скачать книгу бесплатно
Двадцатилетняя ведьма фыркнула, вспомнив о чем-то. Возможно, об очередном свидании, казино или кабаке, который она собиралась разнести в ближайшее время. Долго удерживать накал мысли было не в ее привычках. Улита так же быстро потухала, как и загоралась.
– Хотя, с другой стороны, я с трудом представляю себе Арея среди стражей света. Не правда ли, Даф? У тебя как с воображением? – спросила Улита.
Даф задумалась и попыталась ответить честно:
– Каменным грифонам Арей бы не понравился, что да, то да… Хотя среди нас, например, полно зануд. Занудство и ханжество – главные неприятные черты света. Или, точнее, главные наши искушения.
– Слушай, Улита, а кто такой Безли?.. Ну ты поняла, о ком я? – шепотом спросил Мефодий.
– Все еще упрямишься? Ладно, думаю, тебе все же стоит сказать, хотя Арей и против. В конце концов, ты ведь мог узнать это и из Книги Хамелеонов? Если бы не был таким лентяем? – намекающе подмигнула ему ведьма.
– Угу! – согласился Мефодий, удивляясь, как мысль про книгу не пришла ему раньше.
– Кводнон – только умоляю, Меф, сам не повторяй, у тебя какой-то язык черный – истинный хозяин мрака. Его единственный повелитель. Безликий Кводнон – второе и истинное лицо Двуликого Кводнона. Усек?
Мефодий замотал головой, переваривая информацию.
– Безликий – истинное лицо Двуликого? Теперь я еще больше запутался.
– Я так почему-то и думала. Лопухоидам всегда долго приходится объяснять элементарные вещи. А вот джинны, скажем, понимают такие тонкости сразу. Им скажешь: «Слышь, друг, был Двуликий Кводнон, а теперь он Безликий Кводнон. Так что ты заруби себе на тумане, приятель, когда мы говорим просто „Кводнон“, мы подразумеваем прежнего Кводнона в его административном качестве, когда говорим „Двуликий“ – подразумеваем собирательную сущность Кводнона, когда же говорим „Безликий“ – говорим о нынешнем».
– Тпрр-ру, приехали! Я тоже не понимаю. Кводнона же поразили наши златокрылые? Во время решающего сражения? Разве не так? – удивилась Даф. – У нас в Эдеме даже ежегодный праздник есть!
Улита посмотрела на нее с насмешкой.
– Ну вы у нас народец веселый! Отчего бы вам не повеселиться?.. На дудочках не поиграть? Особенно если повод есть.
– Шути-шути. Все равно не понимаю: Безликий, Двуликий, просто Кводнон… Сколько же их?
– Число юных вундеркиндов стремительно увеличивается. На самом деле Кводнон один, разумеется. Милочка, златокрылые уничтожили тело Кводнона, тем самым превратив Двуликого Кводнона в Безликого. Более того, златокрылые сумели сделать так, что Кводнон никогда не сможет воплотиться. Ни в одном из существующих тел, даже в комиссионерском. Во всяком случае, так считается. Но в том, что златокрылые сумели уничтожить бессмертную сущность Кводнона, многие у нас сомневаются. И знаешь почему? Потому что они ее не уничтожили!
– А я думал, Лигул – сейчас повелитель мрака и меня прочат на его место, – задумчиво произнес Мефодий.
Улита прыснула.
– Кого, кого на место Лигула? Тебя? Так бы он и подвинулся, чтобы тебя пропустить. Нет, Лигул сам по себе, а ты сам по себе.
– Ты уверена?
– Кто такой, если разобраться, Лигул? Обычный управляющий! Прыщ на теле мрака! Выскочка, глава Канцелярии, которая учитывает скверные поступки лопухоидов и их эйдосы. Какие-то эйдосы идут в наши дархи, но лишь некоторая часть. Максимум одна треть. Куда, как ты думаешь, попадают остальные? Хоть бы, скажем, тот эйдос незадачливой самоубийцы, который недавно принесла Мамзелькина? Думаешь, он достанется Лигулу? Ему перепадают лишь крохи с барского стола!
– А кому тогда он пойдет?
