скачать книгу бесплатно
Врач повернулся к изголовью многострадальной роженицы и озабоченно проверил ее пульс.
Моряк в сильном возбуждении мерил комнату шагами.
– Доктор, – наконец сказал он, подойдя к врачу, – соблаговолите уделить мне несколько минут!
– Я к вашим услугам, сударь; роды раньше полуночи все равно не начнутся, а сейчас еще нет и одиннадцати.
Они уселись в кресла – врач разместился так, чтобы можно было неотрывно наблюдать за роженицей.
– Говорите, я весь внимание, сударь, – промолвил он, наклонясь к собеседнику.
– Сударь, – начал тот с оттенком сомнения в голосе, – вы, верно, знаете – врачи все равно что исповедники?
– Да, знаю, сударь. Мы, как и они, совершаем священнодейство – врачуем раны как душевные, так и телесные, а посему нам можно поверять все.
– Ну что ж, доктор, раз уж у нас в запасе, как вы говорите, еще целый час…
– И говорю еще раз, сударь.
– Ладно, я воспользуюсь данной мне отсрочкой и, с вашего позволения, выложу все начистоту.
– Как вам будет угодно, сударь. Замечу, однако, что я ничего от вас не требую и никоим образом не призываю поверять мне свои тайны.
– Понимаю и благодарю вас, сударь, но у меня разрывается сердце, и душу терзают угрызения совести. Я расскажу все, как на духу. Совесть не дает мне покоя не только за прошлые ошибки, но и, признаться, за злодеяния, которые я еще только думаю совершить!
– Берегитесь, сударь, последние ваши слова слишком серьезны. И я, право, не знаю, стоит ли мне выслушивать вас дальше.
– О чем это вы?
– Тайны, которые вы собираетесь мне поведать, в некотором роде обратят меня в вашего пособника.
– А разве вы уже не стали им?
– Ничуть.
– Как это – ничуть? Не вы ли приняли все наши условия?
– Конечно, сударь, но позвольте, эти условия и правда весьма почетны для меня, и, ежели вы их забыли, я вам напомню в двух словах: какой-то человек в маске явился ко мне в Тальмон среди ночи и предложил осмотреть девушку на сносях, предупредив, что по причинам, затрагивающим честь двух семейств, о предстоящих родах не должна знать ни одна живая душа. Он обещал, что, если я соглашусь поехать с ним и сохранить все в тайне, мне будет выплачено солидное вознаграждение.
– И вы согласились и поехали.
– Да, согласился и поехал, сударь, потому что мы, врачи, должны проявлять человечность и наше ремесло сродни долгу. К нам часто взывают о помощи в случаях, подобных этому, и мы не колеблясь откликаемся на зов, поскольку наше присутствие – залог не только благополучия, но и утешения для несчастной женщины, которую мы окружаем своими заботами. Она знает – мы сбережем младенца, которого она произведет на свет. И потому повторяю: будет ли нам награда или нет, мы неколебимо жертвуем собой.
– Так к чему вы, в конце концов, клоните? – с нетерпением вопросил моряк.
– А клоню я, сударь, вот к чему, и тут все ясно и понятно: ни одна женщина, вверенная моему попечению в подобных обстоятельствах, не может пасть жертвой злодеяния, а ее младенец, коли отец отречется от него, будет принят мною на воспитание и помещен в надежное место. Вот, сударь, что я имел и, главное, хотел вам сказать, дабы вы уяснили себе – я не был и никогда не буду вашим приспешником.
Моряк вскочил и в сильном волнении два-три раза обошел комнату.
– Да кто же вам сказал, доктор, – молвил он, снова усаживаясь в кресло, – что вас собираются принудить к злодеянию?
– Никто, просто я четко оговариваю мое отношение к вам, дабы потом между нами не было никаких недомолвок, только и всего. Ну а теперь я готов выслушать ваши признания.
– Я ни в чем не собираюсь вам признаваться! – гневно вскричал моряк.
– Как вам будет угодно, сударь, мне без разницы. Но, поскольку нам остается еще около получаса, я, с вашего позволения, расскажу вам одну историю в подтверждение моих слов. История короткая, к тому же, убежден, она вас заинтересует.
– Почему же эта ваша история, или что там у вас на уме, должна меня заинтересовать, сударь?
– Просто потому, что она имеет прямое отношение к тому, что сейчас здесь происходит.
– О! – воскликнул моряк, сверкнув глазами сквозь прорези маски. – Надеюсь, она нескучная, ваша история?
