скачать книгу бесплатно
Этими событиями завершился праздник, устроенный Петром I в маленьком польском городке. Кейзерлингу тут же объявили, что вследствие его дурного поведения, которое он показал накануне, и поскольку обозвал Меншикова ругательным словом, и тем опозорил дом царя, он должен удалиться от русского двора. Кейзерлинг парировал, что не он первый начал нелепую ссору, и к тому же эта вспышка гнева произошла у него «под влиянием насильственно произведенного в нем охмеления». Посол также просил передать Петру I, что если он и погрешил против царского величества, то сильно об этом сокрушается…
Петр I. Миниатюра начала XVIII в.
По-видимому, Петр I и сам был не рад весьма скандальной истории.
Поэтому не удивительно, что вскоре в депешах Кейзерлинга появляются новые, более мягкие нотки: «Три дня тому назад, – доносит дипломат королю, – офицер царской службы подозвал к себе на многолюдной улице одного из моих слуг и сказал, что слышал, будто ссора наша прекращена, и царь меня удовлетворил богатым подарком».
Действительно, Петр вскоре нашел способ, как разрешить щекотливую ситуацию. Он провел свое расследование и признал виновными двух гвардейцев, столкнувших посла с лестницы. Гвардейцев приговорили к смертной казни. Правда, это был своего рода спектакль, срежиссированный самим царем. Кейзерлингу объяснили, что перед тем, как он получит аудиенцию у Петра I, он должен попросить помилования для этих двух «несчастных». А они, в свою очередь, явятся к нему в оковах и будут благодарить Кейзерлинга за дарование жизни.
«…Приговор был почти уже исполнен, – сообщает дипломат королю. – Русский поп уже дал преступникам свое наставление к принятию смерти, уже благословил их распятием, уже даны были им свечи в руки, глаза были повязаны… Потом, по моему требованию, они были освобождены от цепей и, по обычаю, угощены мною водкой, которую выпили во здравие вашего королевского величества (Фридриха I. – А. Е.) и его царского величества (Петра I. – А. Е.)».
Меншиков также участвовал в этом «спектакле». По словам Кейзерлинга, он встретил его на галерее – «честь, которую он едва ли оказывает другим иностранным министрам, даже при первом приеме их… Мы удалились в сторону к окну отдельной комнаты, – пишет дипломат, – и объяснились по поводу ссоры, происшедшей от неумеренной выпивки. По общему нашему соглашению, ссора эта не только будет предана забвению, но даже послужит в будущем к подкреплению нашего благорасположения и дружбы».
Неожиданно в покои вошел Петр, «по своей привычке безо всякой церемонии». Он обнял прусского дипломата и, не позволив вымолвить ему слова, сказал, что устал от подъема по лестнице, потому что чувствует себя еще очень неважно после болезни. Потом они прошли в глубь галереи, где Кейзерлинг стал благодарить царя за полное удовлетворение этого конфликта, а также принес свои извинения по поводу случившегося. Но Петр снова не дал послу говорить, сказав кратко по-немецки: «Сам Бог свидетель, как глубоко сожалею я о случившемся; но все мы были пьяны; теперь же, благодаря Бога, все прошло и улажено; я уже забыл о ссоре и пребываю благосклонно и с любовью преданный вам».
Таким образом, неприятности Кейзерлинга, которые он претерпел от русского двора, завершились самым милым образом. Впоследствии прусский дипломат не захотел воспользоваться полученным от короля разрешением выехать из России. Это и неудивительно: находиться в должности королевского посла в Санкт-Петербурге в начале XVIII века было очень престижно. К тому же Кейзерлинг не уехал, как он сам писал, «по личным соображениям». Под этими словами, несомненно, подразумевался его роман с Анной Моне, на которой он женился в июне 1711 года. Однако счастье с ней было недолгим: через полгода прусский посол скончался по дороге в Берлин. Когда составили опись имущества покойного, многие с удивлением отметили, что среди вещей Кейзерлинга была миниатюра Петра I, усыпанная бриллиантами, – та самая, которую царь пожаловал Анне Моне в эпоху их бурного романа…
Глава 4
Карл XII о Полтавском сражении
В Стокгольмском государственном архиве хранится любопытный документ, к нему, по всей видимости, еще не обращались историки петровской эпохи. Он представляет собой черновой подлинник первого официального извещения о Полтавской битве. Это письмо Карла XII, адресованное заседавшему в Стокгольме Правительственному совету, который в ходе Северной войны иногда именовался «Комиссией по обороне».
