скачать книгу бесплатно
– Ну, это за мелкие провинности. А за серьезное нарушение устава?
Вадим и тут не медлил:
– Гауптвахта…
Морозов опять скривился:
– А за преступления, что делают с военнослужащими?
Тут Белаш ответил не сразу:
– Дисбат… Дисциплинарный батальон…
– Вот именно, дисбат, – удовлетворенно кивнул Морозов, уловив тревогу в голосе Вадима, – год-два, которые не включаются в срок прохождения военной службы. Если отслужил два года, то плюс, например, еще год дисбата, и только потом уже свой оставшийся год дослуживать. И даже те, кто уже три года отслужил, будут свой срок в дисбате от звонка до звонка отбывать. Не так ли, знаток устава?
– Так точно, «та-ша», – выпалил Белаш.
Морозов как бы добродушно кивнул:
– А чем в свободное время с товарищами занимаетесь, кроме изучения устава?…
Тут Вадим как бы глубоко задумался:
– Ну… читаем газеты: корабельную «На боевом посту», нашей флотилии «На страже Родины», еще нашего Тихоокеанского флота «Боевую вахту», еще «Комсомольскую правду» и, конечно, «Правду» – коммунистический орган. Еще изучаем материалы 26 съезда КПСС, Продовольственную программу, принятую на майском Пленуме ЦК КПСС для преодоления товарного дефицита в стране…
– Камасутру… – продолжил Морозов, – для преодоления какого дефицита?
«Известно какого!» – чуть не высказался Белаш вслух. Но промолчал. Вот с этим-то все было ясно. Это точно Слепа заложил. По кораблю ходит тетрадь с переписанной от руки Камасутрой, которую читают в кубриках и постах, поодиночке и хором: «Двойной лотос», «В тисках любви», «Игра на флейте»… Но за это же весь корабль не накажешь.
– Как вы сказали? Кама… – уточнил Белаш.
Морозов не стал повторять, спросил о другом:
– А нравится ли тебе борщ по-флотски?
Белаш пожал плечами:
– Нормально. У нас хорошие коки. Иногда, правда, пересаливают, но…
Особист усмехнулся:
– Я имею в виду записки Матроскина.
Конечно, понял Вадим, и это особист знает. Ну, тут уж Матроскин сам виноват. Кроме заметок в газеты пишет еще книгу о морской службе «Борщ по-флотски», и дает почитать тетрадку со своими записями всем подряд. И Слепа, помнилось Белашу, спрашивал, увидев у него в рундуке и прочитав надпись:
– Что за тетрадь? Что за «Борщ по-флотски»?
Слепе Вадим тогда указал:
– Не твое дело!
А Матроскина упрекнул:
– Не боишься, что узнают о твоих произведениях там, где не следует?
Тот только отмахнулся:
– Я же постоянно пишу. В боевой листок, в корабельную газету, во флотскую. Так что, если поинтересуются, скажу, мол, это заготовки новых материалов. Для «Правды». А?!
– А почему фамилия не своя?
– У меня и так в газетах материалы под разными псевдонимами выходят. Это ж не я придумал. В редакции предложили, чтобы одна и та же фамилия часто на полосах не мельтешила. – Матроскин во время того разговора хлопнул Белаша по плечу: – За меня не переживай, вряд ли кто тронет. Я ж в каждом материале пишу то про съезд партии, то про социалистическое соревнование. Особист молиться должен на Матроскина за такую идеологическую работу и пропаганду…
Вадим не очень-то верил, что Морозов будет на флотского военкора молиться. Однако согласился, что того взять за зябры не так-то просто. Матроскин даже в отпуск ходил по политической линии. Получил его на День советской печати приказом начальника политотдела флотилии: это тебе не хухры-мухры. Так что за Матроскина волноваться не стоило. Но Вадим думал о том, что ответить Морозову про тетрадку?
А тот продолжал наседать, вцепился как краб:
– Белаш, какой-то ты не разговорчивый. Ведь мы же вроде прошлый раз договорились, что будешь помогать. Ты же – комсомолец, без сомнения – будущий коммунист. Бог с ними: и с… Чекиным, и с «Камасутрой», и с «Борщом по-флотски». У тебя же наверняка есть что рассказать и более интересное? О чем твои друзья в последнее время говорят, что замышляют? Ты же не можешь уволиться, уйти с корабля, не оказав помощь партии, Родине?
