скачать книгу бесплатно
У стен Фокеи появились персы и мидяне. Разворачивались шатры лагеря. Готовился штурм.
Глава 19. Спарта не вступит в войну
– Мне говорили, что он приходит внезапно, но что настолько – я не ожидал, – признался Лакрин, глядя со стены на разворачивающиеся боевые порядки персов и мидян. – И строиться, похоже, кое-как умеют, правда, медленно, но ведь возьмут числом. Немало он племен поставил в строй. Коней, как саранчи в ненастный год. Как умудрился он соединить арменов, персов, мидян, каппадокийцев, из Лидии я вижу воинов, их шлемы напоминают коринфские, только без гребней! Чем их-то соблазнил, ведь только сжег он Креза?! Да, верностью царю и государству не пахнет здесь…
– А Спарта скоро к нам прибудет? – вместо объяснения спросил аристократ Пиферм, круживший рядом.
– Зависит все от вас, друзья… – недовольно пробормотал лакедемонянин.
Этот ответ меньше всего устраивал знать. Она уже начала сомневаться, что вслед за Милетом не признала власть Кира-завоевателя сразу, как только послы персов потребовали дань, равную прежней. Теперь персы захотят «земли и воды» и заберут все! Лучше было уважить «безмозглого Эзопа», который утверждал, что вещает от имени самого Кира Великого…
– Похоже, вы тоже подхватили заразную проказу. Не стоит раньше времени паниковать, а то вы уподобитесь изменнику Эзопу, – напомнил Лакрин. – Вы только что за панику готовы были распять его или разбить безумный череп о скалу.
– Но их там тьма! – Аристократы выкрикивали очевидные вещи, раздражая эфора. – А вас здесь тридцать гоплитов-спартанцев.
– Когда успели посчитать? – удивился эфор такой точности. – Уж не по веслам ли определили?
– Нет, по количеству еды, по мискам, чашам и съеденному мясу из жаровни! – не кривя душой ответил кто-то из принимающей стороны, Лакрин понял, что это хранитель казны, или смотрящий за провиантом.
– Тогда поправлю вас, не сосчитали лоцмана и барабанщика, и часового сменного, галера никогда не остается без присмотра. Ну и меня, как водится.
– Так ты же ведь эфор.
– Я спартиат и воин по предназначению.
– Выходит, тридцать три. С тобой.
– Опять неверно. А гребцов с чего вы в счет не взяли? Их сорок семь.
– Так там илоты – рабы, помоями питаете вы их. Зачем им за нас или за вас сражаться?
– В таких условиях илоты – оруженосцы и управляются пращой весьма неплохо. А значит – легкая пехота.
– Надежды мало на илотов, – покачал головой один из архонтов. – Они сбегут все с поля брани, когда прознают, что Кир противник рабства и чтит богов народов всех без разбору. А значит, им укрыться можно будет в период ежегодных криптий не только в храме Посейдона на мысе Тенар. Они мгновенно предадут, лишь бы не возвращаться в постылую долину смерти под гнет Лакедемона.
– Вот что вы думаете о Спарте… А что ж свои войска не посчитали, а воинов других ионийских полисов. Одиннадцать городов! Неужели вы не сможете дать достойный отпор? Вас – тысячи.
А их десятки тысяч, а Кир способен привести и сотни.
Лакрин понял по взглядам, что боевой настрой аристократии улетучился с появлением персов в мановение ока. Всех защитников города набралось бы не более тысячи. Соседи, судя по настроениям ионийцев, вряд ли пришлют подмогу, закупорив сами себя в собственных городах, которые Кир легко растопчет поодиночке и превратит в могильники.
Эфор оценивал обстановку молниеносно. Лучники стояли на парапетах наизготовку, а возле ворот развернулись шеренги бывших наемников Креза. Не более двух сотен.
Это давало время и хоть как-то обнадеживало. Плюсом было также то, что галера стояла в защищенном месте на якоре, а лодки были предусмотрительно укрыты на берегу ветошью.
