Невинная куртизанка

скачать книгу бесплатно

Невинная куртизанка
Елена Очнева

Ина блуждает по дебрям популярных способов получения не слишком тяжёлых доходов, доступных ничем не примечательной женщине без особых способностей, рискуя запутаться в веяниях и тенденциях. Она обречённо влачит несколько романтических запутанных, подозрительных, не ярких почти любовных линий. Не смотря на все усилия, она не может достичь ни материального, ни какого другого блага, теряя силы и надежду. И вот, стоя на краю этой пропасти, ей предоставлен выбор сделать шаг вперёд или вверх.

Невинная куртизанка

Елена Очнева

© Елена Очнева, 2024

ISBN 978-5-0064-6614-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Невинная куртизанка

Жалостливый этюд, переросший в роман в слезах.

    Воззовёт ко Мне, и услышу его. Псалом 90.

Ина

Хотя все герои произведения не нуждаются во внешнем тщательном описании, потому что полностью отвечают фантазиям и требованиям каждого отдельно взятого читателя, мозг которого является лучшим режиссером для своего владельца, адаптируя наиболее удобным образом внешность любого встречающегося ниже персонажа под себя, позволим себе небольшое ознакомление.

Она была обычным продавцом из заурядного магазина. С виду невероятной скромности и порядочности, с ценной для практичного человека способностью краснеть в нужный для дела момент, тем самым вызывая соучастие в собеседнике, Ина обладала незаметной и какой-то сразу и непонятной, а точнее неоднозначной в смысле симпатичности внешности: резкие черты, резкие интонации, движения, напрочь лишённые даже намёка на грацию. При этом никакой компенсации одеждой, которая, наоборот, помогала не вникать в подробности и отбивала желание выискивать в ней хоть что-то интригующее. Была она и не самого привлекательного возраста, смело подгребающего к пятидесяти. В общем совершеннейшее казалось бы «не то» для выбранной ей самой для себя роли дамы «Икс» и полипокорительницы. Но всё это не имеет значение, когда в человеке есть кураж.

А от неё, необъяснимым образом, не могли увернуться и, казалось бы, стойкие мужья своих суровых жён; и молодые, свободные и не очень, всеядные парни; и одинокие романтики, почти спившиеся, но «ещё о-го-го какие» мужчины по их собственным откровенным и чаще всего не к месту навязчивым характеристикам; и пенсионного и пред-пенсионного возраста «непонятно что хотевшие» (хотя понятно) ловеласы. Короче, здесь были представлены типы любой наружности и внутренности. Для всех у неё находилась горсть холодного тепла подозрительного качества.

В общении с ними она руководствовалась личным ноу-хау, заключающемся в попытках сконцентрировать вокруг себя как можно большее число почитателей, которые иногда могли бы оказывать ей разного рода услуги, так нужные одинокой женщине, находящейся в затруднительных жизненных обстоятельствах. Помогал ей активнее вызывать к себе симпатию и материальный интерес, тщательно скрываемый в первое время знакомства. Если ей от них могло что-нибудь перепасть, то никто не должен был пройти мимо неё. Если он может быть чем-то ей полезен – никто не должен спастись. Она распускала свои щупальца умело, во всех направлениях, до выяснения рациональности удерживания попавшегося в них клиента. Спрут, воплотившийся в кажущуюся видимую скромность и неприметность.

Действовала она инстинктивно тактически правильно, безгранично веря в свою непогрешимость и как-бы ничего не имея в виду. Общалась как-бы мимолётом, краснела как-бы от удовольствия, смеялась как-бы от юмора и как-бы искренне. В общем, кампанию она развернула не на один роман. Постепенно втянувшись в процесс, стала получать от него удовольствие и как-то не заметила, что использовать людей стало её натурой. Она не видела в этом ничего плохого, как и во всём, что могло принести прибыль. И никогда не испытывала даже намёка на угрызения совести, оправдывая себя сложившимися жизненными обстоятельствами, вынудившими её «крутиться» в этом направлении в этом жестоком несправедливом мире.