Письмо изобилует собственноручными поправками и дополнениями короля. На рукописи отмечено, что текст письма после оглашения его в Совете 7 сентября 1709 года разослали по всем губерниям Швеции и Финляндии. Таким образом, только через два месяца после полтавского разгрома шведские власти получили от своего монарха известие об этом драматическом событии. До этого письма в Швеции ходили только смутные слухи о катастрофе, постигшей Карла XII где-то на Западной Украине.
Вероятно, письмо было отправлено из какого-нибудь турецкого лагеря; ведь именно к туркам Карл бежал, проиграв свое главное в жизни сражение.
«Довольно долго мы уже не получали из Швеции никаких известий, да и не имели случая посылать писем сюда, – пишет король. – Между тем дела шли здесь (на Украине – А. Е.) хорошо, и все обстояло благополучно». Далее Карл XII самонадеянно рассказывает, что его войско одержало ряд побед над русскими и те якобы вот-вот должны были согласиться на все требования шведов. Но вскоре удача изменила последним. Карл пишет, что перед решающим боем он получил огнестрельную рану в ногу, не мог сидеть на лошади и делать необходимые распоряжения. С этого места король переходит к рассказу о полтавской катастрофе.
«28–го августа, – продолжает письмо Карл XII, – по несчастной случайности, шведское войско потерпело урон в сражении, что произошло вовсе не от храбрости или численного перевеса неприятеля, ибо он сначала был повсюду обращен в бегство, но самая местность и положение были так укреплены, что шведы чрез то понесли ущерб».
Знамя пехотного шведского полка образца 1686 г.
Шведский штандарт – трофей русской армии. Нач. XVIII в. Шелк, шитье
Интересно, что Карл связывает победу русских с той выбранной позицией, которую солдаты Петра I заняли накануне Полтавского сражения. Это согласуется с сообщением одного из приближенных короля, тот слышал, как шведский монарх, увидев построенное в боевом порядке войско русского царя, сказал: «Я не знал, что он (Петр I. – А. Е.) так удачно займет эту местность…». Но разве не в этом и состоит боевое искусство полководца – заблаговременно занять наиболее выгодную позицию, максимально используя природный ландшафт?
Однако вернемся к письму… Карл пишет, что, несмотря на то что его отряды везде атаковали и преследовали русских, большинство шведской пехоты было изрублено, а конница потерпела значительный урон. «Потеря весьма велика, – признается король, – но принимаются меры к тому, чтобы вследствие этого неприятель не получил перевеса и не приобрел малейшей выгоды».
После краткого известия о поражении под Полтавой Карл пытается поднять боевой дух своих подданных и сообщает, что еще не все потеряно. По мнению короля, крайне необходимо быстро восстановить военные силы, чтобы «отражать вредные замыслы и нападения неприятеля». Карл приказывает в спешном порядке набрать в Швеции рекрутов, которых следует снабдить оружием, одеждой, палатками, знаменами, «музыкой» и прочими военными принадлежностями.
Петр I и Карл XII. Немецкая гравюра. 1728 г.
Поскольку в Полтавском сражении особенно пострадала кавалерия, монарх желал, чтобы шведские крестьяне-мызники предоставили лошадей и вообще содержали конных солдат. Всем оставшимся в Швеции полкам, согласно письменному приказу Карла XII, надлежало быть готовыми по первому требованию отправиться в Россию. «Весьма важно не падать духом и не предаваться малодушному бездействию, – завершает письмо Карл, – [необходимо] напрягать все, чтобы поправить дело, дабы вскоре [привести] все к желаемому концу».
Петр I плачет о смерти Карла XII. Немецкая гравюра. 1841 г.
Как известно, мечтам шведского монарха о победе над Россией не суждено было сбыться. Полтавский бой переломил ход всей Северной войны, и маятник грядущей победы качнулся не в сторону Стокгольма. В 1718 году воевать с Россией уже стало некому: «последний варяг», как иногда называли Карла XII, был убит при штурме норвежской крепости Фредриксхаль.
А что же Петр Великий? Как свидетельствуют очевидцы, узнав о смерти своего давнего врага, царь с горечью произнес: «Ах, брат мой Карл, как мне тебя жаль!»… и приказал объявить траур по всей России.
Глава 5
«Обнажил шпагу в присутствии царя…»
Из-за этого случая датский посланник Юст Юль едва не покинул Россию.
Имя Юста Юля, датского посланника при дворе Петра Великого, занимает особое место в истории Петербурга. Его «Записки» о пребывании в российской столице в 1709–1710 годах поистине бесценны. Нигде более мы не найдем такого подробного описания русской жизни петровской эпохи, личности царя, его приближенных.
