скачать книгу бесплатно
Когда же наконец от дома остались только четыре стены, их подожгли по приказанию Медвежонка. Построенный из кедрового дерева, он вскоре запылал веселым огнем.
Между тем Железная Голова принял из рук флибустьера тяжелый кошель, за которым посылал на фрегат, и, вручая золото одному из именитых граждан, сказал, обращаясь к толпе:
– Вот плата. Итак, я ведь исполнил все, что обещал?
– Не всё, капитан, – ответил тот, кому он отдал мешок с деньгами, – вы не сдержали одного обещания.
– Какого?
– Вы не свершили правосудия.
– Правосудия?
– Да, капитан, ведь вы дали слово.
– Не понимаю.
– Неужели этот человек, так долго бывший самым страшным нашим притеснителем, – продолжал испанец, указывая на алькальда, – этот презренный негодяй, который истерзал нас своим лихоимством, который бесстыдно обирал нас и мучил по своей прихоти, неужели ему будет возвращена свобода? Неужели после вашего ухода он опять поднимет голову и заставит нас искупить жестокими притеснениями то, что произошло здесь сегодня под нажимом вашей военной силы? Разве может это называться справедливостью? Скажите сами, капитан. Мы верим вашему слову, как вы положились на наше. Мы честно исполнили свой долг, теперь ваша очередь исполнить свой.
– Хорошо, – ответил Медвежонок, и голос его звучал задумчиво, – но он не может умереть просто так: его надо судить. Вы сами будете судьями.
– Пусть кровь его падет на наши головы.
– Вы твердо решили?
– Твердо, – отозвалась толпа.
– Так отвечайте же мне теперь, какие преступления приписываете вы этому человеку?
– Жадность, доведенную до жестокости, продажность и обман.
– Считаете вы его виновным?
– Утверждаем это.
– Какого наказания заслуживает он?
– Смерти! – заревела в один голос распаленная ненавистью и гневом толпа.
– Да будет по-вашему! Этот человек умрет. Молитесь за его душу, чтобы Господь сжалился над нею.
Но взрыв криков, ругательств и проклятий был ответом на эти слова.
Медвежонок сделал знак.
В несколько минут на берегу возле еще дымящихся развалин дома была воздвигнута виселица.
Несчастный алькальд был схвачен и связан, ему на шею накинули петлю. Он уже не сознавал, что с ним происходит, полумертвое тело было вздернуто на виселице под восторженные крики толпы.
По приказанию Медвежонка Железная Голова на груди казненного красовалась табличка с надписью по-испански и по-французски для объяснения грозного смысла смертного приговора:
Повешен не как испанец, но как вор.
Медвежонок Железная Голова
Когда тело после предсмертных судорог замерло, предводитель флибустьеров поклонился жителям Гуантанамо и направился к берегу. Вскоре флибустьеры уже были на фрегате.
Когда судно вышло из гавани, Медвежонок позвал к себе лоцмана.
– Этот край для вас уже небезопасен, – сказал он, – следуйте за мной. По окончании нашей экспедиции я высажу вас, где вы пожелаете, и вы будете богаты до скончания своего земного срока. Согласны ли вы на это предложение?
– С одним условием.
– С каким же?
– Что вы поможете мне переехать во Францию. В Америке и в Испании моя жизнь не будет спокойной.
– Хорошо, даю слово. Служите мне честно, и вы не раскаетесь в договоренности, заключенной между нами.
– Я буду предан вам, командир.
Фрегат расправил паруса и, пользуясь попутным ветром, скоро оставил далеко позади высокие берега острова Куба. Он держал курс на Картахену, куда капитан судна стремился с таким нетерпением.
Глава VIII
Как беседа двух девушек окончилась рыданиями
Из всех городов Нового Света Картахена – один из удачнейших по своему положению.
Вообще говоря, испанцы были наделены редкой сметливостью и верным глазом при выборе местности для закладки городов, основанных ими в своих американских колониях. За исключением нескольких ошибок, почти всегда совершаемых в спешке, в поисках золота – единственной цели их смелых экспедиций, – некогда жалкие селения ныне выросли в цветущие и могущественные города, расположенные, несмотря на перемены всякого рода, на том же самом месте, где были однажды заложены.