– Вовсе нет, сударь, зато она самая что ни на есть правдивая – от первой буквы до последней. Да вы и сами увидите, если позволите мне ее рассказать, благо у нее есть большое преимущество: она короткая.
– Так рассказывайте, прошу вас, не стану вам мешать, раз уж нам больше нечем скоротать время.
– Я воспользуюсь вашим милостивым дозволением, сударь, и начну.
– Как угодно, – бросил моряк, откидываясь на спинку кресла и закрывая глаза.
– Ладно! – с легкой усмешкой продолжал врач. – Не пройдет и пяти минут, как вы будете настолько заинтригованы, что невольно откроете глаза.
– Вот еще!
– Уверен. Итак, начнем…
Моряк слегка пожал плечами, но глаза так и не открыл.
Глава II
В которой рассказ доктора внезапно прерывается
В положении, в котором оказались двое наших собеседников, возможно не знавших друг друга, скрывавших свои лица под масками у изголовья роженицы, погруженной в глубокий сон, больше похожий на смерть, было что-то странное и зловещее.
Каждый видел в другом не просто противника, но и врага. Они оба, конечно, были исполнены решимости и, вероятно, заблаговременно приняли меры предосторожности; в глубине души каждый рассчитывал одержать верх над противником в столь необычном поединке.
Но эта борьба не могла тянуться слишком долго: близился час, когда врачу пришлось бы уделить все внимание пациентке; моряк же, со своей стороны, прятал под личиной безразличия неподдельный страх. Как избавиться от неудобного свидетеля, который того и гляди выведет его на чистую воду и узнает его тайну? Резко прервать разговор? И перейти от слов к делу? Силой заполучить то, что противник не пожелал дать с миром, отвергнув великолепные предложения, которые были ему сделаны? Моряк перебирал в голове все эти мысли с лихорадочным пылом, ожидая удобного случая, чтобы принять решение, когда противник наконец раскроет ему эту непостижимую тайну и выдаст свои помыслы. И тогда-то, оценив степень опасности, он сумеет принять действенные меры и даже, если понадобится, прибегнуть к крайним средствам.
Достигнув определенного предела, человек ни перед чем не останавливается – каковы бы ни были уготовленные ему препятствия, он сокрушает их либо погибает. Таково было сейчас умонастроение моряка, хотя неимоверным усилием воли он скрывает свои чувства: первым делом он хотел знать все – и этой причины было довольно, чтобы сдерживать свой гнев, не давая ему вырваться наружу.
А врача, казалось, вполне серьезно заботило, как бы еще пуще распалить воображение собеседника. Добившись наконец, к своему удовлетворению, задуманного, он выпрямился, взглянул на роженицу, повернулся к моряку, который сидел все так же, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза, два-три раза откашлялся и, покончив с церемониями, повел свой рассказ:
– Сударь, – сказал он елейным голосом, в котором, однако, сквозила колкая ирония, – я не стану долго злоупотреблять вашим терпением. Для вящей занимательности история должна быть прежде всего короткой. Та же, которую вам предстоит услышать, удовлетворяет этому условию вполне. На первый взгляд это самая обыкновенная история о девушке, обольщенной и, хуже того, обманутой человеком, которому она отдала свое сердце. История и впрямь самая что ни на есть обычная, даже банальная, ведь такое в наши дни случается сплошь и рядом. И я не стал бы вам докучать ею, если б она не выходила за рамки заурядных салонных интрижек, и все благодаря мудрости и верности бедной девушки, с одной стороны, и коварству ее гнусного обольстителя – с другой.
– А? Что вы сказали? – вдруг, приподнимаясь, зло воскликнул моряк.
– Я сказал – коварству ее гнусного обольстителя, – приторно-сладким тоном продолжал врач.
– Валяйте дальше!
– Вам уже интересно?
– Может, и так. Вы же неспроста взялись рассказывать мне свою историю, высосанную из пальца…
– Простите, сударь, моя история, если угодно, правдивая.
– Пусть так! Но, повторяю, неспроста же?
– Да, сударь.
– Что же у вас за цель?
– Предоставляю вам, сударь, догадаться самому. Впрочем, если в двух словах, вы вольны остановить меня, как только все поймете.
– С чего вы взяли, что я стану вас прерывать?
– Как знать! Быть может, мой рассказ придется вам не по душе. К тому же прикусить язык для меня проще простого.
– Простите, сударь, но вы хотели говорить, вопреки моему желанию вас слушать. Вы начали, так надобно закончить. Теперь уже я настаиваю, чтобы вы досказали свою историю. Вы произнесли два слова, и мне угодно, чтобы вы объяснились.
