скачать книгу бесплатно
Одним касанием руки Эди останавливает Ребекку и сама говорит за себя:
– Научись подкатывать нормально.
Но удаляющаяся Трисс лишь показывает ей средний палец, а сложив его, не сразу попадает рукой на сумочную лямку. Отслеживая эту крохотную неловкость, Эди хмурится и едва заметно прищуривается. Что она разглядывает? Детали ненависти?
– Она мне никогда не хамит, знаешь? Хотя я твоя подруга.
Возможно, если бы Трисс начала травить Ребекку, та бы и не нашла, что сказать – по её меркам Трисс была самой красивой девушкой если не на Земле, то в школе. Ещё до того, как выкрасила длинные русые волосы в чёрный и её кошачий взгляд заострился. Самую длинную и тёмную из её бабочек зовут Систр. У Эди ушло две секунды, чтобы загадочно посмотреть на Ребекку, узнав в имени анаграмму «Трисс». Наверное, она немного слишком восхищалась ровесницей? Пожалуй. Чистая, белая кожа, длинные ноги и раскованная элегантность – перед ними чувство прекрасного слабеет в Ребекке, веснушчатой, маленькой и стеснительной.
– Иногда даже здоровается со мной.
Трисс всегда собрана, как взрослая, и серьёзна. Ребекка никогда не видела, чтобы она улыбалась, но однажды, из кабинки туалета, видела, как Трисс, подкрашиваясь тёмно-красной помадой, растягивала губы в подобии улыбки. Она тогда застукала Ребекку и сказала: «Я бы предложила тебе, но ты и так… нормальные у тебя губы». С тех пор Ребекка пользуется только бесцветным блеском.
– Ласково со мной она тоже не обходится, но…
Обрывая Ребекку, Эди трясёт головой, как Чип:
– Забудь про неё. Мне нужен справочник по религиям – совершенно ничего о них не знаю, – честно признаётся она, но незнание не лишает её интеллектуального шарма, а лишь удваивает обаяние непоседливого ребёнка. Вечно с ней так!
– Религии? – поднимает брови Ребекка – у Эди всегда были натянутые отношения с Иисусом. – Зачем тебе?
– Мне кажется, – достаёт она из кармана свой старый крестик, – отличия местных крестиков и наших могут быть ключом.
– Ключом к поджогу? – поднимает брови Ребекка и притопывает. – Вряд ли Иисус поджёг твой дом.
– Неплохая идея для сочинения, – обнажая клыки, смеётся Эди, – но мне правда нужно знать. У твоих родителей нет ничего такого?
– Я посмотрю, хотя сразу видно… – Звонок прерывает Ребекку, но она договаривает, закидывая сумку на плечо: – Сразу видно, что это православный крестик. Мамин последний бойфренд носил такой же, он был из Болгарии.
– Ребекка, ты голова, – тычет в неё пальцем Эди, и хотя она знает, что никакая она не голова, в груди приятно теплеет. На урок она уходит с гордой полуулыбкой.
***
То, что её семья – эмигранты, Эди с детства подозревала на грани со знанием. Достаточно было сравнить имена Джехона и Сьюзан или увидеть, как отец пишет с ошибкой слово «салат». Она закрывает глаза и вспоминает карту мира на стене своей комнаты. Болгария? Возможно. Любая другая соседняя страна с распространённым православием? Вероятно. Ей нужно сузить круг каким-то образом.
– А каким? – спрашивает Эди, стуча ручкой по тетради.
– Гидрометилтионином, Эди, не торопись, – отзывается учительница и продолжает объяснение темы.
Эди не думает: «Точно, урок химии!» Ничто вокруг не отвлекает её от головоломки: стучащие барабаны из наушников парня слева, тихое жевание парня за ним, аккуратное прикосновение к спине от Лизы, которая просит списать, звон металлических застёжек на ботинке Трисс справа – сегодня она дёрганная.
