скачать книгу бесплатно
Из меди и перьев
Элииса
Размеренную и тихую жизнь портового города Исолт нарушают нежданные гости, спустившиеся с Синих гор. Искусные в любом мастерстве, до странного приветливые, а какие сказки рассказывают – заслушаешься. Только вот для рыцаря Эберта любая сказка – нелепая байка, а тяга к ненужным подвигам давно уже в прошлом. Да и так ли безвредны сказки его новой знакомой, что каждым словом путают мысли? Обложка сгенерирована с помощью нейросети Artbreeder.
Элииса
Из меди и перьев
Глава I
Дождь гулко стучал по карнизу, ставни хлопали и скрипели. Ветер выл в старой печной трубе, хоть нянька и закрыла заслонку. Было холодно и хотелось есть, он прятал озябшие руки в незаконченном вязании матери. Она для него трудилась – что-то мягкое, теплое, чтобы бродить по двору промозглыми зимними днями. Пряжа толстая, серая, немного колючая и пахла все также ее руками – лавандовым маслом, медовыми каплями, травяными настойками, которые каждый день приносил ей аптекарь. Он водил рукой по старой книге, а на крошечном пальце оставалось еле заметное серое пятнышко. Дешевая бумага, чернила и того хуже – книга тоже принадлежала ей. Еще до того, как забрали ее из обнищавшей семьи, привели в этот дом, застегнули до подбородка все пуговицы, крючки на жестком и плотном платье, собрали белокурые кудри в высокий узел, закрепили острыми шпильками.
"За бескрайние поля, – читал он. – за бурливые долгие реки лежал его путь. И ехал рыцарь не день и не два, и звезды вели его ночью."
Дождь все шел, сквозняк гулял по полу. Чего хотелось больше – есть или плакать – он не знал, а потому продолжал кутать ладошки в шерсть и читать. Снова и снова. Буквы прыгали, прятались друг за дружку, а рыцарь ехал и ехал, все мечтал и страдал уже не одну страницу. Из-под стола донеслось шуршание. Мелкая мышь выбежала на середину комнаты и привстала на задние лапы.
– Иди сюда, Ганс, – мальчик поманил мышь рукой. – Иди, иди.
Мышь подбежала, понюхала пальцы и снова шмыгнула под стол. Ничего съестного в карманах у Эберта не было. Тишина наступила вновь. Снизу доносился стук, чьи-то торопливые шаги, перешептывания.
О нем не вспоминали, казалось, уже много часов. Ни о нем, ни о старшем брате Лоренсе, отцовской гордости и надежде. С тех самых пор, как после раннего завтрака в их дубовые ворота постучался гонец в шляпе с нелепым пером, ущипнул служанку за щеку, протянул ей письмо для хозяина, перевязанное черной шелковой лентой. Отец был тогда в кабинете и рассматривал ворох счетов и пыльных бумажек от банкиров Измара. Ланс стоял подле отца. Стройный, с бесстрастным лицом, будто странное утро нимало его не заботило. Младший же прятался за спину няньки, изредка дергал ее за ленты белоснежного грубого фартука.
Отец отложил перо, взял нож, срезал печать и ленту.
– Хорошие новости от твоей матери, малыш, – кивнул он ему и поманил его пальцем. – Она наконец-то мертва.
Это было утром, а теперь уже вечер, и больше он не видел ни отца, ни брата, а теперь не увидит и матери. Весь этот месяц он считал, что это ошибка, что это не мать тогда сидела верхом в мужском седле на огромном сером коне. Рядом на вороном сидел его дядя, что-то мрачно нашептывал ей, тревожно поглядывал по сторонам. Она уезжала и, казалось, уезжала надолго. Тонкий серый плащ, как крыло горлицы, бился на сильном ветру, а в глазах стояла печаль. Начиналось холодное раннее утро. Солнце еще не взошло, только блеклая полоска света виднелась на горизонте. По ее щекам текли слезы, но она их будто не чувствовала, только все хрипло шептала няньке, чтобы та потеплее одела детей, застегнула им под горлом колючий меховой воротник. Ланс на десять лет старше. Ланс взрослее, умнее. Он молчал, угрюмо смотрел на мать и с ненавистью – на дядю.
