скачать книгу бесплатно
– Я желаю рассмотреть дело Сэмюэла Пипса в законном суде, – произнесла Крессида, – и я хочу, чтобы этот суд предписал ему полагающийся, пусть и умозрительный, тюремный срок. Пора нам уже оценивать былые события с других точек зрения, а не с позиций всесильных белых мужчин. Я заручилась полной поддержкой члена парламента, представляющего Дебору Уиллет, и та от ее имени обратилась с официальным заявлением в полицию.
– Дебору Уиллет?
– Это компаньонка миссис Пипс, которой Пипс регулярно домогался.
– И которая умерла больше трехсот пятидесяти лет назад.
– Делаются ли от этого преступления, совершенные против нее, менее значимыми? Как сказал ранее Родни, Алана Тьюринга реабилитировали посмертно. Отчего же Деб Уиллет не обрести посмертной справедливости?
– Именно так, Кресси! – встрял Родни, уцепившись за эту возможность. – Пипс был чудовищем чистой воды, что я очень отчетливо и показываю в своем новом спектакле “Чудовище!”…
Но Лоррейн вновь отказалась сместить беседу в его сторону. Чертовы бабы, они заодно. Ни дать ни взять секта.
– Расскажите нам о вашей кампании #ПомнимИх, Крессида, – сказала Лоррейн.
Крессида улыбнулась и вдохнула поглубже. В этом состояла ее ошибка. Тут у нас утреннее телевидение – человек человеку волк. Остановился передохнуть – не удивляйся, если у тебя прямо с языка эфирное время сняли.
Родни пренебрег Лоррейн и ринулся в бой.
– Мы обращаемся ко всем историкам – студентам, преподавателям, ученым, а также к артистам, которые, подобно мне, задействованы в исторических пьесах; к музейным кураторам, гостям музеев и библиотек… да, по сути, ко всем, кто даже просто посмотрел хоть одну серию “Полдарка”[48 - Poldark – серия из двенадцати исторических романов британского прозаика Уинстона Грэма (1908–2003), опубликованная в 1945–1953 (экранизация 1975–1977) и в 1973–2002 годы (экранизация началась в 2015-м и продолжается до сих пор); время действия романов – с конца XVIII и до конца первой четверти XIX века.]: носите значок #ПомнимИх в память о бесчисленных жертвах былого насилия. Для меня как для пробуднутого белого мужчины, Лоррейн, это все очень значимо. Это звоночек. “Побудочка”, если угодно. Возможность заново оценить и переосмыслить судьбы миллионов женщин, которые, водись у них в кринолинах мобильные телефоны или таись под корсетами “айпады”, в мгновение ока осыпали бы таких, как Сэмюэл Пипс, хештегами “ЯТоже”. Для меня это ОниТоже, Лоррейн, и для меня…
– Спасибо, Родни, – сказала Лоррейн, – но я бы хотела вернуться…
Да, блядь, хрен тебе, Лозза, подумал Родни. Теперь это мой бенефис.
– Я глубоко убежден в том, что женщина имеет право быть услышанной, – продолжил он. – Хватит уже менсплейнинга![49 - От англ. mansplaining (“мужтолковывание”) – понятие, сложившееся в среде американских феминисток в нулевые, означает объяснение мужчиной женщине чего бы то ни было снисходительным тоном и в упрощенных понятиях.] Пора уж нам, мужчинам, заткнуться к чертям собачьим и послушать в кои-то веки. Нам, мужчинам, необходимо опомниться, задуматься, завалить пасти, раскрыть ум и, так его растак, послушать. Необходимо усвоить уроки прошлого. И как раз для этого я поставил свой спектакль “Чудовище! Суд над Сэмюэлом Пипсом”, продажа билетов уже открыта на Тикетек точка ком, и…
– Боюсь, у нас больше нет времени, – объявила Лоррейн. – После перерыва: а вы на что готовы ради пляжного бикини-тела? Поговорим с врачом и с гуру похудания. Спасибо вам, Крессида Бейнз, спасибо, Родни Уотсон. Вы нынче утром, несомненно, предоставили нам пищу для размышлений.
Одному человеку, смотревшему программу Лоррейн в то утро, пищу для размышлений предоставили совершенно точно: Рут Коллинз, театральной швее и костюмерше.
