скачать книгу бесплатно
– Впе… ред? – скапросила Юна. – В какую сторону?
– В любую.
– Пошли лучше к нам, – произнес второй. У него была тоже борода, а голос у него был добрей, чем у первого. Просто добряк! – а у первого зато была улыбка. Шире плеч, – а плечи у обоих были что твой метр, – воробей подумала «косая сажень» – хотя почему косая? – наверное все-таки «прямая». Она смотрела на стоящего впереди широкими глазами. Вдохнув полную воздуха в грудь – она выдохнула:
– Жалко, что вы не Белый Ворон!!!
– А жто вы ждесь желаете, – спросила Юна. Рот у нее был набит колбасой. Воробей тоже жевала, но как-то слабо.
– Ветер ловим, – сказал Лёша Хряпов.
Они все сидели в этом маленьком домике.
В доме не было ничего. Сидеть приходилось на полу – если бы Лёша Хряпов не дал куртку. Вот, они сидели рядышком на куртке. Фонарик лежал между ними, и между Лёшей Хряповым и Простофедей, которые тоже на чем-то сидели, – и светил в потолок. Было немножко видно. Зато вот была колбаса. Воробей, как уже сказано, ела ее, но мало и плохо. Потому что смотрела на Лёшу Хряпова. Не отрываясь. Иногда она вообще забывала, что у нее в руках что-то есть.
– Я еще хочу: можно бутерброда? – спросила Юна. Она строго соблюдала вежливость.
– На. – Простофедя протянул ей бутерброд, отрезанный толсто коротким ножом от целой буханки хлеба. Колбасы было целое кольцо, он ее просто отломал.
Он улыбался доброй улыбкой.
– Вы там долго шли – не было ветра? – сказал Лёша Хряпов.
Он на воробья смотрел, и подмигнул. Воробей поперхнулась колбасой. – Ни-ис.., – пискнула она, когда смогла разговаривать.
– Должен быть, – сказал Простофедя.
– Чем его ловят? – спросила воробей и покраснела до слез. Она бы предпочла, чтоб Юна спросила. Но ту, вроде бы, кроме бутербродов, ничего не интересовало.
– Дверью, – сказал Лёша Хряпов. – Завтра. Сейчас будем спать. Мы уже собирались, скажи, Федька?
– Ну да, – согласился тот. – Ты рассказывал про кукурузу.
– Выключай свет.
Простофедя выключил фонарь. «А как мы будем спать?» – хотела спросить воробей. Если у них только одна куртка? Еще она хотела попросить не выключать свет. Ничего не спросила. Стало темно.
Что-то упало на воробья. – Держите это, – сказал голос Лёши Хряпова, – …и еще вот это. Все, больше ничего нет. Устраивайтесь как можете, девчонки.
– Что за кукуруза? – Наконец и Юна сочла возможным подать свой независимый голос.
Она наконец управилась с колбасой, а спать ей вовсе не хотелось.
– Катя Кукуруза, – сказал Лёша Хряпов. – О, Катя! Катя! Катя Кукуруза.
5. История про Катю Кукурузу
– Видишь, у нас ничего нет. Разве что ветром чего-нибудь надует? А Катя Кукуруза – разве ей такое нужно? Катя Кукуруза! Ей и дворца было бы мало – то есть не ей: ей вообще ничего было не надо. О, Катя, Катя, Катя Кукуруза! Дураки мы с тобой, Федька, ничем не запаслись, ничего не нажили, не сумели, пусто, как в консерве.
И тем не менее, Катя Кукуруза не отказывалась со мной гулять. Даже напротив: казалось, ей это нравилось. Всякие билетёры, и врачи, и директор училища, и какие-то еще, уже совсем незнакомые мне морды… Городок у нас маленький, так что эти последние, видно, приезжали издалека. Все они не давали пройти – приходили и вставали, со своим барахлом, загораживая ей дорогу. О, Катя, Катя Кукуруза. А она – она шла со мной. И все разлетались. Все они – как от сенокосилки – со всеми своими вещами. Стоило ей повести вот так своими длинными белыми волосами – и их сдувало в ту сторону, в которую она взмахнула.