Картахену основал в 1533 году дон Педро Эредиа в удобной бухте, на берегу Карибского моря, в устье реки Магдалены. Город имеет одну из прекраснейших и самых безопасных гаваней во всей Америке, и она долгое время служила убежищем для галионов, нагруженных тихоокеанскими богатствами, которые перевозили на мулах через Панамский перешеек. Галионы эти не были в безопасности в Пуэрто-Бельо, особенно после того, как первая Панама была разорена и разграблена Береговыми братьями и вновь отстроена неподалеку, у впадения Рио-Гранде в Карибское море.
Подобно всем испанским городам Старого и Нового Света, вид Картахены мрачен, хотя ее улицы широки, прямы и освежаются бесчисленными фонтанами. Мрачным обликом город обязан длинным, на низких и тяжелых колоннах галереям, наподобие тюремных сводов окаймляющим с обеих сторон улицы, и высоко вздымающимся террасам, которые заслоняют свет и солнце.
В эпоху, к которой относится наш рассказ, население Картахены достигало тридцати тысяч жителей. Город и порт защищали пять фортов, самый мощный из которых, Бока-Чика, был вооружен шестьюдесятью орудиями.
Испанский гарнизон состоял из пяти тысяч двухсот старых опытных солдат под командой бригадира – чин, соответствующий новейшему бригадному генералу. В случае необходимости можно было за несколько часов присоединить к этому войску три тысячи пятьсот человек милиции, хорошо вооруженной и по-настоящему храброй.
Этот-то выгодно расположенный и отлично укрепленный город и задумал взять Медвежонок Железная Голова, имея всего один фрегат с экипажем в семьсот двадцать три человека.
Однако эти люди составляли цвет флибустьерства, а капитан Железная Голова утверждал, будто все, на что положит глаз флибустьер, будет принадлежать ему, стоит только захотеть. И сам он всегда доказывал это на деле. Но еще никто из флибустьерских вожаков не предпринимал такой отчаянно смелой экспедиции, тем более с такими малыми силами.
Теперь, пользуясь свободой, всегда признававшейся за романистами, перелетать на крыльях фантазии, куда им пожелается, и в несколько взмахов – не крыльев, но пера – переноситься через громадные пространства, мы оставим «Задорный» и его храбрый экипаж в Карибском море после смелого нападения на Гуантанамо и, попросив наших читателей последовать за нами, перемахнем в Турбако.
Турбако – прелестная деревушка с населением в семь или восемь сотен душ, построенная на зеленом склоне холма в нескольких лье от Картахены. Сразу возле деревни начинается величественный, почти непроходимый лес, дальними своими краями выходящий к берегу реки Магдалены.
Для богатых городских жителей и прибывших из метрополии испанцев, еще не освоившихся в местном климате, деревушка эта, расположенная в шести-семи лье от моря, служит убежищем от невыносимого зноя и болезней, свирепствующих на побережье в летний сезон.
Вид деревни поистине волшебный, она точно вырастает из исполинского букета зелени и возвышается амфитеатром до самой вершины холма. Издалека видны ее красивые дома, построенные из бамбука и крытые пальмовыми листьями.
Множество прозрачных ручейков вытекают из известковых скал, покрытых ископаемыми раковинами и осененных глянцевой листвой анакардов, или индийского ореха, деревьев, которые придают скалам оригинальный вид.
Анакард – колоссальное дерево, которому индейцы приписывают свойство привлекать пары, носящиеся в атмосфере. Справедливость этого факта мы не осмелимся подтверждать или оспаривать.
Так как деревня возвышается более чем на пятьсот футов над уровнем моря, ночи там довольно холодные, а днем стоит жара.
Итак, мы находимся в Турбако. Пройдя несколько шагов по главной улице, минуем монументальный фонтан, имеющий один только недостаток – он всегда остается сухим, и вот уже мы входим в один из самых красивых домов.
Дом этот, разделенный на две половины густым садом, полным тени и прохлады, задним фасадом почти прилегает к большому лесу, тогда как лицевой фасад обращен к фонтану, о котором мы уже упоминали.