Никого из них не достаточно, чтобы отвлечь её. Она едва спала этой ночью. Первую её половину девочка перебирала свои вырезки, вторую половину она наблюдала, как её братьев забрасывают в автомобиль, по неосторожности разбивая им головы, а сестёр насильно закрывают в багажнике, ломая им ноги. Всего лишь сон, всего лишь ядовитый привкус тошноты этим солнечным утром, и теперь внимания хватает исключительно на самое важное.
Эди чертит прямоугольник – гостиная, маленький квадрат сверху – родительская, большой квадрат справа от прямоугольника – детская, квадрат над детской – гараж. На схеме появляются выходы, а затем детали: включенный свет в гостиной, незапертая входная дверь, но, очевидно, закрытая дверь в детскую, замок на гараже под вопросом, но, скорее всего, он тоже не был заперт, стопка шин справа от входа, несколько шин слева, разбросанные игрушки, в пожаре – огонь под окном и заклинивший замок входной двери. Всё указывает на то, что детей забрали если не из дома, то посреди игры. Слишком много совпадений именно в этот день.
«Из дома?» – спрашивает себя Эди. Это вряд ли: любой ребёнок закричит, если в дом войдёт взрослый и станет его принуждать.
«Взрослые», – поправляет она себя.
Справиться с четырьмя детьми, одному из которых пятнадцать, в одиночку? Нет, их было несколько. И они… они выманивали детей? Как можно выманить детей под присмотром подростка Дхимы в ночь? Там была женщина. Возможно, она стучалась ещё раньше того, как разбудила маму, и в шкуре овцы просила помощи. И Дхима как старший, как папин главный помощник не смог отказать женщине в беде, его схватили, а там уже… Нет, дети бы закричали, разбудили родителей при любом подозрении. Ночь, родители спят, старший брат где-то снаружи – слишком страшно для трёх ребят, хотя бы маленькая Арта, но ринулась бы будить отца. «Как же вас достали из дома?» – пыхтит Эди и ожесточённо кусает кончик ручки, кусает ещё, с нажимом, пока…
– Бэ-э-э, – вытягивается её лицо – вкус чернил на языке с ней навсегда. Трисс справа весело хмыкает.
– Эди, что ускоряет реакцию?
– Гидрометилтионин, – наугад повторяет Эди синими губами, но:
– Понятно. Остаёшься после уроков.
Сжав зубы, Эди проглатывает раздражение и немного чернил: в конце концов, среднестатистическая учительница не представляет, что в жизни подростка может быть что угодно важнее её урока или глупых выпускных экзаменов. Оценка знаний тестом, притом на противность составленным, убивает в Эди веру в человечество. Нет, простая учительница не видит подозрительных деталей в Трисс, не видит на запястье директора шрама, уходящего под манжету, не видит, что Эди украла у неё колбу ещё зимой. И она не поймёт, что свободное время нужно Эди не для телека, а для расследования.
Отстранённо наблюдая, как учительница растворяет в кислоте щепочку, она вытирает чернила со рта и вдруг наклоняет голову: «Погоди, это же возможно?»
– Нет, невозможно, – объясняет учительница после уроков. – Невозможно растворить килограммы органики за короткое время, а затем поджечь следы. И не забудь про наказание. У тебя сейчас математика? После неё тебя жду.
– Класс, спасибо, – отвечает Эди с непроницаемым лицом, но серьёзность смешит учительницу, судя по старательно сомкнутым губам и поднявшимся уголкам глаз. Что же с того: не она первая глупая взрослая, не она последняя.
«Да, глупые взрослые», – подытоживает Эди, пародируя походку мальчишки впереди неё по дороге в библиотеку: с каждым шагом его голова двигается, как куриная, ступни разлетаются дальше нужного, а руки свисают обезьяньими лапами. Это веселит больше «Тома и Джерри». Это вообще веселит, в отличие от этого дерьма.
Хотя как химик её учительница умна, Эди берёт книжку по химии в библиотеке и проверяет на уроке математики, дёргая ногой: неорганическая кислота, как плавиковая, может разъесть человеческое тело за короткий срок, но она не горит, зато горит органическая кислота, но ей требуется много дней на разъедание. Гипотеза о растворённых детских трупах и подожжённых следах разбивается о химию. Нога успокаивается. У её старших всё больше шансов на жизнь.
