скачать книгу бесплатно
Надежда нахмурилась, было видно, что разговоры о муже ее не радовали, но в женском коллективе без этого не обойтись, и она откликнулась на призыв соседки. Говорила тихо и равнодушно, задумывалась над каждой фразой, будто писала домашнее сочинение на скучную тему.
– Да разве это муж? Даже лампочку ввернуть не может. Да что там лампочка? Я сама сверлить научилась. Хотите, вас научу. Сначала дырку делаешь, потом дюбель вставляешь, а в него шуруп вкручиваешь. Но дело не в этом, секс ему не нужен, говорит, да хватит уже, все известно, что будет. Поест, поцелует в лобик и спать. Вот и пришлось искать любовника.
Здесь Надежда оживилась, голос стал тоньше и громче, глаза заблестели, а руки нырнули в волосы и взбили прическу.
– Ишь, еще в такие годы любовника нашла, – проворчала Тамара и шумно отвернулась к стенке.
Надежда будто не обратила внимания, продолжала говорить, но уже веселее и с удовольствием.
– Перебрала все варианты, у всех семьи, разводиться никто не собирается. Решила: тоже не буду разводиться. Как подумаю, сколько имущества нажили за 30 лет, становится страшно: как это все можно поделить? Вот и нашла такого, кому мой развод не нужен – женатого, и старше на 15 лет.
– А муж знает, что у вас любовник есть? – Спрашиваю.
– Конечно. Но ничего не говорит. Я, конечно, открыто не встречаюсь, но и конспирацию особо не соблюдаю. Как то увидел меня с ним, так даже не спросил, кто это. Сказал, предупреждай, если дома ночевать не будешь.
– Значит, любит! – Прокомментировала Тамара.
– Да, – задумчиво сказала Надежда.
Потом вдруг засуетилась, зашарила руками по сумке, встряхнула подушку.
– Дай мне позвонить, – дернула она меня. – Телефон забыла, я не надолго, минуты на две.
Вернулась она не скоро, вернула трубку и с вызовом сказала:
– У тебя там деньги закончились. Но ничего ведь, да?
На счете – действительно – ничего. Мне казалось, что в этом случае хотя бы извиняются.
Потом вышла из палаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Будто боялась, что я потребую от нее оплаты за разговор. Я подошла к окну: оттуда было видно, как Надежда усаживается в припаркованный у ворот клиники Лексус, и резко трогает с места.
– К любовнику, видать, – проворчала Тамара. – Ишь, как вспорхнула голубка, а еще на сердце жалуется.
8
Режим в клинике был свободный: после обеда разрешалось выходить за территорию. Главное, чтобы к восьми вечера все были на месте – в это время приходила дежурная медсестра и всех считала по головам. Нас это ограничение свободы не пугало, потому что пользовались ею в малых дозах – выходили погулять по городу или пройтись по магазинам, да и то – не каждый день, и возвращались самое позднее – к ужину, к 19.00. Надежда уходила после обеда и возвращалась в начале девятого. Запыхавшись, вбегала в палату и, озираясь, вскрикивала:
– Ой, а кефир уже давали? – Это она про напиток, который мы получали в восемь вечера, перед сном.
Если ответ был положительный: да, давали, и она понимала, что свою порцию пропустила, Надежда расстраивалась: глаза ее становились печальными, а движения медленными. Иногда она тихо, под нос себе бурчала:
– Что ж такое? Неужели жалко кефира? На пять минут опоздала и все.
Когда она это повторила на третий безкефирный для нее вечер, я не выдержала:
– А вы не пробовали в магазине его покупать? Рублей 40 стоит, не больше, и целый литр.
Надежда сделала круглые глаза, отшатнулась от меня, как от привидения и после длинной паузы сказала:
– Так это же в магазине.
Вид у нее был, как у туриста за границей: слышу, но не понимаю – напряженное лицо и рассеянный взгляд.
По вечерам Надежда занимала внимание обитателей палаты рассказами о своих заграничных турах, подробно рассказывала, как отдохнула на Канарах и собирается на выходные в Париж. Вспоминала время, когда ей некуда было девать деньги, поэтому пришлось покупать две квартиры, загородный дом и три машины. Перечисляла цены в клиниках пластической хирургии и прикрывала рукой заметные шрамы около висков. Когда спросили, чем она занимается, раздала всем визитки, на которых значилось: генеральный директор. Правда чего именно, было не понятно, но никого это особенно и не интересовало. Все обитатели палаты, кроме меня, давно – пенсионеры, поэтому озвученные Надеждой суммы ее доходов казались бессмысленными и непонятными. Через несколько дней Тамара стала относиться к Надежде как к классовому врагу – с враждебностью и подозрением. Стоило ей только выйти из палаты, как начиналось:
– Ишь, выпендрилась. 53 года, а все еще молодится, подтяжку она сделала. Откуда такие деньги? Воровала, поди, всю жизнь, а счас катается, как сыр в масле.
