скачать книгу бесплатно
Через несколько секунд раскалённое масло затрещало. Я хотела, чтобы до Пашки доносился звук готовящейся еды, и подлила ещё немного масла. Треск поднялся оглушительный. Я открыла дверцу холодильника, вытащила две длинные молочные сосиски с сырной начинкой. Очистив от нежной тонкой плёнки, я уложила их на раскалённую, трещащую сковороду. Масло зашипело, обрабатывая розовую кожицу. Жирные капли умудрялись стрелять до потолка и несколько раз обжечь мне руку. Огненные плевки.
Для того чтобы сосиски хорошо прожарились, следует ждать четыре минуты.
Я сняла сковородку с плиты и поставила на деревянную, моментально почерневшую подставку для чайника.
– Я принесла тебе еды. Помнишь, я всегда варила веганское дерьмо, безвкусные каши, пропаренные репы, кислые овощи, рагу, похожее на блевотину? Но сегодня я сделала исключение в виде этого, – я приподняла сковороду так, чтобы обе красавицы-сосиски подкатились к бортику, а масло капнуло на одеяло возле Пашкиной ноги. – Разрежу на кусочки или проглотишь целиком?
Его глаза, они будто вместо рта выделяли обильную слюну. Он наблюдал за блеском соевой кожицы. Он с жадностью смотрел на аппетитные дырочки, из которых сочился светло-жёлтый плавленый сыр.
– Я сниму первую пробу, – и, получив привычное молчание в ответ, беру одну сосиску двумя пальцами и надкусываю. Сок прыснул Пашке на грудь, оставив на голубой майке мелкие жирные капельки.
Пашка старался перевести взгляд с меня на окно, но, когда он это делал, я брала сковородку и шла к окну. Когда переводил на дверь, я направлялась к ней.
Потом Пашка закрыл глаза. Попытка сыграть потерявшего интерес мальчика прошла крайне неудачно.
Я стала громко откусывать сосиску со обеих сторон, причмокивая и издавая звук: Мням-мням-мням!
Подсев поближе, я сказала, что как только доем, сразу освобожу ему рот, чтобы накормить как следует. Запах жареного соблазнял Пашку. Он выбрал тактику «терпение» и больше не отворачивался.
Я поцеловала его в нос маслянистыми, горячими губами. Я решила взять вторую сосиску, но поскольку всегда умела тормозить свои хотения, сразу включила мысль, что могу не есть по четыре дня, и убрала измазанную в жире и пахнущую соей и маслом руку ловким рывком.
– Хорошо, когда тело испытывает чувство голода, – проповедую я. – Тебе всё равно, что ты ел с утра. Тебе всё равно, что ешь на ужин. Это тренируется, оттачивается. Заглушается инстинкт хотения. Вечером, когда особенно голоден, приучи себя есть меньше, чтобы лечь с пустым желудком, – Пашка слушает и сглатывает слюну, перемещая взгляд с меня на перекатывающуюся в сковородке сосиску. – Тогда завтрак станет невероятно желанным.
– Надо учитывать важный фактор. И этот фактор – утро. Ты можешь проснуться очень рано от убийственного чувства голода. Не очень-то здорово подниматься в пять и целый день шататься сонной мухой. Ты просто учишься терпеть. Терпеть, как раб терпит побои своего господина. Терпишь – срываешься. Терпишь – и срываешься уже не так часто. В итоге ты терпишь окончательно.
Пашка нервно переводит взгляд на сковородку. Казалось, он больше не сможет выдерживать. Но я чувствую каждое его состояние. И если будет предел, это станет заметно. Мой намётанный глаз всегда ловит подобные мелочи.
– Хы-ы-ы-ы-ы, – кивает он жалобно.
Голова его стала такой маленькой, словно детский кулачок, а шея исхудала так, что от малейшего напряжения вены выступали как натянутые тросы.
– Нет, миленький, нужно перейти барьер, – нежным, заботливым голоском убеждаю я. – Терпение преодолевает голод, – пытаюсь говорить всё, чтобы склонить его на свою сторону. – Думай о рвоте, о протухших яйцах, о гнилой рыбе.