Её жалостливые приглушённые интонации раздавались из разных концов магазина, перед разными жертвами её особого внимания, в любое время, не выходившее за пределы рабочего графика, которое нельзя было проживать бездарно, бесприбыльно и впустую. Каждый из её «избранников» должен был приносить ей свою определённую пользу. Хотя, если бы кому-то из них вдруг пришло в голову спросить её: «А когда ты сама в последний раз помогла кому-либо бескорыстно?», она просто не поняла бы вопроса, смотрела бы на вопрошателя недоумённо и в итоге, скорее всего, послала бы его в известном направлении за столь беспардонное вторжение в её личную жизнь. Ибо, как человек сверх жалостливый к себе, она не испытывала ни малейшей жалости к другим людям и не терпела никакого, даже малейшего, намёка на критику в свой драгоценный адрес. В ней удивительным образом отсутствовала совершенно нормальная и естественная потребность заботиться о ком-то бескорыстно. И, если ей приходилось это делать (к примеру, для собственных детей), то исключительно через силу, перешагивая через себя. Но и тут она находила повод для гордости, восхищаясь своей жертвенностью.

В результате таких стараний у неё получилось сколотить вокруг себя нескромных размеров популяцию разнородных самцов.

Кеша, Валя и Виталя

Одним из ярких представителей этой популяции, несмотря на перманентную бледность, был тихий алкоголик Иннокентий из близлежащих окрестностей – высокий, очень худой, почти прозрачный. Своей худобой он каждый раз как-бы угрожал внезапно раствориться в плотном воздухе магазина. Когда он находился рядом с ней, он пылал, и тогда возникала вероятность его полного самоуничтожения в результате возгорания. Таким образом, около него всегда витало такое ощущение как-будто что-то постоянно угрожает его дальнейшему существованию. Тем не менее, это ни у кого не вызывало особых эмоций, по той причине, что никому до него не было никакого дела. Что, впрочем, его абсолютно не расстраивало, потому что – «и до всех людей вообще никому нет никакого дела». А это делало ещё более незаметным, а значит и недосягаемым для общественного мнения, звучащего особенно громко в сельской тишине, в которой он мог и дальше чувствовать себя комфортно, наедине со своим алкоголизмом.

Приходил он тихо, как призрак, просто материализовывался в любом свободном пространстве возле Ины, и так же тихо исчезал, вызывая сомнения в том, что когда-то ещё удастся его где-то встретить, и мысли, что он растворился без остатка, полностью и навсегда. Подходил он к ней без выдумывания каких-либо хитрых причин, смотрел прямо, говорил тихо. Он был абсолютно аномально не обидчив. От него можно было отвернуться в любой момент разговора, тем самым, окончив аудиенцию и не заботясь о его подогреваемых ежедневным алкоголем в одиночестве чувствах. И не надо было даже сомневаться, что завтра он обязательно вернётся с ещё большим энтузиазмом, если этот ещё больший энтузиазм вообще был возможен. Он, так же тихо, как приходил, проговаривал ей в спину очередное уверение в своей поддержке не только «если что», но и «в любое время дня и ночи»; брал с витрины обязательную бутылку алкоголя подешевле, потому что, как известно в определённых кругах, – «всё из одной бочки», а он себя обмануть ни в коем случае не даст, потому что не дурак; и исчезал, оправдавшись фразой: «Дела не терпят отлагательств». Ина понимающе кивала, как-бы заражаясь на время его тактичностью. И действительно, от времён его «до алкогольной» жизни в него намертво въелась эта тактичность и именно это в нём ценила Иночка, вообще-то не склонная копить в себе положительные качества, но, однако, замечавшая их в других людях, особенно, если эти качества были направлены на неё.

Ина не могла относиться к нему всерьёз, не понимая, где он брал деньги, но они явно у него были, где-то же он их брал и, нельзя было сказать, что мало брал по её меркам, потому что одет он был всегда прилично и в магазинной тетрадке ни разу замечен не был. А это было основной привлекающей её чертой в людях. За это можно было многое простить или даже не заметить. К тому же он был без требований и претензий – самый удобный человек из всех её обожателей. Он мог бы рассказать ей, как «удивительным образом перекликаются их имена: Иннокентий и Инесса. Но слышит ли она это? Способна ли понять эту незримую и почти неуловимую связь, данную им свыше?» Но он всматривался в её непоколебимый и недвижимый профиль и романтичный настрой отпускал его. Иннокентий был способен только иногда попросить определиться ему с выбором закуски, хотя в этом он был и сам знатоком. Она великодушно прощала ему эту слабость и даже сама лично протягивала ему первую попавшуюся под руку консерву чего-нибудь. От такого всплеска внимания к его недостойной персоне, он неизменно терялся, выдавливал: «богиня, Вы не оставляете мне шансов» и быстро исчезал, чтобы внезапно не умереть у её ног от чрезмерно учащавшегося сердцебиения, отдававшего во все части его измотанного жизнью организма.