– Вы только не сдавайтесь сразу, – ухмыльнулся эфор. – Приготовьте колесницу. Посмотрим, что дадут переговоры. Мечтаю посмотреть в глаза тому, кто отменяет рабство и уважителен к чужим богам. Возможно, напугаю перса Аполлоном…
Лакрин запрыгнул в бричку колесницы, ворота со скрипом раскрылись, и лошади понесли эфора навстречу несметной армии. Спартанцы не смогли бы собрать такое войско без участия Фив и Афин. Эфор был впечатлен, хоть линия шеренги копьеносцев и казалась не такой стройной, как должно. Однако персы приволокли и осадные тараны, и даже катапульты. Но самое главное, что их было столько, что они смогли бы забраться на крепостные стены по горе из собственных трупов.
Навстречу Лакрину выдвинулись две колесницы. В золотой колеснице с зонтом ехал царь. Многослойная корона на его голове казалась слишком высокой и неудобной и все же плотно сидела и даже не дергалась. Его густая борода ниспадала на защитный кожаный панцирь, плавно облегающий контуры тела. Похоже, царь персов мнил себя воином. Будь он неженкой – облачился бы в халат из парчи и украсил бы себя перстнями и браслетами.
Кир держался за бортик. Его возничий хлестал двух белых, только что вымытых лошадей, стараясь не издавать лишних звуков.
В боевой колеснице с серпами на колесах находился Гарпаг. Из куфии[7 - Куфия – мужской головной убор в виде платка. Обвязывается вокруг головы чалмой, при необходимости один из концов прикрывает лицо. (Примеч автора.)] торчали жестокие глаза. Он сам управлял вожжами. Рядом с ним стоял какой-то человек в традиционной для мидян войлочной шапочке со сдутым горбом, падающим на лоб. Когда колесницы встретились в чистом поле, стало ясно, что Гарпаг привез толмача.
– Спартанец, царь спрашивает, где друг его Эзоп?! – передал слова Кира толмач. Как выяснилось потом, он был эллином из Лидии, просто перешедшим на службу сперва к Крезу, а теперь и к персам.
Вопрос удивил эфора. Неужели горбун действительно имеет ценность для этого восточного деспота, раз он первым делом интересуется судьбой человека, над которым так посмеялась природа?
– Я здесь, чтобы обсудить вопросы войны или мира, а не судьбу отдельного человека, тем более урода, не достойного жизни! – провозгласил Лакрин. – Города Ионии под защитой Спарты!
– С чего, глашатай Спарты, толкуешь ты о делах ионийцев, а не о печешься о собственных? – переводил эллин слова царя. – Кто право дал судить о том, кто достоин жизни или смерти? Неужто тот, в чьем племени принято давать ложные клятвы, прикрываясь богами, которые не ладят друг с другом, и торговать на базарных площадях прямо у святилищ.
«Его не остановят боги, так может, попытаться запугать военной мощью Спарты…» – подумал эфор и ответил:
– Фокейцы и теосцы, и еще девять городов просили помощи у Спарты через своих послов, вот мы и здесь.
– Негусто вас… Возможно, насобираете побольше воинов, когда придете вновь. Но когда вы высадитесь в другой раз, не будет больше просьб от здешних полисов. Мятежные города я сотру с лица земли! А за ними Спарту!
Решимость перса была неоспорима. Лакрин развернул свою колесницу, но услышал вдогонку:
– Верни Эзопа, останешься ты жив!
Лакрин не обернулся и ударил плетью.
Вернувшись в Фокею, эфор подал тайный знак спартиатам готовиться к немедленному отплытию на галеру. Он приказал своим людям прихватить с собой и ненавистного уродца Эзопа, дабы лишить фокейцев последней надежды на торг с завоевателями.
Персы не контролировали гавань, ее как-никак закрывали городские стены. Лакрин не пожелал покрыть себя славой воина в неравной схватке вдали от родины, спасая трусливое племя. Единственным утешением эфора была мысль о том, что, покинув Ионию, он не оставит удовольствия оскорбившему Спарту персу наслаждаться обществом паяца, коего надменный Кир назвал своим другом.
Без спартанцев Фокея и другие города Ионии не могли продержаться долго. Гарпаг действовал проверенным способом: перед стенами воздвигались насыпи. По ним воины взбирались на парапеты. Катапульты забрасывали город камнями и кувшинами с маслом, лучники с осадных башен выпускали горящие стрелы, устраивая в городах пожары.