Рут все еще была в постели. Работала она по вечерам, а потому утренняя “Лоррейн” приходилась ей на завтрак. Обложившись подушками, она прихлебывала растворимый кофе и разглядывала значки на пиджачном воротнике у Родни Уотсона.
Значок #ПомнимИх. А под ним – #ВремяИстекло. И #НеОК. А потом еще один, о котором она раньше не слышала, – #ЭтотМужчинаСЛУШАЕТ.
Может, если б Родни не нацепил все эти значки, Рут и промолчала бы. Может – если б он не напирал на то, что он “пробуднутый”. Может – если б не болтал без умолку о том, что женщин нужно слушать, что обиды, нанесенные в былом, – все равно обиды.
Может быть, тогда она бы и промолчала.
Возможно, не принялась бы ворошить старые воспоминания, какие обычно старалась подавлять или не замечать. Воспоминания о работе, которую она воодушевленно желала себе, – и оказавшейся адской. О работе, на которой она ежеутренне готовилась выглядеть не приятно, а бесформенно. О том, как избегать нескончаемых комментариев, произвольных прикосновений. Этот измывательский тон, едва скрытый за веселым панибратством. Работа, где ей приходилось проводить часы напролет в замкнутом пространстве с хамом, извлекавшим неисчерпаемое удовольствие, смущая и принижая Рут. Для которого существовала только одна манера держаться – манера полового хищника. И каждый взгляд его, любая реплика содержали налет сексуальной угрозы. Даже намек на физическое давление. Постоянная возможность, что придет время, и он – возможно, подвыпив, – прыгнет на нее.
Вот же забавно: она предполагала, что Родни Уотсон, наверное, считает себя просто милым стариканом. Он, похоже, не понимал, что от каждого его мимолетного полу-“случайного” касания, любого гаденького комментария или мерзкой шуточки у нее сердце колотится и пробирает холодом. А может, и понимал. Вероятно, в этом состояла половина азарта. Наблюдать, как она краснеет, зримо смущается, мучительно ищет, как защититься от его приставаний и не потерять при этом работу.
Не потерять при этом работу, которую Рут любила и ради которой три года училась. Работу, ей необходимую. Работу, которую Родни Уотсон явно ни в грош не ставил. Работу, которую он едва замечал. Потому что не способен был видеть что бы то ни было помимо сисек Рут.
В телепрограмме Родни как-то ухитрился оставить последнее слово за собой. Даже после того, как камера уже отвлеклась от логотипа программы, перед самой рекламной паузой, голос Родни все еще доносился в микрофон прямого эфира:
– Я прошу лишь одного: давайте помнить жертв, Лоррейн, давайте их помнить.
Сидя у себя в квартирке, Рут Коллинз подумала, что Родни Уотсону, возможно, пора вспомнить жертв собственного прошлого.
17. Поцелуй – это просто поцелуй
Производственная группа “Острова любви” готовилась еще раз отсмотреть “тот самый” эпизод из тридцать шестой серии предыдущего сезона. Мизансцену, которую в свое время и публика, и критика восприняли как попросту фантастическую телевизионную удачу.[50 - Отсылка к строке из песни As Time Goes By (1931) американского композитора-песенника Хермана Гапфелда, которая обрела известность в 1942 году благодаря ее исполнению в кинофильме “Касабланка”.]
Классический вариант #Динамо на “Острове любви”. Романтическая сцена, благодаря которой, казалось бы, Джемайма – также известная как Вечная Драма – “неуязвима” перед грядущей “отставкой” в ближайшей “перестыковке”. Но все обернулось упоительно кисло, когда Кёрт в зрелищном акте предательства выбрал спасать от отставки другую девушку. Он выбрал Кристл, одну из суперспортивных “новеньких”, дерзко прошествовавших к вилле чуть раньше в тот же день, груди бугрятся в бикини, губы – на лице.
#вапщеДинамо.
Ошеломленный ужас Джемаймы, когда Кёрт произнес: “Девушка, с которой я хочу в пару…” – пауза – перерыв на рекламу – опять пауза – “…Кристл”, – стал одним из определяющих образов последнего сезона. Совершенно блистательный вариант настоящего старого реалити-телевидения. Ради таких вот случаев многие поклонники “Острова любви” терпели нескончаемые скучные прогоны порожняка и дурацких игр с непостижимыми правилами. Абсолютная причина успеха всей программы – #Динамо. Динамо – это ДНК “Острова любви”. Плоть и кровь программы – интриганство и предательство.