Никто не знал, где она живет. Даже я, Перекати-Кукуруза! Мы с ней встречались всегда одинаково; на главной площади города. Город у нас называется Николаев. Там стоят лучшие в мире автоматы с газированной водой за три копейки. Вот ими я ее и поил, когда ей хотелось пить. Половину воды я сливал, чтобы было побольше сиропа. У кого угодно слиплись бы кишки от такого количества сиропа, которое мы выпивали в те дни – у кого угодно, кроме нас с Кукурузой. Иногда я задерживался, зарабатывая эти медяки, – и тогда, подходя, видел издалека пару-тройку охотников до Кукурузиных улыбок; обычно они прятались – кому охота быть снесенным волной? – когда Катя срывалась и шла мне навстречу – как прогулочный катер. Кое-кого, конечно, приходилось и разбрасывать. Катя была сильная, от оплеухи ее расцветали цветы, которые не увядали до следующего лета. Мне она говорила – зачем? тебе же здесь жить. Бывало, однако, я возвращался, проводив ее на трамвай – трамваи она останавливала как такси, протянув руку поперек рельсов, – в сопровождении целого эскорта. Все они меня знали и не решались нападать – после прогулок с Катей Кукурузой у меня был такой прилив сил, что не слабо было мне перевернуть машину. Вот они и остерегались – берегли свое добро. Пока наконец не случилось по-другому.
Пока наконец однажды мы с ней возвращались утром, прогуляв всю ночь – и увидели их. Через два часа мне надо было на работу. Было ясно, как день – они никогда не видели Кати Кукурузы, их привезли и поставили здесь, тому, наверное, не более часа. Я сказал ей: «Катя, уходи» – она ответила: нет; задала она мне задачу. Пришлось объяснять. Я сильно вырос за то время, пока мы встречались; и в физическом отношении; наконец, оглядев меня, она поняла, что я справлюсь. Повернулась и пошла в обратную сторону, не оглядываясь, – а я пошел к ним, опасаясь, что иначе они пойдут за ней – о, Кукуруза!
Дело было под фонарем. Я их расшвырял. Их было восемь – ну, около того, не меньше. Что у них было в руках – не видал; но точно они были не с пустыми руками. Вдруг все разбежались. Я один. Поворачиваюсь, а передо мной стоит Катя в платье. Грудь под платьем сильно вздымалась: так мчалась меня спасать, запыхалась даже. Я сказал: Кукуруза – уходи. Она стояла на месте и смотрела на меня. Никто так не смотрел на меня в жизни. Тогда я повернулся и пошел. Чувствовал я себя неважно. Штормило – и морская болезнь: что ни шаг, то, казалось, стошнит, от всех этих сиропов. Неприятнее всего попало по спине – руками шевелить было трудно, так я и шел, не шевеля руками. Куда? – в больницу, вот куда. Неподалеку была одна; но когда я пришел, врач сказал, что сегодня выходной, и посоветовал мне вызвать скорую помощь. Когда я повернулся – он ойкнул; но я уже ушел. В другой больнице мне вынули из спины нож. Я с ним шел всю дорогу. Спите, девчонки. Слышите – ветер.
6. Приносящий Мерседесы
– Вставайте! Вставайте! Вставайте! Вставайте!
Беспризорница Юна и воробей по имени Нис проснулись вместе на полу.
Это была первая настоящая ночь, которую они провели вместе. Провели они ее так, как не снилось никогда в жизни не только воробью, но и беспризорнице Юне: на какой-то куртке!
Не в этом дело. А вот: они были довольно-таки далеко от дома, что Юниного, что воробьева; без разницы. И они были. Вот; они проснулись. На какой-то куртке; а укрываясь какой-то другой курткой. Они выспались. Что-то хорошее случилось с ними вчера.
А именно то! они ехали, и они уехали, и они выспались. Они преодолели трудности – не только Юне не было чего стыдиться перед воробьем, но ведь и воробью, пожалуй, было чем гордиться? Пожалуй? Беспризорница Юна обнаружила в себе уважение к воробью: девчонка, «ниис…» – а даже не стала там как-нибудь плакать, или страдать. Как она держалась вчера – нормально. Даже ей захотелось это воробью сказать; только она не могла придумать, как. Затруднительно было придумать – потому, что холод ворвался в дом, выпуская взамен тепло, которое ночью они надышали. А в двери, застилая солнце, тоже хотевшее ворваться, стояла как по трафарету вырезанная фигура, и это был Простофедя, добряк, и он повторял сто раз подряд:
– Вставайте! Вставайте! Вставайте! ВСТАВАЙТЕ!
Хоба-на!