Головы зачинщиков восстания были снесены и посажены на копья в назидание остальным ионийцам. Послы, побывавшие в Спарте перед казнью, подверглись пыткам.
Пиферма четвертовали, разорвав с помощью четырех персидских скакунов. Однако после пира, посвященного победе, Кир простил жителей Ионии, но наложил на них двойную дань, напомнив о притче Эзопа о фригийской дудке рыбака, который не добился от упрямых рыб танцев. В итоге их заставили плясать без музыки…
Поиски баснописца ни к чему не привели, исчезли и спартанцы. Спарта не вступила в войну. Это было главным итогом сокрушения Ионийского Союза греческих полисов. Теперь настал черед Вавилона. Покорив его, Кир стал бы владыкой мира.
Глава 20. Не мир, а передышка
Против Кира плели интриги не только в Мидии, Лидии и Ионии. Правда, череда казней на время остановила прыть заговорщиков. Наступил не мир, а всего лишь передышка. И лишь наивные не видели грядущих столкновений. Ведь в Междуречье все еще возвышался блистательный Вавилон, столица мира.
Притязания Вавилона на территории Мидии после отказа Спарты вступить в войну улетучились сами собой. Набонид не достроил свой храм богу Луны Сину в Харране. После отказа Спарты послать свой флот на помощь ионийцам он тоже решил не спешить. Возвращаться в Вавилон он также не желал, оставив на заклание магнатам и жрецам Мардука своего сына и соправителя – Валтасара.
Рано или поздно интересы Вавилона и Персии должны были схлестнуться, но Набонид явно недооценивал персов. Будучи уверен, что Кир увязнет в войнах и подавлении бунтов в собственных сатрапиях, вавилонский царь полагал, что обладает кучей времени, чтобы стать сильнее. К тому же он сам всей душой ненавидел Вавилон, этот гадюшник, где смерть ждала его из-за каждого угла, особенно в квартале Бит-Шар-Бабили. И он подумывал о переносе столицы.
Если бы завоеватель Кир пошел войной на Вавилон, не откладывая это на потом, Набонид не отказал бы себе в удовольствии посмотреть со стороны, как персы истребят это гадкое халдейское племя.
Единственной проблемой являлось то, что Набонид практически не сомневался – изворотливые халдеи изобразят верноподданный экстаз новому правителю, жрецы сдадут с потрохами и его сына Валтасара, и гарем вместе с евнухами, а голову царя принесут персам на золотом подносе. Именно поэтому Набонид не дремал, он готовился…
В период затяжной передышки в новоявленной империи персов понемногу налаживалась мирная жизнь. Кир не обманывался насчет того, кем видел его окружающий мир. Конечно же, завоевателем… Но репутация безжалостного разрушителя тяготила его. Он грезил совсем о другом. Он хотел не разрушать, а созидать.
Все вокруг изменялось, как изголодавшаяся по влаге пустыня, наполненная водой прорытых из Евфрата и Тигра каналов. Сузы превращались в место пересечения торговых путей в ущерб Вавилону. Сатрапии исправно платили дань. Война в Ионии окончательно завершилась победой. Сокровища Лидии обеспечивали строительство новой столицы Персеполя, о которой так мечтала Касандана. Ну а самое главное, что случилось в эти благословенные годы, так это рождение первенца. Кир ходил счастливым, и ему было не до войны.
Тревожные вести приходили с границ империи. Они касались массагетов, поедателей конины, кочевавших в войлочных кибитках. Они грабили караваны и исчезали, как неуловимые стаи волков. Но вести не тревожили Кира, он наслаждался любовью и семейным счастьем. Река Аракс, за которой это скифское племя отважных воинов в высоких колпаках и пестрых одеждах творило бесчинства и угрожало набегами его сатрапиям, текла так далеко, что Киру не было до всего этого ровным счетом никакого дела. А Вавилон?! Вавилон подождет.
Касандана, родив сына, озаботилась строительством дворца в новой столице, подальше от Пасаргад, где придворные лебезили перед матерью царя, не замечая истинную и единоличную царицу Персии, коей Касандана считала себя по праву крови.
