Наследник Тавриды

скачать книгу бесплатно


– Кто сейчас вошел к нему в ложу? – нервно потребовала она. – Я его не знаю.

– Генерал Курута. Дядька великого князя Константина.

– Дядька? – поразилась Груша.

– Ну да, – кузен кивнул. – Был когда-то. Да так и остался. Говорят, каждое утро изучает содержимое горшка и докладывает подопечному, хорошо ли тот сходил.

Аграфена прыснула. Она вообразила благообразного пожилого военного с урильником в руках. Между тем происходившее в ложе у Ростопчина требовало ее внимания. Там старый сановник и генерал с орлиным носом уселись рядом, ведя непринужденную беседу. Они смотрели на сцену, где шла опера «Днепровская русалка», и, казалось, были увлечены светским разговором. Груша нацелила на них подзорную трубу и только благодаря ей увидела, как в руку военного скользнул небольшой сложенный листок бумаги. Передача состоялась. Больше Ростопчин ее не интересовал.

– А что ты знаешь о Куруте? – впилась она в Федора с новой силой.

Кузен пожал круглыми плечами.

– Грек. Служит в России с детства. Горяч, как они все. Мот. Картежник. Ловелас. Вечно не при деньгах…

– Ну, сейчас-то у него приличная сумма, – перебила брата Закревская.

– С чего ты взяла?

– Он приехал из Варшавы. По важному делу. Неужели Константин не дал ему подорожных?

Толстой со свистом втянул воздух.

– Вот было бы славно усадить его сегодня за штос! Я, знаешь ли, в очень стесненных обстоятельствах…

Женщина глянула на кузена свысока. О том, что Американец нечист на руку, знали все.

– Не смотри на меня так! – вскипел тот. – Я всего лишь поправляю ошибки фортуны!

– Да на здоровье! – Груша подняла ладони, демонстрируя свою полную лояльность. – Вот, взгляни, Ростопчин уходит. Курута остается. Ему нравится, как Телешова дрыгает ногами! Слушай, Теодор, голубчик, у меня к тебе предложение. Где нынче играют без помех?

– В Красном Кабаке.

– Если я тебе его туда привезу, ты сможешь вывернуть ему карманы?

Граф несколько мгновений смотрел на сестру. Потом кивнул.

– Мне нужен только клочок бумаги, который будет с ним. Остальное твое, – оговорила условия Груша. – По рукам?

Дважды не пришлось повторять. Сосредоточив все внимание на генерале, Закревская вскоре добилась того, что он заметил ее ухищрения, был польщен и стал поглядывать на ложу Толстых. Дождавшись начала следующего акта, дама тихо выскользнула в коридор и спустилась ярусом ниже. Это была обычная уловка для тех, кто хотел без лишних вопросов очутиться в креслах рядом со своим «предметом». Курута принял игру. Он впустил красавицу к себе для приятного знакомства. На вид генерал был еще хорош собой, а блеск высокого положения предавал ему шарма. Поэтому он не заподозрил коварства и вскоре был готов ехать за райской птицей на край света. Тем более к цыганам в Красный Кабак! Если дама желает плясок и шампанского, подать немедленно!

В отличие от Ростопчина Курута вовсе не осторожничал. Как человек военный, он презирал опасности. Внимание светской львицы, чьи романы обсуждали в Варшаве с таким же жаром, что и в Петербурге, льстило ему. Закревская была не из тех женщин, связь с которыми скрывают. Напротив. Таким трофеем принято хвастать!

К Красному Кабаку на Петергофской дороге подъехали уже в сумерках. Издалека его трактиры сияли огнями. Мимо катились коляски с песельниками. Голоса и бряцание струн слышалось из открытых дверей. Генерал заметно приободрился: в молодости лихой гусар, он чувствовал вкус к здешним радостям, но знал также, и куда из многочисленных заведений прилично будет отвести даму. Впрочем, и Грушина не робела. Уверенно шла по дороге, не обращая внимания ни на привалившихся к стенам пьяниц, ни на половых, бодро сновавших туда-сюда с ящиками шампанского.

– Где Таня поет? – спросила Закревская одного из них и, следуя за движением его руки, направилась к открытым дверям. У нее с Федором было условленно разыскать хор с Садовой улицы.