– Охотно, сударь, тем паче что те два слова, показавшиеся вам крепкими, лично мне представляются чересчур мягкими применительно к злодеянию, в котором повинен герой моей печальной истории. Итак, одного молодого человека, неотступно преследуемого конной стражей (он был ранен двумя выстрелами; с одним обломком шпаги в руке, он чувствовал, что силы оставляют его вместе с кровью, хлещущей из ран, и готов сдаться с одной лишь надеждой на погибель, окажись он в руках тех, кто гонится за ним по пятам и от кого ему не будет пощады, ибо, удирая, троих из них он убил, а четвертого серьезно ранил)… Так вот, этого молодого человека чудесным образом спас незнакомец, который выскочил из лесу прямо на стражников и обратил их в бегство после отчаянной, хотя и длившейся не больше четверти часа схватки, из которой он вышел победителем ценой глубокой раны правой руки. Незнакомец, невзирая на ранение, поднял несчастного юношу, растянувшегося посреди дороги почти без признаков жизни, взвалил себе на плечи и сам, обессиленный, едва не валясь с ног, дотащил его до замка, где жила его матушка вместе с его же юной сестрой и немногочисленной челядью. В замке несчастного юношу окружили самыми чуткими заботами, и, дабы уберечь от гонителей, ему отвели потайную комнату. А через пару дней после случившегося нагрянула конная полиция. Юноша, которого приняли с таким радушием, оказался государственным преступником, и за его голову была назначена награда. Тогда же спасителю стало известно и имя спасенного, поскольку прежде он все никак не решался его об этом расспросить. И вышло так, что их семьи разделяла лютая ненависть – они были непримиримыми врагами. Но мысль о легкой мести через предательство ни разу не пришла в голову приютившему под своей крышей врага. Стражники перевернули весь замок вверх дном и в конце концов убрались восвояси, потому как ничего не нашли. Ну а чем же герой этой истории отплатил своему спасителю за благородство души? Гнусной и постыдной изменой, соблазнив сестру того, кому был обязан жизнью. Чистой, невинной, преданной девушке на пару с матерью выпало заботиться о раненом – выхаживать его. Не смея посвятить в свою тайну ни одну живую душу, мать и дочь поочередно, и никогда вместе – из страха вызвать подозрения, наведывались к раненому в потайную комнату и дарили ему утешение. И вот в один из таких приходов человек этот, в чьей порочной душе не осталось ни единого благородного чувства, коварно овладел сердцем девушки, вынудив ее забыть про долг перед собой и теми, чье имя, до той поры ничем не запятнанное, она носила. Его проступок был тем более омерзителен, поскольку бедное дитя осталось наедине со своей матушкой – без сильной защиты и опоры. Ее брату пришлось нежданно покинуть Францию спустя недели две после того, как он дал приют этому человеку. Жалкий мерзавец все знал, потому как перед отъездом избавитель наведался к нему с такими благородными словами: «Наши семьи были давними врагами, но после того, что случилось, мы больше не вправе ненавидеть друг друга – отныне мы братья. Я перепоручаю вам матушку с сестрой и засим прощаюсь!»
– Сударь, – гневно вскричал моряк, резко вскакивая с места, – берегитесь!
– Кого и чего мне беречься, сударь, скажите на милость? – спокойно спросил врач. – Уж не усомнились ли вы, часом, в правдивости моей истории? Думаю, вряд ли, ибо я располагаю всеми тому доказательствами, – едким тоном прибавил он.
Моряк весь так и напрягся, метнул пылающий взгляд на бесстрастного собеседника и сунул руку под камзол, словно потянувшись за спрятанным там оружием.
– Нет, – ледяным тоном проговорил он, – у меня нет ни малейшего сомнения в правдивости истории, которую вам было угодно мне поведать, а в доказательство…
– Того, что, ежели я не поостерегусь, – холодно прервал его врач, – вы меня убьете.
– Сударь! – негодующе бросил моряк и отрицательно махнул рукой.
– Не надо шума, подумайте о несчастной на этом ложе скорби, – продолжал доктор добродушно-насмешливым тоном. – И перестаньте цепляться за кинжал – все равно же не пустите его в ход против меня. Лучше сядьте-ка обратно в кресло, и давайте объяснимся. Поверьте, это поможет в ваших делах куда больше, нежели кровавый план, что засел у вас в голове.