Белаш, сделав виноватый вид, кивнул несколько раз:
– Да, я обещал. И я это…, я обязательно… Я как только что-то узнаю…
Особист снова глянул в бумаги перед собой:
– Сколько дней назад наш разговор был? Ага…Неделя уже прошла… За это время у тебя много чего должно было появиться такого, что было бы мне интересно.
Белаш пожал плечами. Морозов же хмыкнул:
– Хм, скажите, пожалуйста… – Потом вдруг поинтересовался: – Слушай, а брага из чернослива, говорят, вкусная? Сколько времени вызревает? Меня это так, из чистого любопытства интересует…
«Вот, черт! – выругался про себя Белаш. – И про это знает». Буквально два дня назад Игорь Хвостов – «годок» Вадима, – поставил на своем заведовании брагу. Как раз на черносливе. Хвост – известный специалист по браге. Делает ее буквально из всего: из риса, из томатной пасты, из компота. Земляк ему из пекарни дрожжей и сахара подбрасывает. Бутылью же десятилитровой Игорек у химиков разжился.
Как-то раз Хвост в КДП ставил брагу за дальномером, укутав одеялом. Но опасно было это дело здесь организовывать: «Карабас» нет-нет да и проворачивает пост – бутыль быстро найдет. Много мест перепробовал Игорек, но по его словам, лучшей «шкерой» являлась каюта командира корабля. Будучи ее приборщиком, Хвост неоднократно ставил там брагу, пока не провинился: не удержался и съел сметану из командирского холодильника. Тогда «папа» взял себе нового приборщика. Хвост по этому поводу здорово переживал. Не из-за сметаны – из-за идеальной «шкеры» для браги. Кто будет проворачивать каюту командира? Шикарную по корабельным меркам «квартиру» в три помещения: кабинет, где Дынин работает и принимает подчиненных по разным делам, спальня и гальюн, в котором унитаз стоит и зеркальный умывальник в углу располагается. Там, за умывальником, пространство есть, в котором как раз можно бутыль на шкерте подвесить. Каждый день командир корабля смотрит в зеркало, умывается или бреется, и ни сном ни духом, что там, за этим зеркалом, брага вызревает…
После того как Хвоста выперли из приборщиков командирской каюты, стал он ставить брагу прямо рядом со своим постом – боевой рубкой. Напротив входа в нее есть небольшое ЗИП-помещение, там всякие запасные детали, инструмент, принадлежности лежат и еще завал из щеток, швабр, ветоши. Так вот, он под ветошью свою бутыль и укладывает без всякой боязни. Понял, что чем ближе к командному составу, тем больше шансов на то, что там не станут искать неположенные предметы. Мимо его бутыли каждый день куча офицерья в боевую рубку шастает. А как никого нет, так Хвост прикладывается к своей бутыли, а потом запирается изнутри бронированного поста, залазит на стол для графической прокладки пути корабля и спит. Говорит: «Мне много спать положено для заживления боевых ранений». В сыром климате не зарастают у него давно сбитые комингсами голени. Даже в госпитале Хвосту с задницы пересаживали кожу, а все не заживет…
Знал ли Морозов о командирской браге – не известно, но вот о той, о черносливовой, что зреет рядом с боевой рубкой, точно ведает. И об этом он разнюхал, как и про разговоры об уставе с офицерами, скорее всего, не от Слепы. Белаш начал подозревать, что кто-то еще изъявил желание вступить в партию.
Что должен был ответить Вадим особисту? Имелось такое дело – залетал Белаш за пьянку. На девятое мая – День победы – в КДП осушили с «корефанами» очередную бутыль Хвоста, и, будучи изрядно поддатым, Белаш не пошел на вечернее построение. А в тот раз «бычок» – командир артиллерийской боевой части, – уперся и по спискам всех «годков» стал на ют вытаскивать. Пришлось, покачиваясь, явиться пред ясные очи и Вадиму. Результат: от комдива «двадцать дней без берега» и от бычка «трое суток карцера».
Такие наказания назначаются устно и никуда не записываются, чтобы не портить корабельную дисциплинарную статистику. Разве что к особисту в записи такое попадает.