Маленького роста смуглая цыганка заливалась соловьем. На мотив «Пряди, моя пряха», она исполняла грустнейшую песню «Ах, зачем, поручик, сидишь под арестом?», которая тронула Аграфену до слез. Парни в красных рубахах расхаживали между столами, нося угощение. Курута потребовал отдельный кабинет. Их мигом провели. Подавали русские блюда. По просьбе дамы Таня являлась к ним дважды одна и раз вместе с хором. Груша верно угадала, что генерала будет несложно разогреть. Пока она с умилением слушала «Не одна ль в поле дороженька», спутник налегал на содержимое графина. Когда тот опустел, Закревская обняла Таню, благодаря за радость, и шепнула:

– Найди, Федора Ивановича. Скажи, кузина зовет.

Толстой явился как джинн из лампы. Если бы он промедлил минуту, то между готовым к бою генералом и его стремящейся к отступлению знакомой произошла бы заминка. Но граф поспешил. Он прикинулся, что ошибся дверью, бурно извинился и при этом так красноречиво пересыпал карты и побрякивал серебром в кармане, что Курута поневоле заинтересовался.

– Ах, господа, какой случай! – прощебетала Аграфена. – Позвольте представить, генерал, мой кузен граф Федор Толстой. Теодор, это Дмитрий Дмитриевич. Извините, господа, я на минуточку…

По неловкой ужимке, которую она изобразила, оба поняли: даме надо отлучиться. Пускай ее. Долго она не задержится. А пока мужчины могут скоротать время.

– Генерал, идемте к нам. Мы буквально за стеной. Сестра не будет досадовать.

Курута поколебался. Но выпитое уже тяготило его желудок, ему приятно было бы усесться, а не стоять столбом. И он позволил увлечь себя за карточный стол, где время останавливает ход. Излишне говорить, что Груша не пришла ни через минуту, ни через две. Полчаса миновало, когда цыганка Таня заглянула к играющим и сообщила, дебарыне дурно и она прилегла в хозяйской комнате на диван.

– От шампанского бывает, – бросил Федор. – Лучше б кузина пила водку.

В это время генерал понтировал и только махнул рукой, мол, ладно, потом. Для начала Толстой позволил ему выиграть трижды кряду. Дальше проиграть по мелочи, сущие пустяки. И опять два раза повернул колесо фортуны в пользу гостя. А когда азарт захлестнул беднягу, начал его обирать. Деньги, кольца, табакерка с портретом великого князя несколько раз переходили из рук в руки. Федор давно мог забрать их себе и уйти, но помнил слово. Никакого письма на груде ассигнаций не появилось. Он позволял Куруте время от времени возвращать себе что-нибудь из проигрыша, только для того, чтобы не отпустить его от стола.

Свечи выгорели до половины. А искомый листок отсутствовал. Американец начинал злиться. Наконец он методично выгреб у противника все подчистую. Генерал был заметно пьян: по уговору с Толстым, один из слуг постоянно подливал ему портера, что после водки не ведет к добру.

– Как же я поеду обратно в Варшаву? – проревел Курута, стараясь сосредоточить взгляд на эмалевом изображении Константина Павловича.

– Разве вам нечего больше поставить? – любезно осведомился Толстой. – Найдите хоть закладное письмо. И разом отыграетесь.

Гость хитро прищурился.

– Письмо. Да, письмо. Не закладное. Но ты не лезь, не лезь. Это, брат, такое письмо! Дороже, чем весь Санкт-Петербург! Во как!

Бумажка, по виду старая, легла на груду ассигнаций. Федор нехотя сдал карты. Играл с ленцой, нарочито затягивая развязку. Ждал, когда генерал сам отвалится от стола. Курута оказался мужик крепкий. Но в какой-то момент и он, низведенный портером до степени младенца, перестал удерживать голову. Толстой услышал, как генеральский лоб стукнулся о доски, и поздравил себя с удачно проведенным вечером.

– Аграфена, войди.

Женщина появилась на пороге бледная и усталая. Будто это она ночь напролет возилась с дядькой цесаревича.

– Я и не знал, что у меня такие полезные родственники! – рассмеялся Федор. – А что за бумажка? Вряд ли ты стала бы беспокоиться из-за любовных записок. Твой генерал не ревнив.

Лицо Груши стало отстраненным и замкнутым.

– К моему мужу это не имеет никакого отношения. – Она взяла со стола письмо и, чуть помедлив, добавила: – Ко мне тоже.

Варшава.

Осень в Варшаве гораздо теплее, чем в Петербурге. Дворец Бельведер был окутан листвой, в которой среди желтого и алого еще господствовал зеленый. Утки с пруда и не думали подаваться в чужие края, а пирамидальные тополя у берега тянули к небу по-южному поджарые тела.