Кстати, в Экбатанах персидская знать освоилась настолько, что вельможи мидян, которые до завоевания Киром Мидии пренебрежительно отзывались о персах, стремились с нею породниться. Подобная метаморфоза восприятия персов отразилась и на окружающих странах. Лишь в Афинах и Спарте на них продолжали навешивать ярлыки, награждать обидными прозвищами и нелицеприятными эпитетами, подчеркивая превосходство эллинов над варварами.
Первенец царя Кира в угоду персидской знати был назван в честь отца Камбиса. Касандана оказалась очень властолюбивой, она не уставала твердить подданным, что родила шахзаде, словно это не являлось очевидным фактом. Параллельно она настраивала всех против Манданы. Она не хотела делить власть ни с кем, даже с матерью Кира, к тому же мать Кира была «коварной мидянкой».
Отношения между Манданой и Касанданой стали подчеркнуто холодными. Попросту говоря, они общались лишь в присутствии Повелителя. Удалившись в Персеполь, Касандана добилась того, что подобное общение вовсе прекратилось.
Кир сперва не придавал значения таким пустякам, но когда противостояние царственных женщин вылилось в открытую вражду, Кир все же сделал попытку пресечь такое поведение и спросил жену:
– Почему не жить в согласии? Что мешает тебе быть вежливой к моей родной матери?
– Она мидянка, – огрызалась Касандана. – Она не знает, как воспитывать персидского льва, но постоянно лезет с советами.
– Когда она успевает дать совет, если вы не можете пересечься?
– Она находит способы. Мой лев не превратится в неженку. Он перс.
– Если бы я слушал тебя, моя любовь, то персидский лев никогда не обрел бы крылья и не покрыл бы ими весь мир. Так бы и жил в вольере шикарного дворца на потеху зевакам. – Кир больше не злился на жену, принимая ее такой, какая она была. Характер не переделаешь. Он все еще надеялся, что конфликт с матерью испарится сам собой и не приведет ни к каким последствиям. Но он заблуждался…
Спустя какое-то время Касандана подарила Киру дочь. После этого царь больше не делал жене замечаний и совершенно перестал обращать внимание на ее отношения с матерью, при этом уделяя все больше времени супруге. В этом была его роковая ошибка. Трудно найти на свете более обиженного человека, чем бабушку, лишенную возможности видеть внуков.
Мандана почувствовала себя обделенной сыновней любовью. Именно в этот момент произошло то, что впоследствии перевернуло жизнь Кира бесповоротно.
Гарпаг, которого персы держали в черном теле, после победы над мятежниками в Ионии не получил даже должности сатрапа. Царь не счел нужным поблагодарить своего слугу за подавление сопротивления эллинов. Это не просто печалило мидянина, но и сводило его с ума. Он не находился в заточении, но чувствовал себя изгоем.
Теперь его власть распространялась только на экспедиционный корпус конницы мидян. Могущественного сановника лишили возможности набирать ополчение в покоренных землях. Мало того, появляться в Экбатанах ему также строжайше запретили.
Единственное место, где Гарпагу позволили обзавестись роскошной виллой в оазисе под тенью пальм и кипарисов были превращающиеся в провинциальное захолустье Сарды, но и там за ним следили люди Табала.
Маспии контролировали город безраздельно. Правда, на ключевых хозяйственных должностях все еще находились лидийцы. С ними Гарпаг и сошелся, ведь среди вельмож Мидии у него не осталось сторонников. Там хорошо помнили, как он лишил жизни человека, который помог ему устроить дворцовый переворот и сверг Астиага в пользу молодого Кира. Мидяне приспособились к персам и не хотели возвращения Гарпага.
В отместку Гарпаг замыслил план, в реализации которого ему могла помочь Мандана, дочь его врага, Астиага. В ее сердце он легко нашел отклик, ибо зерно ненависти упало на взрыхленную обидой и завистью почву. Предубеждения к Гарпагу у Манданы не было, она полагала, что ее отец сам виноват, превратив во врага верного слугу.