– Довольно оскорбительных намеков, сударь! Я хочу сказать только одно слово и сделать только одно дело…
– Знаю. Но вы ничего не скажете и ничего не сделаете.
– Ей-богу, мы еще поглядим!
С этими словами он развернулся и направился к двери.
– Хотите, чтобы я снял маску перед вашими сообщниками? Что ж, если угодно, сударь.
– Да какая мне разница, снимете вы маску перед моими людьми или нет! Неужто думаете испугать меня своей глупой угрозой?
– Нет, разумеется, только как бы вы потом не пожалели, что посвятили своих людей, как вы их сами называете, в тайну одного дела, с которым, из уважения к двум благородным родам и из чувства дружбы к вашему отцу, я хотел бы покончить без лишнего шума и наедине с вами.
– К моему отцу? Вы помянули моего отца?
– С чего бы мне не помянуть его, коли я один из самых старых и верных его друзей? – с оттенком грусти отвечал врач.
– Сударь, – сказал моряк дрожащим от гнева голосом, – я требую, чтобы вы показали свое лицо, мне хочется знать, кто вы такой. О, право, не стоит дольше играть со мной!
– А я и не собираюсь, и вот вам доказательство! – молвил врач, срывая с себя маску. – Глядите же, господин принц де Монлор!
– Доктор Гено, врач королевы-матери и кардинала! – в ужасе вскричал тот, кого только что нарекли титулом принца.
– Да, сударь, – продолжал врач, чуть побледнев, возможно, оттого, что реакция собеседника оказалась слишком бурной, но по-прежнему сохраняя хладнокровие и достоинство.
– Вы здесь? Вы, о боже! – воскликнул моряк, тяжело рухнув в кресло. – Зачем вы в этой дыре?
– Чтобы не дать вам совершить преступление.
– Господи! Боже мой!.. – твердил моряк, даже не сознавая, что говорит. – Я пропал!
– Да нет, напротив, вы спасены. Или вы считаете меня своим врагом – меня, свидетеля вашего рождения, принявшего вас на руки, как только ваша матушка разрешилась от бремени?
– Что же делать?.. – вопрошал моряк, с яростью сорвав с себя маску и вновь принявшись мерить шагами комнату.
– Выслушать меня и, главное, остыть, дитя мое, – отвечал врач с нескрываемой добротой.
– Да что вы можете мне сказать, доктор? Ваши утешения, какими бы добрыми они ни были, а ведь вы, я знаю, всегда были добры ко мне… ваши утешения не достигнут цели, как вы надеетесь. Доверие ко мне при дворе уже утрачено раз и навсегда. Я обесчещен. Я позволил увлечь себя в такую бездну, из которой для меня лишь один выход – смерть.
– Вы заговариваетесь, Гастон. Доверие к вам сильно, как никогда. Королева с кардиналом ни о чем не знают. А что касается вашей чести, ей ничто не угрожает, поскольку преступление, на которое вас сподвигали, отныне…
– О, клянусь вам! – с жаром воскликнул моряк. – Бедный милый ангел! Я огражу ее от всех, даже…
– Даже если пойдете против своего брата? Ну что ж, Гастон, ловлю вас на слове и рассчитываю на него.
– Только скажите честно… моя репутация при дворе?..
– Я когда-либо кривил душой?
– Простите, старый мой друг, я потерял рассудок.
– Теперь-то вы готовы выслушать меня?
– Да, тем более что мне не терпится узнать, волею какого случая, а может, рока вы оказались замешаны во все это.
– Случай и рок здесь ни при чем, друг мой. Как вы, верно, и сами знаете, родом я из этих мест и владею здесь кое-какими землями. Одно из моих владений, куда я наезжаю всякий раз, когда дела и обязанности предоставляют мне редкие свободные дни, расположено в окрестностях Люсона – на расстоянии двух ружейных выстрелов, не больше, от родового замка графов де Манфреди-Лабом, которых вы, как заклятый враг, знаете лучше, чем кто бы то ни было, тех, что последовали за королевой Екатериной Медичи, когда она прибыла во Францию.
– Ненависть эта стара, доктор. И начало свое она ведет от Варфоломеевской ночи[3 - Варфоломеевская ночь – расправа католиков над гугенотами в Париже в 1572 г.].
– Знаю-знаю. Вы тогда были гугенотами, а Манфреди-Лабомы, ближайшие сторонники королевы, – рьяными католиками, каковыми они остались и поныне. Но не будем об этом пока. Теперь оба ваших рода одной веры и ненависть между вами уж давно должна была бы поутихнуть.