– Вот тут-то опять и всплывает Безликий Кводнон, его дух, его подлинная теневая сторона, о которой никто ничего не знает… Этот эйдос вместе со множеством других будет брошен в темный сосуд, который стоит в центре Тартара, на трехногой подставке со львиными лапами.
– Зачем?
– О, тут множество версий. Даже Арей едва ли знает их все. Самая распространенная: это нужно для Кводнона, который самим фактом своего существования подпитывает мрак. Сосуд на львиных лапах особый. Даже не артефакт, а первоартефакт. Уже много столетий в него ежедневно сбрасываются сотни эйдосов и исписанные пергаменты с деяниями смертных. И до сих пор, заметь, сосуд не наполнился. Причем украсть что-либо из сосуда невозможно по определению. Он признает только одного хозяина, которого никто давно уже не видел.
– Кво…
– Тшш!
Улита посмотрела на Буслаева с многострадальным терпением мамочки, которая объясняет годовалому ребенку, что нельзя тыкать вилкой папочке в глазик. «Ай-ай-ай! Папочке будет бо-бо!»
– Возможно. Кводнон в той же мере существует, в какой его не существует, да не смутит тебя этот парадокс. Лопухоид всегда узнает о существовании Кводнона в самый последний момент, когда коса Мамзелькиной уже опустилась. Кто-то же, в конце концов, составляет нашим «менагерам» списки… хм… уборки урожая. И, уж можешь мне поверить, это не Лигул. Иначе я давно была бы в них занесена.
Мефодий ощутил вдруг, как у него запульсировали, заныли и заболели волосы. Это было странное ощущение, почти предупреждение, возникшее как раз в момент, когда он захотел задать Улите один вопрос. Но он его все же задал. Просто потому, что он был Мефодий Буслаев. Упрямый, как пень, на котором посидел Эдя Хаврон.
– Слушай, если есть К… тогда зачем Арей то ли в шутку, то ли всерьез назвал меня повелителем мрака? Или К… собирается передать мне свою власть?
Улита подула на свою длинную челку.
– Пуф… Ну и вопросики ты, извиняюсь, задаешь! Сама до конца не знаю, как тут и чего, но, думаю, власть Кводнона теперь другого рода. Кводнон сейчас – дух, а власть духа всегда скорее идейная, нежели реальная. Повелитель мрака в теперешнем его понимании – это… с чем бы сравнить… ну как король. Только сразу предупреждаю: не обольщайся. Да, у короля есть власть и сила. Он может казнить, а можеть помиловать. Может объявить войну или заключить мир. Все, казалось бы, тип-топ. Но смотри: короля можно свергнуть, отравить, казнить, поразить в битве, или, наконец, он может умереть сам. А дальше обычная история: «Король умер… Да здравствует король!» Есть такое дело?
Мефодий неохотно кивнул. Улита сочувственно посмотрела на него и продолжила:
– Вот и Кводнон – старый, телесный Кводнон, не нынешний, Безликий, – некогда слетел с копыт в битве со светом, и теперь тебя осторожненько, культурненько так примеряют на его трон, чтобы еще раз с твоей помощью попытаться дать в табло свету. Не будет тебя, рано или поздно родится другой Буслаев. Двуликим же Кводноном и тем паче Безликим стать нельзя. Он неповторим. Он существовал изначально. Он древнее, чем этот мир.
– Путаная организация этот ваш мрак, – покачав головой, сказала Дафна.
– И не говори, светлая. Просто жуть, какая путаная. С другой стороны, мне она понятнее, чем тот же Эдем, – согласилась Улита.
Арей за дверью гулко кашлянул и ударил кулаком по столу. Улита заспешила.
– Ну все, прием окончен! Шеф не в духе! Даф, Меф, забирайте вашу адскую кису – вон она от мраморного стола угол отгрызла! – и марш к Глумовичу в школу доводить бедолагу до инфаркта! Мефодий, завтра к полуночи ты будешь нужен. Намотай это себе на склероз! – заявила она.
