скачать книгу бесплатно
– При чем тут греки? У нас и помимо них множество дел с султаном. Отчего он не держится договоров? Не пускает наших купцов? Разоряет торговые корабли под нашими флагами? А греки, что ж, они храбро воюют. Может, не следовало их резать?
Он почти издевался, этот царь, с напускным простодушием позволяя себе говорить то, что у его брата Александра было бы за семью замками. Это пугало. Создавало чувство неуверенности.
Меттерних взял госпожу Фикельмон под руку и повел через аудиенц-зал в столовую: маленький ужин – лучший способ сблизиться в почти семейной обстановке.
Молодая дама не могла бы нахвалиться роскошью приема. Здесь все выглядело по-королевски. Только суп и десерт подавали в фарфоровой посуде. Остальные блюда на серебре. Перемены были мгновенны – едва хозяин дома положит нож и вилку, гости должны поторопиться отведать свое, пока Клеменс еще держал приборы на весу. В Неаполе, где семья Фикельмон жила раньше, все куда беспорядочнее, естественнее, и будущая посланница боялась, что выглядит провинциалкой.
– Друг мой, – обратился Меттерних к Шарлю-Луи, – мы в тесном кругу и можем говорить откровенно. Русский император, – он кивнул в сторону четы Татищевых, – просит направить в Петербург вместо Лебцельтернов, – снова кивок бывшему послу и его супруге, – вас. Такая просьба – не лучшая характеристика в наших глазах. Вы же понимаете, что выглядите слугой двух господ?
Фикельмон не выказал ни беспокойства, ни чувств оскорбленной невинности.
– Царь – человек чести…
Господа Татищевы закивали.
– …Что же странного, что он хотел бы видеть послом в своей стране бывшего военного, генерала, честного дипломата, способного к самостоятельным шагам? – Шарль-Луи парировал придирку так же легко и в той же манере, которая столь раздражала канцлера у молодого царя. Будет толк. Так кто? Муж или жена? На кого следует возложить основную миссию? Граф опытен, а графиня – взгляд не оторвать как мила, хотя не теряет чувства приличия. Что недурно.
Меттерних усмехнулся и скосил глаза на свою Моли. То, что нужно для крепкого дома: хороша, заботлива, недалека умом. Но без полета, совсем без полета. Сердце сжалось при воспоминании о княгине Ливен. Никогда до, никогда после… Но жизнь несправедлива…
– Сударыня, – канцлер с преувеличенным воодушевлением обратился к мадам Фикельмон, – нам будет отрадно отправить в Россию родственную этой стране душу. Ваш дед, фельдмаршал, великий человек…
Все, кроме поляков Вонсовичей, согласно закивали. Их холодность слегка задела Дарью. Но они – представители храброй и несчастной нации, которую следует понимать, прощать, поддерживать хотя бы морально. И, приложив усилие воли, будущая посольша не обиделась.
– Ведь вы уже ездили в Петербург с родными, – настаивал канцлер.
– О да. Император Александр был так добр, что подарил матушке пенсион за ее великого отца. Нас принимали на самом высшем уровне. Мы каждый день проводили с августейшей семьей. Великие княгини относились к нам, как к сестрам. Особенно добра была нынешняя императрица, Александра Федоровна…
Клеменс растянул губы в вежливой улыбке.
– Тогда и нынешний государь вам коротко знаком? Он был великим князем. Вы встречались?
Дарья утвердительно кивнула.
– Николай Павлович… всегда держался в тени царственного брата. Думаю, и на троне он будет продолжателем дел великого предшественника.
Моли фыркнула, не скрывая своего отношения.
– Мой брат Альфред ездил в Петербург с миссией. – Ей казалось, что это очень важно: не всякому доверят миссию. – И что же? Этот царь отклонил все доводы в пользу Священного союза!
Будущий муж поспешно прервал ее. Ему совсем невыгодно было, чтобы гости полагали, будто один из гарантов договора – Россия – готов покинуть альянс.
– Милая, не преувеличивай. Царь сказал лишь, что у него свои дела с султаном. Но греков он считает бунтовщиками.
– Вовсе нет, – Мелания не готова была уняться. – Нынешняя императрица еще в бытность великой княгиней говорила покойному государю, что греков нельзя приравнивать к другим бунтовщикам. Чьи слова она повторяла?