За ту брагу Белаш в карцере свое отсидел. А в данном случае он лично еще ничего неположенного не сделал и про черносливовую брагу Хвоста знать не обязан. Так что мотнул головой:
– О чем вы говорите? На корабле нельзя распивать спиртные напитки. Я это давно осознал. Исправился, в распитиях не участвую, и рецептами всякими неположенными не интересуюсь. Все свободное время устав изучаю…
Морозову, видимо, такой разговор надоел:
– Знаешь, дорогой, не было еще таких орлов, которые бы отказывались сотрудничать с особым отделом, партией и со мной лично. Я любого заставлю Родину любить и меня уважать! – Он сделал паузу. – Подумай хорошенько! Это ведь у тебя еще только срочная служба кончается, а впереди жизнь. Длинная жизнь. Мы ведь можем помочь тебе после службы поступить, хочешь, в военное училище, хочешь, в хороший ВУЗ… И дальше помогать будем…
Белаш поторопился высказать благодарность:
– Спасибо, конечно, но…
Морозов прервал его:
– А будешь дурачка из себя корчить, не станешь сотрудничать, так одни проблемы поимеешь… Ты форму на сход подготовил?
Белаш ничего не ответил, и особист продолжил:
– Наверное, клешами обзавелся? Каблуки набил. Тельник и бушлат у тебя совершенно новые. Откуда, кстати, если последний тельник тебе год назад давали, а бушлат – полтора? Может быть, купил? Когда, где, за сколько? Ты их в продаже-то видел? Когда, в какой магазин тебя за ними отпускали?
Да, тельник, хотя вещь и недорогая, а в магазине не купишь – можно только в положенное время вещевым аттестатом получить. И с хромачами, с бушлатом – та же история. Да и денег у матроса лишних нет. Проще забрать перед сходом аттестат у молодых матросов, которым новые вещи все равно ни к чему: им ни увольнение, ни, тем более, отпуск не светят. А подойдет их черед увольняться, также заберут новый аттестат у следующего поколения молодежи.
Морозов усмехнулся:
– Тебя ведь по приказу, когда можно уволить, с корабля отпустить? Даже 31 декабря. Без пятнадцати минут двенадцать. Будешь на голом пирсе Новый год встречать. Никакой аккорд не поможет!
А Белаш как раз думал об аккорде. Есть такая традиция – увольняемые в запас договариваются с командованием и берутся за какую-то тяжелую работу – котел чистят или цистерны. Причем честно, без привлечения молодых все делают. За это сходят с корабля первыми. Но в данном случае Белашу на такой «договор» рассчитывать не приходилось. Если Морозов захочет уволить Белаша под Новый год, то даже и командир корабля с особистом из-за такой мелочи спорить не станет.
– Но зачем тебе наказания? – вдруг смягчился Морозов. – Будешь сотрудничать, и все у тебя по-человечески пойдет. Не хочешь вступать в партию, так мы тебе в другом поможем. Потребуется, например, тебе хорошую характеристику в институт получить, ну и получишь.
Сердце Белаша екнуло. Вот что этот гад напоследок оставил. Значит, не случайно при их первой встрече особист обронил: «Дадим тебе партийную рекомендацию. Вступишь потом на заводе, на стройке… в институте…» В институте… Морозов знает свое дело. Давит туда, куда следует давить. Как будто клешней защемил и крутит, вертит, чтоб было больнее. Белашу нужна характеристика. Без нее Вадиму будет очень сложно осуществить задуманное. Но он продолжал молчать, он научился терпеть.
Особист, однако, больше не наседал. Усмехнувшись, отпустил его:
– Иди и еще раз хорошенько подумай. Я тебя вызову. Только не разочаровывай меня больше.
И вот вызвал. Это будет их третья встреча. И теперь не отбрешешься. Или Белаш начнет сотрудничать с Морозовым, или тот начнет превращать последние дни Вадима на корабле в ад, и к тому же постарается испоганить все его гражданские планы.
Белаш неспеша доел, допил компот. В кубрик влетел Слепа:
– Отпустил дежурный на пятнадцать минут!
Рассыльный молча принялся за «чифан». Он ничего не сказал Вадиму, так как уже сделал свое дело: доложил Морозову, что передал «приглашение». Хочешь не хочешь, а идти придется.
Белаш встал из-за бака, посмотрел на Пасько, выуживающего ложкой из чайника разбухшие компотные абрикосины. Тот все понял:
– Пойдешь?
– Пойду.