Глава 3
Министр золотухи, король Аспирина
В бесконечном человеческом потоке, что ползет по самодвижущимся лестницам метро весь день и значительную часть ночи, мелькают тысячи женских лиц. Они проплывают и теряются в пахнущих резиной далях подземки и извилистых подуличных переходах. Их пестрая армия включает в себя батальоны трудоголичек и полки загнанных домохозяек, отделения утешительниц и артдивизионы стервочек, тыловые подразделения офисных пленниц, кавалерийские сотни искательниц приключений, дикие дивизии истеричек, маршевые роты синих чулок, стратегические резервы бывших жен, анархические отряды добродушных забывах с собачьей шерстью на юбках и, наконец, снабженные новейшим слезоточивым оружием разведвзводы несчастненьких.
Однако не следует думать, что приведенной выше робкой классификацией можно охватить всех юбконосящих. Некоторые вообще ни в какую классификацию не лезут. То ли страдалица, то ли шарнир, то ли губки трубочкой, ушки бобиком? И это еще ничего – легкий случай. Есть же и такие, о которых сам страж мрака не скажет, что они такое и что перед ним, а только почешет в затылке и отойдет.
Женщины – как вода. Они никогда не стоят на месте и часто перетекают из одного состояния в другое. Взять хотя бы эту или вон ту… Сегодня она синий чулок, завтра милая мымрочка, послезавтра загнанная хозяйка или офисная пленница. Кажется, все, конечная станция, брысь из вагона. Но не тут-то было. Женщина всегда способна на сюрпризы. Внезапно происходит чудо – и недавний синий чулок стартует стремительной ракетой. Там же, где недавно был пепел человека, вспыхивает птица-феникс.
Зозо Буслаева, мать Мефодия, относилась к распространившейся ныне категории «женщин-моторов». Главная их особенность в том, что вся их жизнь проходит в движении, суетливом и хаотичном. Час, проведенный на одном месте, для них равносилен году строгого заключения. А именно на одном месте Зозо и приходилось теперь проводить свои дни. С недавних пор она корпела на должности секретаря в фирме «Стройбат форева», занимающейся поставками строительной техники. Хозяйкой фирмы была Айседорка Котлеткина, жена генерала Котлеткина, через которую Хаврон и устроил сестру на работу. Впрочем, саму Айседорку Зозо видела лишь однажды. Причем ни Зозо Айседорке, ни Айседорка Зозо не понравились. Однако это ни на что не повлияло. В офисе Айседорка почти не бывала. Хозяин и директор, как известно многим, зачастую разные диагнозы.
Пять дней в неделю с десяти утра до шести вечера Зозо принимала и несла на подпись бумаги, в которых долбили отбойники, грохотали асфальтоукладчики, бряцали фиксирующие крепления для кранов, по-змеиному шипели распылители краски и утробно зудели пистолетные блэк энд деккеровские дрели. В свободное от дрелей время Зозо отвечала на телефонные звонки, вбивала в компьютер заявки на запасные части для кранов или грустно поливала цветы.
А рядом, за стеной, в большой комнате, оккупированной отделом продаж, ни на минуту не умолкая, повизгивал телефон. Маразматически скрипел старый ябедник ксерокс. Оргалитовая стена, к которой он был прислонен, нервозно дрожала. По коридору крикливыми стайками проносились слюнобрызжущие менеджеры. В их перебранках царили какие-то крепежные цепи и строительные рукавицы.
Едва успевала пронестись стайка с рукавицами, происходило новое нашествие. Дверь распахивалась, кто-то заглядывал и кричал: «Цицина видела? Где этот даун?»
Зозо неопределенно и томно махала рукой в пространство, словно умоляя: отстаньте вы все от меня, ничего я не знаю. Только исчезала стайка линчевателей, устремившихся в погоню за дауном Цициным, в коридоре вновь начиналась кутерьма.
Зозо затыкала уши, чтобы не слышать жалобного скуления менеджеров, но с заткнутыми ушами невозможно было печатать на компьютере, и она волей-неволей отрывала от них ладони.
За дверью снова горячились. Там протаскивали по коридору Цицина, схваченного в буфете с поличным при попытке купить бутылку минеральной воды «Святой источник».
– О чем ты думал, когда в документации на снегоуборочник написал: «страна-получатель Египет»? – орали на него.
– Я не виноват! Мне перепутали заявки! – с достоинством возражал бархатный тенор.
– Но ты же не дебил! Ты же мог сообразить, что в Египте самый суровый мороз – плюс двадцать градусов!