Откинувшись на спинку стула, Эди невидящим взглядом следит за учителем. Версия о похищении кажется ей правильной как интуитивно, так и логически, но что, если это ловушка ленивого ума? А если это загон, в котором её держит взгляд, сложившийся из-за жизни бок о бок с надеждой родителей? Эди стучит короткими ногтями по надписи «Трисс не сплёвывает» на парте и представляет, как одному-двум людям достаточно дождаться сна утомлённых детей и поджечь комнату через открытое летом окно или влезть в него, убить детей во сне и поджечь. Только кому нужно убивать четырёх детей? И даже не выручить деньги с продажи органов? Разве что месть, даже без фантазии!
– И я снова упираюсь в «братьев», – шепчет Эди и трёт глаза за окулярами очков. Нужно каким-то образом отмести версию о гибели в огне. Но если она узнает, что дети могли сгореть в огне… Ей кажется, она рехнётся. Здорово будет, прагматично загадывает Эди, если рехнётся, не успев рассказать родителям. В конце концов, только надежда и младшая дочка держат их по эту сторону вменяемости.
«Нужен эксперимент», – думается ей. Эксперименты веселее размышлений.
Физиологические показатели какого животного приближены к человеческим? Чьи кости достаточно велики и крепки, чтобы сымитировать человека?
«Трисс».
Но вместо плоской шутки уравнение в тетрадке дорисовывается до морды хрюшки.
Эди довольно кивает себе – ей нужно найти Ребекку после наказания, потому что у неё есть предложение на субботу, от которого она не сможет отказаться.
***
После унылого часа с химичкой Эди несётся в класс музыки, где по пятницам занимается Ребекка – пение действует как профилактика для бывшей заики.
Её жадное внимание легко перехватывает стычка: один парень нависает над вторым, а ещё двое стоят в сторонке. Угрожающего трясёт не меньше угрожаемого, а вот те, что в сторонке, дёргаются от возбуждения и подначивают:
– Пускай поплатится!
– Бей в живот!
Собравшись, видимо, с нервами, он ударяет в живот, как было сказано. Хлипкий паренёк сразу оседает. Второй же – «Мэтт с биологии, точно» – поднимает его обратно и бьёт ещё, но даже наполовину не отводит кулак, чтобы не бить слишком сильно. «Всё ясно – механизм выживания, – заключает Эди, вкладывая руки в широкие карманы. – Бей его, чтобы не били тебя». Для неё, привыкшей быть какой угодно, но собой, нет ничего мельче конформистов, и потому её лицо сминается в брезгливости. Впрочем,жертва не предпринимает никаких попыток помочь себе. Если тебя уже избивают, разве не теряет противник преимущество, снимая крышку дипломатичности с твоей ярости?
Насмотревшись, Эди закатывает глаза, заходит за угол, присаживается на корточки и мерно стучит отмычкой по полу. В ответ сбивчивый топот – приняв звук за цокот учительских каблуков, парни сбегают.
«Какая умница, ты очень помогла этому мальчику», – сказала бы мама, но Эди только поворачивает голову туда, где он съехал по стенке, и шагает дальше. Избили его не сильно, лейкопластыри ему не нужны. Психологическая помощь и Эди? Никогда не встречались. А местная иерархия её не касается.
Но дойти до музыкального класса ей не суждено – из коморки, что под лестницей, раздаётся стон.Имгновенно обрывается. Как если бы человека заткнули.
– Я теперь всегда буду оставаться после уроков, – шепчет Эди, проходя под лестницу, в темноту. Это сколько же веселья она пропустила из-за прилежной учёбы?
Дверь в коморку давно не закрывается и любит покачаться туда-сюда. Эди пользуется этим – тянет её на себя и подсматривает в ту щель, где петли. Она не горит желанием видеть секс школьников, но если это учителя? Картина мерзкая, информация бодрящая!
Из освещения в каморке лишь полудохлая лампочка, и глазам требуется время, чтобы различить фигуры.