– Ланс, Ланс… – Эберт все дергал брата. Нянька сказала, что если он будет вести себя тихо и не реветь, то получит потом леденец. – Ланс, куда мы едем? Почему мама плачет? Где папа, Ланс? Где он?
– Молчи, – старший прошипел и вырвал свой рукав из ручонок брата. – Отца, – веско сказал он. – здесь нет. А ведь следовало, не так ли?
Ланс спрашивал мать, но Эберт тогда это не понял. Во дворе послышался шум. Мать вздрогнула, кони нервно заржали. Ворота тяжело распахнулись, и из них вышел отец. Он не спал, казалось, всю ночь, под глазами залегли глубокие тени, рыжая борода и волосы в беспорядке. Он грузно опирался на массивную палку – старая рана на ноге давала знать о себе. Отец оглядел всех собравшихся, и его губы скривились. Ланс сбросил с плеч руки служанки и поспешил к нему. Тот этого будто не видел. Он смотрел только на мать. На нее, не на собственного брата, который ранним рассветным часом собирался тайно увезти ее навсегда.
– Что же, Гертруда, – отец взял коня за поводья. Он так просто ее не отпустит. – Неужто решилась? Неужто такая глупая, беспросветная трусиха, как ты, в итоге решилась отважиться на еще большую глупость?
– Отпусти меня, – мать отвечала тихо и слабо. – Ты уже ничего не поделаешь. Никак не остановишь меня, все готово. Так отпусти же поводья, и нас отпусти.
Отец скривился. Похлопал коня по сильной шее, погладил шелковистую гриву.
– Еще и лучших коней забираешь, не так ли. Ты скромницей никогда не была. Если уж кто с гнильцой, то с гнильцой до костей.
– Это мои кони, и ты это знаешь, – мать хрипло перебила его. Первый страх отошел, и она переменилась в лице. – Мои. Они были моими, приданным моим. И ты прибрал их к рукам. Как и все мои старые книги, мои драгоценности – ты отдавал их оценщикам и подкупал таких же бездушных людей, как и ты. Все мое стало твоим, только тебе этого мало – ты и жизнь мою отнял, мою молодость и тепло, задушил, выпил все без остатка. Только ничего тебе теперь не поделать, а мне все равно, что о тебе потом будут судачить. А теперь отойди. Отпусти поводья и уйди с дороги. Ланс, Эбби… – она протянула сыновьям дрожащую руку. – Поедем, милые, быстрее, быстрее…
Отец рассмеялся и положил ладонь на плечо своего старшего сына.
– Отпустить? Тебя здесь никто не держит, моя дорогая. Не нужна мне в хозяйках такая дура, как ты. Ни ты, ни мой драгоценный братец. Уезжай, и скатертью тебе дорожка, любезная. Только вот дети останутся здесь. И ты не увидишь их больше. И кажется мне, – он ухмыльнулся. – С такой матерью они даже не против. Лоренс, не так ли?
– Ланс, – тихо шептала мать. Она следила, так следила за ним, а белые пальцы дрожали.
Брат отвернулся.
– Правильно, парень, – усмехнулся отец. – Не тебе жить с позором, а ей. Эберт, иди сюда.
Он вздрогнул. Посмотрел на светлое, нежное и испуганное лицо, на огромного вороного коня, готового с места сорваться. На отца. Что происходит? Куда едет мама и когда она вернется? Он замерз и ему хотелось плакать и спать, и только обещание, данное няньке, его останавливало. Признаться, ехать ему никуда не хотелось. Его выдернули из теплой постели, наспех помогли одеться, не слушая возражений, а сейчас даже Ланс отказывается ему что-то сказать. Лицо матери было бледным и казалось ему восковым.