Юна, махом, села. – Мы уже встали, – сообщила она в дверной проем. – Не надо орать.
Простофедя ступил в дом – дверь не закрывая. Сразу стало тесно. – Не видно, – сказал он, оправдываясь. – Там, – он указал бородой. – Солнце. Погода хорошая.
Воробей тоже села. Косички у нее расплелись, и она стала их по одной заплетать. Юна с ней переглянулась. – А где этот? – опять повернувшись к Простофеде.
Она, поглядев на воробья, вспомнила про то же, что и воробей. Катя Кукуруза… При свете дня эта история как-то потускнела. Уже не производила того впечатления, которое произвела ночью. На Юну.
– Хряпов пошел за грибами. Сейчас придет. Свинухи, – сказал Простофедя, с ударением на «у».
– Свинухи! – фыркнула Юна. – Ну ты скажешь!
– Свинухи, – упорно повторил Простофедя. – И зелёнки. Тут много. Сейчас, ведро наберет и вернется.
– У вас же не было ведра. – Юна вскочила. Она чувствовала необычайный заряд бодрости.
– А теперь появилось! – раздалось снаружи дома. Юна посмотрела на просиявшее – может, оттого, что солнечный луч наконец упал на нее? – лицо воробья.
– …А колбаса есть? – завопила она так, что было на улице слышно.
– Сама ты колбаса! Вылезайте скорей, поглядеть, каков улов! Вы такого не видали!
Так они и посыпались на улицу взапуски, – Юне причем захотелось пройтись колесом, не знаю, как и сдержалась. Может быть, потому, что она не умела ходить колесом? Я, в общем, не помню, умела она ходить или не умела. На улице стоял Лёша Хряпов. Теперь, под солнцем, по-осеннему ярким, было хорошо видно, какой он. Вот он какой: в резиновых сапогах и рубахе, связанной на животе узлом. С рыжей бородой. Простофедя был точно такой же, только борода темнее. Но все-таки они были разные. В руке Лёша Хряпов держал ведро, доверху уложенное мокрыми бурыми шляпками. А другой рукой он похлопывал по боку…
– Хоба-на!!!
Юна стала ходить вокруг как кот. Как тигр. Осматривая и дотрагиваясь – пальцем! В отличие от воробья, которая как встала, так и стояла со своими косичками. – Где она была? Тут же ночью не было – мы ночью тут всё обходили! Ты ее в лесу прятал?
Молниеносно она повернулась к Лёше Хряпову. – А она… ездит?
– Какое – в лесу, – Лёша Хряпов поставил ведерко на землю и небрежно пнул его ногой. – Ведерко прикатилось. Было б два – мы бы с Федькой пошли, два ведра набрали. А так я один пошел. И она прикатилась. Ветер ночью был. Или что? Я похож на человека, у которого есть машина?
Юна оценила: – Не похож, – вынуждена была она признать. На лысого толстяка Лёша Хряпов, точно, не был похож – со своими загорелыми мышцами живота, выглядывавшими из-под небрежно увязанной рубахи. Юна передернулась; холодно же уже! Но тут же про это забыла. Машина была еще та: самолетного цвета, вся помятая; боковое стекло было залеплено по косой синей изолентой. На фоне ослепительно синего неба, запаха елок, белой избушки, железных рельсов – она была ПРЕКРАСНА. – А она ездит? …А покрутить – дашь??
– Дам покрутить – и тебе, и – как тебя зовут? – Нис, – сказала Юна. – Ее зовут – Нис. – …И Нису. Хотя – что крутить? Вдруг не ездит. Я же не знаю.
– Ври побольше… – Юна с подозрением уставилась на него.
– Проверим?
И вот они ехали все в машине. Машина была – «Нива»? или «Ока»? – не знаю марки, да и Юна, как я понимаю, хоть и строила из себя знатока, тоже ни в чем таком не разбиралась. Но очень старая. Пахло в ней, если сидеть, бензином – протечки. А Лёша Хряпов не был похож на человека, у которого есть машина. Он не был похож даже на человека, который умеет водить машину.
Юна с Простофедей сидели на заднем сиденье. Юна – ей хотелось покрутить. Но была не ее очередь. Нис – да: воробей по имени Нис! – сидела сейчас за рулем, то есть за баранкой. Перепуганная насмерть Нис – вцепившись в руль – вела эту дребезжащую машину. У нее ПОЛУЧАЛОСЬ. Ехали они, правда, медленно-медленно, со скоростью тридцать километров в час, – можно себе представить, каково было скучно на заднем сиденьи беспризорнице Юне. С Простофедей – который, хоть и был добряк, был порядком-таки скучноватый. Он нагнулся к Юне и спросил:
– Сколько тебе лет?