Разговор становился острым. Канцлер воззрился на посла Татищева с женой. Именно им следовало опротестовать заявление баронессы Зичи. Но добрейший Дмитрий Павлович молчал. Он так долго прожил в Вене, что уже начал забывать французский, на котором говорил дома. Известие, будто новый царь требует от высших чиновников знание русского, повергло его в отчаяние и чуть не привело к отставке. Юлии Александровне с трудом удалось убедить своего благоверного, что скоро все вернется на свои места. Она славилась широтой всех телесных окружностей, семейными добродетелями и редким подобострастием к сильным мира сего. Поэтому супруги Татищевы терпеливо смотрели на Моли, ожидая продолжения. Которое, кстати, можно красиво описать в депеше на родину.
– Покойный царь вовсе не прислушался к пожеланию поддержать греков, – слегка подтолкнул баронессу Дмитрий Павлович. – Хотя многие в Петербурге этого хотели.
– Зато нынешний прислушивается, – вспылила Моли. Она, как все заурядные люди, считала, будто мир вращается вокруг них, и Николай не имел оной цели, кроме как обидеть ее дорогого брата Альфреда. Не выдержав, Клеменс наступил под столом на ногу дражайшей половине: «Да уймись же ты!» Мелания с крайним удивлением посмотрела на него. Но прикусила язык.
После горячего подавали кофе с ликерами. Мужчины ушли в курительную, где можно было поговорить без дамского птичьего щелканья.
– Кстати, дорогой Людвиг, – обратился хозяин к графу Лебцельтерну. – Мятеж начала царствования все еще сказывается в Петербурге?
Бывший посол отложил бразильскую пахитосу.
– Все уже все забыли, – к величайшему неудовольствию канцлера, бросил он. – Общество легкомысленно. Если бы не эти бедняжки-жены, поехавшие за ссыльными в Сибирь, о бунтовщиках бы вовсе не вспоминали. Но добродетельный поступок супруг, матерей и сестер еще обсуждают и весьма одобряют.
– Ваша свояченица…
– Оставим Каташу ее судьбе, – бывший посол был почти резок. – Моя жена Зинаида до сих пор плачет. А тесть граф Лаваль вынужден был продать коллекцию этрусских ваз, чтобы снарядить эту экзальтированную сумасбродку к ее мужу-безумцу. Ведь ей нужно там все: от шелкового белья до фортепьяно. А дом, который она построит! А взятки городским чиновникам!
– По-вашему, не было ни малейшего вероятия, чтобы петербургские бунтовщики победили? – настаивал канцлер.
– Напротив, совсем напротив, – граф Лебцельтерн снова затянулся, отчего его впалые щеки так глубоко ушли внутрь черепа, что, казалось, соприкоснулись друг с другом во рту. – Удача могла улыбнуться заговорщикам. Просто чудо, что властям удалось подавить возмущение. Если бы не новый царь… Тогда он показал себя впервые.
Меттерних сделал кислое лицо.
– И что могло бы быть?
– Шутите? – бывший посол прищурился. – В стране, где толпы ничего не потеряют, а только приобретут грабежом? Начался бы хаос, с которым никто, вы слышите, никто не смог бы совладать. Заговорщики пали бы первыми от удара этой волны. Какая разница, кто лишил их жизни – законный монарх или мужик с топором?
– Вы слишком долго пробыли в чужой стране, – констатировал канцлер, – и начинаете принимать ее интерес за наш собственный. Вернитесь домой, Людвиг! – Клеменс сложил руки рупором. – Вернитесь домой! Если бы тогда у русских начался кровавый хаос, то сейчас никто не угрожал бы Константинополю. Польша была бы поделена между нами и Пруссией. Молдавия, Валахия и другие Дунайские княжества умоляли бы Вену о праве войти в состав империи. Греция не рассчитывала бы на штыки единоверцев. А сам Петербург, помаявшись в лихорадке, просил бы о введении союзных войск…
Он говорил так свободно, потому что посол Татищев, безмерно обожая сладкое, остался за столом, с женой. Там шла своя беседа. В сугубо дамском духе – о предзнаменованиях.
