скачать книгу бесплатно
Папа у него был кореец, а мама русская, наши фамилии шли по алфавиту одна за другой, и потом, на старших курсах ребята из других групп со смехом рассказывали, что долгое время считали, что в нашей группе учится слушатель со смешной фамилией Титобольцев. Причина этого забавного недоразумения состояла в том, что старшина наш зачитывал список в журнале скороговоркой, поэтому вместо «Ти, Тобольцев» ребятам, стоявшим в строю в других группах, и не слышавших наши с Сашей ответы «Я!», слышалось: «Титобольцев!»
Дни шли своим чередом, по поводу часов Рыков молчал, а я ничего не спрашивал. С каждым днем надежда найти их таяла все больше, а в одну из ночей нашу группу подняли по тревоге, причем подгоняли так, словно, в самом деле, началась война. Ничего не понимая, мы, сонно хлопая ресницами, выстроились на плацу.
Казалось странным, что командир нашей группы Владимир Касатонов, приятный молодой человек с обаятельным животиком, отслуживший в погранвойсках, тоже стоявший на плацу, теперь исполнял роль статиста. Всем заправлял сержант Михаил Стрижевитов, сухопарый крепкий парень с носом и взглядом хищной птицы, который никакую должность в группе не занимал. Поговаривали, что он – помощник начальника школы по вооружению, заведует тиром и складом оружия Шатской школы милиции и поступил по блату. Не прошло и двух недель нашего впечатляющего курса молодого бойца, как кто-то метко окрестил Стрижевитова фюрером, – он, в самом деле, имел оловянный взгляд и косую челку, а то, что он вытворял, не показывали в советских фильмах.
Точно не знаю, из каких соображений, скорее всего, это была установка заместителя начальника школы по строевой подготовке полковника Леднева, сержанту Стрижевитову, как и другим слушателям, отслужившим в армии, был дан карт-бланш. Они должны были показать нам, карасям и салагам, что такое настоящая армия!
Курс наш делился на два дивизиона по четыре учебной группы в каждом. Капитан Анатолий Рыков и замполит Владимир Ковалев были нашими офицерами, все группы курса имели сквозную нумерацию, наша группа, как я говорил, была восьмая, и нам очень не повезло, что в нее включили Стрижевитова. Он деловито прокашлялся и хмуро посмотрел на нашу «коробку», так называлось построение учебной группой в количестве двадцати девяти человек в колонну по четыре.
К этой памятной ночи хождение строем стало для нас достаточно привычным делом, как и бег. Утром мы бегали кросс исключительно строем, а вечером после вечерней поверки все группы проходили торжественным маршем перед трибуной, за которой стояли начальник курса и курсовые офицеры – командиры обоих дивизионов и замполиты.
Каждая группа должна была иметь своего запевалу и строевую песню. По предложению неуемного Викторова наша группа выбрала для себя задорный текст «Зеленою весной». Наши офицеры, посмеявшись, песню утвердили, однако случился маленький скандал, когда начальник курса услышал ее в нашем исполнении при прохождении торжественным маршем по плацу перед трибуной.
Полковника смутили такие слова:
Маруся молчит и слезы льет,
От грусти болит душа ее,
Кап-кап-кап, из ясных глаз Маруси
Капают слезы на копье…
– Что за текст такой, не слишком ли фривольно, что за Марусины слезы? – недовольно сказал он.
Ему начали объяснять, что это музыкальное произведение из известного фильма Леонида Гайдая, и что оно отлично подходит на роль строевой песни, в фильме, кстати, ее поют марширующие опричники царя Ивана Грозного. В конце концов, здравый смысл возобладал, и он разрешил нам петь эту песню. Так мы ее и пели, с каждым годом все реже и реже, а на четвертом курсе и вовсе забыли.
А сейчас с трудом разлепляя глаза, сонные, мы стояли на плацу, стрелки на часах у казармы показывали два часа ночи, а сержант Стрижевитов, похлопывая ивовым прутиком по голенищу сапога, прохаживался перед нашей «коробкой» и насмешливо смотрел нам в лица своими холодными голубыми глазами. Его взгляд казался стальным, и мало, кто мог его выдержать, даже Викторов отвел глаза, безуспешно попытавшись сыграть с сержантом «в гляделки».