Он насупился и решительно подошел к отцу. Хотел втиснуть свою мокрую ладошку в его руку, но тот того не заметил.
Эберт низко поклонился, как его учила нянька, светлые кудри упали ему на лицо.
– До свидания, милая матушка, возвращайся скорей, – он улыбнулся, как и было положено.
– Эберт… – прошептала мать.
– Они останутся здесь, – ровно сказал отец и сжал плечо младшего так, что тому захотелось заплакать. – Они останутся, а ты уедешь и никто, никто больше не услышит о твоей мелкой душонке. Можешь считать это моим подарком. Но если ты скажешь им с этого момента хоть слово. Хоть слово, Гертруда, клянусь – я прикажу слугам пристрелить твоего драгоценного любовника, который так жалко прячется за твоей юбкой и стыдится вымолвить хоть единое слово. Ты знаешь, у моих людей зоркий глаз. И хорошо натянуты луки.
Рука дяди потянулась к рукояти меча, он уже наполовину выхватил его из ножен, но мать резко повернулась к нему.
– Не надо, прошу тебя, – быстро зашептала она. – Не надо, мы уже уезжаем.
Она смотрела на детей с минуту. Немигающим пристальным взглядом, словно старалась запомнить каждую черточку. Слегка пришпорила коня, оказалась так близко к отцу, что могла бы в последний раз коснуться его.
– Ты знаешь, что я тебя ненавижу. Тебя и твой замок, твои смешные попытки быть знатью. Ты не знать. Ты лишь жалкий торгаш, ты смешон. И даже за все свои деньги не добьешься того, чего хочешь.
Она взяла в руки поводья и махнула дяде рукой. Больше она не вернулась.
Это было с месяц назад, а сегодня пришло письмо о ее смерти. И о смерти дядюшки тоже, хотя об этом молчали. Дядю Эберт знал плохо. Тот пытался с ним подружиться, даже подарил коробку серебряных рыцарей в блестящих доспехах. Но он был мрачен и молчалив, от силы сказал ему пару слов.
«Рыцарь ехал и ехал, тропинка окончилась, раскинулось озеро, полное слез, прожигающих даже железо.»
Глаза слипались, а он все водил пальцем по строчке.
Дверь хлопнула, отец вошел в комнату. Он не надел черное, подумалось Эберту. Ведь раньше всегда надевал. Даже на похороны двоюродной тетки Изабеллы, которую никто не знал и не помнил.
– Почему ты здесь, Эберт?
Он молчал, потупив глаза.
– Ты знаешь, что произошло?
– Матушка умерла, – глаза он не поднимал. В носу защипало.
– Да, Эберт, она умерла. От лихорадки. В грязной гостинице, полной клопов. Вместе с твоим же дядюшкой, моим драгоценным братцем. Потому что была глупа. Их тела либо бросят в канаве, либо же в общей могиле. А по-другому и быть не могло.
Он открыл было рот, но отец перебил его.
– Никаких слов, Эберт, никаких лишних слов. Нелепых цветистых фраз и прочей бессмысленной мишуры – а то кончишь, как и она. А ты мой сын. И это, – он схватил книжку, брезгливо повертел в руках и швырнул ее в угол. – Это все мусор. Чтобы я не видел у тебя в руках подобного больше! Что это? Ты хоть знаешь, что это?
– Это сказки, папа… – пробормотал мальчик. Старые страницы с рисунками жалко вырвались и смялись.
– Это не сказки. Это бред. Нелепые байки и бабские песни. Этому место на свалке.
Он заложил руки за спину и прошелся по комнате.
– Пора заняться твоим воспитанием. Ланс был не многим старше тебя, когда я отдал его в обучение. Мне не нужно, чтобы из тебя вышел плакса и неженка. Я отдам тебя мастеру Гумберту. У него полно таких же бездельников, как и ты, он сделает из тебя человека. Вернешься домой, когда из тебя выйдет толк.