– Я предупреждал зама Алекса Курилко, а он сказал: отстань! Я не могу работать, когда мне говорят «отстань»! У меня два высших образования! И отпустите немедленно мою руку! У вас потные пальцы! – отбивался тенор.
– Ага, сейчас! Шагай, давай! – говорили голоса и, судя по некоторым подозрительным звукам, подталкивали Цицина в спину.
Зозо хотелось завопить и, зажмурившись, двинуть кулаком по монитору. Она ощущала себя пленницей скучного канцелярского циклопа с заплеванными усами, которого ей ужасно хотелось ударить по голове оторванной от ксерокса крышкой.
Потягиваясь и распрямляя затекшую спину, она поглядывала в окно на ворон, с удовольствием купавшихся в завихрениях воздуха у их высотки, и улыбалась каким-то своим неясным, загадочным, но очень приятным мыслям. Но даже в эти мечтательные мгновения пальцы ее продолжали привычно бегать по клавиатуре, бетономешалки и рукава для сброса мусора прыгали в отведенные им графы, а степлер громко щелкал, впиваясь в бумаги.
Зозо было уныло. Хотелось личной жизни или на худой конец в отпуск. Но ни личной жизни, ни отпуска пока не светило. В офисе было жарко. Кондиционер не вытягивал местной глупости и скуки. Йог и очеркист Басевич куда-то сгинул. Перестал звонить и, видимо, бегать по утрам. Других адекватных кандидатур пока как-то не подворачивалось.
Пару недель назад на волне затянувшегося безрыбья Зозо вывесила объявление на сайте знакомств в Интернете, сопроводив его отсканированной фотографией десятилетней давности, где она в открытом платье нежно обнимала чью-то колли. Фотография казалась Зозо очень удачной. Правда, при сканировании и уменьшении пропало некое особое выражение в лице, добавлявшее привлекательности, да и Мефодия, который, по правде говоря, тоже был на снимке, пришлось аккуратненько отрезать в фотошопе. По мнению Зозо, он уменьшал ее шансы на личное счастье. Бледный, светловолосый ребенок с отрешенным взглядом, который к тому же выглядел слишком взрослым для своих трех тогдашних лет.
Вскоре, к радости Зозо, ей стали приходить письма. Некоторые она сразу отсеивала, другие придерживала в резерве, на третьи вяло отвечала, сомневаясь по ряду причин, стоит ли доводить дело до личной встречи. А потом пришло еще одно письмо, и Зозо нюхом ищейки поняла: он. Хотя письмо было само по себе довольно вялое и бесхарактерное, да и фамилия была какая-то овощная: Огурцов. Антон Огурцов.
* * *
Вы все еще, вслед за Кальдероном, убеждены, что жизнь есть сон? Неправда! Жизнь есть кошмар. Единственное утешение, что кошмар кратковременный. Бояться можно всего. Страхов, или фобий, многие тысячи. Боязнь темноты называется эклуофобия, холода – фригофобия, одиночества – эремофобия, ужас быть погребенным заживо – тафофобия, открытых пространств – агорафобия, дневного света – фенофобия, бородатых – погонофорофобия, бессонницы – клинофобия, утренних подъемов – стазифобия, грабителей – харпаксофобия, работы – эргасиофобия.
Ничуть не меньше, чем фобий, насчитывается маний. Самая безобидная состоит в ежеминутном мытье рук. Кроме маний и фобий, существует несколько дюжин «филий», не сулящих их обладателю ничего, кроме неприятностей, часто уголовных.
Среднего, ничем не примечательного лопухоида преследуют по статистике одна фобия и парочка маний. Редко кто может похвалиться бульшим. Однако такие уникальные экземпляры все же случаются. В Москве на улице Стромынке, в красивом элитном доме с башенками и круглыми окнами проживал некий индивидуй, которого преследовали абсолютно все существующие фобии и большая половина маний.
Антон Огурцов был личностью примечательной. У него были широкие плечи, пухлые щеки с наглым поросячьим румянцем и твердый породистый нос. Он сошел бы даже за красавца, если бы не вечное выражение затравленного ужаса в глазах и не сложенные бантиком обиженные губы.