Пашка стал сильно вертеть головой в обе стороны: влево-вправо- влево-вправо-влево-вправо.
– Думай о свернувшемся молоке, о плесени на сале. Только подумай, как отвратительна бывает еда, – меня несёт, и я теряю тормоза. – Думай о пенках в манной каше, о комочках. Представляй, что в каждом комочке под покровом манки спрятано тухлое яйцо. Представь лужу рвоты. Почувствуй, как она пахнет. Слушай запахи. Ощущай их вкус. Представь, как рвота растекается по твоим рукам и ногам. Представь вкус желчи. Проглоти эту желчь!
Его дыхание постепенно замедлялось, а волнение уходило с лица.
– Как давно у тебя урчал желудок? – я прикладываю ладонь к его забрызганной жиром майке.
Пашка закатил глаза и поднял брови. С видом человека, пытающегося покопаться в памяти, он спокойно промямлил:
– М-м-м-м-мум-м-мам.
Я переспрашиваю:
– Утром?
В ответ получаю сумасшедшей скорости кивания и знаки согласия. Я говорю ему, что осталось совсем немножко, и глажу волосы, которые успели сильно засалиться.
– Техники, как правило, никакой нет. Всё напрямую зависит от нашего организма. От его характера и поведения. Способен ли ты вынести голод – решает твой мозг. Знай только, что мозг умеет и любит перестраиваться на любой лад, лишь бы шевелиться и работать. Для того он нам и даётся.
Пашка слушал меня внимательно.
– Чтобы было легче в бою, сперва надо привыкнуть. Позже ты сумеешь неделями обходиться без мяса, сладкого, мучного, солёного, круп, овощей, фруктов. В твоём рационе будут фигурировать лишь жидкости. Они низкокалорийные и легко усваиваются. Это может быть всё – от кока-колы до пива. Запомни, всё, о чём твердит Минздрав – бред. Он наш самый злейший враг. Люди придумали себе страхи с целью угодить другим. Всё, что ты знаешь о своём организме, равняется нулю. Ты совершенно ничего о нём не знаешь. Как и все мы. Он может внезапно выдать любую херню – от лёгкого недомогания до оторвавшегося тромба. Ты должен выдрессировать организм.
Пашка позеленел от голода, как капуста, но это не значит, что он умирает. Это значит, в него надо запихать еды.
Вдруг меня оглушает, сбивая с мысли, глубокий, страшный, резкий, ревущий звук. Я выпучила глаза и потерялась в пространстве. Трясущимися руками я, ведомая рефлексией, закрыла рот. Этот звук был похож на включенный советский пылесос, простоявший не один десяток лет в подвале, который своим оглушительным запуском разбудил весь дом, разогнал кошек и собак по углам и вызвал проклятую головную боль на оставшийся день. Этот страшный звук, он, блять, каким-то образом вышел из Пашки.
Быстрыми отрывистыми движениями дрожащих рук я прощупала его тело, затем соскочила с кровати и ринулась на кухню за ножом. Обратно я, поскользнувшись на линолеуме, упала плашмя на кровать. Лицо уткнулось в пятно засохшей мочи.
Я принялась резать плотные веревки на его синих, с мотающейся кожей запястьях. На это ушло около двух минут. Пашка дёрнул плечами и выкарабкался из оставшихся, не до конца срезанных, истончившихся верёвок. Резко сгибать или опускать руки он не стал, ведь им надо привыкнуть, а крови – равномерно распределиться и зациркулировать. Сперва левую, затем правую, он согнул руки в локтях. Потом разработал круговыми движениями кисти и несколько раз согнул-разогнул пальцы.
Потом он выпрямился, сел и подцепил кончик верхнего слоя скотча. Рот растянулся медленно и волнообразно слева направо. Затем то же самое он повторил с двумя оставшимися слоями.