Бояре и князья вместо шутов
«Записки» Юста Юля не предназначались для публикации. Автор признавался, что фиксировал все стороны российской жизни – как хорошие, так и не очень. «Если бы я решился бы когда-нибудь публиковать свой дневник, – отмечал Юст Юль, – то выключил бы из него те места, в коих царь и его подданные рисуются в красках малопривлекательных». Правда, это было совершенно излишне: колоритная фигура царя Московии настолько увлекала Европу, что даже его самые отрицательные черты в глазах европейцев обрастали легендами…
Первым русским городом, в который попал Юст Юль, стала Нарва. С большим трудом, минуя шведский морской патруль, посланник датского короля Фредерика IV высадился на российский берег.
Едва посланник представился царю, как Петр осведомился, служил ли он на флоте. Услышав утвердительный ответ, монарх пригласил Юста Юля сесть возле себя и принялся говорить с ним по-голландски. «Царь немедля вступил со мною в такой дружеский разговор, – отмечает датчанин, – что, казалось, он был моим ровнею и знал меня много лет». Юст Юль с удивлением отмечает, что при царе не было ни канцлера, ни тайного советника, как подобает монарху, а только свита из 8–10 человек. Также посланника удивило, что Петр не вез с собой никаких путевых принадлежностей – «на чем есть, в чем пить и на чем спать. Было при нем, – продолжает дипломат, – только несколько бояр и князей, которых он держал в качестве шутов. Они орали, кричали, дудели, свистели, пели и курили в той самой комнате, где находился царь». По словам Юста Юля, монарх беседовал то с ним, то с какими-то офицерами, совершенно не обращая внимания на этих шутов, хотя последние «нередко обращались прямо к нему и кричали прямо в уши».
Нарва. Немецкая гравюра. 1710 г.
Несмотря на довольно суетливую обстановку, датчанин нарисовал живой портрет русского царя. «Царь очень высок ростом, – пишет Юст Юль, – он носит собственные короткие коричневые волосы и довольно большие усы, прост в одеянии и наружных приемах, но весьма проницателен и умен». Посланник отметил, что на царе был меч, снятый со шведского генерала Рейншильда в день Полтавской битвы.
Из Нарвы Юст Юль отправился в Петербург, где, не доезжая 15 верст до города, вместе с санями и лошадьми провалился в полынью. К огорчению дипломата намокшими оказались не только все его пожитки, но и королевские верительные грамоты, в которых сообщалось о его назначении посланником. Прежде чем явиться к царю, Юст Юль хотел было просушить свои драгоценные бумаги, но Петр заявил, что примет посланника и без верительных грамот – лишь бы тот скорее явился во дворец.
Петр I. Гравюра Д. Галаховского. 1709 г.
С этого дня Юст Юль окунулся в особенности петербургской дворцовой жизни. Он ведет ежедневный дневник, где подробно описывает все, что видит в российской столице: фейерверки, приемы у князя Меншикова, царские поездки на буере, спуск кораблей… Юсту Юлю пришлось быть свидетелем и уничтожения Ниеншанца – крепостного вала, который к концу 1709 года еще оставался от шведской крепости. Вероятно, провожая этот памятный для России год, Петр хотел избавиться от Ниеншанца как от олицетворения шведского владычества на берегах Невы. По свидетельству Юста Юля, крепостной вал был обложен ящиками, заключавшими в себе по 1000 фунтов пороха. Взрыв был так силен, что в центре Петербурга – за 5 верст от Ниеншанца – задрожали окна. Под самим посланником и находившимися рядом с местом взрыва людьми заколебалась земля, а на Неве потрескался лед.
«Поведение во хмелю»
Как истинному дипломату, Юсту Юлю приходилось быть постоянно в курсе всех политических событий, происходящих при русском дворе. Поэтому ему часто приходилось являться незваным на разные приемы. Только там ему удавалось «потолковать» с Петром I, «ибо в России пиры и обеды, – отмечает посланник, – самые удобные случаи для улаживания дел: тут, за стаканом вина, обсуждаются и решаются все вопросы».
