скачать книгу бесплатно
– Та-та-так! То-то-чно! Пра-пра-пра-прыщик Гав-врю-врю-шов!
– Б-р, вы что, контуженный? – удивился особист.
– Угу! Было… Контузия у меня…
– Отдыхайте… У меня к вам вопросов нет, в принципе…
– Спа-спа-сибо!
– А где ваш ротный, капитан Колывань?
– В ш-ш-таб на-на-верно у-у-шел! – с трудом выговорил Гаврюшов.
– Ясно…
Подполковник нагнулся, чтобы не зацепить головой косяк двери и быстро вышел из каптерки. В коридоре он на мгновение остановился у нашей новенькой ротной газеты, висевшей на стене рядом с кабинетом замполита батальона – «На боевом посту вторая парашютно-десантная!» – и всмотрелся в карандашные рисунки и статьи, под которыми было написано: «Рисунки и статьи на первой полосе – гвардии рядового Одуванчика, статья на второй полосе – гвардии рядового Сердюка». Первая статья красноречиво называлась: «Спишь на посту часовой? Душман придет – роту вырежет!» Вторая статья – «Бей чужих, чтобы свои боялись!» – рассказывала о происшествии на военном аэродроме Кабула, когда наша рота побила улетающих в Союз дембелей из охраны аэропорта, надевших на свои уставные головы десантные береты, а на хилые тела десантурские тельники; статья была как-бы само-разоблачительная, но с юмором и сатирой на первом месте…
Подполковник мухой вылетел из модуля второй десантной роты связи. Больше в батальоне этого офицера никто не видел.
Когда наша рота горланила десантурские песни, во время вечерней прогулки на плацу батальона, капитан Колывань тихонько сзади подошел к дежурному по роте, младшему сержанту Петрову, и прошептал:
– А ну как, брат «Каманчи», открой-ка мне оружейку, живо!
– Е-есть! Товарищ капи…
– Да не ори, тунгус, – рассмеялся ротный командир.
– Есть! – опять гаркнул Петя. – Что смотреть будете?
– Гранатомет рядового Сердюкова на месте, «духам» не продал на мосту?
– Конечно здесь, вот он, родной! – улыбнулся Петя и открыл деревянный шкаф, где стоял протертый и блестящий, словно самовар, единственный гранатомет второй роты связи.
«Папа» взял его в руки, начал крутить и изучать все его крючки и подвесы. Потом словно оторопел и опустил руки. Лицо его покрылось холодным потом.
– Петро! Сукин кот! Ты что, дурак? Ладно, Сердюков дурында, а ты?
– Так точно, а что случилось, товарищ гвардии капитан?
– Смотри, курок вывернут, а здесь вмятина! Гранатомет неисправен, уроды, блин! Вы что им делали?
– Им орехи грецкие разбивали мои «деды»! Раз по куче и готово! Год назад!.. На нижнем Панджшере… Видно они и укокошили РПГ! Ха!
– Молодцы! Повесь на него бирку – «неисправен». Завтра пусть старшина Гаврюшов отнесет его майору по вооружению. И это… новый нам даром не надо! У нас в штатном расписании нет гранатометчика. Усек, Чингачкук?
«Папа» заржал во весь рот и отправился в свой кубрик, что-то ворча в усы про Лёню Сердюкова и молодого Одуванчикова.
После отбоя Лёня и я рассказывали роте о происшествии на мосту и про беседу с особистом. «Деды», «черпаки» и «слоны» держались за животы, умирая со смеху. В половине двенадцатого ночи идиллию нарушил старший прапорщик Гаврюшов, ворвавшийся в солдатский кубрик с криком боевого Гурона:
–Рота! Поче-му-му не с-с-пи-им?
В общем-то, это и был настоящий Гурон, только без перьев на бритом затылке и без боевого топора.
– О-ду-дуван, Сер-сердюк! Оде-дева-вайтесь и живо ко-ко мне в кап-каптерку! – заикаясь, проревел «краснокожий дикарь».