Гарпаг начал активную переписку с царицей и вскоре убедил ее, что первопричиной отдаления Кира от матери является вовсе не глупая и капризная невестка, а приемные родители Кира. Это они настроили царя против родной матери, и поэтому заслуживают сурового наказания. Какое конкретно – должны решить боги, но неотвратимое и немедленное. Пусть не будет больше повода у подданных сомневаться в вопросах происхождения их царя! Пусть исчезнут те, кто компрометирует Повелителя и бросает тень на его мать своим никчемным существованием! Да будет так!
Мандана не одобряла опрометчивых действий, но и не спорила, не возражала. Она бы с радостью отхлестала не Митридата и Спако, а Касандану, но та была недосягаема за стенами своего дворца в новой столице персов. Поэтому жребий расплаты пал на бедного пастуха и его супругу.
Глава 21. Месть навозного жука
Лакрин вернулся на Пелопоннес с плохими известиями, но диархи и Коллегия эфоров не осудили его действия. Спарте действительно было не до войны. Тем более глупой и бесперспективной войны за продажных ионийцев, которые всегда метались между афинянами и Лакедемоном.
Слабоутешительной, но все же компенсацией провальной миссии уважаемого эфора в Азию была выдача дерзкого критика Дельф горбуна Эзопа оракулу, что спартиаты сделали с чувством глубокого удовлетворения. Во-первых, практикуемая в Спарте евгеника – учение о наследственности – позволяла выносить приговоры горбунам и неполноценным еще до осознания теми собственного уродства, дабы не тратить время на обучение и воспитание неспособных калек, а во-вторых, моральные выродки, коим, бесспорно, по мнению Коллегии, являлся Эзоп, тем более были достойны смерти.
По поводу предстоящей расправы над Эзопом Лакрин произнес блистательную речь, не раз прерываемую аплодисментами:
– Нет, неспроста увечья раздаются на Олимпе. Помешанный, рожденный в рабстве, но в силу хитрости и подлой изворотливости раздобывший статус гражданина, это подобие человека удостоилось почестей в стане врага Эллады. Кощунник и извращенец, Эзоп не считает свое явное предательство изменой крови, переворачивая смысл и путая эллинов своими толкованиями. Он подрывает дух сопротивления иноземцам. Он низвергает всех богов, насмехается над оракулом, их волю доносящим. Этот кривой старик порочен в облике и морально. Но предоставим право казни Дельфам, тем самым подчеркнув, что Спарта – часть Эллады, тем самым доказав, что Спарта – ее честь!
Желая не столько умаслить религиозный центр Эллады, сколько насолить Киру, хотя бы таким образом показав ему свое пренебрежение, Коллегия вынесла решение доставить Эзопа к подножию Парнаса не откладывая, прямо в разгар пифийских игр. Благо Дельфы находились от Спарты на расстоянии двух дней неспешного пути.
Эзопа заковали в кандалы и повели пешком прямо до Фокиды, где возвышался Парнас.
Стерев все ступни и щиколотки в кровь, Эзоп предстал перед советом жриц в святилище Аполлона. Старшая Пифия не очень-то обрадовалась появлению того самого Эзопа, коего жрицы обвиняли в богохульстве, а спартиаты в измене. Отчего они не убили его в Лакедемоне, предоставив пролить кровь мерзавца в святом для всей Эллады месте?
Но делать нечего. Грубые спартанцы никак не брали в толк, что лучше золота нет дара. Уродец ничего не стоит! Но слово, как стрела. Раз выпущено – значит, вернуть. Эзоп так насолил провидцам, что учинить над ним расправу стало делом принципа.
Оракул удалился на совет всех жриц. Тем временем Эзоп, не церемонясь, опустил окровавленные ступни в фонтан с водой, а следом, едва утолив боль и жажду, лег на ступени у алтаря Муз, откуда доносился волшебный звук кифар. Он услаждал слух старика, не то что скрип колес на гонках колесниц, готовящихся к забегам на приз Пифийских игр.
Для старика смотреть на скачки и атлетов было омерзительным занятием. Он находил в этих игрищах святотатство и осквернение обители разума телесными состязаниями…
Наконец удалившиеся жрицы вернулись. Оракул вынес свой вердикт.
– Что скажешь ты, несчастный и обиженный пороком, перед смертью, заслуженной и неотвратимой? Есть что сказать, или умрешь немым, каким на свет родился?