– Сегодня вы на себе узнаете главный армейский принцип, согласно которому нарушение приказа одним бойцом – головная боль для всех. Викторов, выйти из строя!
– А кто он такой, чтобы командовать? – взвившись, сказал Андрей. – У нас командир взвода – Володя Касатонов!
– Викторов! – строго сказал Касатонов. – С моего ведома взводом командует сержант Стрижевитов. Если я позволю, то ты тоже сможешь командовать, ничего противозаконного нет, устав позволяет.
– Так бы сразу и сказали, чего голову морочите, – пожав плечами, сказал Викторов и болтающейся походкой, словно мим ярмарочного балагана перед публикой, отделился от строя.
Стрижевитов коротко окатил его недовольным взглядом, а затем вновь уставился на нас.
– После отбоя всем положено спать. Викторов бодрствует, разговаривает, мешает спать другим. Курить в казарме запрещено, кругом старая сухая древесина, вы все можете сгореть, однако Викторов курит в нарушение всех запретов.
– Я окно открываю, и окурки тщательно гашу!
– Викторов, – снова строго сказал Касатонов, – за пререкания со старшим по званию наряд вне очереди!
– Я все равно буду курить.
– Два наряда! Что следует ответить согласно уставу?
– Есть два наряда, только я все равно буду…
– Три наряда!
– Есть три наряда, только я все равно…
– Вот так из-за одного бойца страдает весь взвод, – с неожиданным сочувствием к нам в голосе перебил его Стрижевитов. – В колонну по одному к уборной марш!
Мы перестроились в колонну по одному, подбежали к нашему туалету, и по приказу Стрижевитова стали группами в несколько человек забегать в нужник, после чего возвращались в строй. Такого опыта у нас еще не было. Справлять нужду по команде и в колонне по одному…
Глава шестая
После этого наша «коробка» побежала в чистое поле. Касатонов и Стрижевитов бежали сбоку, подгоняя отстающих. Никто ничего не мог понять. Куда бежим, зачем?
Кросс длился, наверное, полчаса, и некоторые стали выбиваться из сил. Стрижевитов, наконец, остановил нас, снова вызвал из строя Викторова и подал ему окурок.
– Сегодня вам повезло. В армии для того, чтобы похоронить запретный окурок, вам бы пришлось рыть яму два, два на полтора. Сегодня я добрый, так что Викторов просто закопает окурок сам. Рядовой милиции Викторов, берите палку и закапывайте окурок!
– Я не буду! Издеваетесь, товарищ сержант?
Воцарилась тягостная пауза. Стрижевитов насмешливо ел Викторова своим неподражаемым оловянным взглядом.
– Что ж, подождем, пока Викторов соизволит.
– Андрей, да хватит тебе выкаблучиваться, – раздался из глубины строя чей-то возмущенный голос. – Спать хочется!
Викторов вырвал окурок из руки Стрижевитова и раздраженно затоптал его в землю.
– Все?
– Встаньте в строй!
– Есть, товарищ сержант! – язвительно сказал Андрей.
– Теперь вы поняли, что такое система? – похлопывая прутиком по голенищу, невозмутимо сказал Стрижевитов. – Может каждый из вас по отдельности ее сломать? Вы можете возмущаться, ругаться, не выполнять приказы, грубить командиру, однако ни к чему хорошему это не приведет, будет только хуже. Вывод?
– Товарищ сержант, – взмолился хор голосов, – все понятно!
Обратно мы не бежали, а летели как на крыльях, однако, те, кто думал, что на этом все закончилось, крупно ошибался. Когда мы снова оказались на плацу, Стрижевитов скомандовал «Отбой!», мы кинулись в казарму, на ходу стягивая с себя рубашки, но сержанту не понравилось, как мы легли в койки.
– Медленно, очень медленно, а портянки и бриджи валяются, где попало. Подъем!
Мы с недовольным бурчанием нехотя стали подниматься и одеваться.
– Разговорчики!.. Отбой…
Мы со стоном снова повалились в койки.