– Ну, пошли, Одуванчик, похоже, сейчас нас будут уже того, иметь! – грустно сказал Лёня и передернулся, словно нервный ребенок, вспомнивший про жестокого отца.
– Ну и хрен с ним! – бодро ответил я и спрыгнул со своего второго яруса. – Я живым не дамся… если он начнет бить, конечно…
Лёня одевался неспешно, долго завязывал шнурки на ботинках. «Дед» явно тянул время. Он посматривал на меня грустными глазами и о чем-то размышлял.
– Одуванчик, это, слышь, ты мне друг?.. – тихо спросил Лёня.
– Конечно! Самый настоящий! – негромко ответил я.
– Старшине не скажешь?..
– Ничего! Пусть даже не мечтает! С какого перепугу?.. – звонко ответил я и расплылся в циничной улыбке.
– Дать бы тебе в морду, Одуванчик, – усмехнулся мой добрый «дед».
– За что, Лёня? – не понял я.
– Да, я просто подумал, если бы я был нашим прапорщиком, наверно так бы подумал, – рассмеялся Лёньша.
– Ну ча, пашли чо ли? – брызнул я.
– Ча встали, та-тараканы бе-беременные? А?.. Зассали? Живо в каптерку! Очкуны духовские… – заорал прапорщик, появившийся словно черт из табакерки.
– Ча бояться-то? Неужто бить будете, ваше благородие? – вдруг крикнул я на всю казарму.
Эта реплика молодого борзого солдата в адрес Гориллы едва не подкосила отважного прапорщика десантной роты парашютистов «экспедиционного корпуса». Никогда раньше за всю свою яростную и борзую десантную службу, отличавшуюся показательным мордобоем всех поколений солдат и сержантов, старший прапорщик не получал таких качественных и смелых моральных оплеух.
– Не ссы, мо-молодой, руки еще об тебя-бя па-пачкать! – прошипел прапор и первым скрылся в каптерке.
Петя Петров посмотрел на нас грустными глазами, а потом почему-то сказал в мой адрес:
– Эх, Одуванчиков, молодой, залетциком становишься?
– Иди, гуляй по вечной мерзлоте! – зло ответил я, понимая, что за эту фразу мне в скором времени пересчитают все мои тощие ребра.
Я так и не понял, что мой командир отделения хотел этим сказать, да он и сам верно этого не понял. Он хотел извергнуть крылатую фразу, но получилась бессмыслица. Как только Петя попал в ВДВ, странный…
– Разрешите ворваться? – почти смело спросил Лёня.
– Рискни геморроем, солдат! – прогремел старшина роты из глубины каптерки.
Мы оба вошли и молча встали у фанерной стенки, окрашенной в противный грязно-салатовый цвет. Над нашими головами висели портреты Брюса Ли, вырезанные из иностранного журнала явно тупыми ножницами и приклеенными на канцелярский клей. Тот самый клей, что используют школьники первого класса на уроках труда. Брюс Ли с улыбкой дракона выражал своим взглядом неотвратимость физической расправы над каждым, кто не по доброй воле входил в этот «пыточный кабинет», логово Гориллы. Наш старшина, видимо, взял образ великого каратиста в своего духовного помощника и кумира. Это были лишь мои ничтожные и субъективные предположения…
Гвардейский стар-прапорщик по обыкновению уже прибывал в поту и мыле. Он пытался нокаутировать длинную черную кожаную каланчу, наполненную местным песком. Каланча уже давно не дышала, на ней не было живого места. Мне было жалко ее. За два или три года нахождения в этой каптерке, от бедной груши-каланчи, мало что осталось. Горилла бил ее яростно, охаживая кулаками, локтями и коленками. Создавалось впечатление, что это была вовсе и не боксерская груша, а тело самого ненавистного врага.
Мы продолжали смотреть на этот маскарад еще минут пять. В кубрике невыносимо пахло «обезьяньим» потом. Я внимательно следил за отточенными кулаками и ребрами ладоней нашего старшины.