Он остановился. Подошел к сыну. Взял его за подбородок. На него смотрели ничего не понимающие глаза ребенка.
– Ты ведь будешь хорошим мальчиком, Эберт? Ты ведь не захочешь расстроить отца?
Матери не было.
Ланса не было.
Не было даже пресловутой покойной тетки Изабеллы.
Было голодно, холодно, а рядом был только этот непонятный, огромный человек, которому раньше вечно было не до него.
– Я буду хорошим мальчиком, – прошептал он. Хотел легко потереться щекой о грубую отцовскую ладонь, но тот уже вышел и хлопнул дверью.
На холодную детскую опускались серые сумерки.
Глава II
В народе многие звали его Эбертом Смелым и отчего-то величали рыцарем. Хотя и горожанам, и знати было известно, что за рыцарство его отцу пришлось выложить немалую сумму, равно как и за то, чтобы семье его дали баронство. Да и смелости в нем было немного – Эберт ни разу не мог сказать отцу "нет". Впрочем, не очень-то и хотелось. Жизнь могла быть очень спокойной и даже приятной, если ни в чем ему не перечить. Два года назад на границу в гарнизон его не пустили. Сказали, что и дома дел прорва, а контракты с торговой гильдией из Измара без него никто не подпишет. Он только-только стал рыцарем и, как бы ни было тошно от купленного звания, где-то в молодом сердце колыхалось желание что-то оправдать, доказать. Кому и зачем – неизвестно. В тот же вечер ему все объяснили. Заперли в собственных комнатах на два дня, как мальчишку. Смешно. Теперь Эберту это казалось разумным. Он был наивным глупцом. Как и всегда.
Четыре года назад он вернулся домой, тогда ему было еще девятнадцать. На два года пришлось задержаться в соседнем городе после учебы. Дела, сказал он в письме – и отец не стал уж перечить, даже был рад – хотя какие дела могут быть у семнадцатилетних мальчишек. Но он помнил отцовский наказ и убеждал себя в этом – что для семейной торговли нужны связи, что много нужных людей не бывает, что деньги неплохо иметь и свои. За эти два года на мелких поручениях, спорах и карточных играх Эберт набрал кошель серебра да с пяток золотых. Мог бы на это безбедно жить год, а то полтора – но возвращаться с этим домой и гордиться было, конечно, смешно. И верно, отец посмеялся. Отобрал почти все и купил коню отменную сбрую – а на остаток – ему рыцарский плащ, чтобы был заметен в толпе. О том, что рыцарю не пристало заниматься торговлей, он давно уже не задумывался. О том, что довольствоваться купленным званием тошно – тоже. "Приходи домой, когда выйдет толк", – и он вышел, наверно. На улицах его узнают, столько лет в обучении, он явно не глуп, если в столе у него векселя на много имен и каждый второй ему должен, а скоро придет и корабль с шелками, что был в плавании долгие месяцы. Они должны. Они все ему должны, вся эта знать с накрахмаленным воротом, беседующая о всяких нелепостях, жалко и гордо сидя в долгах. К кому он вхож теперь, хотя прежде не пустили бы и на порог, даже в память о матери, о которой нельзя вспоминать, не велено и не нужно. Он ведь согласен с отцом, он уяснил, что главное – сила и что с ее помощью можно добиться всего. Остальное не важно.
Всего лишь час по полудни, а солнце жарит сверх меры. Он стер со лба капельку пота и снова сел за бумаги. Счета за уголь, за соль, за шелка и за сладкие вина. За эти долгие годы оборот их семьи увеличился втрое, если не больше. Мелкие цифры жмутся друг к другу, ими пестрят все страницы. Надо закончить, а свободной минуты у него давно не предвиделось.
Входная дверь хлопнула о крохотный комод, и тот жалостно скрипнул. Раздался громкий стук каблуков по начищенному до блеска полу.
– Я знал, что найду тебя здесь, поэтому и пришел вызволять.