– Тридцать, – отозвалась Юна, ерзая на сиденьи. Она думала о скорости.
– А куда вы едете? – спросил Простофедя.
– Мы… – Юна запнулась. Говорить про Белого Ворона ей с утра что-то не захотелось. – Едем, – неопределенно сообщила она.
Простофедя отогнулся. Но потом опять нагнулся. Видно, ему тоже было скучно ехать со скоростью тридцать километров в час:
– Что ты делаешь сегодня вечером?
– Вечером… – Юна не выдержала вежливости. – Дайте я!!! – закричала она.
Произошло это в тот самый момент, когда Лёша Хряпов, прыская в бороду, ткнул воробья в бок. Воробей, едва живая от ответственности, правда, не выпустила руль – но руль вильнул – машину тряхнуло – все клацнули зубами – кое-кто прикусил язык – а Лёша Хряпов тогда просто одним движением поднял воробья и пересадил на свое место – воробей так и осталась с невидимым рулем в неразжавшихся от напряжения руках: – Нет, дайте я!
Он не был похож на человека, который умеет водить машину. Он был похож на человека, который умеет выжимать газ. Машина рванула, подскочив на пробоине асфальта. Ее бросало от обочины к обочине – пока Лёша Хряпов жал на то и на это, каким-то образом удерживаясь от того, чтобы не свалить их всех в канаву… У беспризорницы Юны захватило дух.
Солнце прыгало по небу, как сумасшедшее. Деревья и поля неслись мимо и проваливались в тартарары. Не верилось, что ЭТА машина может дать ТАКУЮ скорость. Сейчас, вот сейчас развалится!!! – придется им всем с той же скоростью бежать по колдобинам, неся то, что осталось от кабины, на своих плечах! Воробей, сидящая впереди, не визжала, как можно было ожидать от девчонки, – она онемела. Она держалась за сиденье. Косички у нее расплелись. Куртка Лёши Хряпова – которую Лёша Хряпов снял и повесил одной рукой, когда он садился за руль – была у нее на плечах. Может быть, она уже просто умерла? – Она и сама не знала.
Хорошо еще, что дорога…
А дорога…
Дорога была такая, как предугадала накануне беспризорница Юна. На ней, правда, еще оставался асфальт. Но никого не было, потому что это была брошенная дорога – потому что рядом, неподалеку, была давно уже другая новая большая дорога, так сказал Простофедя. А здесь – заросшие поля с каймою леса паабапал – что значит – по обе полосы, то есть стороны – этих сменяющихся разноцветных полей.
Так они приехали в город.
7. Похолодало
Погода изменилась за два дня. Солнце все так же сияло, но уже не грело. Клёны показали свои красные носы. Каждое утро было холоднее, чем предыдущее. Нис, Простофедя, Юна и Лёша Хряпов гуляли по улицам города. То есть это Лёша Хряпов водил их всех. Они заходили во все кафе и съели все мороженое в городе. Воробей даже немного заболела орлом. Я, конечно, хотела сказать – горлом. Воробей и беспризорница Юна ходили в одних трусах. Шутка. Они ходили в тех самых куртках, на которых тогда спали. Куртки были им велики. Они ходили с закасанными рукавами.
У Лёши Хряпова на каждом углу были друзья, он то и дело отрывался от компании, чтобы поговорить с кем-нибудь. А они тогда ждали его в нескольких шагах. Но он недолго; возвращался к ним и говорил: «Пошли!» – и они шли. Потом, когда они обходили уже все улицы этого города, они заходили в магазин и покупали себе еду. И Лёша Хряпов говорил: «Пошли!» И они шли домой.
А дом был не дом, а мастерская. На полу там валялись стружки, и стояли доски всякие в углу, и заготовки для мебели. Там была маленькая двухконфорочная электроплитка, они заходили, Лёша Хряпов бросал еду и говорил: «Федька, готовь!» И Простофедя, одетый в кухонный фартук, готовил на электроплитке еду. Вкусную. Например, яичницу. Мебели в мебельной мастерской не было никакой. Но кровати были. Беспризорница Юна с Нисом спали на одной, а на другой спал Простофедя, а Лёша Хряпов спал на полу. Еще в мастерской были какие-то свитера. Нису дали один, вместо ее платья, а беспризорница Юна выбрала себе другой. Вечерами они разговаривали о том и о сем, но беспризорница Юна вспомнила про тайну и помалкивала про Белого Ворона. Нис тоже. Как рыба.