Но это тогда.
А теперь – внезапно и ужасающе – все поменялось. То, что совсем недавно было “полнотой голоса”, теперь стало “чудовищной тугоухостью”.
Не с той ноги входит в историю.
Или даже чуточку домогательски вляпывается.
Ни с того ни с сего, за одно-единственное утро все проснулись и огребли последствия поста #ЯТоже для телеформата, в котором все держалось на молниеносном кадрёже.
Младшая редакторша Дейзи нервно нажала на “плей”.
На экране вновь возникла тридцать шестая серия предыдущего сезона.
Джемайма сидит с Кёртом у костра и, обливаясь слезами, осмысляет неизбежную перспективу быть изгнанной с острова. Они с Кёртом были “парой” в доме целых пять дней, но последнее время возникло некоторое напряжение. Джемайма выказывала интерес к Уаззе, внезапному новичку на острове, появившемуся в доме два дня назад, при таких бугристых мышцах плеч, что, казалось, у него бронзовый ошейник. Уазза удовлетворяет требованиям Джемаймы по всем параметрам, и ее застукали за шепотками с другими девушками, что она была б не прочь познакомиться с Уаззой поближе.
Остальные ребята быстро доложили Кёрту об интересе Джемаймы к Уаззе (#братанкодекс[51 - От искаж. англ. bro (brother) code – неписаные правила дружеского поведения в рамках субкультуры бро, не определяемой отчетливо разновидности мужской дружбы среди современной молодежи любой расовой или этнической принадлежности. Это понятие популяризовал персонаж американского сериала “Как я встретил вашу маму” (2005–2014) Барни Стинсон.]), и Кёрт должным образом офигел. Однако довольно быстро справился с этой болью и принялся отвисать с другими девчонками, и все эти девчонки, как он теперь понял, удовлетворяют его требованиям по всем параметрам, и с ними всеми он был бы не прочь познакомиться поближе.
Тем временем Уазза, поначалу вроде бы млевший в лучах Джемайминого внимания, почувствовал, что она-то удовлетворяет его требованиям не по всем параметрам, и принялся перешептываться с другими пацанами о том, что она напрочь отчуждает его своей удушающей липучестью.
В буйной тепличной атмосфере виллы остальные девчонки об этом, конечно же, донесли Джемайме (#сестренкапередмальчонкой[52 - Этот девиз популяризирован в дамском романе американской писательницы Кейт Хоффман “Могучее семейство Куинн. Броди” (2009).]), и так Джемайма постигла, что ее решение пренебречь Кёртом ошибочно. Это решение сделало ее уязвимой для изгнания в “перестыковке с подачи мальчиков”, вдруг объявленной режиссерами. Вот почему она попросила Кёрта перемолвиться с ней наедине у костра, и вот так состоялась их роковая встреча.
Парочка проговорила с минуту. Они вместе постановили, что реально “врубаются” друг в друга и что, вопреки недавним колебаниям, они удовлетворяют требованиям друг друга по всем параметрам. Признали, что “чувства” друг к другу у них все еще есть и они по-прежнему не прочь познакомиться друг с другом поближе.
“Мы норм, да?” – спрашивает Джемайма.
“Ага, каэшн, а чё”, – отвечает Кёрт.
Далее Кёрт обнимает Джемайму, оплетая ее громадными мускулистыми ручищами, попутно, как мог бы заметить какой-нибудь циник, без всякой нужды шевеля шикарно очерченными, умасленными, накачанными и полностью набрякшими мышцами.
Джемайма обращает свой несусветно пухлый рот, сверкающий и лоснящийся блеском для губ, ко рту Кёрта. Губы у нее трепещут. Толстая, мясистая, сочная и влажная нижняя губа чуть оттопыривается и являет призрак безупречных зубов.
Но склоняется к ней именно Кёрт, он-то и инициирует поцелуй. Движется как раз его голова, а не ее.
Однако затем Джемайма отвечает на поцелуй. Есть отчетливое движение ртом.
– Сучка-то работает, – произнес голос с задних рядов полностью сосредоточенной производственной группы. Хорошо поставленный голос белой девочки из среднего класса. – Сучка-то рэботаит.