– Мне радостен такой исход, хочу сказать «спасибо»! – улыбнулся горбун.
Пифия закрыла глаза, словно получила удар под дых, но продолжила дискуссию:
– Ты возбудил негодование Эллады, стал изгоем в своем народе и заслужил презрение. Чему тут радоваться?
– Народ меня презрел, не боги, богами я любим! – уверенно заявил Эзоп.
– Отчего же, можешь ты доказать голословное свое утверждение?
– Чего доказывать! Еще мудрец Солон, коего я очень уважаю, сказал, что смерть – итог всей жизни. А смерть моя в святилище Эллады, здесь, в Дельфах, есть признание моих заслуг перед богами!
– Признание твоих заслуг? А не преступлений перед теми, кому Олимп доверил откровения?
Жрицы нашли споры с безумцем бесполезными и уже хотели разойтись, предоставив палачам возможность исполнить вынесенный приговор, но Эзоп вдруг взмолился:
– Вы ошибаетесь на мой счет!
– Твое раскаяние уже не остановит рок, – твердо отрезала Пифия.
– А может, больше вы заблуждаетесь на свой счет! Кто убедил вас, что общаетесь с богами? Не сами ли себя вы объявили гласом божьим ради подаяний эллинов? Не сеете, не жнете, однако пируете и наслаждаетесь почетом!
– Тебе, изменнику, почета не дождаться. Водил ты дружбу с персом. Но что имеешь ты в виду, смертный, когда ты говоришь о заблуждении?!
– Я басню расскажу и истолкую, чтоб вы не утруждались зря. Она об этом. О заблуждении… Как-то лев преследовал быка. А бык укрылся от льва в пещере. Там находились козы и давай быка лягать. Он промолчал и не ответил тем, кто был заведомо слабее. Но почему он не ответил? Не потому ли, что он льва боялся? Не коз же опасался бык! Вот так и я, готов стерпеть обиды, унижения от вас, но по одной причине – не знаю, как оценят боги, коль я лягну тех, кто искать пытается их покровительства и славы, как, собственно, и я. Как не прискорбно мне, но я ведь равен с вами.
Ты равен с нами только в собственных мечтах.
– О равенстве таком я вовсе не мечтаю! – съязвил Эзоп. – Вот вам еще! Орел с жуком не равен. Орел так думал. Уверен был, что нечего жука навозного бояться! А жук настолько изничтожил парящего орла, что тот пожаловался Зевсу. А было так. Летел орел за мышью. А мышь увидела навозного жука и попросила у того защиты. Жук умолял орла не трогать мышь. Но тот отверг мольбы и съел свою добычу. Тогда из мести жук навозный дождался, пока появится потомство у орла, залез в гнездо и яйца разбил. И так он делал каждый раз, когда орел потомства ожидал. Тогда, поняв, в чем дело, орел пожаловался Зевсу. Зевс вызвал вдруг жука на суд, но жук неумолимо настаивал на праве мести за убийство беззащитной мыши. Зевс справедливый выслушал, проникся решимостью жука и по-другому решил помочь орлу, взяв на хранение яйца невылупившихся птенцов. А жук, узнав о том, что Зевс держит яйца на своих коленях, слепил и бросил шарик из навоза за пазуху ему, тем самым щекотку вызвав. Зевс встал, и яйца снова вдребезги разбились. Что это означает? Что месть нижайшего из всех созданий, такого как меня, и после смерти будет докучать вам, даже боги не помогут ее вам избежать! Бессмертным делаете вы меня, вернее, боги вашими руками! Когда же месть моя и разоблачение падут на ваши головы, тогда прозреете, поймете, что Эзоп – счастливейший из смертных, как и предвещал Солон. Я был рабом, а стал свободным. Я смертен был – но имя вознеслось к вершинам. Оракул будет погребен без имени, Эзоп останется в веках непобежденным. Мое уродство было мне обузой лишь до тех пор, пока не понял я, что недостаток – преимущество мое. Он дан богами, чтобы я искал усладу не в телесном, а в том, чего вам не понять! Почета и признания я дождусь, и время нас рассудит!