Сам Юст Юль был невосприимчив к крепким напиткам и очень страдал от этого. Он даже ходатайствовал перед царем, чтобы тот не заставлял его пить много, ссылаясь на то, что его собственное «поведение во хмелю внушает ему (Юсту Юлю. – А. Е.) опасение». Но царь только посмеялся над этим. Тогда дипломат упал перед царем на колени, умоляя Петра хотя бы снизить непомерную для него «норму» до литра венгерского вина… Далее произошло то, чего посланник и представить себе не мог. «Царь тотчас упал на колени, – вспоминает Юст Юль, – говоря, что он так же хорошо и так же долго может простоять, как и я. После того ни один из нас не захотел встать первым, и, стоя друг перед другом на коленях, мы выпили по шести или семи больших стаканов вина; затем я поднялся на ноги полупьяный. Окончательного же решения на мою просьбу так и не последовало».
В июне 1710 года Юст Юль участвовал в морской экспедиции к Выборгу: царь хотел лично убедиться, насколько готова русская армия к штурму шведской крепости. У выборгского берега и произошла самая крупная неприятность в дипломатической карьере Юста Юля, из-за которой он едва не покинул Россию…
По случаю предстоящего штурма крепости на царском флагмане собрался весь российский генералитет. Как пишет датчанин, «такой великой и здоровой попойки и пьянства, как здесь, еще не бывало». Юст Юль пытался дважды покинуть корабль, но, когда он оказывался в шлюпке, в нее спускался царь и уводил посланника обратно в каюту. Петр даже приказал вахте при трапе, чтобы ни одна шлюпка не покидала корабль.
Во время еще одной попытки бегства Юст Юль был застигнут на палубе двумя офицерами. Когда последние хотели увести посланника в общество царя и стали довольно грубо отрывать его от поручней, датчанин, защищая свою дипломатическую неприкосновенность, выхватил шпагу из ножен… «Я никого не рубил, ни колол ею, – поясняет Юст Юль в своем дневнике, – [я только] хотел их напугать. В этот момент, – продолжает он, – ко мне подошел царь, не в меру пьяный, как и я, и в грубых выражениях пригрозил пожаловаться на меня моему всемилостивейшему королю за то, что я в его присутствии обнажил шпагу».
После этого инцидента у датского посланника забрали шпагу и отправили на другое судно – неслыханный случай в истории российской дипломатии!
Утром Юст Юль послал Петру свои извинения и вскоре получил приглашение явиться на флагманский корабль. Царь тепло принял посланника и заверил его, что поскольку вчера сам был под хмельком, то ничего не помнит и о случившемся знает только от других. Петр добавил, что от всего сердца прощает Юста Юля, но и сам просит у него прощения, если в чем-либо виноват перед ним.
Благодаря отходчивости Петра этот инцидент никак не отразился на дальнейшей карьере дипломата. Царь по-прежнему оставался расположен к Юсту Юлю и, расставаясь с ним после окончания его миссии в России, подарил посланнику свой портрет, украшенный алмазной короной.
Последний бой со шведами
Увы, дальнейшая судьба дипломата сложилась трагично. После возвращения из Петербурга Фредерик IV присвоил Юсту Юлю чин вице-адмирала и назначил его главнокомандующим морскими силами Дании. В 1715 году, сражаясь со шведами, Юст Юль был смертельно ранен на борту своего флагманского корабля. Заслуги воина и дипломата высоко оценила его Родина: Юст Юль покоится в кафедральном соборе Роскильда – древней усыпальнице датских королей. Пушечное ядро, поразившее вице-адмирала, до сих пор лежит у его надгробия. На стене – эпитафия на золоте на датском языке. Среди многочисленных заслуг великого сына Дании упоминается и «русский этап» в жизни Юста Юля: «В 1709–1711 годах был послан в Россию и оставил дневник своего пребывания [в ней]».
Глава 6
Завещание Петра с Прутских берегов
О подлинности этого документа, написанного в турецком окружении, историки спорят до сих пор.
Прутский поход Петра Великого против Турции, состоявшийся в 1711 году, – одна из самых мрачных страниц в российской истории. Русская армия, которой фактически командовал сам царь, была окружена многократно превосходившим ее турецким войском. В эти тревожные дни Россия могла лишиться одного из величайших своих государей, а судьба самой страны висела на волоске. Но каким образом русскую армию занесло в далекие молдавские земли, на берега реки Прут?
У Петра было несколько причин для русско-турецкой войны. Во-первых, царь настоятельно требовал, чтобы турки выслали бежавшего к ним после Полтавы шведского короля Карла XII. Во-вторых, сам Карл неоднократно подстрекал Турцию к войне с Россией. «Последний варяг» внушил великому визирю, что после победы над Швецией Россия «бросится» на Турцию. Неудивительно, что накануне 1711 года турецкие власти решили опередить «московитов» и фактически предъявили Петру I ультиматум, в котором содержалось требование сдачи захваченной раннее русскими крепости Азов. Здесь же прописывалось еще одно условие, которое должно было привести русского царя в самое мрачное настроение: турки требовали возвратить всю Лифляндию Карлу XII, а «Петербург разорить и срыть до основания» (!).