– Деньги есть, а как безвкусно одевается. Что это: красная майка и желтые брюки? Светофор, да и только. Да и задница у нее огромная, не обхватишь. Что там за мужик, который глаз на нее положил?
В оценке гардероба новой пациентки Тамара была права: вкусом и чувством меры Надежды похвалиться не могла. Она пыталась соединить вместе кофточку с рюшами и спортивные штаны, трикотажное платье, обтягивающее сбитую фигуру и кроссовки или узкий топик с пляжным рисунком и классическую деловую юбку. Но к собственному телу Надежда относилась с вниманием и почтением – процедуры по уходу были регулярными и продолжительными.
Первый раз я это обнаружила случайно. Ее кровать стояла у окна, моя – у двери, и чем она занимается перед сном – было не видно, но слышно. Шумная возня и звуки, похожие на шлепки. Я приподнялась и посмотрела в ее сторону: лицо напряжено и сосредоточено, голова склоненная, а руки – в ритмичном движении.
– Что вы там делаете? – Полюбопытствовала я.
– Массаж, вот, смотри.
Я подошла ближе. Рогатый массажер, обвитый пальцами Надежды, по частоте движений больше походил на рубанок в руках столяра. Прижала к бедру, выгнувшись, надавила, толкнула, развернулась и показывает: красные полосы.
– И ради чего так мучиться? – Спрашиваю.
– Да мой любовник грозится меня бросить, говорит, растолстеешь, найду себе молодую. Он в постели ого-го какой сильный.
– А какой после постели? – Любопытствую.
– Жадный, зараза. Такой жадный. Всегда приходит с пустыми руками. Как то Новый год вместе отмечали, так он даже шампанское не купил. А однажды попросила сходить в магазин, так он принес две помидорки и вручил с таким видом, будто бриллиантовое колье подарил.
– И он вам нужен? – Спросила я с недоумением.
– Конечно, другого-то нет. – Надежда отложила в сторону массажер и мечтательно посмотрела в окно.
9
Прошла уже неделя, как Елизавета переместилась в другое отделение. За это время ни я, ни Валентина ее в коридорах клиники не встречали и постепенно стали забывать. По Тамаре было видно: ей Елизаветы не хватает, как охотнику жертвы. Она часто крутила головой из стороны в сторону, будто что-то потеряла, прислушивалась к посторонним звукам, застывала взглядом, когда открывалась дверь. Правда, говорить она стала меньше и тише, часто с отрешенным видом перебирала вещи, переставляла туда – обратно предметы на тумбочке, а иногда и вовсе сидела молча, отвернувшись к окну.
Как-то вечером Тамара, пошарив руками по дну пакета, вытащила на свет зубную щетку. Долго ее разглядывала, напряженно молча, и вдруг вскрикнула:
– Лизка! Язви ее! – И выскочила из палаты.
– Что это с ней? Бредит, что ли? – Спросила я у Валентины.
Она не успела ответить – Тамара вернулась быстро, бодрой походкой и с сияющим лицом.
– Вот старая дура, зубную щетку оставила, в моем пакете, и неделю не показывается. Чем она зубы чистит? – Протараторила скороговоркой Тамара.
– Да уже за это время она, наверное, новую купила, – предположила Валентина. – Магазин-то рядом.
– Да вы ее не знаете, она совсем беспомощная, как ребенок. Она и не сообразит в магазин сходить, а сюда боится идти. – Тамара говорила горячо и радостно.
Выскочила в коридор, что-то громко спросила у медсестры, вернулась, что-то записала на клочке бумаги и опять исчезла.
Мы с Валентиной заговорщески улыбнулись друг другу.
* * *
Лето оттеснило весну – будто кто перевернул страницу. Солнце растеклось по небу, как желток по сковородке: не светило, а жарило. В палате стало душно, и все пациенты разошлись по аллеям клиники. Самые смелые использовали скамейки в качестве шезлонгов. Расстилали простыни, сдернутые с кровати, и укладывались загорать. Мне солнечные ванны не разрешались, поэтому я скрывалась от летней жары в тени старых тополей. Высаженные в один ряд, они стояли ровно, как по стойке «смирно», и в их верхушках запутывался теплый ветер.