– Благодарю, обед был прекрасный. – Император отложил салфетку. – Я вижу, семейная жизнь пошла вам на пользу, дорогой брат.

Константин Павлович довольно хрюкнул и сделал гостю радушный знак, приглашая его в курительную комнату. После сытной трапезы табак – лучшее лекарство от несварения желудка.

– Я сейчас присоединюсь к вам. – Александр хотел остаться наедине с молодой супругой великого князя. Ей после свадьбы был пожалован титул княгини Ловицкой. Или Лович, как говорили в Польше. Русские остряки находили тут намек на умение хитрой шляхтянки поймать в силки доверчивого царевича. Но видит Бог, сам государь ничего подобного сказать не хотел. Жаннета ему нравилась.

Мягкость, изящество, прекрасное воспитание и золотое сердце соединялись в этом небесном существе. Говорили, что, «танцуя гавот, она проскользнула в сердце великого князя». Белокурая, с бледно-голубыми глазами и светлыми ресницами, княгиня напоминала портрет, сделанный пастелью. Александр всегда предпочитал полек. В Петербурге блистало целое созвездие: сестры Потоцкие, Собаньская, Стройновская, Влодек… Но и в их кругу Жаннета не потерялась бы.

– Вас что-то огорчает, дорогая сестра? – спросил император, доверительно беря молодую женщину за руку. – Сегодня вы весь день печальны.

Лович отвела глаза.

– И вчера, я заметил, у вас веки припухли, – настаивал Александр. – Уж не обижает ли вас Константин?

– Нет, что вы! – всполошилась она. – Его высочество ангел.

Августейший гость усмехнулся. Константина называли по-разному… Видно, она и вправду любит мужа.

– У моего супруга доброе сердце, – в запальчивости произнесла Жансю. – И… быть может, это ему вредит.

– Вы имеете в виду что-то конкретное?

– Видите ли, государь, – княгиня замялась, – прошлое не всегда легко выпускает нас из своих тисков. У вашего брата до меня была другая жизнь, и я не вправе требовать от него… В то же время я и не могу не огорчаться, видя, как мой дом…

– Ну же, – подтолкнул ее государь.

– Как мой дом, – набралась храбрости Жаннета, – посещает его бывшая люб… та женщина. И ведет себя запросто. Здесь ее сын, я понимаю. Нельзя отнять у матери дитя. Но уже вся Варшава говорит, будто великий князь… живет с нами обеими.

Так!

– Довольно, дорогая, – самым ласковым тоном произнес император. – Я поговорю с ним, а госпожа Фридрихс сегодня же получит повеление покинуть Польшу. Больше вас никто не побеспокоит.

Санкт-Петербург.

Итак, вот эта гадость! Мария Федоровна несколько раз согнула и разогнула листок. Не решилась прочесть сразу. Встала и, не выпуская письма, прошлась от стола к окну. Глянула на семейные портреты на стене. «Ах, мой милый Паульхен, все прошло, все…»

Кто бы мог подумать, что через четверть века раздраженная писулька ее мужа поставит на кон царский венец. «Александр, Константин и Александра – мои кровные дети. Прочие же? Бог весть! Мудрено, покончив с женщиной все счеты, иметь от нее младенцев». Вдовствующая императрица еще несколько мгновений смотрела на строчки. Потом горячая пленка задрожала у нее перед глазами и она опустила руку. Сколько боли принес ей этот человек!

Элен, Като, Мари, Аннет… Михаила он тоже отрицает? Даже если в 90-х годах не все было ладно, между ними случалась супружеская близость. Да, она пережила двухлетний роман с гоф-фурьером Данилой Бабкиным, редким красавцем. Злые языки намекали, что Никс и Аннет похожи на него. Языки? Разве у самой императрицы нет глаз? Она глубоко вздохнула, открыла кочергой чугунную дверцу на печке и положила листок в огонь. Прости, Паульхен. «Все прошло, все…»

Царицу не беспокоил вопрос, сунула ли любопытная Аграфена нос в добытый документ. Подобные тайны сами по себе налагают на уста печать. А вот если государя познакомить с откровениями отца, он может переменить текст запечатанных пакетов в Успенском соборе. Чего Мария Федоровна совсем не хотела. Недаром Константин написал: «прошу передать мое право тому, кому оно следует после меня». А не указал прямо: «Николаю». Догадывается? Или просто не любит младшего? Теперь все равно.

Важно, что она любит Никса.