Так что они разговаривали немножко про город. Про школы, какие есть в этом городе. И в том, – то есть в том, который сейчас. Судя по результату, они не очень отличались в обоих случаях. Про погоду еще разговаривали. Что осень. И на второй или четвертый вечер, еще они не собирались ложиться спать, Юна сказала:
– Всё, нам надо ехать.
Все замолчали и стали смотреть на нее. Потом Лёша Хряпов сказал:
– Надо так надо. Жалко, что машины больше нет, мы бы вас завтра утром отвезли. За город.
– А где-е? – спросила беспризорница Юна. – Машина, которую вам… на которой мы…
– Он ее продал. – Лёша Хряпов кивнул на Простофедю. – На что, ты думаешь, мы тут всё это ели? – мороженое…
– А тебе? А вам? – сказала Юна.
– Мы еще что-нибудь поймаем. Может, мотоцикл? – а, Федька? – Простофедя кивнул с важным видом.
– Подводную лодку, – изрек он.
Лёша Хряпов повернулся к воробью и беспризорнице Юне.
– Мы в поезде ехали. Видели, как проводник протащил вас через все вагоны. Нам как раз надо было выходить. Немного дальше. Там станции нет, поэтому мы все время снимаем стоп-кран в этом месте, когда едем. Так что у них было два стоп-крана на небольшом участке пути. – Лёша Хряпов засмеялся. Но вдруг стал серьезен:
– А потом вы к нам сами пришли. И сказали, что ищете друга. И мы решили постараться стать вам друзьями. Надеюсь, у нас получилось.
– Угу… Получилось, – сказала Юна. Они с воробьем переглянулись.
– Спать, – сказал Лёша Хряпов.
А утром они проснулись. Оделись во все эти свитера и куртки, – теперь обе были похожи на самых настоящих беспризорниц. Ничего у них с собой не было. Колбасу уже тоже всю съели. Лёша Хряпов и Простофедя провели их до остановки и посадили в автобус. Который должен был вывезти их за пределы города. Автобус тронулся – а Лёша Хряпов и Простофедя остались на остановке.
8. Паабапал дороги
Стояли беспризорница Юна и воробей по имени Нис. Юна стояла на одной стороне дороги, а Нис на другой. Когда Юна видела вдали появляющуюся машину, или грузовик, она начинала кричать, петь, возбужденно приплясывать и приговаривать, – а когда машина начинала приближаться, она переставала это делать, а вытягивала правую руку ладонью вниз. Но приговаривать не переставала:
– Давай! Сейчас мы тебе поверим! Мы тебе верим. Что ты нас хочешь повезти. Куда нам надо. А куда нам надо? Сейчас узнаем. Давай, ну! НУ!!! Аааа-а-а! у тебя шина лопнула! Карбюратор протек! И мост погнулся! Ты навернешься вооон за той гооооооор-кой!!!
Это уже причиталось машине вслед, когда та – вжжжжжжих! – не останавливаясь, проносилась мимо. Но после этого была следующая машина. Так что Юна молола языком просто не прекращая. У воробья уже уши заложило от этого трезвона. Поэтому она стояла на другой стороне дороги, и когда видела машину – то все равно Юна видела и эту машину, она кричала: – Воробей, дава-а-ай! – И начинала приплясывать и пританцовывать, а когда машины проносились мимо поднятой руки воробья: – Аааа-а-а! Там вас гаишник поджидает!!! Будете там торчать пять часов! В моторе мыши заведутся!!! – Пока что пять часов торчали тут они с воробьем. Солнце их кратковременно пригрело и даже утихомирило – в том смысле, что Юна где-то час делала все это молча – но теперь оно уже перевалило зенит; сразу начало становиться холодно, и Юна – видимо, желая поддержать воробья, – открыла рот, чтобы уже его не закрывать навсегда. Это она зря. Воробей некоторое время терпела; но потом она тоже открыла рот, чтобы спросить – зачем пропускать машины, которые едут туда, то есть обратно? Все равно не знаем, куда нам надо. (До этого они стояли на одной стороне дороги.) Будет в два раза больше, которых можно остановить.