Кеша приходил в магазин ежедневно, неизменно тащил туда своё, хоть и лёгкое, но малоподвижное тело, и было не очень понятно – за водкой или всё-таки к Ине. Он и сам уже не очень это понимал, но разбираться в этом не видел причин – всё прекрасно совмещалось и было одинаково приятным. Как любой проспиртованный философ или алкоголик, склонный к философии, что чаще всего – одно и то же лицо, он ценил гармонию во всём и ни в коем случае не хотел её нарушать, тем самым добавляя к алкоголизму ещё одну зависимость. Ине не хотелось вникать во все эти тонкости гибели другого человека, ей просто было приятно осознание собственной значимости и необходимости даже для незначительных в её понимании лиц.

Также в наличии у Иночки имелся престарелый ловелас Валентин, курсировавший целыми днями в районе её повседневного обитания. Впрочем, это для других людей его престарелость была очевидной. Для Инессыы вопрос возраста её обожателей был давно закрыт и она уже не только не задумывалась над ним, но даже искренне не замечала его. Валентин любил всех женщин, оказывавшихся в поле его зрения на подконтрольной ему территории и, естественно, к Ине также питал необъяснимое влечение. Он появлялся из-за какого-нибудь неочевидного угла, молча брал её сумки или что там ещё она могла тащить и, не принимая возражений, которых, впрочем, и не возникало, доставлял их к её дому и так же спокойно и без претензий исчезал.

Валентин, согласно носимому им имени, ассоциировал себя с персонажем, который должен был одаривать любовью всех встречаемых им женщин. У него был целый легион дам, каждая из которых была для него исключительной и которым он считал себя обязанным уделить внимание в течение дня. Это занятие его не утомляло и, именно в нём, он находил радость бытия и даже считал это своим особым и главным предназначением.

Валентин нужен был Иночке в такой же степени, как и она ему. Более того, она чувствовала в нём родственную душу, так же как и она, обожающую простое человеческое внимание к себе с сексуальным подтекстом. Зная его свободный подход к общению и беспретензионный стиль, она могла быть спокойна в отношении возможных приставаний и расплаты за добро. Поэтому встречала она его с действительно искренней улыбкой, что случалось с ней не очень часто. Человек, замечая в другом свои гадости, начинает чувствовать себя комфортнее и может позволить себе снять маску и расслабиться, насколько это вообще позволительно в наше нравственно паскудное время.

По пути он не впадал в затасканный романтизм, не запутывался в политических дебрях, ни на чём не настаивал и, вообще, не затрагивал трудных тем. Если она спрашивала:

– О чём будем разговаривать сегодня?

Он просто отвечал:

– Готов внимать любой лапше от тебя.

Она внутренне расслаблялась и искренне улыбалась, радуясь, что не придётся придуриваться и врать.

Чаще всего его интересовала погода, потом он участливо выслушивал её повседневные жалобы на здоровье и финансы, понимающе кивал в нужных местах, чем внушал ещё большую симпатию. Он был тактичен и удобен. Несколькими нужными и вовремя сказанными фразами Валентин дарил ей уверенность, что всё будет хорошо, впрочем, он и на этом не настаивал. В общем, он вполне заменял профессионального психолога, но не претендующего на гонорар, чем и был ей особенно симпатичен.

Уходя, он чувствовал себя повелителем сердец. Она чувствовала себя невероятно привлекательной и лёгкой. Волны позитива изливались из них, окуная в себя всех встречавшихся им после и рискующих стать их очередной добычей пешеходов. Они как-бы подпитывались друг другом и были друг другу взаимонужны.