Прямоугольный грязный отпечаток тянулся от щеки до щеки. Красные губы, налившиеся кровью, были сочно-бордовыми, не алыми, не розовыми. Они были неестественного цвета, словно накрашены помадой.
Первое, что он сказал, было:
– Прости, Вера. Я осознал. Я всё осознал. Больше никогда так не буду. Ты простишь меня, Верусик?
Я никогда не врала Пашке.
– Семьдесят один час, двадцать четыре минуты, пять секунд. Будешь ещё пожирать что-то в тайне от меня – наказание ужесточится.
Он скрыл лицо за ладонями и сматернулся.
– Верусик, что мне сделать, чтобы ты этого больше не повторяла? – нежно гладя меня по щекам и губам, спрашивает Пашка.
Я принялась разрезать верёвки на ногах, постепенно сгибая каждый его палец. Сначала на правой ноге, затем на левой. Потом согнула все пальцы сразу. Так нужно делать, чтобы избежать электрических разрядов, вызванных затеканием конечностей.
– Жрать то, что готовят, – сказала я. – А пока отдыхай. Со временем получится.
Огуречный рассказ
Зайдите в комнату и закройтесь на ключ.
В ванную, в кухню, на балкон – неважно.
Главное, чтобы рядом не было
___________________________
ваших детей.
Меня зовут Галя. Я пью только крепкий кофе без сахара. Иногда я добавляю овсяное молоко и корицу, но тогда это получается не совсем кофе. Если знаете, что такое молочный улун, то что-то похожее.
Я пишу картины в стиле импрессионизм. Но бывают моменты, когда я сминаю завершённую картину, ломаю холст о колено и за несколько минут пишу неопрятный постмодерн, который занимает первое место на конкурсе рисунка и через месяц идёт на столичную выставку в Арт-хаус.
Я держу строгий деловой стиль в одежде. Чёрный низ, светлый верх. Волосы в хвост. Туфли на шпильке. Примерно три дня в неделю я ношу бесформенный голубой балахон и белые кожаные кеды с блестящими шнурками. На голове у меня то пучок, то две косички. Бывает и такое, что я крашу волосы в красный. К концу следующего дня они светло-розовые.
Я работаю в «Заре». В наш отдел заходит миллион покупателей. Им всем что-то надо.
Я люблю развешивать вещи на вешалки, но немного больше люблю складывать их на полочки.
Я полюбила сорокаминутные обеденные перерывы, оттого что почти научилась в них укладываться. Десять минут на туалет. Десять минут на «достать и разогреть еду». И двадцать – на то, чтобы посмаковать.
Обычно я беру на работу курицу с рисом и печёной тыквой, а иногда могу взять большой «Биг Тейсти» или «Шримп Ролл» в маркете за углом. Могу взять термос с горячим чаем с лимоном и мёдом, а могу и не брать, потому что пью свежесваренный кофе.
Когда мне грустно, я курю «Мальборо». Когда весело, я стреляю сигареты у прохожих и составляю собственную пачку. Сейчас в моей настрелянной: три «кента» с кнопкой, один «Винстон» и один «Ричмонд». Разный калибр с разных мест.
Я никогда не ссорюсь с людьми, но меня почему-то называют рыжим Гитлером.
Я могу заснуть в метро и проехать пару станций, однако это меня не злит. Я, наоборот, рада, что организм отдохнул и готов к работе. В общем, моё правило – не раздражаться, если подводишь себя. Надо уметь создавать спокойствие и быть налегке.
А сегодня я снова пишу Денису эсэмэски и говорю, что хочу встретиться. Он отвечает, что ждёт моих фоток. Горячих и сладких, как какао.
– А если я не вышлю сегодня, – пишу я, – мы не встретимся?
Я обычно чувствую, когда он мешкает с ответом. С ним так сложно. Вечно у него какие-то загоны. На той неделе присылала ему фотографии, где я привязана скакалкой к кровати и полностью обнажена. А позавчера я слала ему пальчики в киске, вид снизу. Он попросил, чтобы мои ногти были лимонного цвета. Пришлось вечером с грязной головой бежать в магазин за лаком. Но именно лимонного там как раз не оказалось. Я вышла из ситуации таким образом: нанесла два слоя белого лака, а сверху покрыла одним слоем ярко-жёлтого.