– Медленно, и слишком много разговоров. Сделаете, как положено по уставу, – будете спать. Подъем, строиться в коридоре!
Стиснув зубы от ненависти, мы соскочили с коек и, одеваясь на ходу, выстроились в коридоре. Стрижевитов вынул спичку из коробка.
– Пока горит спичка, время есть. Спичка погасла, время закончилось. Чиркаю спичкой, время отбоя пошло!
Он помедлил секунду, как будто испытывая наше терпение, и, наконец, чиркнул спичкой. Мы, сбрасывая с себя галстуки и рубашки, бросились в комнату к нашим двухъярусным койкам, однако двое не успели вовремя раздеться и лечь под одеяло, кроме того, у многих форма была уложена неаккуратно, а портянки были криво обмотаны вокруг голенищ для просушки.
Видимо, нет смысла описывать, сколько все это продолжалось, а продолжалось это до тех пор, пока Стрижевитов не добился своего, – мы стали проводить подъем и отбой образцово, и все, как один, лежали под одеялами, когда гасла спичка.
– Направо! – скомандовал Стрижевитов.
Мы не поняли.
– Снова хотите подъем?
– Мы же лежим, а не стоим, – простонал Викторов.
– Отставить разговоры! По команде «Направо!» все поворачиваемся на правый бок. Напра-во!
Пришлось, скрипя зубами, подчиниться. Мы послушно повернулись в постели на правый бок. Стрижевитов нас всех просто бесил! Помимо этого, он явно упивался властью, и от этого на душе становилось еще хуже.
Когда сержант выключил свет и вышел из комнаты, тихонько притворив за собой дверь, Викторов попытался обсудить происшедшее.
– Вот гад!.. Что творит, а вы чего, парни? Нельзя поддаваться!..
Дверь резко распахнулась.
– Подъем!
Стрижевитов подслушивал!.. Все повторилось сначала, – подъем за сорок пять секунд, построение в коридоре и отбой. Мы все стали плохо соображать, что происходит, и делали все машинально, на автомате.
В конце концов, истязание закончилось. Сержант погасил свет, вышел из комнаты и плотно притворил за собой дверь.
– Я знаю, кто на меня настучал, – опять подал голос Викторов. – Ох, плохо ему будет!..
– Да хватит тебе, Филин, выеживаться! Все равно ты никому ничего не докажешь. Спи!
Филином Викторова прозвали практически сразу после поступления за его впечатляющие густые брови вразлет. Они выглядели довольно забавно, в особенности, когда он, изображая деланное изумление, хлопал своими длинными, как у девушки, пушистыми ресницами.
Ноги гудели после продолжительной пробежки, тело ныло так, словно его избили. Мысли бестолково вертелись в голове и неловко натыкались друг на друга, словно усталые овцы в тесном загоне. Я почти мгновенно уснул, как будто провалился в глубокий черный колодец, даже не предполагая, что это ночное происшествие станет ключом к разгадке тайны пропажи моих часов.
Утром следующего дня до построения на завтрак Касатонов приказал Викторову забить гвоздями угловое окно нашей комнаты, которое Андрей открывал по ночам, чтобы курить. Именно это окно было плохо видно из сержантской комнаты и комнаты офицеров, До этого Андрей успешно использовал это обстоятельство, а теперь его лишали привычного удовольствия.
Бормоча ругательства, он взял в руки внушительный гвоздь и молоток. Меня вдруг осенило.
– Погоди, Андрей, – сказал я.
– Чего ты?
Я открыл створку и внимательно осмотрел нижнюю часть оконной коробки между рамами. Она была чистой. Тогда я высунулся из окна и попытался осмотреть его снаружи. Почти две недели дождей практически не было, и железный слив был слегка покрыт пылью, которую теплый июльский ветер принес с лужайки.
Вдруг в углу я заметил небольшой плоский твердый кусок луговой грязи, на котором остались характерные следы, они засохли и четко прорисовывались. У меня мурашки побежали по спине. Кажется, все-таки кто-то залазил в наше окно. Кто это мог быть, – Викторов со своим неуемным стремлением к свободе или…
– Строиться на завтрак! – донесся грозный бас старшины из коридора.
– Андрей, скажи, давно ты здесь лазил?