Ещё один ежедневный посетитель магазина, умело и незаметно превращаемого Инессой в дом свиданий (или просто в персональный бордель), был Виталий. Внешне он крайне выгодно отличался от всего остального контингента её поклонников и даже был красавцем по обоюдному мнению всего женского коллектива магазина, у которого мнения крайне редко в чём-либо совпадали. Ина даже несколько раз искренне засматривалась на него, но всегда одёргивала себя, не позволяя себе опускаться до подобных тёплых и расслабляющих эмоций. Не в её положении можно было допускать подобные слабости.

Виталя, как ей нравилось его про себя называть, долго не решался к ней подойти, всё ходил и ходил вокруг, наблюдая за ней издалека и, как ему казалось, незаметно, но так долго, что даже ей уже успела надоесть его такая аномальная ненавязчивость и совершенно не распространённая и абсолютно не популярная в селе тактичность. Иночка никак не могла понять, что с ним не так. То, что с ней, определённо, «всё – так» она не сомневалась. Причина была явно в нём. Она перебрала все возможные пришедшие на ум варианты от многодетного семьянина до проблем с головой и остановилась всё-таки на последнем варианте, умозаключив, что многодетность ни в коем случае не является признаком нерешительности, а как раз – наоборот, хотя и шизики тоже тактом не особо отличаются. В общем, была вокруг него какая-то загадка, которая и сдерживала его.

Но Инесса промахнулась во всех своих предполагаемых версиях. Как пришлось ей самой, в конце концов, выяснить из проверенных источников – он просто был человеком верующим, уже дошедшим до стадии понимания важности ответственного отношения к взаимодействию полов, но пока не дошедшего до уверенности – нужна ли ему вообще такая обуза в жизни в виде Иночки или лучше оставить всё так, как есть. Его обозначившаяся религиозность не пользовалась популярностью в обществе, не добавляла ему симпатичности и резко снизила градус её им увлечения, поставив его в ряд со всеми остальными посетителями магазина. Но в целом эта информация нисколько не помешала ей впоследствии принять его в круг любителей её, как не могла помешать ей в этом практически любая о них информация.

Познакомиться с ней Виталя решился только под видом проповеди, но сильно не напирал, вполне осознавая не особую её заинтересованность в этом вопросе и имея в виду истинные мотивы знакомства с ней. Просто такой повод для знакомства помог ему чувствовать себя поуверенней.

Крайне постепенно и плавно к проповедям Виталя начал примешивать пуританский флирт. Но он всегда опасливо держал себя в рамках и не позволял себе опуститься до пошлостей времён бурной молодости, в которые скатиться было весьма легко и которые и вспоминать-то теперь было стыдно (но, увы, – приятно). Эти эффективные пошлости раньше однозначно приводили его в пьяную постель с дамой любого уровня сложности. Но, как небольшой сопутствующий отрицательный момент, через короткое время, – и к рыданиям брошенных барышень, который раньше он воспринимал просто, как побочный эффект любых отношений. Но это было раньше и возврата к этому всему очаровательному безобразию он больше не планировал. Виталя резко зажмурил глаза, разжмурил, чтобы засасывающее видение рассеялось, как ад, шагнув в который вернуться было нереально. Это время прошло и не должно было возвращаться ни при каких обстоятельствах и ни под каким, даже самым благовидным, предлогом. Поэтому Виталя при встречах успокаивал Иночку своими заверениями, что, как истинно верующий человек, до свадьбы в плане секса он – ни-ни. Но и свадьбу не предлагал. Да и свиданий, впрочем, тоже не предлагал. Объяснял он это всё, как бы извиняясь, а ей нравилось в нём больше всего именно это «ни-ни», как и во всех мужчинах, которых можно было использовать, не переживая о взаиморасчётах.

Первая реакция на это, так называемое, отречение от неё у Ины была относительно спокойной. Тем не менее, спустя некоторое время, любопытство взяло верх и потребовало подробностей.

– Но хотя-бы просто для здоровья секс же необходим? – допытывалась она у впавшего в видимость скромности Виталия.

И он, сдвинув брови, чтобы внезапно не заржать, отвечал вполне серьёзным тоном, но не настолько, чтобы быть уличённым самому, хотя явно был экспертом по таким делам:

– Насколько я знаю, кто занимается сексом «для здоровья», – потом долго лечится. Мне рассказывали. По-знакомству, – на всякий случай уточнил он. Короче, скромник он был ещё тот, хотя и с принципами.