Гораздо больше времени требуется, чтобы поверить в увиденное.
Бледная рука под юбкой, две веснушчатые кисти на плечах, влажный блеск щёк, расставленные ноги и острый нос в рыжих вихрах.
Это…
Эди не может вдохнуть.
Это Ребекка.
Это Ребекка?
Это её веснушчатые руки, это её волосы, это её мокрые щёки, но расставленные ноги.
И это Трисс.
Это её рука зажимает рот Ребекки, это её нос нюхает рыжие локоны, это её ладонь двигается под юбкой.
Трисс склоняется над Ребеккой, шепча ей что-то, и Эди готова поклясться, что никогда не видела у язвы такого мягкого взгляда. Чем дольше Трисс шепчет, тем белее пальцы на её плечах и тем влажнее звуки из-под юбки. Одежда Трисс не сдвинута – а значит, Ребекка её не касалась, – но дышит она тяжело и вжимается в маленькую Ребекку, а та смотрит на неё умоляюще, теряя всё больше слёз, но не отталкивает. А затем Трисс целует её.
И Ребекка не сопротивляется.
После пошлого чмока Трисс шепчет вновь, подхватывает её ногу и смешивает мокрые звуки Ребекки с жадными звуками нового, глубокого поцелуя. Она целует присаживаясь и всё равно нависая, лижет языком пухлые губы и пробует изнутри, а Ребекка открывается. Трисс успевает отпрянуть, хищно впитывая вид, прежде чем Ребекка захлёбывается воздухом и её бёдра бьёт крупная дрожь оргазма.
Но когда Трисс, держа ослабшую Ребекку, достаёт из неё пальцы, чтобы облизнуть, прижавшая к себе ладонь Эди не выдерживает, и её бёдра дрожат подобно ребеккиным, а ноги складываются, как у косули – еле держат. Только на третьей, остаточной волне оргазма Эди понимает, что сделала.
Только на третьей ступеньке школьного крыльца Эди останавливается.
«Это… так можно?» – мысль по-детски наивная, потому что да, очевидно и почему бы нет. Но никто не показывал ей подобное и… «И это поэтому мне не нравится ни один парень?» Зато Джоан Джетт всегда казалась ей желудкопереворачивающей, совсем как Трисс и Ребекка…
– Ясно, – выдыхает Эди, прикрывая глаза. – Ревность.
Всё это время Трисс всего лишь ревновала Ребекку к ней. Эди складывает и вычитает все тычки и подколки, и в сухом остатке остаются лишь моменты, когда они с Ребеккой были вместе. Ведь Трисс действительно не доставала её в одиночестве. А дёрганое поведение сегодня?..
Эди оборачивается, как будто может увидеть Ребекку сквозь стены:
– Ты бы не смогла скрыть от меня такое.
Выходит, Трисс планировала наконец сблизиться с Ребеккой и весь день переживала об этом. И стыдливая реакция Ребекки в коморке говорит о том, что она не подозревала.
Эди непонятно собственное тело, её голова раскалена, её чувства перетекают от полноценности к отвращению, как лава, а возвращаться к образам из коморки неуютно и даже страшно. Почему? Наблюдать секс лучшей подруги – это неловко, но не травматично. Не для неё. Или именно для неё?
Запихнув мокрые ладони в карманы, Эди вновь срывается с места. Она позовёт Ребекку по телефону.
Джоан Джетт – мать глэм-рока, бисексуальная икона.
Глава 4
Следующим утром Эди глядит в потолок и знает: её не привлекает Ребекка, её не влечёт к Трисс, но её тело отреагировало на секс. Разумно предположить, что это лишь проделки гормонов, и это знание обошлось Эди вчера всего в одну сожжённую мамину игрушку.
По крайней мере, объяснение устраивает её сейчас, когда в жизни есть кое-что поважнее.