Петр стал готовиться к войне. В поисках союзников он даже составил специальную грамоту, адресованную всем христианским народам, подвластным Турции. «Турки растоптали нашу веру, – говорилось в грамоте, – хитростью овладели церквами и землями нашими… скольких они порабощают и отуречивают… Я иду к вам на помощь».
«Лагерь московитов», блокированный турецкой армией при р. Прут. Немецкая гравюра 1711 г.
Турецкие военачальники держат совет под Прутом. Гравюра из английского издания 1723 г.
Как свидетельствует молдавский гетман Иона Некульче, одну из главных ошибок Петр совершил, положившись на обещания балканских союзников: поляков, валахов, молдаван и сербов – предоставить свои военные силы. «Вверившись таким образом этим союзникам, – пишет Некульче, – они (т. е. русские) оставили в России лучшие войска и повредили успеху своего оружия».
Перед тем как перейти Днестр, Петр I созвал обширный военный совет для планирования дальнейших действий. Здесь мнения разделились. Немецкие генералы, находившиеся на службе у царя, предлагали оставаться на берегу Днестра, так как, во-первых, войско нуждалось в отдыхе, а, во-вторых, намерения турецкой армии были еще неизвестны. Вступив же в малонаселенную Молдавию, полагали они, войско царя столкнется с недостатком продовольствия…
Однако Петр согласился с мнением русского генералитета, ратовавшего за скорейшее продвижение в глубь Молдавии и встречу с неприятелем. Позднее участник Прутского похода француз Моро напишет, что «тот, кто завел Его Царское Величество в это [бедственное] положение, должен был быть величайшим безумцем всего света».
20-го июня 1711 года войско Петра перешло Днестр и вступило в молдавские владения. Стояла такая жара, что русские войска, и без того утомленные длительным быстрым переходом, не могли двигаться по знойным степям Бессарабии в течение дня и выступали в путь только после захода солнца. По словам Моро, едва русские достигли Прута, царь направил на собственных подводах людей с бочками для воды. Сосудов было мало и, чтобы набрать больше воды, солдаты выливали из них вино и мед. «Но сие пособие принесло им более вреда, чем пользы, – пишет очевидец. – Солдаты бросились пить с такой жадностью, что многие перемерли». Петровский генерал Алларт, шедший к Пруту другим маршрутом, отмечал, что «бедствия [русской] армии не поддаются описанию. Если судить по слышанным мною подробностям, в положении более отчаянном никогда еще не находилась ни одна армия». При переправе через Прут русские понесли первые потери. Желая потешить царя, один из шутов Петра I пустил свою лошадь вплавь, а сам встал на седло, начал плясать, поскользнулся, упал в реку и утонул. Это сочли дурным предзнаменованием.
Герой-посыльный, прибывший с Прута с секретным письмом в Сенат. Немецкая гравюра 1805 г.
В Яссах, столице Молдавии, войско Петра получило передышку. Царь удивил молдавских бояр своим любознательным и негордым поведением. По словам Некульче, Петр был высокого роста, с круглым, несколько смуглым лицом, которое отображало величие. «Он отличался от других монархов ненавистью к блеску и роскоши, – пишет о Петре гетман, – одеяние его было чрезвычайно просто. Он не окружал себя многочисленною свитою; два или три офицера были при нем для передачи приказаний».
Покинув Яссы, армия Петра последовала правым берегом Прута навстречу турецкому войску. Русские шли по бесплодной земле, опустошенной незадолго до этого саранчой. «У солдат было довольно денег, – сообщает Некульче, – но за недостатком продовольствия они впадали в болезни и умирали от голода».
8 июля 1711 года начались первые военные столкновения. Поскольку турки имели четырехкратный перевес в живой силе, Петр был вынужден удерживаться от наступательных действий, ограничиваясь лишь обороной лагеря. Моро пишет, что русская армия встала в прямоугольник, расположив в центре весь свой обоз: кареты, телеги, коляски и лошадей. Здесь же находились жены офицеров и их дети. С внешней стороны каре, чтобы обезопасить лагерь от турецкой конницы, выставили специальные заостренные рогатки.