Шутка была засчитана и Виталя был «зачислен» в круг её употребляемых-когда-нужно мужчин.

Если Вам нравится книга, Вы можете поддержать автора: ВТБ 2200245928185656, VISA 4177490196307534, Тбанк 2200701372337748.

Гномы

Особое место среди всех её почитателей занимал коллектив, по каким-то своим причинам не выросших до роста взрослых мужчин, мужчин. Они, как наиболее лишённые женского внимания и не видя особого сопротивления с её стороны, намертво прилипали к ней. Инесса помогала им чувствовать себя «настоящими мужчинами» (если ещё кто-то помнит, что это значит), то есть поднимала из глубин их подсознания почти забытое желание защищать и заботиться о более слабых созданиях, чтобы почувствовать себя героями или рыцарями, на выбор. Роль более слабого создания она отыгрывала для них идеально, поднимая из глубин уже своего подсознания воспоминания об этом почти забытом самоощущении, будучи вынужденной ежедневно везти на себе громаду бытия не только без поддержки, но даже и без страховки. Короче, она дарила атакующим её этим маленьким, и не только им, мужчинам их первоначальный смысл существования, который они утратили в боях за мнимую свободу – свободу от семейных уз. В результате обретения этой свободы они теряли покой, но обретали сомнительное, но на какое-то время яркое чувство полноты жизни, мечась по просторам разврата, безразборного интима и насилия до тех пор, пока неожиданно для самих себя не обнаруживали себя к концу жизни в какой-нибудь канаве, аллегорической или вполне реальной. В контраст с этим разгулом, игра с Инессой увлекала всех принимавших в ней участие, так как наконец-то, именно в ней, все, обретая свои первоначальные настройки, становились на свои правильные места. Мужчины вели себя, как мужчины, сильные и заботливые, а женщины – как женщины, слабые и доверчивые. Точнее, в данном случае, – одна женщина.

Постепенно вокруг неё сколотилась целая коллекция «гномов», среди которых она была, как Белоснежка, как-бы оправдывающая нереальность названия магазина «Небыль» через нереальность событий, устраиваемых ею в нём. Жизнь заиграла гранями, которые, если постараться и напрячь воображение, издали напоминали эту сказку.

Первый «гном» – Толя, привозивший несколько раз в день товар в магазин, обошёлся Инессе в несколько улыбок его плоским шуткам, на которые его жена, «абсолютно истеричная баба» (согласно беспристрастной характеристике самого Анатолия) давно реагировала, по его мнению, неадекватно, а точнее – матом. Иночка же напротив – оценила его чувство юмора и преобразила его будни. Он по нескольку раз в день подходил к ней, якобы в поисках какого-то продукта и параллельно закидывал пару шуток. Они, естественно выстреливали, потому что Толя был совладельцем микроавтобуса. «Ну и как было этим не воспользоваться?» – размышляла практичная Ина и пользовалась. Он покорно ждал её после работы, она грузила в бусик сумки, грузилась сама, не переставая ржать, чтобы Толя не заподозрил в ней охлаждение к нему. Желтизна бусика, проглядывавшая сквозь слои грязи, соответствовала царившему в нём ярко – взрывному настроению, наступавшему с погружением в него развесёлой Инессы. И хитрый Анатолий, как можно медленней, чтобы на подольше растянуть радость их общения, катил к её дому, где Инесса, не допуская выхода их отношений за пределы бусика, плавно исчезала, оставляя Анатолия наедине с его догадками по поводу её к нему отношения. Он удобно сваливал её холод на стеснительность и скромность, приписывая ей эти женские плюсы, и укатывал к жене, напрочь лишённой их. А дома ежедневная жена Марина откровенно выражала свои мысли по поводу ежедневно привозимого с работы Анатолием своего постно – индифферентного лица, по которому чересчур темпераментной Марине хотелось ударить со всего размаху мокрой тряпкой, чтобы вызвать на нём хоть какие-то живые эмоции. Она каким-то непронумерованным чувством подозревала, что это лицо неспроста выпрашивает её решительных по нему действий. И ведь действительно её догадки были верны: лицо было следствием подлого сравнительного анализа милой до невозможности Ины и стервозной до выхода из любых рамок и норм Марины. О причинах своего такого настроения Толя предусмотрительно предпочитал умалчивать, опасаясь несправедливой расправы. И постепенно он всё более уверялся в своей непростой судьбе, оправдывая свой «невинный флирт» Марининым необоснованным недовольством. Инесса сверхъестественным способом жила в чужих семьях, находясь в это же время у себя дома. Она умело внедрялась в чужие семьи, внося в них разлад и оставаясь при этом в стороне. Какие к ней могли быть претензии? Разбирайтесь в своих там семейных кризисах сами.