– Ты сама подумай! – Услышала я за спиной знакомый голос. – И обернулась на звук.
У выхода из другого корпуса, на свежепокрашенной скамейке – две подруги: Елизавета – с опущенной вниз головой и зажатыми меж колен ладонями, и Тамара, раскинув руки вдоль спинки. Она что-то шептала, будто про себя, не поворачивая головы к собеседнице, лицо ее было красным и потным. Елизавета сгибалась, будто ее сворачивали в свиток и исподлобья смотрела на Тамару. Потом медленно встала.
– Сидеть! – Раздалась команда в больничном дворе.
Эта разборка привлекла внимание прогуливающихся пациентов. Заметив направленные на нее взгляды, Елизавета отвернулась и получилось – спиной к Тамаре. Та схватила Елизавету за руку и быстро пошла прочь, таща ее за собой как нашкодившего пса на поводке.
С того дня Тамара и Елизавета опять составили неразлучную пару – появлялись вместе в столовой, у процедурных кабинетов, бок о бок прогуливались по территории клиники. Смотреть на них без улыбки было невозможно: массивная, со вскинутой вверх головой Тамара и Елизавета с узким телом издалека выглядели как суровая мать и легкомысленная дочка. Тамара шла всегда на шаг впереди, Елизавета послушно плелась за ней. Но в нашу палату Елизавета больше не заглядывала, а увидеть их вместе в столовой никому не удавалось: они приходили туда рано, первыми и уходили до нашего появления. Поэтому мы с Людмилой делали вид, что ничего не знаем, и никаких вопросов про Елизавету не задавали. Только предположили, что Тамара хочет скрыть от нас факт примирения, чтобы не показаться беспринципной и непоследовательной.
10
Тополиный пух был везде: будто кто распорол перину и вывалил все содержимое сверху. Он свободно кружил в воздухе, приглушая яркость солнечных лучей, будто запутавшись в них, опускался на землю, закрывал свежую траву и проникал сквозь открытое окно в палату. Если бы не раскаленный желтый круг солнца, это бесконечное движение белых хлопьев можно было принять за снегопад. Особенно достоверно это выглядело на асфальте, где полоски пуха собирались узкими полосками, липли к бордюрам и казались слежавшимся снегом. Одна зажженная спичка – и белые хлопья превращались в огненный ручеек, он бежал быстро, оставляя после себя струйку дыма и запах жженной травы – привкус горечи.
В тот день Тамара лежала под капельницей, поэтому на завтрак пришла позднее, когда у раздаточного стола уже змеилась длинная очередь. Она быстро скинула с плеча сумку, придвинула занятый стул к столу и обернулась. Ее подруга стояла, притулившись к дверному косяку, и смотрела в окно. Тамара решительно подошла к Елизавете, схватила ее за руку и усадила на стул. Сама, заметно нервничая, встала в хвост очереди.
Шум в столовой был равномерно гулким, поэтому пациентки не сразу расслышали, как кто-то кричит.
– Помогите! Люди!
Голоса утихли, все замерли на месте, повернув головы на хрипевший от надрыва голос.
Тамара стояла, беспомощно озираясь, напротив нее сползало со стула безжизненное, вялое тело Елизаветы – как небрежно брошенный плед. Лицо больной было мертвенно бледным, как гипсовая маска, рот широко открыт. В наступившей тишине было слышно сухое, толчками, дыхание и жесткие хрипы.
Валентина подбежала первой, я дернулась к внутреннему телефону, вызвала врача. Когда повесила трубку, заметила, как Надежда с выражением брезгливости на лице, будто проглотила что-то горькое, быстро спускается по лестнице.
– Вы куда? – Успела я крикнуть ей вслед.
Она закрыла руками уши и побежала быстрее.
Елизавета лежала уже на полу. Под головой – свернутая валиком куртка Тамары, ноги чуть приподняты вверх. Рядом, опустившись на корточки, сидела медсестра. Она старалась прикрепить на плече Елизаветы полоску тонометра, чтобы измерить давление, но ей это не удавалось: рукав аппарата не фиксировался. Медсестра была спокойной и хладнокровной.
– Вы, что не можете новый тонометр купить? – Кричала Тамара. – Он же сломанный, им руку не обмотаешь.
Тамара оттолкнула сестру и начала бить Елизавету по щекам.