Около половины четвертого пополудни удушливый дневной зной начинает спадать. Опустевшие с одиннадцати часов улицы снова оживляются пока еще редкими прохожими, двери понемногу распахиваются, жители стряхивают полуденный сон, и жизнь опять принимает свой обычный ход.
В гостиной, довольно кокетливо меблированной, со стенами из бамбуковых стволов, укрепленных на небольшом расстоянии один от другого, но обтянутых тонким холстом, дабы, пропуская воздух, ограждать от нескромных взглядов, две молодые женщины, вернее, девушки, полулежа в гамаках, сами раскачивают их ступнями изящных ножек и тихо беседуют, куря пахитоски, благовонный дым которых спиралью поднимается к потолку.
Эти девушки, одаренные чистой, величественной и в то же время бесхитростной красотой, были донья Эльмина и донья Лилия, уже представленные читателю.
Донья Эльмина с досадой отбросила только что закуренную пахитоску.
– Что с тобой? – изумилась подруга.
– Что со мной?! – воскликнула донья Эльмина. – Я страдаю, я несчастна, а ты, злая, вместо того чтобы сочувствовать моему горю и пожалеть меня, смеешься, поешь и чуть ли не насмехаешься надо мной.
– О-о! – вскричала донья Лилия, приподнимаясь и слегка хмуря брови. – Какой неожиданный и серьезный упрек! Видно, ты действительно очень страдаешь, Эльмина, если говоришь таким образом со мной, твоей кузиной, твоим другом…
– Прости меня, Лилия, я действительно несправедлива, но если бы ты только знала…
– Что? Отчего не говоришь ты со мной откровенно, Эльмина? Вот уже месяц я замечаю в тебе разительную перемену: ты бледна, мрачна, постоянно взволнована, порой я подмечала на твоих щеках следы едва стертых слез. Разве ты полагаешь, что я слепа, что я равнодушна к тебе? Нет, нет, дорогая моя, я все видела с первого же дня. Это началось после того разговора с отцом.
– Правда, – пробормотала донья Эльмина, опустив голову.
– Но дружба должна прежде всего быть скромна, и я молчала. Я видела, что в твоем сердце горе, и, быть может из гордости, ты не хотела открывать мне ничего. Я ждала, когда твое сердце переполнится, и тогда ты станешь искать облегчения от тяжелого гнета горести, разделив ее со мной.
– Спасибо, Лилия, ты добра и ты любишь меня.
– Да, люблю, Эльмина, и гораздо сильнее, чем ты полагаешь. Что же касается веселости, в которой ты упрекаешь меня…
– Я ни в чем тебя не упрекала, – с некоторой живостью перебила донья Эльмина, между тем как легкая краска покрыла ее прелестное личико.
– Веселость, в которой ты упрекаешь меня, лишь напускная. Притворяясь веселой, я хотела вызвать на твоих губах мимолетную улыбку. Мне не удалось, – стало быть, я не права. Прости меня, Эльмина. Впредь мой смех не оскорбит твоего горя.
Последние слова были произнесены Лилией с выражением такого нежного сочувствия и искренней дружбы, что Эльмина вскочила и кинулась в объятия подруги, заплакав навзрыд.
Воцарилось продолжительное молчание. Обе девушки плакали.
– Ты права, – вновь заговорила Эльмина, – я жестоко страдаю, мое сердце надрывается, ты угадала часть моей тайны. Выслушай же меня, ты узнаешь все.
– Одни ли мы здесь? – спросила Лилия. – Подожди.
Она поднесла к губам золотой свисток, на золотой цепочке висевший у нее на шее, и свистнула.
Прошло несколько минут, и послышались тяжелые шаги по паркету. Дверь отворилась, и негритянка лет сорока с улыбкой появилась на пороге.
Негритянка эта, должно быть, в молодости была очень хороша собой. Ее умное лицо дышало кротостью и добротой, но в то же время имело выражение твердости.
– Мама Кири! – ласково обратилась к ней Лилия. – Мы с кузиной Эльминой должны переговорить о важном деле, но боимся, как бы нас не подслушали. Будьте добры, покараульте, чтобы никто не подходил близко.
– Не беспокойтесь, мои милые, никто не подойдет, я позабочусь об этом, только постарайтесь, нинья[12 - Нинья – малышка; ласковое обращение к девушке.] Лилия, выведать наконец тайну ниньи Эльмины. Нехорошо для молодой девушки замыкать в сердце свое горе.