Вчера он получил мои фотографии в чёрном платье с декольте. Пришлось пойти в бутик, взять платье и направиться в примерочную, чтобы отснять перед зеркалом и скинуть ему.
Денис ещё ни разу не присылал мне «такие» фотографии. Именно свои. Понимаете, я у него, понятное дело, выпытывала. Он скидывал, но они были явно чужие. На них не его тело. Не его гениталии, не его торс. В воскресенье он прислал фото мокрых ягодиц из душевой кабины, а в среду – фотографию рук, сжимающих пенис. И знаете что? Цвет кожи на этих фотографиях был разным. Вот что. Я-то знаю его натуральный цвет. Знаю все вплоть до формы ногтей. Знаю цвет волос на лобке. Несмотря на это, я делала вид, что ведусь. Сама не знаю почему.
Я лежу пишу картину в комнате на полу. Лёжа у меня фантазия развивается куда лучше, чем сидя перед мольбертом. Денис тем временем написал, что не может отпроситься с работы и пойти на свидание.
Я написала, что пришлю фотки, после чего бросила карандаши и восковые мелки и направилась в ванную. Сняла домашнюю одежду и вот стою голая перед зеркалом, размышляя о том, чем же сегодня растормошить Денискину фантазию. Спустя считанные мгновенья я уже летела через коридор на кухню и открывала дверь холодильника. Я вытащила средней толщины жёлтый спелый банан.
«А он мог бы пойти на хороший завтрак», – думаю про себя. Мчусь обратно в ванную, запираю дверь на защёлку, чтоб мама не зашла.
Я опускаю банан под струю воды в неглубокую раковину и намыливаю кожуру мылом «Ушастый нянь». С него даже не сходит грязь, он уже, наверное, был помыт до того, как поместился в холодильник. Но, в любом случае, не лишнее – помыть повторно.
Я ставлю телефон в угол, соединяющий стену и ванну, и присаживаюсь на корточки. Нажимаю кнопку «Начать запись» и контролирую, чтобы побежали секунды. Первая, вторая, третья. Записывается.
Я сосу указательный палец. Потом сосу остальные. Потом беру в рот банан.
Тонкими руками начинаю трогать грудь. Она у меня достаточно округлая и мягкая. Денис говорит, что мужчинам как раз нравится такая. Когда он её трогал, всегда это говорил. А я отвечала, что мне наплевать на то, что нравится всем. Мне главное, что ему нравится, вот что.
Денис разбудил меня в такую рань, что я перепугалась, не случилось ли чего. Текст на моём телефоне говорил следующее:
«Галя, это было выше всяких похвал! Как же сексуально ты стонала и закрывала свои зелёные глаза, как же скользила руками по своему животу. Как ты вводила этот чёртов бананище в киску – да ты поражаешь моё воображение, Галина! Ты просто пожар. Я думать ни о чём не могу. О Галя, Галчонок ты мой».
Я ещё раз попросила Дениса сделать несколько фотографий и выслать мне. Он снова повторил обманку, и перед сном я увидела совершенно не похожий на предыдущие части тела по цвету, форме, качеству обнажённый загорело-подростковый торс.
Я подумала, глупо просить у него что-либо.
Сегодня на протяжении дня я чувствую себя обделённой Галей. Смотрю на время, на часы, которые показывают 2:07. Завтра на работу. Снова раскладывать чьи-то будущие вещи. Снова обедать рисовой крупой с печёной тыквой.
Я стояла у кассы и смотрела на стойку с новыми ремнями. Я думала, что чёрный из кожзама стоит перевесить с видного места, а светло-бежевый и грязно-розовый, наоборот, повесить по центру. Вдруг послышался знакомый кашель и запах шалфея. Денис стоял передо мной, держа рубашку цвета хаки из последней коллекции в руках. Он передал мне маленький бумажный конверт, на котором мелькали буквы, выведенные его почерком. Я опустилась под стол и убрала его в сумочку, подошла к Денису и чмокнула в щеку.