Генерал Понятовский, воевавший на стороне турок, писал, что «янычары продолжали наступать [на русских], не ожидая приказов. Испуская дикие вопли и взывая, по своему обычаю, к богу многократными криками „алла“, „алла“, они бросались на неприятеля с саблями в руках». По свидетельству очевидцев, очень скоро верхние части рогаток были сбиты сабельными ударами, и русские ожидали, что турки вот-вот ворвутся в лагерь. 10 июля положение для русской армии стало критическим. Петр I позднее писал, что стрельба неприятеля час от часу «умножалась». Оставаться в лагере означало умереть под пулями или от голодной смерти, так как «фураж» весь вышел. «…Но пришло до того, – заключает царь: – или выиграть, или умереть».
Екатерина I советует Петру заключить с турками мирный договор. Французская гравюра 1814 г.
Вероятно, в это время Петр и написал свое странное письмо-завещание, адресованное Сенату, о подлинности которого ученые спорят последние два столетия. Впервые оно было опубликовано на немецком языке в 1785 году в Лейпциге, в книге Якова Штелина «Подлинные рассказы о Петре Великом». На мой взгляд, это письмо – самый загадочный документ во всей русской истории.
«Сим извещаю вам, что я со всем своим войском… в четырехкраты сильнейшею турецкою силою так окружен, – сообщалось в „письме с Прута“, – что все пути к получению провианта пресечены, и без особливыя Божия помощи ничего иного представить не могу, кроме совершенного поражения, или что я впаду в турецкий плен. Если случится сие последнее, то вы не должны почитать меня своим царем и государем и ничего не исполнять, что мною, хотя бы по собственноручному повелению, от вас было требуемо, покамест я сам не явлюсь между вами в лице своем. Но если я погибну и вы верные известия получите о моей смерти, то выберите между собою достойнейшего мне в наследники».
Перед этим текстом Яков Штелин поместил комментарий, где сообщил, что царь доверил свое секретное послание некоему офицеру, которому были известны все дороги в Молдавии. Офицер ухитрился пробраться сквозь турецкое окружение и на 9-й день прибыл с письмом в Петербург. (Последнее, несомненно, ошибка, так как в 1711 году Сенат находился в Москве). В конце XVIII века этот уникальный документ был обнаружен историком Михаилом Щербатовым, разбиравшим бумаги в Кабинете Петра Великого. Известно, что Щербатов показывал «многим знатным особам» подлинник этого письма, но затем реликвия странным образом исчезла. Быть может, этот документ кому-то показался опасным: ведь он потрясал основы престолонаследия.
…Завершение Прутского похода тоже овеяно легендами. Согласно одной из них, именно супруга царя – Екатерина I – настояла на мирном соглашении с турками, а самого великого визиря монархиня подкупила богатыми подарками, отдав ему все свои драгоценности.
Прутский мир дорого обошелся России, которая была вынуждена передать Турции крепость Азов. Но в целом Петр считал, что потеря Азова – ничто по сравнению с тем, что могло произойти с Россией, если бы визирь отверг предложение о мире. Известно, что, когда жена польского воеводы поздравила русского царя со счастливым избавлением от опасности, Петр ответил, что его счастье заключается лишь в том, что вместо сотни ударов, которые он мог получить под Прутом, ему дали только пятьдесят…
Глава 7
Как Петр I столицу переносил
Царя отговаривали от строительства Петербурга.
Последние годы – все как один юбилейные для петровской эпохи. Кажется, еще недавно мы праздновали 300-летие Полтавской баталии (1709); отмечали – хоть и не очень широко – 300 лет Прутскому походу Петра Великого (1711). Прошедший 2012 год тоже был, кстати, юбилейным: миновало 300 лет, как Петербург впервые получил столичные функции…
Шведы боялись наводнений
Для Петра Великого 1712-й год, в отличие от предыдущих военных кампаний, был довольно спокойным временем. Наверное, поэтому царь и занялся сугубо внутриполитическим делом: перенесением российской столицы из Москвы в Петербург.
Придавая строящемуся на Неве городу столичный статус, Петр преследовал две цели: во-первых, стремился уменьшить влияние старой московской боярской элиты. Во-вторых, обновленной России требовался морской форпост, который стал бы своеобразными «воротами» для торговли с европейскими странами. К тому же основание в устье Финского залива – практически на берегах Балтики – города-крепости имело в условиях Северной войны особое политическое значение.
