лидию Александровну… Ее, вероятно, только что бешено рвало, белая кофточка была вымазана в чем-то отвратительном, мокрое платье слишком неэстетно загнуто… Уговоры Бориньки заставили меня оторваться от созерцания страдалицы… Но удивительно – я совершенно не чувствовал брезгливости, я только бешено ненавидел этих мерзких типов, которые ее споили и, изнасиловав, оставили в грязи под проливным дождем… Придя домой, я снова перечитал полученное накануне письмо Музыкантовой с жалобой на жизненные страдания – и дико расхохотался…
А во вторник мне пришлось вновь возмущаться веселостью Ворошниной… Она бессовестно восторгалась прошедшим воскресеньем, поминутно извинялась за нецензурность – и я, к ужасу своему, убедился, что она и сегодня пьяна ввиду увольнения с РМЗ.
…Нет, ее совершенно не волновало лишение работы, она воинственно восседала на перилах Горьковской библиотеки, жонглируя моим Ролланом и качая ногами перед самым моим носом, и продолжала невозмутимо язвить по адресу МГУ, любви, человечьих страданий, Надсона, Музыкантовой и – моей детскости…
А 16-ого числа, с этого противного вечера одноклассников, началось самое главное… И удивительно то, что я упивался ее действиями, явно рассчитанными на то, чтобы отравить атмосферу школьным питомцам… Она хорошо знала, что пользуется дружным презрением «девушек-одноклассниц» и тем не менее решила явиться на вечер без приглашения, дабы произвести сенсацию сначала своим приходом, а потом своими очаровательными шалостями.
Правда, наш совместный с ней приход на вечер произвел далеко не сенсацию; я вынужден был констатировать всеобщее уныние и одновременно, затаив злобу, отразить несколько мрачных взглядов… Однако я понял с первой же минуты, что «очаровательными шалостями» Ворошнина – если не произведет фурор, то по крайней мере заставит разойтись эти полторы дюжины впавших в уныние одноклассников.
Последние нисколько не были удивлены, когда Лидия Ал. церемониально извлекла из внутренних карманов пальто 2 прозрачных бутылки и цинично заявила, что «даже Веничка» считает их содержимое чрезвычайно полезным для желудка… Я, стараясь усилить невыгодное впечатление, произведенное ее словами, поспешил подтвердить гигиеническую верность гениальной фразы моего кумира…
В продолжение получаса Ворошнина торжествовала… И, казалось, ее совершенно не смущало то обстоятельство, что только я один осмеливаюсь разговаривать с ней и что мы в некоторой степени обособились.
…Захарова своим неуместным затягиванием «Школьного вальса» развязала, наконец, ей руки – и с этого момента я с нескрываемым восхищением следил за всеми ее движениями…
Прежде всего, заслыша робкую «пробу» Захаровой, она дико заржала, вызвав недоумение всех собравшихся, затем флегматично сообщила всем о своем презрении к песням вообще – и, в довершение всего, ошарашила милых одноклассников нецензурной приправой к своему лаконичному признанию… Фурор был неотразим… Я, признаюсь, проникся даже пьяной жалостью к этим девицам, которые – вместо того чтобы прогнать возмутителя спокойствия, – уныло справились друг у друга о времени, о погоде и стали медленно одеваться… А Ворошнина продолжала неутомимо хихикать, ерзая по стулу и по моей ноге…
Нет, я нисколько не жалел о безжалостном разрушении вечера… Я охотно помогал ей смеяться над письмом Муравьева и допивать водку из горлышка. Я так же охотно согласился бы сидеть до конца летних каникул на этой куче ж/д шпал под моросящим дождем и позволять обращаться с собой, как с грудным ребенком… Я преклонялся перед этой очаровательной пьяной скотиной, которая могла делать со мной все, что хотела…
На следующий день я от нее же узнал, что она не могла добрести до своей комнаты – и на лестнице ее мучительно рвало…
Вечер 18-ого числа совершенно неожиданно отрезвил меня… Первый же рассказ, которым меня встретила Ворошнина и который больше походил на похабный анекдот, до такой степени озлобил меня, что я утратил всякую боязнь – и осторожно послал ее к черту… В ответ она по традиции глупо заржала и пообещала завтра же всем сообщить, что она послана к черту самим Ерофеевым…
В тот же вечер ее в совершенно пьяном состоянии и отчаянно ругающуюся вывели из танцевального зала 2 рослых милиционера и препроводили в отделение… При этом ей за каким-то дьяволом понадобилось громогласно вопить, что она не виновата и что ее споил Ерофеев…