– Ш-ш-ш! – оборвала ее Хейли. Ее всегда бесило, что столько белых детишек из закрытых школ, работающих теперь в медиа, разговаривают на эдаком приграймленном псевдоямайском, но теперь это стало еще и потенциально подсудным делом. При Годни, настоящем черном человеке, белый сотрудник с претензиями на крутизну мог подставиться под жалобу на культурную апроприацию, виновной за что могла оказаться компания, допустившая это.
На экране Джемайма отворачивается от Кёрта и утирает слезу.
– Если б этот похотливый гаденыш тут и отстал, нас бы пронесло, – пробормотала Хейли.
Но Кёрт не отстает. Он берет Джемайму за подбородок и возвращает ее рот к своему.
– Он оказывает давление? – прошептала Хейли, подаваясь вперед.
– Она утверждает, что да, – ответил Дейв, нанятый для юридических дел и подобной же мути.
– Придется верить жертве, – проговорил Годни Рифмас с широченной улыбкой.
– Заткнись, Годни.
– Я просто тебя цитирую, Хейли.
На экране Кёрт склоняется к Джемайме и целует ее вторично.
Сколько б ни всматривалась производственная группа “Острова любви”, никак не удавалось разглядеть, нравится Джемайме то, что ее взяли за подбородок, или ответила ли она на второй поцелуй. Ее обширная шевелюра целиком и полностью застила от камеры ее обширный рот.
– Она его не отталкивает, – с надеждой заметила Хейли, – пять секунд подряд уж точно.
Наконец Джемайма отлепляется и говорит: “Не знаю, стоило ли тебе это делать”.
Кёрт просто пожимает плечами.
Джемайма улыбается, подхватывает свой бокал с белым вином и удаляется.
Поцелуй завершился.
Дейзи нажала на “паузу”.
– Серьезно? – произнесла Хейли. – В смысле – серьезно. Вот это подставило под удар пятидесятимиллионнофунтовую мировую франшизу? Чего она к нам-то не пришла? Мы б от нее откупились.
– Может, это не игра за деньги. Может, она искренне чувствует, что ею злоупотребили, и теперь ей нужно отпустить прошлое, – предположила Дейзи.
Хейли испепелила ее взглядом.
Производственная группа “Острова любви” – не единственные люди, пристально вперявшиеся в этот отрезок записи. В то утро ее беспрестанно гоняли и в новостях, и в интернете. Полиция тоже всматривалась – в ответ на вопрос, заданный в Твиттере членом парламента от Джемайминого избирательного округа: этот парламентарий смекнул, сколько уважухи добыл себе в сети парламентарий Деборы Уиллет (1650–1678), и твитнул от имени Джемаймы #ЯГоройЗаВсехЖертв. Полиция твитнула в ответ, что они в курсе обвинений, предъявленных Джемаймой, и изучают запись в полном соответствии с регламентами, разработанными в отношении насилия и домогательств, #НулевойТерпимости и своей нерушимой приверженности принципу, что Британия обязана быть и будет безопасным местом для жизни.
В штаб-квартире “Острова любви” Хейли с трудом удавалось поверить, что все это происходит с ее великолепной, великолепной программой.
– Это же поцелуй! – вопила она. – Это же просто, блядь, поцелуй!
Но, произнося это, Хейли уже понимала, что ей такое говорить нельзя.
Все в комнате понимали, что ей такое говорить нельзя.
Потому что однажды – и не очень-то давно – Хейли в полный-полнехонький голос заявляла, что поцелуй – никогда не просто поцелуй.
И тогда оно так всем нравилось. Сильно. Решительно. Неистово.
“Вы разве не врубаетесь? – спрашивала она тогда. – Поцелуй – никогда не просто поцелуй. Бывают поцелуи хорошие, бывают плохие, но ни один – не просто поцелуй. Все они связаны с согласием”.
Годы напролет Хейли шагала в какую надо ногу с историей, а теперь вот история ее обскакала.
18. #НикакихОттенковСерого
Осень 2017-го. Ого-го время жить-то. ВЫШЛО время, мужики. Время, бля, ВЫШЛО!
Хейли подумывала подать в “Нетфликс” проект мощного навороченного телесериала на эту тему. Чего ж не подать? Мир перевернулся с ног на голову. Кто б мог ожидать такое? Никто.
Внезапно мужчины, к которым всю жизнь приходилось притираться, попали под раздачу.
Задумались о своем поведении.
Пересмотрели свои привилегии.