– Милочка, неужели вы не боитесь поселиться в доме, где до вас умерло столько женщин? – Зинаида Лебцельтерн наклонилась к Моли.
– Боюсь? Почему? – пухленькая рука баронессы Зичи потянулась за рогаликом с заварным кремом.
– Ну, все говорят о призраке старухи из портрета… – начала мадам Лебцельтерн. Пережитое в России сделало ее нервной. – Разве не она повинна в смерти второй супруги вашего будущего мужа?
– Глупая мистика!
– Естественнее предположить, что молодая дама на сносях просто переволновалась. – Дарья сама не ожидала, что придет на помощь баронессе. – И после похорон свекрови ей привиделся призрак.
– Какая вы матерьялистка! – всплеснула руками Зинаида Лебцельтерн. – А здесь, в Вене, приветствуется легкий мистицизм.
– Разве вы не видели сокровища Хофбурга? – с упреком спросила мадам Татищева, ставшая в Австрии почти католичкой. – Вы должны обязательно взглянуть на гвоздь Спасителя, которым Он был приколочен к Честному Кресту, на ресницы святой Бригитты, застывшие в янтаре…
– Позвольте мне, – до сих пор молчавшая графиня Анна Вонсович вступила в разговор. – В Хофбурге много чудес. Копье Лонгина, мощевик Карла Великого, неоскудевающий кошель Святого Стефана… – Польская гостья пересела поближе и с неизъяснимой грацией взяла Дарью за руку. Это была дама навечно цветущего возраста – после 30-ти, но до 50-ти. Ее волосы, конечно, оставались черны, а губы пунцовы, но в уголках глаз уже можно было разглядеть лучики морщин, а под нижними веками темную тень с наплывами водянистой кожицы, которые по погоде то исчезали, то набегали вновь. Тем не менее Анна Вонсович, в прошлом Потоцкая, урожденная Тышкевич, выглядела еще очень желанной. Как взбитые сливки, которые надо съесть сейчас, потому что завтра они прокиснут. – Возможно, вы слышали об Агатовой чаше? – продолжала она, в упор глядя на Дарью. – Эта реликвия хранится здесь, в Золотой кладовой. Ее могут видеть только члены династии. Те, на кого семья возлагает особые надежды. Говорят, это и есть Чаша Грааля. За такими сокровищами Габсбурги[11 - Габсбурги – династия, правившая в Австрии с XIII в., монархи Священной Римской империи германской нации, с 1804 г. – Австрийской империи.] охотились тысячу лет. Тот, кто посмотрит в нее, увидит будущее.
– Я все это слышала, – кивнула графиня Фикельмон, осторожно отодвигаясь от экзальтированной польки. – Но разве сокровища помогли Габсбургам против Наполеона?
– Вы ничего не поняли, – горячо выдохнула Вонсович. – Выдав дочь за Бонапарта, император Франц поступил мудро. Он освятил реликвиями дома Габсбургов беззаконные победы беззаконного владыки, сделав его истинным государем. В том-то и особая милость Всевышнего, что он принял этот дар.
– Но Бонапарт побежден, – удивилась Дарья. – О чем вы говорите?
– О ком, – поправила ее графиня Анна. – О юноше, который зачат зверем и ангелом. Чудовищем революции и чистейшей из принцесс старого мира. О семени ада, которое по согласию и благословению римского папы проникло в райское лоно и дало росток. О мальчике, которого именуют Орленком. Как вы могли забыть о нем?
Дарья не поверила своим ушам. Как? Об этом несчастном ребенке еще помнят?
– Конечно, его судьба интересна, – выдавила она. – Но кто же поручится за будущее?
– Тот, кто уже начал игру, – канцлер вместе с другими мужчинами вышел из курительной и присоединился к столу.
А вот господа Татищевы, соблюдя все формы вежливости, решили распрощаться. Посол всегда должен знать, когда удалиться, чтобы оставить принимающую сторону, так сказать, в недрах самое себя. Чтобы не смущать, не ставить в неловкое положение, не услышать чего лишнего и со всеми остаться в наилучших отношениях.
– Революция или череда гражданских войн в России отбросили бы ее из Европы, – подытожил Меттерних свои разговоры в курительной. – И избавили бы нас от двухвековой головной боли. К сожалению, мятежники не оказали цивилизованному человечеству такой услуги. Проворонить такой шанс! Вы правы, Людвиг: они безмозглы и заслуживают своей судьбы.