Эберт поднял голову и с притворной усталостью посмотрел на вошедшего. Это был его ровесник. Чуть помельче, пониже, оттого и носил башмаки с каблуком, вызывая насмешки девиц, которые, впрочем, души в нем не чаяли. У него была загорелая кожа, черные волосы жесткой проволокой вились до плеч. Темные глаза на свету казались медовыми, да и взгляд был таким же. Все южане такие. Гость рухнул в ближайшее кресло, закинул ноги на стол. Эберт смолчал. Знал, что спорить бессмысленно.
К старику Гумберту в обучение старого друга сплавила мать, лишь бы из повесы вышло что путное. Тот был лодырь каких мало, будь воля наставника – об его спину обломали бы все розги в аббатстве. Но тому удавалось сбегать, залезать на деревья, до вечера грызть еще зеленые яблоки и жаловаться на это потом всем в округе. Эберта он заприметил в первый же день, как приехал. Подсел на занятии по арифметике, смел в сторону все бумаги, вдохновенно начал рассказывать, что нашел тайный лаз из аббатства, что можно сбежать прямо на рынок, там столько фруктов, бери не хочу, никто не заметит, а девчонка, что торгует оливками, ну просто прелесть, так бы и расцеловал, да она и не против. Эберт смотрел все и слушал, хотя мог бы и сразу прогнать. Он в аббатстве уже много лет, успел давно позабыть и про мать, и про то, что есть в этом мире что-то другое кроме затертых до дыр ученых книг, кроме бесконечных сухих писем отца с наставлениями и редкими, раз в год, весточками от брата, которого отец уже четыре года тщетно хочет женить на дворянке. Оказывается, есть что-то еще. Странный мир, где бездельники рвут с веток зеленые яблоки, мешают спать, влезают в окно и до ночи, называя тебя идиотом, рассказывают про корабли, что только на пару деньков швартуются в гавани.
Они стали друзьями. За долгие годы это было единственным, чем был недоволен отец.
– Убери ноги, Микаэль.
– И не подумаю, – тот взял спелый персик из вазы и жадно его надкусил, светлый сок потек по губам и горлу. – И не зови меня Микаэлем. Никогда, ты же знаешь. Мою двоюродную бабку по матери звали Микаэллой – премерзкая была старуха, осмелюсь тебе доложить, земля ей пухом, чего уж. Так что никаких Микаэлей, если в ближайшее время не жаждешь увидеть покойницу. Попроси по-хорошему.
– Микель, убери ноги.
– Другое дело, – тот кивнул. – Не уберу, спасибо, – он потянулся к кувшину. – Это у тебя что, вино?
– На улице полдень. Возьми себя в руки.
Микаэль схватил кувшин, чуть не уронил его и прижал обеими руками к груди, точно мать младенца.
– Нет ничего лучше бокала холодного вина в такую жару. И спелых фруктов. Ты же знаешь.
Он отхлебнул прямо из кувшина, а Эберт вздохнул. Порой он забывал, что Микаэль был наполовину южанином, а не следовало. Его мать была чуть ли не дочкой служанки, отец Микаэля привез ее с собой из дальних поездок. Обрядил в шелка и золото, научил читать и считать, при ее остром умишке госпожа Руза стала весьма ловкой хозяйкой и ни много ни мало матерью пятерых таких же черноглазых ребятишек, как и сам Микаэль. На радость богатому папеньке. Эберт порой глядел на друга и думал. Если б не происхождение Рузы, они бы с ним были одного круга. Несмотря ни на купленное рыцарство, ни на нелепый лоск, ни на холодную отрешенность всех его родных. Обе семьи торговали, у обеих водились деньги. Но Ниле в аристократы не лезли и нужды в том не видели. Эберт не раз видел, как младшие госпожи Рузы запросто лазали по веткам апельсинового дерева, растущего у ворот. У нее вечно в саду апельсины. Миндаль и персики. Напоминали о далекой родной стороне. Стать бы Микаэлю пиратом, а не торговцем. Бороздить бы моря, развлекаться в портах – да он наверняка и не против. Вечно ходит в таких обносках, что ни одна приличная семья на порог не пустит, даром что богатейший наследник этого города.