– А тебе зачем?
– Послушай, ты можешь хоть раз сказать нормально, без клоунских ужимок?
– Нет.
Викторов скорчил еще более забавную гримасу, однако мне было не до смеха.
– Да пошел ты!
– Погоди, Валера. Что случилось?
– Пока рано говорить. Когда выяснится, обязательно скажу. Подожди, стой, не забивай окно!
Андрей замер с гвоздем в одной руке и поднятым молотком в другой, не понимая, чего от него хотят. В этот момент в комнату вошел Касатонов.
– Викторов, долго будешь возиться? Тобольцев, а тебе особое приглашение требуется? Марш!
– Есть!
Я выхватил из тумбочки носовой платок, тот самый, в который две недели назад завернул часы, выскочил из казармы, но вместо того, чтобы бежать на плац, завернул за угол и подбежал к окну снаружи. Викторов стучал молотком, забивая окно, а Касатонов стоял сзади и подсказывал.
– Да по гвоздю бей, а не по раме!
Викторов, как всегда, огрызался, как мог.
– Да ладно, товарищ сержант, сойдет и так, эти рамы давно менять пора!
Я аккуратно смахнул засохший кусочек грязи с края слива в свой носовой платок. Сквозь оконное стекло Касатонов и Викторов, расширив глаза, с недоумением наблюдали за моими манипуляциями. Они, наверное, подумали, что у меня что-то с головой. Мило улыбнувшись им, я помчался на плац, где, застыв, уже выстроились коробки взводов.
Вечером в курилке, пока ребята, сидя на сбитых квадратом лавках, хохотали над каким-то анекдотом, я украдкой развернул носовой платок, якобы для того, чтобы вытереть испарину со лба, а сам тайком стал рассматривать мой драгоценный кусочек засохшей грязи. Судя по характерному следу, этот кусочек, как видно, отделился от кроссовки с запоминающимся и редким рисунком, – цветком с девятью лепестками и точкой посередине.
Чья обувь могла оставить такой след? Викторов, как я давно заметил, носил кеды, а не кроссовки, и на подошвах у него красовались вовсе не цветочки, а рубчики в виде «елочки».
В этот момент Пчелинцев, он сидел как раз напротив меня с незажженной сигаретой в зубах, и гоготал, как огромный молодой гусь, слушая очередную байку, которой кормил всех неугомонный Викторов (как у него на все хватало энергии?), вытянул в мою сторону свою огромную ступню и полез в наружный карман спортивных штанов за зажигалкой. Он недавно заступил в наряд, убирался в казарме и на нем были спортивный костюм и кроссовки. Краем глаза я успел поймать рисунок его подошвы, прежде чем он снова подтянул ногу к себе.
Ромбики!.. Подошва кроссовок Пчелинцева была изрезана ромбиками, а не цветками. Получается, что в окно Пчелинцев не залазил, и Викторов тоже. В таком случае кто забирался на оконный слив? Неужели кто-то просто в порыве шалости вскочил на него, или хотел всего лишь заглянуть в окно, или, может быть, окна мыли, и кто-то залазил для этой цели? Мысли путались, и в тот вечер я ничего не надумал.
Ночью я не мог уснуть, ворочался с боку на бок, вызывая нешуточное раздражение спавшего надо мной на верхнем ярусе Игорька Кабанова, поскольку когда кто-то из двоих ворочался в своей постели, ходуном ходила вся кровать, и думал о таинственном неизвестном. Внезапно меня осенило…
Проливной дождь прошел накануне того дня, когда меня отправили к Грыжуку, а на следующий день я ушел в наряд. Погода была облачной, и земля, в особенности на лужайке, не успела хорошо просохнуть, поэтому неизвестный, ступив случайно в грязь, оставил след, когда залазил в окно, и сделал он это, скорее всего, не ночью, а утром, когда все ушли на экзамен. Выходит, что ему сдавать экзамен было не нужно.
После подъема и зарядки, не откладывая дело в долгий ящик, я зашел к Рыкову. Шло построение на завтрак, он спешно просматривал какой-то документ, видимо, желая довести его содержание до личного состава нашего дивизиона, и ему было явно не до меня.