Наконец, ее поведение 21-ого числа на «Пламени гнева» вынудило меня даже удалиться из кинотеатра под дружный хохот окружающих ее девиц и всеобщее недовольство зрителей…
С этого вечера я уже совершенно ее не понимал; меня бесило то, что она слишком чутко внимала Рощинской клевете; я не мог себе представить, чтобы Ворошнина мне верила меньше, чем оскорбительным сообщениям заурядного Петеньки; я положительно возненавидел ее…
23-его числа, заметив ее, возвращающуюся из рудника в сопровождении 2-х чумазых подростков, я вынужден был предусмотрительно свернуть вправо и профланировал параллельно. Когда же до меня донесся веселый смех этих трех скотов, гоняющихся друг за другом и осыпающих матом все и вся, мне стало дурно, у меня помутилось в глазах… Я готов был сию же минуту исплевать Заполярье и благословить Московскую непорочность… Меня тошнило от Кировска и от беспрерывного пьянства…
И 24-ого я уже действительно плевался, когда, сидя ночью на скамейке, узрел Ворошнину, проплывающую мимо школы. Я до такой степени растерялся, что не успел убраться в темноту – эта скотина уже предстала перед скамейкой и, умопомрачительно изогнувшись, затрясла передо мной всеми своими прелестями… Я поспешил справиться, что должна означать эта многозначительная пантомимика – она ошарашила меня в ответ довольно остроумным контрвопросом: «Хотите ирисок, Веничка?», – затем, видимо удовлетворенная моим отказом, не меняя дикции, выразила сожаление по поводу того, что более многоградусное осталось дома, флегматично погладила свои бедра и, мазнув меня по лицу всей своей массой, вразвалку направилась к шоссе. А в ответ на свое душевное: «С-с-с-скотина!» я опять услышал это идиотское ржание – и застучал зубами от холода…
Возвращаясь домой, я почему-то вспомнил, как, будучи семиклассником, мелом разбил стекло и потом робко укорял Ворошнину за то, что она взяла вину на себя… Тогда она смеялась ласково, по-детски…
Вечером 26-ого я уже пересекал Полярный Круг, совершенно не вспоминая об утраченном кумире…
В конце октября, уже будучи в Москве, я с удовлетворением узнал о ее аресте и с тех пор ее судьбой не интересовался… Да и, собственно, какого дьявола меня должна волновать ее судьба… если она сама за всю жизнь не смогла выдавить из себя ни одной слезы…
…и ее участь никто никогда не оплакивал…
18 декабря
Пи-и-ить!
Пииииить!
Пи-и-ить, ттэк вэшшу ммэть!!!
19 декабря
Ах, стоит ли, право, Валерик, ругать этих молодчиков! Ну, пусть Леонид Михайлов пытается логически обосновать свое право на именование кретинами всех неприобщенных к мировой цивилизации!..
Пусть Владимир Скороденко, скрипя зубами, неутолимо клянет свое азиатское происхождение и доказывает гигиеничность зебровых галстухов!..
Пусть Владимир Муравьев, обратив свой скорбный лик к зданию Совета Министров, многозначительно потрясает жиденьким кулачком и гораздо более внушительной эрудицией, которая, кроме всего прочего, дает ему возможность упиваться очарованием интуиции и еженедельной боли в висках!..
Плюнь на них, Валерик!
Очаруй Вселенную пикантностью своего «Фи!»
Пошли к черту и Пранаса Яцкявичуса – ведь он уже давно кастрировал Космос и теперь безуспешно пытается завербовать его на должность старшего Евнуха в гареме своих незамысловатых Идей!..
Ах, Валерик, не истощайте себя Сомнениями!
Вы просто недооцениваете обаяния Викторов!
Ведь Виктор Дерягин, в противоположность Пранас Яцкявичус, слишком уважает Космос, чтобы подвергать его безнравственному оскоплению!.. К тому же, говоря откровенно, ему не нужен Евнух, ввиду отсутствия Гарема…
А Виктора Сибирякова не пугает даже безнадежная любовь к Справедливости… (увы! Справедливость слишком холодна к Нему – Он даже не осмеливается ревновать ее к Анастасу!) – Но Ему доставляет почти физическое наслаждение упиваться трогательной взаимностью Александра Терентьева и Непорочной Лойяльности!..
Ах, Валерик, Вы так молоды!..
Проникнитесь же плотской любовию к Владимиру Катаеву! Ведь он из уважения к Чувству Человеческого Достоинства отвергает греховные связи с истощенной Дегенерацией и, полемизируя с Гете и Розенбаумом, считает непременными спутниками истинного гения флегматический взгляд на кокетство Судьбы и Огненность Волосяных Покровов!..
Да и стоит ли, право, Вам, Валерик, жаловаться на беременность Вечной Идеи! – ведь рядом с Вами, обнажив свои незатейливые Плоть и Сущность, уверенно семенит по жизненной колее Леонид Самосейко – и вам обоим плотоядно улыбаются молоденькие Перспективы!!.
Ах, улыбнитесь и Вы, Валерик!