– Да я стараюсь, – со смехом ответила Лилия, – изо всех сил стараюсь, мама Кири.
– Хорошо, девочки, можете щебетать без боязни, словно птички божьи – они такие же чистые и невинные, как вы! – а я покараулю.
Негритянка вышла с доброй улыбкой на лице.
Кузины дождались, пока она затворила за собой дверь.
– Любезная Лилия, – начала тогда Эльмина, – обещай не смеяться надо мной. Это будет скорее история моих переживаний, а не изложение каких-то важных событий, которые меня печалят или тревожат.
– Говори, друг мой! Разве я не часть тебя самой?
– Правда. Слушай же. Ты знаешь моего отца, дона Хосе Риваса де Фигароа, и мне, стало быть, нет нужды описывать тебе его надменный нрав, суровую заносчивость и непреклонную волю, перед которой все должно склоняться. Мое появление на свет стоило жизни моей матери. Раннее детство мое было печально и одиноко, я оставалась на руках невежественных и злых невольниц. Когда я развилась настолько, чтобы осознавать, что происходит вокруг меня, когда я увидела все эти несправедливости, эти беспричинные вспышки гнева, эти строгости, которые ничем не оправдывались, я ужаснулась: мои наклонности, все мои стремления – все было перевернуто с ног на голову. Сознаться ли тебе, моя дорогая Лилия? Мне страшно, но я не люблю своего отца!
– Ах, Эльмина, какая страшная мысль! Этого быть не может!
– Увы! Напротив, это истинная правда. Напрасно силилась я побороть роковое впечатление моего раннего детства… все напрасно… Я боюсь отца, один его взгляд приводит меня в трепет. Ты ведь знаешь, что через некоторое время после переезда с Кубы на Санто-Доминго, когда наш корабль и был захвачен в плен флибустьерами с Тортуги, а мы сами чудом избежали страшного рабства благодаря великодушию капитана Медвежонка Железная Голова – как видишь, я не забыла имени нашего спасителя, – заметила она, улыбаясь сквозь слезы, – так вот, тогда мой отец был назначен губернатором Картахены, тогда как твой отец, дон Лопес Альдоа де Сандоваль, был произведен в бригадиры и готовился принять командование над картахенским гарнизоном. Спустя две недели наши отцы отправились вместе с нами на место своего нового назначения. Когда высокие горы на Санто-Доминго стали растворяться на горизонте, сердце у меня внезапно сжалось, слезы выступили на глазах, и я заплакала. Ты спросила о причине моей грусти. Я не могла объяснить, потому что сама не знала: всего несколько дней провела я на Санто-Доминго, ничто не привязывало меня к этому месту, жизнь я вела там самую скучную и бесцветную. Отчего же такая грусть? Не было ли то предчувствием, внушаемым иногда Господом в своем милосердии созданиям своим.
– Что ты хочешь сказать? – вскричала с изумлением Лилия. – Я не понимаю тебя!
– Сейчас поймешь. Наверняка ты помнишь церемонию вступления моего отца на пост губернатора Картахены. Именитые горожане явились во дворец представиться дону Хосе Ривасу. Все они – богатейшие купцы, их было тринадцать, и тринадцатого звали дон Энрике Торибио Морено. Это был богатый мексиканский купец, прибывший из Веракруса всего за несколько дней до нас.
– Дон Торибио Морено, закадычный друг твоего отца?
– Именно он.
– У него какое-то угрюмое лицо, – задумчиво заметила донья Лилия.
– Не правда ли? Знаешь, на кого он похож, и настолько, что я просто остолбенела, в первый раз увидев его?
– Нет, не знаю.
– Уверяю тебя, он в точности походит на того презренного разбойника, рабами которого мы сделались в Пор-Марго.
– Странно, – пробормотала Лилия.
– О, весьма странно! – вскричала Эльмина с лихорадочным жаром. – Несмотря на его бороду, подстриженную теперь на испанский манер, на чистейшее андалусское произношение и мнимо добродушный вид, я не была введена в обман и с первой встречи поняла, что человек этот явился мне на погибель.
– Однако…