Было время, когда Мария Федоровна жаждала трона для себя. Что греха таить? Вкушая отравленные яблоки, мудрено сохранить здоровый желудок. Ее, венчанную императрицу, в ночь убийства Павла тоже отстранили от власти. И сделал это старший сын. Да, она кричала охране, не пускавшей ее к телу мужа: «Я хочу царствовать!» Александр никогда не простил этого матери. Мать – Александру.

Теперь она стара и играет на стороне третьего сына. Почему? То ли он и правда похож на Данилу. Славный малый! То ли вместе с женой сделал для maman чего не смогли другие дети. Дал ощущение дома. В старости начинаешь это ценить.

В дверь постучали. Государыня резко дернула головой. Неужели нельзя оставить ее в покое? На пороге возник Никс. «Помяни черта к ночи!» Мать рассмеялась.

– Ваше высочество, как всегда, вовремя.

Царевич не смутился.

– Мне нужно поговорить. – У него был мрачный вид, он крутил в руках табакерку – плохой признак. Сам Николай не курил и не нюхал табаку. Стало быть, нервничает и нуждается в какой-нибудь рогульке, чтобы занять пальцы.

– Я уже заметила, что когда у вас все хорошо, вы не идете ко мне, – съязвила вдовствующая императрица.

– Напротив, мадам. Напротив. – Он без разрешения сел на диван. В своем амплуа, очень любезен! – У меня-то как раз все в порядке. Я хотел поговорить о Михаиле.

Мария Федоровна подняла выцветшие брови.

– Что случилось?

– Почему ему нельзя жениться?

Кратчайший путь к цели – прямая. Мать прищурилась и молча смотрела на сына. Если бы можно было соединить двух братьев – Александра и Николая – вышел бы отличный монарх. Умный и честный, любезный и искренний, проницательный и твердый. Но всех совершенств природа не дает никому.

– А ты сам как думаешь? – почти насмешливо спросила она. – Это ведь не латинские корни. Ясно, как вода в стакане.

Николай потер лоб.

– Мне так не нравится. Да и какими соперниками моим детям могут быть дети Михаила?

Мария Федоровна пожевала губами. Несколько минут назад она сожгла документ, на основании которого следовало бы объяснить Николя суть вещей. Впрочем, к счастью. Не приведи бог, он из благородных чувств начал бы артачиться и, подобно старшим братьям, играть в отречения. Его правда, младшего пора женить. Теперь уже это безопасно. Двое старших внуков. Александра носит третьего.

– Хорошо.

На взгляд Никса, мать согласилась неожиданно легко, и он с подозрением уставился на нее.

– Как ты думаешь, Мишель имеет что-нибудь против моей племянницы? – Поскольку у императрицы был выводок племянниц, сын впал в раздумья. – Фредерика-Шарлотта, дочь принца Пауля-Карла. Я видела ее в прошлом году в Штутгарте. Очень умненькая девочка. – Мария Федоровна порылась в столе и извлекла на свет божий миниатюру на слоновой кости. – Отдайте вашему брату. Пусть подумает.

Никс удовлетворенно кивнул и спрятал портретик в карман. Когда он вышел из натопленных апартаментов, Михаил немедленно отлепился от стены. Как в детстве, младший всегда знал, когда брат пойдет к матери заступаться за него. На сквозной, пронизываемой холодом лестнице они ушли в глубокую нишу окна и спрятались от случайных глаз.

– Можешь считать меня серым волком. Я добыл тебе принцессу.

Миниатюра перекочевала из ладони в ладонь.

Финляндия.

Явление госпожи Закревской в Або было омрачено непредвиденным происшествием. Аграфена на всех парусах неслась к дому. Ее переполняла гордость от удачной миссии, она хвалилась своей ловкостью и тем, что сумела обставить все, не уронив достоинства. Это делало радость скорой встречи с Арсением совсем чистой, лишенной стыда и угрызений совести. Не тут-то было.

Подъехав к даче, Груша увидела свет на веранде и сквозь цветные стекла рассмотрела за столом двоих. Один, без сомнения, был ее мужем. Другой… О, этого никак не могло произойти! Что она за несчастная дура! Вместе с генералом за чаем сидел Константин Батюшков, ее неаполитанский поклонник. Ее тень. Ее раб. Ее мука. Он писал красавице стихи. Волочился по всем гостиным. Смешно умолял не покидать его. Грозил. Настаивал. Гнался вслед. Но Аграфена никому и ничем не считала себя обязанной. Она бы дорого дала, если бы сейчас за ней притащился, кусая локти, Леопольд Кобургский, бросив свою английскую выдру. И то только для того, чтобы картинно выставить его на глазах у Арсения. Груша обожала эффектные сцены.