– Лизка! Лизка! Ты чего это? А ну, вставай!
– Отойдите все! – Громко сказал мужчина в белом халате. Протиснулся сквозь толпу и обхватил толстыми пальцами запястье Елизаветы. Потом резко выпрямился и согнулся – будто собрался пополам, прикрыв тело Елизаветы своим, как ширмой. Немного приподнял голову, посмотрел снизу вверх и тихо прошептал – как помолился:
– Выйдите все, пожалуйста.
В тот вечер в нашей палате стояла мертвая тишина. Никто не сказал ни слова.
11
Утро было тяжелым и хмурым. Тучи сливались в темные пятна и закрывали солнце. Тамара поднялась с постели около девяти, села на кровати, внимательно разглядывая стену напротив.
– Говорила ей – пей таблетки, а она их выбрасывала, дура, – сдавленным голосом произнесла Тамара. – Лучше бы она шуршала этими пакетами. Вы ведь ничего про нее не знаете. Мы с Лизкой подружились давно, она тоже сына потеряла шесть лет назад.
– Как? Твой же сын… – начала неуверенно Валентина. – Ты же рассказывала, как в прошлом месяце ему 40 лет отметили, в ресторан ходили. Как потеряла, за это время?
– Я потому и рассказываю, что не могу поверить, что его уже нет с нами 6 лет.
Ее яркие глаза стали влажными, а дыхание – хриплым и жестким. Губы задрожали, лоб стал белым. Я испугалась:
– Может, врача?
Она небрежно махнула рукой и брызнула в рот ингалятором. Через несколько секунд задышала ровно и свободно. И заговорила.
– Я никогда не говорю о нем в прошедшем времени. И рассказываю, будто он жив. Я так давно его не видела. Очень соскучилась.
Я не знала, что в таких случаях говорят. Выражать соболезнование было поздно, расспрашивать – глупо. Один выход – слушать.
– Лизка озлобилась, а я считаю – так нельзя. Люди вокруг не виноваты. Вот старалась ее поддержать, осекала ее, когда она на людей кидалась. Кажется, жизнь такая длинная, и все успеешь. А мой сын не успел. И уже не успеет. И Лизка не успела.
Она дернула головой, будто смахнула воспоминания и резко встала. Быстро собрала вещи, открыла окно, бросила на карниз хлебные крошки и на мгновение замерла, задумавшись. Потом накинула на плечо сумку, застегнула куртку, повязала платок – все – как в одном порыве.
Скорбь с ее лица сошла. Высохла, как капли дождя на солнце. И не оставила никаких следов. И я поняла, почему Тамара не могла молчать. Она заговаривала свою боль.
2. Предчувствие любви
Рыжая осень
Я беру в руки свой мобильник, листаю телефонный справочник, нахожу самое короткое слово «дом», нажимаю на кнопку. За моей спиной, на тумбочке около телевизора взвизгивает домашний телефон. Наконец, я реанимировала его давно бездыханное тело. Комната наполняется звуками. Они растворяются в воздухе, повисают на люстре, свисают с обоев и настойчиво лезут в уши. Разгоняют по углам плотную, как вата, тишину. Если бы еще забыть, что этот звонок организовала я сама. Не получается. Мигающий экран мобильника выдает хитрую комбинацию. Я решаюсь выдержать эту мизансцену до конца. К одному уху приставляю трубку домашнего телефона, к другому – мобильник. Взволнованным голосом, будто меня застали при передаче секретных данных, шепчу:
– Привет!
– Привет! – вторит мобильник.
– Как у тебя дела? – продолжаю я диалог сама с собой.
– Как у тебя дела? – воспроизводит мобильник.
– Куда ты пропала, я по тебе так соскучился! – выкрикиваю и с отвращением кидаю обе трубки. Та, что с домашнего, плотно укладывается в отведенное ей место. Мобильник извещает об окончании разговора лаконично: «вызов завершен».
Нет, себя обмануть невозможно. Молчание телефона – яркий признак одиночества.
Одиночество. Это один очень. Очень один. Тишина выползает из-за углов и берет в кольцо. Нет сил держать эту круговую оборону. Отступаю. Из одной комнаты в другую, потом – в коридор, пячусь к входной двери. Глаза выхватывают из темноты повешенный на стене лик святого великомученика. Воздеваю глаза к иконе, осеняю себя крестным знамением, шепчу:
– Господи, пошли мне навстречу мужчину моей мечты. Пусть пойдет той же дорогой.