– Какие у нас планы? – Микаэль вновь отхлебнул из кувшинчика и вытер ладонью рот. – В доках нашли бесхозную лодку, а наша Конселла напекла таких пирогов с земляникой, что ты вовек не видал. Бросай свои бумажки, писарь, мы отправляемся к Вороньим шхерам. Купаться. На весь день.
– Придется тебе самому.
– Самому, конечно, – южанин кивнул. – И с тобою в придачу. В ваше холодное мерзкое лето надо хоть как-то развлечься.
Он потянулся, как кот, пригретый на солнышке.
Эберт взял очередной листок, испещренный цифрами, и обмакнул в чернильницу перо.
– У меня дела сейчас и дела потом, Микаэль. И если от первых в силу нашей дружбы ты еще можешь меня отвлекать, то от вторых – точно нет. Иначе полетят головы, и это будет совсем не моя вина.
Микаэль выкинул в окно персиковую косточку и снова повернулся к нему.
– Что? Сольвег? Опять? Мой дорогой, прими мои соболезнования.
– Микаэль, ты говоришь о моей невесте, – ответил Эберт, не поднимая головы от бумаг. Энтузиазма в его голосе не было. – Но вообще ты не прав. Мне надо встретиться не с Сольвег, а с ее отцом, господином Альбре. Я обещал помочь ему погасить пару-тройку долгов.
– А взамен он отдает тебе дочку – да он дважды счастливец! Я бы такую дочь утопил еще в раннем младенчестве.
Эберт пнул ножку его кресла, и Микаэль рухнул на пол. Остатки вина залили рубашку.
– Прачке заплатишь сам, – отплевываясь пробормотал он и потер себе спину.
– Не ной, возьми любую мою. И воздержись от подобных замечаний в сторону моей будущей супруги.
– Дожили… – Микаэль возмущался и придирчиво роясь в рыцарском гардеробе. – Дожили! Супруга!.. Не думал, любезный, что до такого дойдет.
– Не понимаю, что тебя возмущает. Ланс не женат, нашей семье нужны наследники и положение, так что…
– …какая пошлость! – перебил Микаэль и театрально взмахнул рукой. – Дорогой мой, при всей моей нелюбви к Сольвег и ей подобным, не говори ей этого в первую брачную ночь. Она же твою голову на пику насадит. И будет права, как то ни прискорбно. Наследники… Ужас какой. Скажешь ведь тоже.
Эберт покачал головой и смолчал. С Сольвег он был помолвлен уж год, сосватал их отец, да и в принципе это было неплохо и выгодно. Невеста была знатного рода, ее семья входила в верхушку городского Совета, кто как не она поможет им добиться места и положения. Этот брак разом поднимет их статус, а благодарность обанкротившегося свекра будет им на руку. Микаэль может говорить о чем хочет, брак по расчету – это не так уж и плохо. Если умеешь рассчитывать.
– Так значит, ты к Сольвег.
– Я к господину Альбре, Микаэль, и хватит расспрашивать.
– Я отказываюсь принимать эту нелепую отговорку, мой дорогой. В городе праздник и ярмарка, и эти чудные ребята, которые глотают огонь и втыкают себе в руки кинжалы. Мы должны пойти. Твое поведение против всех правил. Да и Каталине я обещал, что ты будешь, девчонка же души в тебе не чает, пощади ее.
Младшая сестра Микаэля была прелестным и несносным ребенком. Эберт был рад, что она не его сестра.
– Ты настолько суровый и черствый, что расстроишь Талину отказом? – теперь Микаэль обдирал кожуру с апельсина и закидывал корками стол. У него было поразительное умение наводить хаос везде, где бы он ни был.