– Но кто же тогда закроет Европу от орд азиатских варваров? – подала голос Дарья. – От нового Чингиса или Тамерлана? – Ей казалось, что она прибегла к безотказному аргументу. – Кто же защитит нас?
– Сарматы[12 - Сарматы – кочевые племена VI–IV вв. до н. э. Нарицательное имя поляков в литературе эпохи Просвещения. Русских называли «скифами».]. – Меттерних отсалютовал граненой рюмкой с полынным ликером чете Вонсовичей.
Те переглянулись и заулыбались, точно пойманные за кражей варенья дети. А вот на лице Фикельмона выразилось глубокое сомнение.
– Они себя защитить не могут.
Графиня Вонсович раздула ноздри тонкого носа.
– Да, мы беспомощны. Теперь беспомощны, когда все наши земли отняты соседями. Но в былые дни мы обладали Кремлем, заставляли русских и немцев дрожать при одном нашем имени.
– Большое преувеличение, мадам. – Шарль-Луи говорил любезно, но с холодком. – Большое преувеличение. Надеюсь, господин канцлер это понимает? – Он всем корпусом развернулся к Меттерниху. – Кроме того, ваша светлость, мне непонятно, зачем разрушать одну империю, чтобы на ее обломках создать другое чудовище, расположенное куда ближе к нашим границам?
Клеменс слабо улыбнулся. Да, он посылал в Петербург правильного человека, который будет мыслить с царем в унисон, создавая иллюзию единства мнений по ключевым вопросам.
– Никто не говорит об империи, друг мой. Просто маленькое, очень слабое королевство из части наших галицийских земель.
– Но к нему немедленно примкнут другие провинции! – воскликнула Анна Вонсович. – Земли, которые находятся под гнетом завоевателей.
– Увидим, сударыня, увидим, – досадливо кивнул ей Клеменс. Было заметно, что дальше игры в карманную польскую независимость его мысли не простирались. – Друзья мои, не буду скрывать от вас правду, – канцлер тряхнул салфеткой, – мы в отчаянном положении. Русские вот-вот преодолеют Балканский хребет и двинутся на Стамбул. Как будем предотвращать катастрофу?
Лебцельтерн пожал плечами: а зачем?
– Когда нашу границу с юга облягут русские провинции или союзные России государства, которые станут есть у Петербурга из рук, тогда посмотрите, – Меттерних повел шеей, точно ему давил воротник. – А славяне, которые веками живут под защитой Австрии, начнут волноваться и перекидывать шарик огня из одного конца империи в другой… – Клеменс не стал договаривать. – Поэтому сто крат лучше и даже моральнее зажечь чужой дом. – Он поднял глаза на супругов Фикельмон. – Отправляясь в Петербург, вы должны знать самую суть нашей политики, чтобы быть готовыми к неприятным вопросам, которые вам непременно зададут, когда Галиция будет объявлена самостоятельным королевством.
Шарль-Луи всем лицом изобразил неудовольствие.
– И что же нам говорить царю? Такие действия бесчестны, несправедливы…
– Кого вы намерены короновать? – Дарья сама удивилась тому, как уверенно вмешалась в разговор мужчин.
Меттерних даже захлопал в ладоши.
– Браво, мадам. – Он победно глянул на ее недогадливого мужа. – Ваша супруга мыслит быстрее. А действительно, кого? Кого мы можем короновать?
* * *
Следующий день. Шенбрунн
Совсем необязательно было подниматься в покои принца Рехштадского на втором этаже. Достаточно вызвать его в Розовый кабинет, в котором, правду сказать, не цвели розы. Зато в комнате имелось кое-что поценнее: панели из розового дерева, в которые, как в рамы, были вставлены кусочки индийских миниатюр на шелке.
Принц заставил себя ждать. Намеренно, канцлер это знал. А спустился, будто только что оторвался от завтрака: белая жилетка, под ней аж хрустящая от крахмала рубашка, в руках саксонская салфетка с императорской короной.
«Неужели этим бедняга Франц хочет подчеркнуть свою принадлежность к августейшему семейству?» Меттерних вздохнул. Да она случайно оказалась у него в покоях. Остальное белье грубое – силезский лен.