– Это тебе, – произнёс он. – Откроешь, как будешь дома.
Но я не нашлась, чтобы сказать спасибо или спросить, что же там.
Я обратила внимание, что засос на его шее ещё не прошёл. С тех пор, как мы последний раз занимались сексом, прошло пять дней.
Дома я вскрыла конверт. В нём оказалось несколько пятитысячных купюр, а текст гласил, что я могу потратить их, как захочу. «Только не спусти в букмекерской конторе», – было выделено жёлтым маркером.
Сегодня Денис видел мои фото, на которых огурец входит в моё небольшое влагалище. Он был такой влажный, что я вовсе не думала об огурце как об огурце. Перед тем как начать съёмку, я достала огурец с балкона, где им был пройден курс двухдневной сушки после окрашивания бежевыми, близкими к цвету слоновой кости, красками. Я попыталась с одного конца изобразить тёмно-розовым цветом что-то похожее на головку полового члена. Для того чтобы она была похожа на настоящую, я открыла свой старый учебник анатомии и всё детализировала, оттеняя и перекрывая. Во время съёмок я переживала, что влага размочит краску, но переживания оказались напрасными. Укрепитель красок не подвёл.
Когда я ехала с Денисом по городу и рассказывала об идее перевоплощения огурца, он положил руку на моё колено, слегка ущипнул, а потом крепко затянулся сигаретой и заметил:
– Какая ты у меня находчивая, Галчонок!
Табачный дым окутал моё лицо, и я закашляла.
Сегодня ночью меня замучила бессонница. Вдохновение так захватило, что если бы я легла, то всё равно лежала б, не смыкая глаз от назойливых мыслей.
То, что было в голове, я пыталась в истерии воплотить на холсте. У меня не было намерения отправить картину в Арт-хаус. Я писала исключительно ради успокоения души. Кто знает, быть может, так делают настоящие художники? Да только вот кто определил все эти критерии «настоящести»? Очередная грань морали. Замечаю, что людям трудно её перешагнуть.
На моей картине, как и в моей жизни, нет ни ярких, ни тёмных красок. В ней нет ни стандартов, ни оговорок. На неё не действуют критерии, принятые в мире искусства. Возможно потому, что эта картина сама задавала их. Так может получиться у каждого из нас. Зачем расставлять тупые границы?
Вчера мы с Денисом занимались сексом несколько часов подряд. Я была у него дома, мы закрылись в комнате, и он начал с ног. Он обсасывал каждый мой палец. В отличие от него, я считаю футфетиш грязным делом, и мужские ноги для меня остаются табу, даже надраенные с мылом и намазанные лучшими кремами.
– Почему ты шлёшь мне чужие фотографии? – вырвалось у меня в тот момент, когда большое тело Дениса находилось между моих ног.
– Потому что я хочу позлить тебя, Галчонок.
Я в шутку назвала его грязным шимпанзе.
В порыве страсти Денис порвал мой бюстгальтер пополам. Одна чашечка в одной руке, вторая – в другой. Я стою, глаза на мокром месте. А он смеётся, держа эти чашечки.
– Сейчас Машкин тебе дам.
Мы перебрали весь комод и нашли красивый белый кружевной бюстгальтер.
– Как хорошо, что у нас с ней одинаковый размер! – с облегчением в голосе говорю я.
Машка – любовница Дениса, почти его ровесница, и меня её существование ничуть не злит. Скорее, наоборот, я искренне рада, что в жизни Дениса есть разнообразие и динамика.
А сегодня мою картину снова отправили на уличную выставку в Арт-хаус. Кажется, когда не особо стараешься, выходит то, что нравится людям.
Денис не смог побывать на этой выставке, но позвонил, чтобы поздравить.
– Галчонок, ты лучшая! Ты молодец! Я тобой горжусь! Моя самая талантливая девочка.