Сейчас трудно поверить в то, что Петра в свое время пытались отговорить от строительства Петербурга в невской дельте. Эта уникальная информация содержится в депешах польского посланника Иоганна Лефорта (1721 г.). Последний упоминает, что он общался с неким финским крестьянином, который в начале XVIII века служил «шпионом» у Петра Великого. «Государь, – говорил ему этот человек, – вы не должны строить здесь город. Рано или поздно если не сами вы, то наследники ваши раскаются в этом. Через каждые десять или по большей мере двадцать пять лет в этом месте бывают такие страшные наводнения, что после них не остается в целости ни одно строение… Вы также намерены построить порт в этих местах, но корабли ваши погниют в нем в скором времени».
Лефорт добавляет, что именно эта причина останавливала шведов от замысла заложить на Неве крупный город; в итоге скандинавы ограничились крепостью Ниеншанц.
Однако, как известно, царь не внял советам, и город, которому предстояло стать новой российской столицей, был возведен на невских берегах в кратчайшие сроки. Пожалел ли об этом впоследствии царь? По всей видимости, да. Во всяком случае, сохранилось его письмо 1720-х годов, где Петр высказался по этому поводу самым конкретным образом: «Ежели б мне принадлежал Ревель в 1702 году, то я основал бы свою резиденцию преображенной России не в низине Невы, а здесь…».
Вряд ли стоит сомневаться, что Ревель привлекал Петра именно как незамерзающий балтийский порт, а в остальном Петербург имел свои преимущества, главным из которых являлось его исключительно выгодное географическое положение. Так или иначе, но уже в 1710 году в Петербург потянулись из Москвы высшие чиновники и иностранные посольства. Царский двор окончательно перебрался в город святого Петра несколько позже – в 1712 году. С этого времени Петербург ведет свой отсчет как новая столица России, хотя, следует признать, что ни одного указа относительно переноса столицы из Москвы пока не обнаружено. Да и были ли они?
Любопытно, что это грандиозное мероприятие состоялось до присоединения невских земель к России по Ништадтскому мирному договору 1721 года. Таким образом, новая российская столица размещалась на территории, формально принадлежащей другому государству! Петра, кажется, мало заботило то обстоятельство, что шведские корабли постоянно маячили «у ворот» Санкт-Петербурга. 18 апреля 1712 года последовал царский указ о переселении из Москвы значительного количества жителей, которым предписывалось «строиться в Петербурге». В этом же документе Петр называл конкретные места по Неве, где должны были селиться бывшие москвичи.
Остров Котлин и Невское устье. Гравюра датируется концом XVII в. и ошибочно названа «Вид на Петербург…». Но, если судить по изображению, Петербурга еще нет и в помине, а флот, по всей видимости, шведский
План С.-Петербурга. Фрагмент. 1720-е гг. Библиотека Йельского университета (США)
Вероятно, эта дата – 18 апреля 1712 года, впервые зафиксированная в депеше британского посла Чарльза Витворта, и может считаться датой передачи Петербургу столичных функций. Кстати, сам посол удивлялся такому выбору русского монарха, сообщая в том же документе, что «Петербург по климату и положению представляет собою самое неприятное из когда-либо виденных мною мест».
Земля в Москве подешевела
Несомненно, большинство москвичей безрадостно восприняли указ о переселении на Неву. Но Петру, если так можно выразиться, «повезло»: менее чем через месяц – 13 мая – в Москве случился грандиозный пожар, в результате которого выгорела треть столицы. Витворт сообщает, что в Москве сгорело 15 тысяч домов, не считая придворных строений. В итоге московской элите ничего не оставалось делать, как собирать оставшиеся пожитки и переезжать за 600 верст в Петербург.
В 1715 году Петр издал очередной указ о переезде «партии» москвичей в новую столицу. Это повлекло за собой большие затраты на перемещение сюда архангельской торговли и в итоге спровоцировало большое недовольство значительной части купечества. Ганноверский резидент в Петербурге Ф.-Х. Вебер упоминает, что немецкие купцы, ведшие торговлю через Архангельск и Вологду, подали царю жалобу, в которой привели свои опасения относительно этой затеи царя. Во-первых, купцы замечали, что если они будут держать значительное количество торговых людей в Петербурге, «где все впятеро дороже, то не останется никакой прибыли, а последует лишь бесконечное разорение».
Во-вторых, немцы обращали внимание Петра на то, что почва в Петербурге настолько сырая, что пенька начинает гнить там уже через несколько месяцев, что также вводит их в убытки. В последнем пункте, поданном царю, купцы отмечали, что плавание по Финскому заливу крайне опасно… Какая на это была получена высочайшая резолюция – неизвестно. Скорее всего, Петр Алексеевич отправил ее в Сенат, где она и «застряла», затерявшись среди многочисленных жалоб на царские указы.