Бывший студент-медик, вылетевший со второго курса, знал слишком много. Даже теперь, десять лет спустя, занимая средней величины пост в представительстве австрийской фирмы, производящей одноразовые салфетки, ватные палочки и бумажные полотенца, Огурцов страдал от множества своих знаний.
Недоучившийся медик видел опасности там, где другие их благополучно прохлопывали. Чего уж, кажется, милее, чем поковырять пальцем в носу? Ан нет, ахтунг! Чрезмерно увлекшись, легко пополнить собой, любимым, ряды клинических идиотов. Как? Запросто! Поджимая губы, вечно застывшие в ожидании беды, Огурцов объяснил бы вам, что, извлекая из носа присохшую козявочку, легко занести через капилляры инфекцию, которая в свою очередь вызовет закупорку сосудов головного мозга.
«И это еще только начало!» – воскликнул бы Огурцов и, закатывая измученные глаза с базедовой поволокой, поведал бы страшную тайну. Рыба накапливает ртуть. Консервы увеличивают вероятность рака. Встав резко со стула, легко схлопотать инсульт. Острая фольга от шоколада «Аленка» в состоянии перерезать вену, если пилить ее этой фольгой некоторое время. А сама наша пища? Что она такое, как не кладбище пестицидов, гербицидов, консерванта Е и гормональных добавок!
Но если бы все ужасы мира ограничивались лишь этим! Как легко, как славно было бы тогда жить! Увы, несчастному Огурцову было известно в сотни раз больше. Взять хотя бы транспорт. Самолеты падают в океаны. Троллейбусы горят, как спички. Если троллейбус не сгорел сегодня – значит, он сгорел вчера. Автобусы только притворяются, что у них есть маршрут и остановки. На самом деле они терпеливо ищут закрытый железнодорожный шлагбаум, чтобы снести его и заглохнуть. А метро? Воздух в нем полон тяжелейших инфекций. Эскалаторы, обрываясь, хватают зазевавшихся бедолаг зубчатыми колесами и затаскивают в лязгающую утробу. А маньяки-машинисты, устремляющиеся в тоннели с ухмылкой на устах и с защемленными пневматическими дверями пассажирами?
Грустно, очень грустно жилось на свете злосчастному Антону Огурцову. Не жилось ему, а обиталось. Даже вечером, падая в изнеможении на холостяцкую кровать, застеленную бесплатно выданными самому себе в рекламных целях антисептическими простынями, он не мог забыться спасительным сном. Огурцов лежал и вспоминал, что в подушках живут стрептококки, выпитый на ночь стакан чаю может вызвать рвоту, а тлеющий матрас способен удушить спящего человека за пять минут.
Среди ночи он просыпался в холодном поту. Ему мерещилось, что сорвало предохраняющий вентиль на трубе и квартира наполняется метаном. Кроме того, пакостный фальцетик регулярно нашептывал ему, что, по статистике, девяносто процентов людей умирают в постели.
Тот же неустанный фальцетик внушал Антону Огурцову бдительно относиться к своему здоровью.
В разное время сотрудник инофирмы подозревал у себя спондилоартрит, перитонит, пиодермию, гельминтоз, ирит, астигматизм, рак, лимфаденит, полиневрит, эндокардит, цирроз, трахеит, лепру и гингивит. То, что ни один из этих диагнозов не подтвердился, не ослабило его природной мнительности.
Не было ни одного крупного медицинского светила, к которому бы Огурцов не являлся на прием. Гомеопаты, вирусологи, дерматологи, аллергологи, бактериологи, гастроэнтерологи, терапевты, токсикологи и фтизиатры – все знали его в лицо. Всем им работник салфеточного фронта демонстрировал свой атлетический торс и настороженные глаза параноика. Отвязаться от перепуганного Огурцова, сгорающего от желания услышать правду, было невозможно. Он присасывался, как пиявка, и рыдал докторам в жилетки, умоляя: «Профессор, не обманывайте! Скажите правду, как бы жестока она ни была!»
Отчаявшись, врачи применяли последнее средство – посылали министра антибактериальных салфеток к своим коллегам, тоже маститым светилам, на которых у них имелся зуб. Врачи перебрасывались Огурцовым, как чугунной болванкой, спеша с его помощью подложить свинью недругу. В результате гистолог отсылал Антона к кардиологу, офтальмолог – к бальнеологу, а эндокринолог – к ортопеду.