И вдруг меня осенила мысль и догадка. Солдаты и сержанты на втором году службы в Афгане становятся философами и «Диогенами», они спят и видят тот момент, когда уже их отпустят домой, они понимают, что их выжали, словно апельсины, не дав ничего взамен, кроме двух полосатых тельников и старого десантного берета. Прапорщики, наоборот, привыкают получать очень хорошие деньги за свою, по сути, халявную должность и с азартом смакуют крайние месяцы боевого двухгодичного контракта, втихую подумывая и наслаждаясь, словно он на молодой бабе: «Черт побери, а не остаться ли мне здесь еще на пару годков? Четыре года в Афгане, это ж почти маршал! Выслуга год за три! Где еще в Союзе смогу я такие шикарные бабосы заколачивать?..» Вот и метелит такой прапорщик боксерскую грушу, думая, что его сила и ловкость вечна и непогрешима. Что вся дивизия, да что там, дивизия, вся 40-я Армия с восхищением глядит на удачливого, покрытого панцирем мускулов великого полководца «слонов», «черпаков» и еле ходящих «дедов»…
Лёня чихнул и поморщился. И вот я автоматически открыл рот, из которого вылетела глупая, но вполне крылатая фраза:
– А если зубами, товарищ гвардии старшина?..
Прапорщик опустил руки. Глаза его сверкнули адским огнем. Каптерка наполнилась мертвенной тишиной. Словно через пару секунд должна последовать расправа над местными жителями со стороны волка-оборотня, представшего перед ними в виде вспотевшего боксера, мастера восточных единоборств. В углу заерзал каптерщик, тот самый «дед», похожий на коренастого чебурашку и цыганенка, одновременно.
– Товарищ старшина, разрешите я этого борзого Одуванчика урою прямо здесь?! В хате? Чтобы вам руки об него не пачкать? – неожиданно и злобно прошептал солдат-вещевик.
Вдруг я сообразил, что этот «дед» не просто «домовая крыса», стерегущая шмотки прапорщика и всей нашей роты, он еще и личный телохранитель Гаврюшова, ведь не зря при его появлении даже Миша Калабухов, обычно разговорчивый, как-то умолкал. Все как на зоне.
Но я, как обычно, молчать не стал и громко провозгласил:
– О! Кладовая крыса проснулась? Извините, что помешали вам почивать на сундуках с добром! А почему ты, комсомолец, спишь в каптерке, а не в расположении своей роты? Твоя койка пустует! А, у тебя две кровати, ха! Нормально устроился? Поговорим об этом на комсомольском собрании… – едва сдерживая свой гнев, проговорил я.
– Ладно, Саня, у каптерщика тоже по молодухе боевые выходы были, контуженый он слегка… – прошептал Лёня.
– Чета я не заметил, Лёня!? А ча, у нас у кого-то нет боевых чоли? – ответил я негромко.
– Убью! Молодой, сука! – прошипел каптерщик и вскочил с сундука-лежака.
– Молчать всем! По-пошел спать в ку-кубрик, ря-рядовой! – заорал старшина на своего помощника.
Черноволосый каптерщик, накаченный словно шимпанзе, надел мягкие неуставные тапочки, купленные видимо в Кабуле, и тихо вышел.
– Настоящая шестерка, да? Вам нравятся такие солдаты? – засмеялся я в глаза старшине.
– Молчать, кот по-помойный! Удав-дав-лю! Никогда я не встречал еще таких солдат!
– Есть, – спокойно ответил я, уставившись, в мощный кадык старшины. Это означало «спокойнее, старшина, соблюдайте устав».
– Урод! – гневно проворчал прапорщик в мой адрес и резко перевел взгляд на моего друга. – Сердюк, куды девал бакшиши?
– Какой?.. А, бакшиши? Не могу знать, товар-прапор! – побледнел Лёня.
– Ба-ба-чата тебе дали сегодня джинсы и крос-со-совки, что не так? Люди видели, мне и «папе» доложили! Ро-роту подставляешь? Мало я тебя пи-пи-нал по молодухе? «Слоном» стал, тьфу, «дедом» стал и туда же?