– Прошу простить мое невольное промедление…
«Вольное, вольное», – хмыкнул про себя Клеменс. Вон кудри-то как успел завить и уложить.
Юноша изучающе скользил взглядом по лицу гостя. Его лоб, брови, глаза – все отцовское. Зато щеки одутловатые, как у матери. Ее же пухлые губы. Бедная Мария-Луиза, теперь герцогиня Пармская, замужем за генералом Нейпергом, своим придворным шталмейстером.
– Я полагаю, что лишь самые серьезные обстоятельства могли побудить вашу светлость к визиту, – начал принц.
Меттерних показал ему на кресло. Он сам, в нарушение всех приличий, давно сидел. И чувствовал себя от этого наилучшим образом. Кто же еще отважится обнаружить перед выскочкой правду? Не спасует, не спрячется за этикетом, как за щитами римского легиона?
Канцлер давно привык, что вся тяжесть империи – на нем. Что старый государь едва держит корону на седой голове. Что его подагрические ноги не стоят на паркете. Что на трон под мантию пора подкладывать подгузник. А кто ему унаследует? Яйцеголовый сын Фердинанд, у которого сплюснутый на висках череп так давит на мозг, что мешает связно говорить? Та же беда и с братьями – больны еще в колыбели. Самый смышленый – этот выродок с почти крестьянской кровью корсиканца.
– Ваше высочество, – канцлер ласково глянул на принца. – Вы очень стеснены здесь, на родине матери. А французский королевский дом не может считать вас своим и потому глубоко равнодушен к вашей судьбе.
– Они мне не родня, – отозвался Франц. – Я их не виню.
«А стоило бы!» У Клеменса не хватало зла на этих недальновидных кичливых Бурбонов[13 - Бурбоны – французская королевская династия, свергнутая с престола Французской революцией и восстановленная после победы над Наполеоном в 1814 г.]. У них под боком подрастает тот, кто одним своим именем – и только им – способен воодушевить их подданных и вызвать бунт. Грех не интересоваться кандидатом на собственную корону!
– Хотите навсегда покончить со всем этим? – спросил канцлер. – С мелочной опекой, с придирками по пустякам, с неволей в самом унизительном, я бы сказал церемониальном, смысле слова?
Лицо Франца вспыхнуло.
– Хотите, – констатировал Меттерних. – Рано или поздно во Франции запылает пожар новой смуты. Но сейчас там тихо, и ничто не предвещает Бурбонам падения. Но есть другие престолы. Что вы знаете об отношениях вашего отца с Польшей?
Принц был застигнут врасплох.
– С Польшей? То есть с мадам Валевской?[14 - Валевская Мария (1789–1817), графиня, любовница Наполеона. Родила от него сына Александра Флориана Валевского, будущего министра иностранных дел в правительстве Наполеона III.] Ну да, у них был сын… кажется. Я не уверен.
– С Польшей, а не с Валевской, – поправил Меттерних. – Кабетты приходят и уходят. Их дети тоже. А троны остаются. Или трон может быть возрожден. При содействии сильных держав, конечно.
Франц молчал, переваривая сказанное и не решаясь расспрашивать подробнее.
– К нашему двору прибыл эмиссар из Варшавы, некто Бржездовский. Такой же эмиссар отправился в Берлин. Они просят вас в короли. – Клеменс решил, что правильно будет ударить молотком по голове, пусть у паренька поднимется звон в ушах. – Мы смотрим на вопрос благосклонно. Галицийские земли будут объявлены независимым Польским королевством. Вас коронуют в Кракове. Если прусский король поспешит, то лоскутки польских земель без боев примкнут к Галиции и от другого участника разделов.
– А-а, – заикнулся Франц, – в Петербург тоже поехал эмиссар? Русский царь согласится?
Канцлер снисходительно смотрел на собеседника.
– В том-то и дело, что основная часть польских провинций сейчас у России. Они восстанут, как только узнают о провозглашении независимости в Кракове. Любое королевство нужно добывать, – Меттерниху хотелось ободряюще похлопать принца по плечу. – Не могу сразу обещать вам Париж. Но с чего-то нужно начинать.
Глава 2. Лакомый кусок