Не успел Вадим и шага сделать, как по трансляции объявили:
– «Новому дежурству и вахте построиться для развода на юте…»
И тут же из кубрика второй башни выглянул дневальный:
– Белаш, к телефону!
Непонятно почему, но у дальномерщиков-визирщиков не было в кубрике телефона, а у вот у комендоров был. Поэтому для того, чтобы поговорить с каким-нибудь постом на корабле, матросам носовой группы управления всегда приходилось ходить к соседям.
Вадим взял трубку и услышал:
– Белаш? Это дежурный по кораблю. Заболел ютовый. Срочно подменить!
В другое время Вадим изматерился бы. И так стоят на вахте сутки через двое, а то и сутки через сутки. И тут еще вне очереди. Но сейчас Белаш очень обрадовался. Однако, вернувшись в кубрик, спокойно кивнул Слепе:
– Если Морозов снова за мной пошлет, скажи – я на вахте… Зайду к нему завтра, как сменюсь…
– А картошечка? – жалобно чуть ли не простонал опустошивший свою миску Шуша. Он, видимо, предвкушал дополнительный, вкусный «чифан», который «жители» КДП собирались приготовить после ужина.
– Тоже завтра, – кивнул Вадим и стал собираться на вахту.
«Сердца матросские нежности полны»
Темнов был очень доволен тем, что корабль просто перейдет из Владивостока в Совгавань и все обойдется без стрельб. Поужинав и решив дописать письмо, Олег уселся, устроился на маленьком трапике под иллюминатором между рундуков. Рука было сразу потянулась к нагрудному карману, к книжке «Боевой номер», за калькой-обложкой которой лежал свившийся колечком черный волосок. Но Темнов остановил себя и полез в брючный карман, вытащил немного помявшийся листок бумаги. Положив его на крышку рундука, разгладил ладонью и прочитал про себя ранее написанное:
«Привет!
У меня все хорошо. А по поводу нашего разговора вот что я решил…»
Все было не важно в этом письме. Можно написать дальше хоть про погоду, хоть про «чифан», хоть про то, что снова вышли в море. Все было не важно, кроме одного-единственного слова. Среди любых фраз он должен вставить несколько букв, которые изменят его жизнь. Всю его жизнь.
Олег сжал в кулаке авторучку. Его никто не заставлял. Он мог дописать начатое, а мог не дописать, мог вложить листок бумаги в конверт, а мог выбросить его за борт. Это письмо, как затяжной выстрел. В его руках. Только от него зависело – выстрелит оно или нет. За Темнова никто не решит: ни Карман, ни Гриф, ни командир башни, ни комдив. Все нужно решать самому.
Отодвинув бумагу в сторону, он все-таки достал из нагрудного кармана книжку «Боевой номер», взял черный волосок пальцами обоих рук, потянул: не распрямляется и не рвется. Выпустил один кончик, и снова перед ним было колечко. Олег провел волоском по щеке. Потянул носом, пытаясь найти, уловить знакомый аромат.
Подумав о женщине, Олег вспомнил Аленку, которая обещала его ждать. Сначала письма от нее приходили каждую неделю. И еще открытки: ко дню рождения, к Новому году, к Первому мая – празднику весны и труда. А потом весточки от Аленки стали поступать все реже и реже: раз в две-три недели, раз в месяц, и становились они все короче, и все чаще в них было про погоду, про новые индийские фильмы, которые показывают в кинотеатре. В памяти Олега застряло из какого-то письма: «Все девчонки как с ума посходили – замуж выходят одна за одной…»
Вскоре Аленка перестала писать. Сначала он думал, что это почта задерживает где-то отправления. Но в очередном письме мать между прочим заметила: «Алена твоя вышла замуж за шофера. Парень недавно вернулся из армии…»
Разозлился ли тогда Олег? Нет, так, поморщился. Никому ничего не говоря, открыл такую же, как у многих других матросов, не запрещенную ни уставом, ни особым отделом голубую тетрадку. Перечитал записанные туда собственной рукой строчки:
«На север весна не приходит.
На сопках цветы не растут.
И есть поговорка на флоте:
"Девчонки 3 года не ждут".
Но я в поговорки не верил,
Был молод и верил тебе.
Твое одинокое фото
Всегда я носил при себе.
Но так продолжалось недолго,
Всего лишь полгода прошло,
И что-то случилось с тобою:
