Полная версия:
Голоса эпохи. Избранная проза и поэзия современности. Том 1
Яна Варшавская
Поэтесса, писатель и художник. Автор ряда научных статей и патентов на изобретения. В 1981 году окончила Томский государственный университет, биолого-почвенный факультет. Имеет художественное образование – в 1985 году с отличием окончила Томскую вечернюю художественную школу, а затем Заочный народный университет искусств, факультет изобразительного искусства. В настоящее время проживает в Санкт-Петербурге. Член Российского и Интернационального союзов писателей. Член-корреспондент Международной Академии наук и искусств. Участник собраний и конкурсов Общества любителей русской словесности, лауреат Международного поэтического конкурса «Золотая строфа». Лауреат Второй Национальной литературной премии «Писатель года» (2013). Автор восьми книг, соавтор более чем в шести десятках авторских сборников. Лауреат «Московской премии», Международной Лондонской литературной премии, обладатель титула «Дама фантастики и детской литературы» за 2020 год по результатам конференции РосКон. Награждена медалями и дипломами.
Сказка на ночь, или Байки старого попугая
– Дура-дура-дура! – прохрипел он самодовольным и сладковато-ядовитым голосом, потом отвернулся к окну и уставился в одну точку. За окном летели тяжёлые белые хлопья, они так и норовили облепить собой всё: деревья, стены, стёкла, двери, но, обессилев, падали на асфальт. Однако асфальт ещё помнил летнее тепло и безжалостно плавил снег, превращая снежные хлопья в неприглядную серую жижу, хлюпающую под ногами.
Я стояла у плиты в оцепенении и лишь только повернула голову, чтобы убедиться в реальности происходящего, как кофе тут же сбежал. Пока я возилась, оттирая бурое пятно на плите, бекон, уже изрядно подгоревший, выгнулся и зашипел. Гадство!
– В таком случае, ты тоже остаёшься без завтрака, старый грубиян! – только и смогла выдавить из себя я наконец, подойдя к окну и накрыв клетку плотной тканью. Я даже не взглянула на него. Подумать только! Столько лет притворяться… И когда я уже смирилась с мыслью, что скорее заговорит утюг, чем мой безмозглый попугай, он вдруг разродился на три слова. А вернее, на одно. Коварный негодяй! Нет, я не злая… Я просто в ярости! Сколько лет по вечерам и воскресным утром я, стоя на коленях перед клеткой, пыталась научить его хотя бы простым словам… Он возмущался и лишь хлопал своими безусловно красивыми, блестящими крыльями. И поверьте мне, этого слова я ему точно не внушала.
Честно говоря, я не хотела его брать. Но родители заявили, что одной в моей новой квартире будет неуютно и скучно, и всучили его мне как подарок на новоселье. Я даже не знаю, сколько ему лет… Лет двадцать назад мама купила его в одной парижской лавке. А молодой темнокожий продавец – нет, просто абсолютно чёрный, – бесконечно тараторивший «Merci beaucoup!», тут же выписал справку на вывоз экзотической птицы и вручил маме огромную клетку с самодовольным попугаем. Я не знаю, как называется у птиц то, что у человека является лицом, но его, скажем, голова безусловно выражала царственную надменность и полное безразличие к окружающим.
Когда бурная и, мягко говоря, не самая верная реакция утихла, на её место, нетерпеливо перебирая пальцами по краю стола, заявилось любопытство. Вот именно. Любопытство.
Я подошла к клетке и спросила:
– И почему молчал?
– Обиделся.
– Господи Боже мой! Да на кого?
Он, выдержав паузу, голосом Хазанова произнёс:
– Старая дура пообещала написать книгу, да таланта хватило на одну фразу. Нелицеприятную.
Больше он не проронил ни слова. Закрыл глаза и отвернулся.
Глава первая
Так прошла неделя. Молча завтракали и ужинали. Вечерами я читала Вадима Зеланда, пытаясь прокручивать самую счастливую киноленту моей жизни. Я уже не рассчитывала услышать его историю, как вдруг, словно и не было никого молчания, он сказал:
– Девочка моя, у всего есть начало… А вот конца может и не быть. Расскажу тебе одну историю, только ты не обижайся, как эти пустоголовые птенцы, не понимающие разницы между «реноме» и «паблисити».
Счастливый билетДавным-давно пройдена эта точка. Упущен раз и навсегда единственный момент, когда ещё можно было что-то исправить. На календаре двадцать пять раз поменялся год. Скажу больше, одно тысячелетие сменилось другим. Так бывает на стыке веков… Только боль от утраты ощущения счастья стала ещё невыносимее и осознанней. Потому что я теперь точно знаю, когда была пройдена эта точка невозврата…
Я заметил её издалека и, хотя мы не виделись уже лет пять, сразу же узнал девушку, которая когда-то ласково называла меня «солнышко».
Она стояла у газетного киоска на остановке трамвая и изучала выставленные в окне почтовые марки. На марках красовались диковинные орхидеи. Потом открыла сумочку, чтобы достать мелочь, и я тихо окликнул:
– Майя!
Она вздрогнула и улыбнулась так, что казалось – десять солнц взошло на небосводе.
– Ты?
– Я…
– Как жизнь? – поинтересовалась она, рассматривая мою новую стрижку. А потом добавила: – Так тоже неплохо, хотя длинные волосы тебе очень даже шли.
Я молча закурил, неловко потоптался и спросил:
– Всё там же работаешь?
– Да. Представь, мне даже нравится.
– А я, наверное, уже бы диссер защитил, будь ты со мной! – это неожиданное признание вырвалось само собой…
Она опять вздрогнула, но теперь не столь от неожиданности, сколько от воспоминаний, нахлынувших, как ураган «Катрина» или «Мария».
– Но ведь это ты, это ты тогда сказал, что ничего серьёзного пока не планируешь, и просто пропал…
– Май, у меня уже два пацана растут. Куда ещё серьёзнее! – вздох вырвался, словно крик о помощи.
Она внимательно посмотрела на меня, прикоснулась одним только указательным пальцем к моим губам, словно не хотела ничего слышать о моей жизни…
А я захватил её ладонь и этот пальчик и яростно поцеловал в благодарность за такой её миротворческий жест.
– Знаешь, а глаза у тебя по-прежнему блестят… Значит, ты всё равно счастлив! – произнесла она, но смотрела уже на распахнувшиеся двери красного старого трамвая, освободив руку и непроизвольно закусив нижнюю губу, словно от острой боли или не желая сказать что-то обидное.
Вошла в салон. Потом произнесла еле слышно, так тихо, почти шёпотом:
– Я люблю тебя!
Дверь медленно, со скрипом закрылась, а трамвай, стуча на стыках, увозил её и мой тогда счастливый билет.
Глава вторая
– Какая грустная история.
– Не грустнее жизни.
Следующим вечером он опять не произнёс ни слова. А я успокаивала себя, что не совсем ещё сошла с ума, разговаривая с глупым попугаем. Ладно, не глупым.
В субботу вечером словно лопнула тонкая струна времени, и комнату наполнил лёгкий шелест его крыльев. Это как звук раздвигающихся портьер или кулис. Я, не желая спугнуть входящее волшебство, тихо присела напротив.
– Иннокентий. Кеша слишком как-то фамильярно.
– Прости. Иннокентий!
– Так вот, дорогая моя девочка, в жизни случаются такие невероятные вещи, что, поверив в их реальность, ты становишься их проводником.
Мост, или Идущая в облакахЭта квартира – настоящее сокровище. Досталась мне по стечению обстоятельств, но обстоятельств самых невероятных. И чтобы до них докопаться, нужно вспомнить давнюю подругу, с которой нас свела судьба одним дождливым осенним вечером.
Сейчас, конечно, трудно понять и представить ту движущую силу, ежевечерне выталкивающую меня из тёплого уютного жилища в моросящую непогоду… Однако таковых энтузиастов нашлось не так уж и мало!
Мойра, молоденькая розовощёкая студентка математического факультета; Сэми, выпускник физического факультета; я, приехавшая из России по обмену и окончившая всё тот же Массачусетский университет, но получившая диплом преподавателя биологии… Всего в наш класс записалось десять человек. Разных, но крайне талантливых и тщеславных. Эти качества и помогали нам, я уверена, выдержать четыре года обучения и не бросить занятия живописью и композицией помимо основных занятий и работы, у кого она была. Этот класс стал единственным за всю историю художественной школы, который в полном составе дошёл до финишной черты. И поскольку наше трио было особенно спетым, мы решили отпраздновать окончание вечерней школы торжественным запуском выпускных работ прямёхонько по реке Миссисипи.
Что говорить, зрелище было ещё то! Большие белые листы с карандашными портретами Давида и Аполлона, изрядно подмоченные и тяжёлые, сделав круг почёта и одновременно борясь с течением, медленно погрузились в тёмную прохладную воду.
Это был первый шуточный след, который мы оставили… Вернее, наши «бессмертные» творения.
Насколько дружными мы были в ту пору, настолько лёгким оказалось расставание. Как-то слишком быстро и далеко друг от друга оказались и Сэми, и Мойра, и я всего за какой-то год-полтора. Причём вспоминали мы друг о друге частенько, но перезванивались не чаще раза в год, а бывало, и того реже.
Вот именно в такой осенний день, когда дождь моросил спозаранку и, похоже, до следующего утра он не собирался менять планы, Мойра позвонила мне на сотовый.
– У тебя те же проблемы с квартирой? – вместо приветствия спросила она.
– Миром правит стабильность или нет? – вопросом на вопрос ответила я.
– Ха-ха-ха!.. – устало произнесла она.
И я почувствовала, что ей непросто говорить о деле, которое занимает теперь все её мысли.
Мы сидели в кафешке, которая располагалась через дорогу от школы искусств. Кроме художественной там была ещё и музыкальная школа, именно для тех из нас, кто, повзрослев, решил наверстать упущенное или то, к чему не лежало сердце или попросту не шли ноги…
Мойра не прятала заплаканных глаз, вокруг которых темнели ещё и небольшие круги… Потерять сразу всю семью в нелепой автокатастрофе – это ли не самое худшее испытание, выпавшее на долю молодого человека, только-только устраивающего свою жизнь…
Моя подруга ничего не стала менять в апартаментах своей экстравагантной бабули, пожелавшей перебраться на склоне лет из уютного нью-йоркского особняка в самый высокий небоскрёб Сингапура.
Направляясь к окну, я не с первого раза, тыкая в три большие кнопки на овальном позолоченном пульте, раздвинула шторы. Подошла ближе и замерла от восторга, увидев внизу лёгкие облака, больше похожие на диковинных белых птиц, медленно плывущих не в бескрайнем и бездонном небе, а между самыми высокими домами, образующими круг. Это зрелище настолько потрясло меня, что я вновь ощутила тот творческий голод, который заставляет, бросив всё, хвататься за кисти…
И эта картина за окном моего нового жилища, больше напоминающего музей модерна, не шла ни в какое сравнение с видом из иллюминатора трансатлантического лайнера.
Теперь я взяла за правило каждое утро, как только проснусь и приготовлю ароматный кофе, подолгу сидеть у окна и наблюдать за сменой фантастических картин, написанных на холсте бездонного неба. И я могу поклясться, что никогда ещё они не повторились… То небо было свинцово-синее, то облака такие невесомые и прозрачные, что напоминали лишь лёгкое, быстрое касание невидимой божественной кисти небесного художника…
Я пила кофе, смотрела вдаль и представляла, как, наверное, это здорово – перекинуть верёвочный мост и прошагать по нему прямо в облаках, чтобы войти в такое же окно небоскрёба, который можно было рассмотреть только в солнечную погоду… Высоченный дом, стоящий напротив, манил, как далёкая пристань влечёт усталого моряка.
Как-то вечером, разбирая старые вещи, я наткнулась на огромный ящик с загрунтованными холстами и коробкой масляных красок… Эта находка меня порадовала. Но я не нашла нигде ни одной кисти и, быстро собравшись, отправилась в художественную лавку, которую заприметила сразу после переезда. Оказавшись рядом с магазином, поняла, что совершенно выпала из времени – было уже около полуночи, и рассчитывать на то, что кто-то продаст мне кисти, было по меньшей мере самонадеянно и глупо.
Я машинально и безо всякой надежды позвонила, нажав на старую позолоченную кнопку. За дверью послышалось ворчание и шарканье чьих-то неторопливых ног.
Когда дверь приоткрылась, я увидела старого китайца с удивительно молодыми глазами… В них был блеск, свойственный лишь натурам, всецело поглощённым какой-то безумной, с точки зрения простого обывателя, идеей.
– Нося здеся, сего звониша? – проворчал седобородый старик.
– Простите! Простите, пожалуйста… Я просто ещё не привыкла. Наверное, зайду завтра, вы не против? – взглянув на него с мольбой, произнесла я.
– Зафтра? Приходить зафтра. А можна сиводня, – распахнув огромную тяжёлую дверь, ответил он.
– Правда? Вот спасибо!
Я последовала за китайцем в едва освещённую, но очень просторную лавку. Он включил ещё один светильник и спросил: что за нужда привела меня в его магазин посреди ночи? Но, заметив мой интерес у витрины с колонковыми и беличьими кистями, просто стал ждать, когда я выберу и подойду к кассе. Кисти были первоклассные и, судя по всему, дорогие. Но я всё же взяла их с десяток и ещё несколько из свиной щетины.
– Мадама художника или мадама делать подарок? – прищурив левый глаз, спросил добрый джин-продавец.
– Мадама сошла с ума, глядя на небо! – подмигнув ему, ответила я и протянула всю наличность, рассчитывая на снисхождение старого лавочника.
Он пересчитал доллары и, несколько раз проведя слегка сжатой ладонью по длинной бороде, сказал:
– Принеси мне первую картину. Где твоё небо. Не нада доллар.
– Вы – волшебник! Обязательно принесу, – радостно ответила я и поспешила назад, к своему окну.
Сколько времени прошло после этой ночной прогулки, одному Богу известно. Я писала и ночное небо, подсвеченное огнями огромных реклам, и рассвет, тронувший алым густые облака…
Мне хотелось написать раннее утро, невероятно свежее и прозрачное, купающее огромные небоскрёбы в золоте лёгких перистых облаков. Но вдруг кисть сама подсказала мне, где сделать небольшой штрих, и я провела эту тоненькую, еле заметную линию… Словно это была нитка с нанизанными на ней белыми облачными бусинами. На другой картине, уже порядком осмелев, нарисовала приоткрытое окно в доме напротив, к которому бежала светлая дорожка от моего открытого окна.
Это ведь какое-то безумие. Я даже не знаю, кто живёт за этим стеклом и живёт ли вообще.
Следующим утром, вспомнив о своём обещании, я завернула в покрывало уже просохший холст, на котором, как и просил старый китаец, было небо и золотые облака, и отправилась в лавку.
Он долго смотрел на картину и молчал.
Я, уже подумав, что разочаровала его окончательно, повернулась к дверям, чтобы уйти…
– Остановися. Это осень нрависа. Ты должна принести ещё две картин.
Он разрешил мне взять масло, краски и кисти. А я попросила ещё и несколько холстов.
Целый месяц пролетел, наверное, судя по тому, что количество картин, прислонённых к длинной стене огромной студии, просилось на персональную выставку. Собственную выставку…
Раньше я мечтала о заброшенном старом маяке. Там бы я хотела устроить свою мастерскую. На самом верху, на самой высоте. С огромными окнами вместо стен, чтобы в них лился солнечный свет и входила чёрная ночь с миллиардами ярких звёзд…
Как же это было давно! Мой маяк-мастерская оказался просто совершенно несбыточной мечтой. Вместе с ним на какое-то время ушла и живопись.
А теперь?.. Мой верёвочный мост или просто облачная дорожка, ведь это же даже не заброшенный маяк. Это сумасшествие чистой воды…
Я подошла к окну. В небе ни облачка. В окне напротив мелькнул силуэт. Может, и показалось. Неудивительно. Если есть окно, значит, есть и жилец. Тоже мне, новости дня! Демонстративно задвинув шторы, включила музыку и неожиданно для себя самой стала танцевать. Я представила себя в белом струящемся платье, в перчатках выше локтя и… вальсирующую в огромном нарядном зале. Кто мой кавалер? Конечно же, молодой зеленоглазый брюнет, кто же ещё! С этим переездом и поиском работы я совершенно забыла, что когда-то строила планы и в них было место для прекрасного принца… Ладно-ладно, просто для того, кто для меня им станет. Конечно, всё так и будет когда-нибудь.
А пока нужно вернуть долги.
Что же ему отнести?
Почему-то захотелось именно эти. Те, на которых едва заметная тропинка тонула в утреннем тумане, слившемся с плотными, как сугроб, белыми облаками.
Как и в первый раз, старик долго всматривался в картины, словно искал на холсте какой-то ответ. Потом, видимо, вспомнив обо мне, коротко приказал:
– Иди. Он ждёт!
– Кто? – изумлённо подняв на него глаза, спросила я.
– Принса. Кто ещё…
Ноги стали ватными, ужасно хотелось пить. Купив бутылочку воды в ближайшем супермаркете, я осушила её тут же у дверей магазина.
«А теперь я совершу глупость», – подумав так, я направилась искать тот дом, который вырастал, словно сверкающий гигантский исполин, в точности повторяя все архитектурные особенности небоскрёба, в котором волею судеб я оказалась теперь.
Должна признаться, что я тот ещё топограф и могу заблудиться в трёх соснах… Но где-то же этот дом должен быть! Я озиралась, задирала голову, но никакого небоскрёба-близнеца поблизости просто не было. Изрядно поплутав, снова прошла мимо торгового центра и, поглощённая мыслями о здании-призраке, не заметила, как оказалась дома.
– Ты будешь жить в самом высоком небоскрёбе на планете! Весь мир будет у твоих ног! Подумай только… И соглашайся, – вдруг вспомнила я слова Мойры, произнесённые тогда в нашей кафешке. Но ведь она же не сказала, что я буду жить в одном из самых высоких…
Значит, это какой-то оптический обман. А лучше всего взять и открыть карту центрального района, и вот именно сейчас. Прямо на телефоне.
Долго искать не пришлось. Вот она, подробная карта. Улица Орчард-роуд, что в переводе означает «Дорога, ведущая к фруктовому саду»… Но разрази меня гром, нет тут ни одного повторяющегося дома. Нет моего дуплета-дубля-двойника-призрака-небоскрёба. Нет, и всё!
Раздвинув шторы, я подошла вплотную к окну и стала вглядываться в облака. Боже! В них, прямо как на моих картинах, прятался еле заметный верёвочный мост…
Что, чёрт возьми, происходит? Не поверив своим глазам, но почти поверив в своё безумие, я отошла от окна. Медленно прошла в ванную комнату, умылась прохладной водой и долго не отрывала белого махрового полотенца от своего лица.
Если в жизни происходит что-то слишком невероятное, значит, этому есть простое объяснение. И если я сейчас умру, пытаясь пройти по воображаемому облачному мосту, то пусть это будет хотя бы красиво!
Я распахнула шкаф и, отыскав там светлое платье с широкой юбкой, надела его, а ещё лёгкие туфли. Чуть-чуть косметики. И… вуаля!
Наверное, ветер снесёт меня сразу же, едва я открою створку высоченного окна, не дав мне выбраться наружу.
И как это чёртово окно открывается и открывается ли вообще?..
Глава третья
Когда он замолчал, я какое-то время сидела, не решаясь спросить. Потом выпалила:
– Ты серьёзно считаешь, что история должна заканчиваться именно так?
– Конечно. Все сказки так заканчиваются: «Жили они долго и счастливо». Ну, или вот так… Ты же не возмущаешься после просмотра фильма. Там ведь сначала всё хорошо и понятно, жуют и вдаются в детали, а потом раз – и конец. И ты полный болван…
(Продолжение следует…)
Декабрь 2023 года
Валентина Гетц
Родом из Казахстана, родилась в простой рабочей семье. Папа украинец, мама русская. Жила в красивом гостеприимном селе Трофимовка, населённом разными национальностями, где дома никогда не закрывались на замок и любой сосед непременно приглашал за стол выпить ароматного чая. В 1996 году переехала в незнакомую, но очень красивую Германию. Там и проживает по сей день. Валентина – мама и бабушка, обожает писать стихи, сказки и рассказы для деток о добре и дружбе, взаимопомощи и душевной красоте каждого персонажа. Дар писать приняла с радостью, чтобы приносить счастливые улыбки своим дорогим читателям.
Лесной совет
Идёт Волк по лесу довольный, сытый. Настроение хорошее, тепло, птички поют, бабочки летают. Идёт и видит: маленькие зайчата играют, шалаш себе строят. Подошёл Волк к ним и говорит:
– Эй, вы, малявки, что это вы тут делаете?
– Мы себе шалаш строим и хотим там играть, – ответили ему гордые за себя зайчата.
– Не будете вы там играть, – сказал Волк.
– Почему это не будем? – не поняли малыши.
– Да потому, что я его сейчас поломаю, – сказал Волк и пнул шалаш ногой. Шалаш весь и разлетелся в разные стороны. Зайчата увидели поломанный шалаш и горько-горько заплакали. Ведь они целый день над ним трудились, собирая по лесу веточки.
– И как тебе не стыдно, серый, малышей обижать? – спросила у него Сорока, сидевшая на ветке дерева и наблюдавшая за проказами Волка. – Они же весь день трудились, а ты пришёл и всё поломал.
– Отстань от меня, Сорока, – ответил ей довольный собой Волк, а сам, насвистывая что-то себе под нос, пошёл дальше по лесу.
Идёт Волк и видит: два маленьких ежонка идут ему навстречу и каждый несёт по полному лукошку грибов.
– Эй, вы, малыши, что у вас в лукошках? – спрашивает Волк.
– Мы домой грибов насобирали, – отвечают радостные ежата, – мама нам на ужин их сегодня приготовит.
– Не думаю, что вы сегодня их поедите, – говорит Волк.
– Почему это? – ничего не понимая, спрашивают ежата.
– Да потому, что я их у вас сейчас заберу, – ответил вдохновлённый безнаказанностью Волк и забрал у ежат лукошки с грибами. Взял и подвесил их на самую высокую ветку и на ежат поглядывает. Мол, попробуйте достаньте. А ежата от обиды и расплакались.
– И как тебе не совестно, серый, маленьких обижать? – снова спросила у него подлетевшая Сорока, которая наблюдала за всем происходящим. – Такой здоровый, а над маленькими смеёшься. Нет бы им помочь донести до дома лукошки, видишь, какие тяжёлые они у них, а ты, наоборот, их забираешь и обижаешь малышей.
– Надоела ты мне, Сорока, – говорит Волк. – Что ты всё время меня учишь? Вот я сейчас возьму и все твои пёрышки-то пообщипаю.
А Сорока взлетела повыше на ветку и отвечает ему:
– Иди, иди, Волк, куда шёл, а до моих пёрышек тебе ещё добраться нужно.
Волк попрыгал, попрыгал под веткой, пытаясь достать Сороку. Но ничего у него не получилось, и пошёл он дальше, насвистывая что-то себе под нос. А Сорока подлетела к ветке, где лукошки висели с грибами, сняла их оттуда и отдала ежатам.
– Спасибо тебе большое, тётя Сорока! – сказали, обрадовавшись, ежата.
– Не за что, малыши, бегите домой маму порадовать, – ответила им Сорока, а сама полетела дальше за Волком приглядывать.
А Волк был доволен собой, настроение у него было хорошее, погода была тёплая. Он шёл и смотрел по сторонам, думая о том, что бы ему ещё натворить. Вдруг на ветке дерева он увидел маленьких бельчат, которые что-то держали в лапках.
– Эй, малыши, что вы там держите? – закричал Волк.
– Мы орешков насобирали, маме несём, – отвечают ему бельчата.
– Покажите, какие орешки? – просит их Волк.
Бельчата, радостные, спрыгнули к нему, чтобы свои орешки показать, а Волк все орешки забрал у них, под дерево выкинул да листвой забросал. Заплакали от обиды бельчата. Они ведь так старались орешки для мамы собирать, а теперь что они ей отнесут?
– Ну почему ты вредный такой, Волк? Малышам не помогаешь, а только их обижаешь, – возмутилась Сорока на серого Волка. – Как можно таким вредным быть? У тебя что, вообще нет сердца?
– Ну, Сорока, ты мне уже надоела! Учишь и учишь меня! Сейчас точно все твои перья пообдираю, – сказал Волк и погнался за ней.
А Сорока быстро взлетела на самую высокую ветку и села.
– Ну, достань, если сможешь, – сказала, ухмыляясь, Волку Сорока.
Волк постоял-постоял, попрыгал-попрыгал – ничего у него не получается. Высоко сидит Сорока, не достать её. И пошёл Волк себе дальше, пригрозив как-нибудь поймать её. А Сорока подлетела к бельчатам и стала помогать им разгребать листья да орешки собирать.
– Спасибо тебе, тётя Сорока, – сказали бельчата, – что за нас заступилась и орешки помогла отыскать.
– Не за что, – ответила им добрая Сорока и полетела к Медведю – хозяину леса. Медведь как раз в это время во дворе был, собирался чай с мёдом пить.
– Что случилось, Сорока? – спрашивает её Медведь. – Ты какая-то прямо взъерошенная. Кто обидел тебя?