Актеры, продюсеры, режиссеры – все сделались такие нервные. И произошло это буквально в одночасье. Вернулись вечером домой вразвалочку из своего мира власти и вседозволенности за здорово живешь, с привычной своей борзотой. А тут – бум! – рухнул Харви Вайнштейн, и наутро все они уже двигались крадучись, высматривая репортеров у себя за плечом. Поглядывали в интернет – проверить, не внесли ли в черные списки и их. Рылись в старых воспоминаниях и раздумывали, не придаст ли какая-нибудь коллега радикально новый оттенок давно задвинутому неприятному инциденту, который мог бы показаться несколько мутным, если посмотреть на него под определенным углом.
Добро пожаловать в мир уязвимости, мужики.
У женщин вдруг появилась какая-никакая сила. Голова пошла кругом.
И когда группа старших женщин, работающих в кино и театре, обратилась к Хейли за подписью под “декларацией о намерениях” по вопросу “повсеместных” домогательств и вседозволенности в британской индустрии развлечений, о которых, если верить этой группе, знали “все” и от начала времен, Хейли с готовностью согласилась.
Был подготовлен радикальный набор рекомендаций по безопасности труда в театре, кино и на телевидении. Заявленная цель рекомендаций – обеспечить безопасное рабочее пространство во всех областях отрасли, чтобы дерзкие, неистовые и бесстрашные творцы могли продолжать экспериментировать, раздвигать границы и излагать свои радикальные, освобождающие истории, получая при этом стопроцентную защищенность, заботу и удобство. Весь этот документ получил название “Никаких оттенков серого”.
Как раз на встрече, устроенной для медиа и посвященной этой смелой новой инициативе, Хейли попала в заложники к фортуне. Во время круглого стола, последовавшего за фотосессией и вживую транслировавшегося в сеть, Хейли заявила, что целиком и полностью убеждена: внятное и недвусмысленное согласие в любых обстоятельствах, всегда, в индустрии развлечений вопрос самый острый.
“Даже если это просто поцелуй, – сказала она, – это никогда не просто поцелуй. Нет никаких оттенков серого”.
Она действительно в это верила. Еще будет время разобраться с нюансами, потом, а сейчас – революция, в революции же надо прочерчивать линии фронта. В головокружительном воодушевлении тех поразительных дней Хейли, как и многие другие, убедила себя, что это законно – отбросить любые представления о соразмерности и контексте ради общенационального обсуждения, которое необходимо провести. Будь здоров какое мощное переключение скоростей. Поездка неизбежно выдастся лихая.
Апогеем того буйного года стала церемония вручения Премии развлекательных искусств Великобритании. Наэлектризованный вечер, ради которого все оделись в черное и белое, как и было прошено, отчетливо заявив этой ошеломительно блистательной и умной зрительной метафорой, что где-где, а в британском кино и на телевидении никаких оттенков серого нет.
Вот уж вечер так вечер выдался.
Хейли, заявленная в номинации “Лучшая реалити-программа”, уловила в зале новый дух. Шампанское, потребляемое в теплом свечении всеобщей праведности, показалось вдруг еще более пузыристым. Подносики с закусками, которые таскали по залу почти сплошь шикарные юные безработные актрисы в крошечных черно-белых платьицах, словно бы сделались даже вкуснее от осознания у евших, что вечер церемонии в кои-то веки создает нечто по-настоящему важное.
Никаких привычных для красной ковровой дорожки пересудов о дизайнерских платьях. Вместо них прозвучало несколько неистовых, сильных и бесстрашных заявлений о неистовости, силе и бесстрашии. Сверкающие вручители, и мужчины и женщины, отказались от своих обычных умильных представлений победителей в пользу ехидно-задорных комментариев о недостатке полового и расового разнообразия среди номинированных. Все эти замечания встречала радушными сочувственными аплодисментами публика, собранная из представителей ремесла, вся украшенная изящными декоративными булавками и значками.
#НикакихОттенковСерого.
Мужчины-победители поголовно держались робко и самоуничижительно, рассуждали о том, что эта эпоха как никакая другая ставит их на место, но при этом она же – и самая вдохновенная из всех, какие они знавали в профессии, а в интервью после вручения старательно избегали вопросов о том, сколько они зарабатывают по сравнению со своими партнершами по съемкам.
Женщины-победительницы в своих сказочных платьях, в которых у дам помоложе верхняя часть обычно сводилась к паре бретелек, не более, делали пылкие заявления о необходимости меньшей сексуализации молодых женщин на экране.