К 1716 году, по словам Вебера, самые знатные московские семейства переселились в Петербург. Некоторые из вынужденных переселенцев жаловались монарху, что подобная перемена жительства лишает их двух третей состояния, поскольку они должны строить в Петербурге дома и платить наличными деньгами за все, что прежде доставалось им с доходов от их московских имений.
Правда, многие из бояр так и остались в Москве. По словам Вебера, жизнь в ней «вполовину дешевле, нежели в Петербурге, где все чрезвычайно дорого. После того, как двор переехал в новую столицу, – сообщает резидент, – цена земли [в Москве] падает, и то, что прежде стоило 10 тысяч рублей, теперь продается лишь за четыре тысячи».
Странный гость из первопрестольной
Стоит отметить, что от переноса столицы в Петербург западные купцы пострадали не меньше коренных москвичей. Все началось с того, что Петр I предписал всем иностранным торговцам уплатить пошлины за последние три года в рейхстайлерах, которые царь приравнял к 50 копейкам, хотя, как свидетельствует Вебер, эта немецкая монета стоила «не менее восьмидесяти двух [копеек] и даже более того». По словам резидента, «сии купцы надеялись на то, что царь даст некую существенную скидку, приняв в соображение чрезмерные расходы и потери, понесенные ими в связи с перенесением торговли в Петербург. Однако их надежды были напрасны, – отмечает Вебер, – ибо [русский] двор потребовал уплаты сих долгов, угрожая военной силой и не предоставляя ни малейшей отсрочки; некоторые купцы оказались даже за решеткой».
Вскоре ни у кого уже не оставалось сомнений, что Петербург – новая столица Российской империи. К 1718 году относится окончательный переезд дипломатического корпуса на берега Невы. Правда, недовольные москвичи время от времени беспокоили царя. Например, британский посол в Петербурге Джемс Джефферсон описывает случай, когда царя, переезжающего на санях через Неву, окликнул некий мужик. Неизвестный сообщил, что хотел бы переговорить с царем с глазу на глаз, на что Петр заметил, что его окружают друзья, в присутствии которых можно говорить свободно. Однако странный собеседник настаивал на своем… Видя такое упорное желание говорить без свидетелей, царь вышел из саней и отошел с незнакомцем на несколько шагов от экипажа.
На вопрос Петра, откуда он и что желает сообщить, мужик отвечал, что приехал в Петербург спросить государя, «зачем он изволил совсем покинуть свою столицу Москву, которая совсем разорится вследствие его выезда». Царь стал расспрашивать мужика, почему это его так интересует и кто послал его в Петербург с подобными упреками, однако незнакомец не захотел ничего объяснять. Тем временем спутники Петра заметили, что встречный подозрительно держит левую руку за полой кафтана. Чтобы обезопасить монарха от возможного покушения, свита царя подошла поближе… Далее посол сообщает, что как только царь уехал, мужик был тотчас арестован, так как «полагали, что он подошел к Его Величеству с недобрыми намерениями». К сожалению, Джефферсон более к этому случаю не возвратился, и теперь можно только гадать, что же действительно привело в Петербург странного «гостя» и был ли он так опасен для царя… Возможно, крестьянина в самом деле подослал кто-то из старых московских бояр, желающих отомстить царю. Ведь переезд в Петербург разорил многих именитых москвичей. «Они ее терпеть не могут, – писал о новой российской столице французский министр Жак де Кампредон в 1721 году, – потому что жизнь вдали от их [московских] поместий для них и разорительна и ненавистна, по отсутствию тех старинных обычаев и прав, которые им дороже всего на свете».
Иноземные купцы в России. Фрагмент карты Российской империи 1734 г.
Петр, разумеется, знал об этих настроениях, витавших среди бывших московских сановников, но, по словам того же Вебера, «они не производили на царя никакого впечатления». Кажется, лишь однажды Петр дал волю своему гневу. Это произошло 30 мая 1719 года – в день рождения царя. Присутствуя на спуске 64-пушечного фрегата, Петр о чем-то беседовал со своими приближенными, пока неожиданно громко не произнес фразу, предназначенную как бы для всех собравшихся: «Знаю, что вы чувствуете отвращение к Петербургу и готовы поджечь его и флот, как только я помру, и возвратиться в вашу любимую Москву, но пока я жив – не отпущу вас отсюда и не дам забыть, что я царь Петр Алексеевич!»