На прощание каждое светило все же считало своим долгом что-нибудь выписать Огурцову на память о себе. В результате в кухонном шкафчике у Антона рядами выстраивались папазол, аспаркам, рибоксин, нитросорбид, норсульфазол, эринит, этазол, сенаде, сустак, теофиллин, левомицетин, холосас в синеньких бутылочках, холосас в красненьких бутылочках, тетурам, нембутал натрия, ноотропил, супрастин, гидрокортизон и самое любимое из всех лекарств, название которого Огурцов выговаривал за два страстных вздоха, – аноксициллин 0,123. Могучий организм атлета пока успешно справлялся со всей этой дрянью, ежедневно пожираемой в немыслимых количествах.
С вредными привычками у герцога салфеток и магистра ордена ватных палочек было не то чтобы туго, а вообще никак. В этой графе у него стояли сплошные прочерки. Когда при нем курили, он зеленел. Иногда он выпивал вина, но исключительно в рамках ампелотерапии по одной чайной ложке два раза в день. Еще напряженнее было у Огурцова с девушками. Если случалось, что кто-нибудь из них заинтересованно подходил к мускулистому красавцу, Огурцов сразу обращался в бегство. Там, где другие видели девушек, он видел орды микробов, гепатит и вирус гриппа.
Когда Огурцову исполнилось тридцать пять, его родители, обитавшие в подмосковном Ногинске, забили тревогу и приняли его в плотный борцовский захват, заставляя жениться. С полгода поупрямившись, мнительный сотрудник фирмы одноразовых салфеток сдался. Он покорно вздохнул, скушал витамины и стал читать объявления в Интернете.
Написав Зозо очень скромное письмо – первое неделовое письмо в своей жизни, – он был крайне удивлен, когда его сразу сцапали под белы ручки и в спешном порядке мобилизовали на свидание.
* * *
Огурцов ждал Зозо там, где встречаются все лишенные воображения москвичи, – у памятника Пушкину. В руках у него был большой букет роз.
– Вы Зоя? – деловито осведомился он.
– Я? Да.
– Тогда это все вам. Держите цветы осторожнее. Не уколитесь! Это чревато споротрихозисом, – предупредил Огурцов.
Зозо едва не уронила цветы. Она не знала, что такое споротрихозис, но слово звучало жутко.
Тем временем Антон Огурцов расправил богатырские плечи и изрек еще одну истину:
– Раз мы уже встретились, не стоит стоять у дороги. Я тут прикинул и понял, что за те десять минут, что я вас ждал, ко мне в легкие попало около четырехсот миллионов микроорганизмов. На многие из них у людей нет иммунитета.
Зозо на всякий случай терпеливо кивнула. Она давно уже привыкла, что на нее клюют исключительно психи. Такая уж у нее карма.
– Пойдемте куда-нибудь перекусим? Я с работы, – предложила она.
Это простое предложение вызвало самую неожиданную реакцию. Сотрудник инофирмы рассеянно воззрился на нее. Зозо ощутила, как его интеллект пробивается сквозь пелену гигиенических мыслей, спускаясь со звездных далей, где летают спиральные вирусы и парят мрачные кишечные палочки, на грешную, омикробленную землю.
– Хм… Э-э… Ну да…
– Вы против?
– Да нет. Перекусить, конечно, можно. Только вот где? – спросил Огурцов.
– Какая разница? Да хотя бы там!
Легкомысленно заигрывая с царящим на шипах споротрихозисом, Зозо взмахнула розами в сторону «Макдональдса». Антон дико уставился на нее и паралично вздрогнул подбородком:
– Вы серьезно? Там же канцерогенные консерванты, маргариновые жиры и искусственные углеводы! Как вам не стыдно!
Зозо послушно застыдилась, но при этом робко заметила, что вся без исключения еда вредна и что же теперь – с голоду умирать?
Дрессировщик ватных палочек задумался. Зозо затосковала.
– Я бы все-таки поужинала! Я заплачу за себя сама, если вас что-то смущает, – сказала она настойчиво, ощущая звериный голод.