Стерев с глаз сон, Эди нащупывает на полу дротики и вяло прицеливается к карте мира на стене. Дротик попадает в большой фрагмент: «Россия? Возможно». Следующим пронзает соседний, маленький фрагмент: «Украина? Вероятно». «Сербия, Румыния, Болгария, Молдова, – втыкаются иголки одна за другой. – Всё подходит». Кряхтя, Эди садится на кровати и вздыхает:
– Ничего мне это не даст.
Она ощущает в себе чуйку, которую воспеваюткино и книги, она знает, что имеют в виду под зудом, который нельзя объяснить, но необходимо слушать. Не всегда Эди может связать подозрения с фактами или не сразу. И сейчас, сегодня, стоило открыть глаза, как в ней зудит: «Заклинившая ручка». Но она пообещала себе не начинать никаких экспериментов до главного из них.
Обещание не останавливает её мозг от перебора деталей, событий, возможностей той ночи, словно судоку миллион на миллион ячеек. Чистя зубы, расчёсываясь, целуя Чипа, она не прекращает думать: как бы отреагировала Калтя на незнакомку? какую бы подсказку оставил Эрвин? где бы попыталась спрятаться Арта? Это была пятилетняя девочка, достаточно непоседливая и юркая, её могли недооценить, она могла вырваться и укрыться в гараже, но по всхлипам её находят и прицеливаются в голову, приказывая выйти, а она только сильнее всхлипывает и унижено выползает…
Эди плещет ледяную воду в лицо – нужно найти маму. И тихие звуки с кухни быстро её выдают. Солнечными выходными днями уют сам назревает вокруг неё через звон посуды и сладкие ароматы из духовки. Но в остальном их кухня ничем не похожа на картинку с пачки смеси для печенья. Обои над печкой забрызганы жиром, старая скатерть начала расходиться по шву, на ней чашка со сколом, а сбоку от заржавевшей мойки крутится мама – такая же посеревшая, как и всё вокруг неё.
– Мам, давай помогу, – предлагает Эди и нагло отодвигает её от столешницы, забирая нож.
– Если этого не хватит, – указывает та на свиные рёбра, – просто порежем тебя.
– Тепло материнской любви.
Она знает, что её футболка измазана зубной пастой, а на коленях штанов состарившиеся пятна от травы, но:
– Это не повод меня третировать, знаешь. Во-первых, я не выбирала жизнь, где с утра нужно вставать, во-вторых, я не виню траву за то, что она красится, – рука с ножом ловко вырезает кости, а глаза искоса наблюдают за мамой, что чистит картофель чёткими движениями резчицы. – В-третьих, пятна на одежде не определяют личность и сама одежда не имеет значения в отрыве от наших вкусовых предпочтений, которые в большинстве своём, обрати на это внимание, сформированы под влиянием…
– Иисусе, – вздыхает мама, – я сожалею о моменте, когда научила тебя читать.
– И говорить.
Эди улыбается и бросает взгляд на маму в другом конце кухни, но на её лице ни света, ни лёгкости. Улыбка Эди растворяется в беспокойстве: с того момента, как родители рассказали ей всю историю, они словно перестали претворяться.Если раньше у Галица была дочка, которая смотрела на них без призмы сострадания, то сейчас у них не осталось пространства для игры в счастливый домик. Семья Ребекки была счастлива избавиться от необходимости претворяться, когда отец оставил их наконец. Многие семьи в классических для кого-то книжках страдали от притворств. Но только не под их крышей. На этом этапе понимания своей семьи Эди больше удивляется совпадениям с остальными людьми.
– Во сколько придёт Ребекка? – спрашивает мама, будто увлечённо раскладывая овощи на блюдо. Привычка зацикливаться на однообразных действиях в моменты глубоких переживаний сидит в ней столько, сколько Эди себя помнит.
– Через час. Пойду покормлю Чипа.
И, конечно же, Чип во дворе оставляет дополнительные следы на её футболке в порыве счастья.
– Привет, не виделись пятнадцать минут
От боли Эди морщится – он любит вминать когти в её живот от удовольствия, – но не отдаляется.Она кладёт ему одно свиное рёбрышко, что для Чипа лишь аперитив, но обещает:
– Не сдавай меня, и я отдам тебе свой обед.