Второй «гном» – Митя, предпенсионер с козлиной бородкой, ещё более сближавшей его со сказочным персонажем, держался невозмутимым бодрячком. Летом он смело оголял своё хилое потрёпанное тело с помощью майки и шорт, представляя, что тем самым выгодно подчёркивает воображаемые мышцы. Добивал образ сандалиями, надетыми на носки, от чего чувствовал в себе молодость и лёгкость, как мальчик-пионер на каникулах, которому наконец-то можно было снять галстук, скомкав и засунув в карман, и ощутить свободу бытия. Возможно, это были шутки мозга, вспоминавшего детство при помощи ассоциаций, вызванных подобным костюмом. Зимой он категорически не застёгивал куртку и не носил никаких головных уборов, самовлюблённо демонстрируя окружающим свою «молодую» горячность. В общем, старичок температурил.

Он был любителем пускать пыль в глаза. Поняв из разговоров с Иной, что наиболее действенной для её глаз «пылью» являются деньги, именно их он и решил ей демонстрировать. Рассчитываясь на кассе в магазине, он, рисуясь, доставал сразу все имевшиеся в наличие купюры и предлагал кассирше самой отсчитать нужное их количество, как бы не заботясь о точности взимаемой с него суммы. А непонятливая кассирша опасливо соглашалась, предполагая, что дедушке самому трудно это сделать. Показывая тем самым своё пренебрежительное отношение к деньгам, он как бы намекал на то, что этим может воспользоваться любая нерастерявшаяся дама, которая окажется рядом с ним. И действительно, в Инессе вид неконтролируемых денег вызывал терзания и трепет, провоцирующие её отказаться от многочисленных поклонников и окунуться в семейный быт, пусть даже с невзрачным, но материально одаренным Митей. И всё-таки пока ей удавалось взять себя в руки и не шагнуть в очередную бездну брака со странным дедом, который вероятнее всего, как она подозревала, искал сиделку в своём недалёком немощном будущем, но пока просто тщательно это скрывал, надеясь обмануть окружающих своей бодростью.

Тем не менее, подобную небрежность к деньгам он проявлял исключительно прилюдно и, придя домой, всё тщательно пересчитывал и перепроверял. Нужно было понять – всё ли на месте и может ли он и в следующий раз позволить себе такие «широкие жесты» без потерь. Рассчитывать каждый раз на порядочность кассирш в наше время по его многоопытному мнению было верхом безрассудства.

Однажды Митя для захвата Иночкиного драгоценного внимания даже рискнул на эксперимент с применением оригинальности. Очередь медленно продвигала его к кассе. Тишину, которая могла бы царить в магазине, перекрывал очередной скандал из тех, которые периодически спонтанно возникали и так же внезапно затухали, вырождаясь в тишину. Инесса, любившая подобного рода развлечения, заметно оживившись, придвинулась к кассе, заняв удобную для наблюдений, давно выбранную для этого позицию.

Конфликты на кассе происходили не редко, были вполне ожидаемы и объяснимы. Способствовала им разновидность кассиров, происходящая скорее всего из класса пресмыкающихся. На кассе шёл постоянный естественный отбор клиентов по принципу уважения к чужим деньгам. Увидит такой работник на покупателе брэндовую шмотку и разнообразие выбранных им продуктов и тут же вешает на него бирку: «одобрено». Они часто и сами, возможно, не понимают, как так непроизвольно получается, что вдруг теряется их самоконтроль под натиском такой роскоши. И от подобострастия уже готовы задушить клиента своей незамыкающейся улыбкой, через которую преувеличенно добродушно и приторно льстиво перечисляют:

– Икорка, фуаграшечка, устречки, трюфельки, фенхелёчек…

И рискует тот, кто предстанет перед этими эстетами от торговли в немного обшарпанном виде – уничтожат презрением. Тебе заботливо прошипят: «что там у Вас?», швырнут на прилавок сдачу, может быть даже докинут пакет, если повезёт. И не надо тебе такому ничтожеству больше сюда приходить. Да и вообще, жить тебе больше, по их мнению, не надо.