– Не брал я бакшишей! Не на что покупать было! – расстроенно ответил Лёня.
– Врешь, домой в декабре полетишь! Последним бортом в лютую стужу!
– Да мне по хрену! Зато шинельку получу! – гордо ответил Лёня, но подбородок не поднял.
– Молчать! «Смирно!» – об-обоим котам помойным команда! У тебя си-сигареты были?
– Были, – ответил Лёня.
– Сколько блоков?
– Один, – вяло ответил Сердюков.
– Одуван?.. – Прапорщик повернулся ко мне и уставился в мой лоб черными от злобы глазами.
–Я! Гвардии рядовой воздушно-десантных войск Александр Одуванчиков! – выкрикнул я.
– Хорош уже орать, «слон»! Сколько у Сердюка блоков было?
– Как он и доложил, один блок! – отчеканил я и выше поднял подбородок.
– Какой марки сигареты были? – прокричал мне в ухо старшина.
– Не могу знать! Не курю, они у бумаги были! – громко доложил я.
– В какой бумаге? Ты ча, из-из-дюваюся, сволочь? – прошипел старший прапорщик.
– Никак нет, в бумаге из-под офицерских га-галет! – заикнулся теперь уже и я.
– А? Ха! А где же вы, сыны, офицерские галеты взяли?.. Попался на вранье, Одув?
– Разведчики привезли нам обед, там и офицерские галеты были, – спокойно ответил я.
– Сердюк, ты где взял бл-блок сигарет?..
– Купил в военторге на свои кровные, имею право! – злобно ответил Лёня. – Фамилия моя Сердюков, блин, никакого уважения!
– Уважения тебе за-за-хо-хотелось?! Сейчас я проверю твой чемодан, и если я найду «штаны» и «кроссы», я тебе их на уши натяну! Вытаскивай свой че-че-модан и открывай! Сдам тебя и этого бо-борзого «слона» в особый отдел! Пусть они вас научат…
– Зря вы так, товарищ стар-прапорщик, видать забыли свои слова: «Тех, кто на Кунаре был того обещаю не трогать…» Или не было?.. – горько заметил Лёня.
– Молчи, солдат! Молчи! Кунар, да! Знаю, что вы там через ад прошли, но у меня приказ ротного – найти и уничтожить твои джинсы и кроссовки! Чтобы другим солдатам и сержантам неповадно было!
– Вы, видно, совсем края потеряли, товарищ прапорщик? – злобно прошипел Лёня. – И новый «папа» тоже…
Гаврюшов размахнулся и со всей дури ударил рядового ладонью по нижней челюсти. Сердюков был подготовлен к удару, до армии занимался боксом, так что оплеуха прошла вскользь. Сердюков полетел через всю каптерку и приземлился в кучу чемоданов. Из каких-то пакетов посыпались эротические игральные карты, дембельские фото, разные мелкие сувениры из Кабула. Старшина принялся все это добро сгребать и складывать в один вещевой мешок. Лёня лежал без движения минут пять, ожидая болезненных ударов ногами по своему бренному и уставшему телу.
К сожалению Гориллы, шмон дембельского чемодана рядового Леонида Сердюкова и чемоданов его друзей результатов не дал.
Старшина в ярости начал скидывать с полок чемоданы всех солдат и сержантов второй роты, но и в них джинсов и кроссовок не оказалось. Были проверены все углы и заначки во всех помещениях роты, штанов и кроссовок нигде не было. В три часа ночи нам было разрешено отбиться. Горилла напоследок окинул меня злобным взглядом и, заикаясь, прошипел что-то невнятное: «Мо-мо-лись чижок! За все ответишь, зачмырю…»
Спал я крепко, на моем лице блуждала улыбка сумасшедшего. Мне снова приснилась медсестра Маша из медицинского пункта Каунасского учебного батальона и снова мы играли с ней в любовь.
Под утро, меня легонько толкнул Лёнька Сердюков и тихо спросил:
– Эй, Шура, живой? Проснись на минутку!