21 декабря
Шесть дней держалось пятнадцатое.
Двадцать первое – вызывающее прощение.
И даже спокойствие.
И даже ночь.
И все равно – страшно…
Страшно…
22 декабря
Нет, вы представляете!
Сентиментальничать две ночи подряд!
Извращенно сентиментальничать!
Две самые темные ночи!
И внимать! Хе-хе-хе!
В-в-внимать!
Уэх-хе-хе-хе-хе!
Нет, вы только представьте себе!
Я ответил: «Гм…»
Всего-навсего: «Гм»!
И потом: «Ах, вот как!»
Я не пытался сенсинировать!
Задевать обиженных – не в моем стиле!
И все-таки я отказался брудировать!
Потому что только это мне и нужно было!
А самое отвратительное – когда сбываются мечты!
23 декабря
«…не нужно, Венька… слышишь? Не нужно пить… Я не хочу, чтобы ты пил… Я просто не знаю, что может на тебя подействовать, чтобы ты прекратил это пьянство… Я бы с удовольствием сделала для тебя все, только я не знаю, что делать… Веничка, ну дай мне слово, что ты никогда больше не будешь пить… А?.. Я тебя не отпущу от себя, пока ты не дашь слова… Будешь до утра мерзнуть, слышишь?..»
«…Ой, Венька, ты просто розовый младенец… Я просто ужасно хочу, чтобы ты был моим братом… Ну, чего ты презрительно ухмыляешься… А то, понимаешь, у меня никогда не было младшего брата… Ой, Венька, представляешь: я бы делала с тобой все что хотела и ты бы не посмел пикнуть… А то вот ты сейчас сидишь здесь и грубишь… Свободная личность – тоже мне… Вот сейчас возьму и изобью… Что-о-о? Что ты сказал?! Ну вот что мне оттого, что ты говоришь такие гадости…»
24 декабря
С отчисления пошло изумительно!
Самосейко НЕУДивлялся…
Катаев окончательно СЛ.Абел, ИЗВЕРГая комсомольскую верхушку и погружаясь в мИР МАтериализма…
Муравьев изрыГАЛ И НАпивался снова…
Дни розовели проносились…
Всепроникающие Факты продолжали фамильярно похлопывать по бедрам мою Радость…
И напрасно я пытался прикрыть Ее икры капроном нарочитой раздражительности…
В глазах сентябрило…
Мечты прельщали ЖЕСТокой неутомимикой…
Я грубо симпатизировал…
Я был до невероятности наМ.А.Г. ничен…
Я блевал недожеванными кусочками декабря в серенькую урну ноябрьского пессимизма…
Из влагалища моего воображения периодически выползали розовые, кричащие Шедевры…
Неуместная торжествуемость повсюду меня преследовала…
Я с трепетом раздавался…
Я изнемог.
25 декабря
А – ккатись все к ебеней мматери!!!
26 декабря
Ах, прекратите Леонид Самойсенко. Ведь все это – не так! Одним словом – скверная чистота.
С 11-и до 11.30. – коллективно составляли новогоднее послание тетушке у дверей 428-й комнаты.
В 11.30. принялись строить умопомрачительные прожекты на ночь. Я вынужден был отвергнуть ее предложение пойти на улицу – меня не пленяли перспективы многочасового дрожания на скамейке и даже ее обещание закутать меня в свой платок. В свою очередь, ее не прельстило мое предложение пройтись к окну Полидвы и пропеть ей пару похабных серенад.
В 12 часов я попытался отвернуться от назойливого оппонента и вновь углубиться в «разрушение личности».
С 12.00 до 12.15. – Музыкантиха предприняла несколько попыток лишить меня Горького – любовь моя к Горькому победила жажду романтики и ночных прогулок, я мужественно защитил творения своего любимца от наглых притязаний распоясавшейся хулиганки.
С 12.15 до 12.30. устно выражали недовольство по поводу обилия целующихся пар и восторгались трудолюбием Муравьева. В 12.30., с обоюдного согласия, приняли незамысловатое решение пройтись по мосту через Яузу и для разнообразия раздеть пару прохожих.
С 12.30 до 1.00. разочаровывались в последнем решении, жаловались на уличный холод, внутренне содрогались при воспоминании о 2-х прошедших ночах, неудачно острили по поводу поцелуев и похабщины.
В 1.00. Музыкантиха пресытилась долгим стоянием и ежеминутными выражениями с моей стороны (не без влияния Горького) желаниями быть развращенным похабником.
С 1.00 до 1.15. Музыкантиха яростно намечала перспективы моего дальнейшего существования, а я в высшей степени устно выражал восхищение половой предприимчивостью Альберта Алферова.
В 1.15. устное выражение восторгов заставило пострадать мою шевелюру и одновременно возмутить мое Чувство Человеческого Достоинства.