Юна захлопнула свой и уставилась на воробья. Не потому, что воробей предложила что-то сильно умное – эка невидаль, Юна сама бы додумалась до этой идеи не более чем через три минуты. Тем более, что «туда, обратно» – это теперь была чистая условность. Был уже второй, или третий день с тех пор, как они покинули Лёшу Хряпова с Простофедей, и хотя за все это время вряд ли отъехали так же далеко от них, как за первый – от города, Лёша Хряпов с Простофедей казались теперь такими же далекими, как город. Может быть, даже дальше. Юна бы не взялась утверждать с уверенностью, что они вообще были. Если бы не… нет, постой, а как же куртки? – Которые не грели вообще! в которых они уже две ночи ночевали на скамейках на каких-то полустанках – до которых их довозили какие-то непонятные электрички, у которых конечная была через две остановки после того, как в них влезаешь на станции, – к которой, в свою очередь, тебя подкинут по пять километров сомнительные грузовики (один был с хлебозавода, и Юна с Нисом получили от шофера по горячей буханке – которые, но уже холодные, они и грызли на этих скамейках).
Так что всё окончательно перепуталось.
И тем не менее. А тем даже более: ни разу! За все это время воробей не захныкала, не запросилась к маме, и даже не указала беспризорнице Юне, что они заблудились. Предположим, они не заблудились. Трудно заблудиться, если с самого начала не знаешь, куда идешь, знаешь только, что ищешь, – а тогда все равно, где и искать. Но если оно не находится в первые три часа? Неизбежно приходят в голову мысли. У Юны было их уже штук пять – и она не переставала поражаться, искоса поглядывая на воробья. У воробья не было. Она вела себя спокойно. Можно было бы подумать, что ей все это нравится, – если бы не реплики, которые она себе время от времени позволяла. Например, сегодня утром, когда они выбирались со станции опять на дорогу, и Юна – от холода, конечно – принялась болтать и петь, она услышала от воробья – что? «Помолчи немного». – Еще пару-тройку было за эти дни в этом роде. Юна, слыша такое, лишь похмыкивала. А дело в том, что беспризорнице Юне нравилось все, что она не могла сама придумать. – А никогда в жизни она не могла бы придумать, или хотя бы угадать, что с такой попутчицей ей придется искать Белого Ворона. Она бы могла придумать что-нибудь вроде себя; ну, в крайнем случае – Санты. Даже никогда бы не узнала, что такое бывает!!! – не встреть она тогда ее на крыше. И теперь ей нравилось: как воробей умывается из-под колонки в деревне, через которую надо пройти, чтобы выйти на трассу; как потом аккуратно заплетает мокрые косички. Как она заснула первой ночью на станции после Лёши Хряпова и Простофеди – на лавке, нахохлившись, носом в воротник – Юна поняла, что будет драться не на жизнь, а на смерть. С полицейским, с кассиром, или с просто любым посторонним, – с любым, кто захотел бы разбудить воробья в эту минуту. Утром она про это забыла. Конечно, они бы все-таки поссорились, если бы воробей слишком бы сильно огрызалась с Юной и мешала ей делать то, что ей хочется, – но, вроде бы, воробью тоже нравилась беспризорница Юна. А главное – несмотря на путаницу в пути, ни по каким признакам, ни на одну секунду по ней нельзя было сказать, что ей хочется назад в город. Как будто внутри себя она с этим рассталась в один шаг; решительно и бесповоротно. Можно так сказать, что она оказалась вдруг большей беспризорницей, чем беспризорница Юна? – Когда в ней это произошло? – Не тогда еще, когда они ехали в поезде – нет, не тогда; а когда? – воробей вообще говорила мало; можно было не сомневаться, что и сейчас не скажет.
Поэтому они не поссорились. А наоборот. Воробей не мешала Юне особенно болтать, когда той того хотелось; а вместо этого перешла дорогу и тоже подняла руку – что было и правильнее всего. Потому что Юна сама собой заткнулась, когда огромный рефрижератор с кабиной, поднятой на полтора метра над землей, волшебным образом войдя в невидимый контакт с протянутой над обочиной, опущенной вниз ладонью, стал вдруг сбавлять свой неудержимый ход. И остановился. Метрах в ста за воробьем; или перед – если считать с того места, где стояла беспризорница Юна.