Смелые люди из богатых давно предпочтитают носить какие-нибудь простенькие шорты-майку, если их заносит судьба в подобные заведения, чтобы наверняка знать, что о них думают подобного типа личности. По крайней мере не нахватаешься их лицемерия.

И вот в этом месте концентрации нервных реакций, конфликт мог развернуться в любой момент. И Ина ревностно блюла это место, как родное, в каждую свободную минуту.

Как назло, в противоположном углу магазина одна из её наиболее опытных коллег начала кидаться штампами в «обнаглевшего» по её мнению покупателя, который попросил не подгонять его в выборе нужного сорта бухла своим продолжительным пронзительным взглядом. По её подозрительному мнению, этот бомжила просто усыплял её бдительность, чтобы незаметно умыкнуть бутылку. Тем более, что в последнее время кто-то постоянно воровал в магазине алкоголь. Атмосфера недопонимания электризовала воздух между сторонами назревающего конфликта.

Ина заметалась, упуская конфликт. Коллеги уже не раз подкалывали её этой незабвенной любовью к наблюдению за чужими скандалами. Но этот навязываемый ей со стороны искусственный стыд не останавливал её и Ина трактовала подобные действия по-своему – быть в гуще событий. Оказаться одновременно вблизи всех эпицентров энергетических бурь не представлялось возможным. Не прекращая наблюдение за кассой, она напрягла слух, чтобы поймать хотя бы суть происходящего в глубине витринных пролётов. До неё долетели возмущённые эпитеты:

– Разговаривай уважительней, потому что я старше тебя, козлина, – убеждала покупателя быть вежливым неоднозначными призывами работница зала.

– Ты чё, старая, совсем одичала в замкнутом пространстве? – не отставал в эпитетах покупатель.

Проходящая мимо и посочувствовавшая продавщице активная женщина попыталась выдать ей свою версию происходящего:

– Вот именно – Вы старше. Вот, если бы Вы были младше, он бы Вам не хамил, а улыбался и строил глазки. А так – что с Вас взять? Что же Вы ещё ждёте? Скажите спасибо, что не избил. Тут недавно случай был…

Продавщица задумалась. Уставший от давно отрепетированной ругани покупатель воспользовался возникшей паузой в этой внезапной неожиданной лекции и ускользнул в дебрях витрин и проходов, радуясь, что так легко выбрался. В общем, все остались довольны, что конфликт не получил развития. А Ина удовлетворилась и этой малостью в предвкушении предстоящего шоу, неизбежного в таких местах.

Итак, Инесса, оставаясь у кассы, сумела-таки не упустить и понаблюдать за удалённым эпизодом и была довольна собой и своей ловкостью. «На очереди – ссора в очереди» – успевала каламбурить на творческом подъёме она. И вот, она стояла у кассы с лицом, отражавшим фразу: «Да будет срач!»

Ожидаемый конфликт неизбежно грянул. Тётку, стоявшую перед Митей, решил подрезать наглый гражданин, с чупа-чупсом в руке. Неподготовленная к внезапной наглости женщина от неожиданности стала откровенной:

– Мужчина, куда же Вы без очереди прёте?

– Я же с дочкой, – аргументировал, как ему казалось убедительно, наглый гражданин, подтянув свободной от чупа-чупса рукой к прилавку девочку лет пяти. Тётка, победившая за этот день уже не одну очередь, не поняла, почему это могло стать причиной, не стала смущаться и решила высказаться в полном объёме:

– А что не так с твоей дочкой? Папа – дятел? Ну, это у нас в стране у девяносто девяти процентов детей такая ситуация, поэтому никаких твоей дочке привилегий. Понимаю, не повезло девочке, но я тут не при чём.

Мужчина, не привыкший к сопротивлению его наглости, с готовностью перенастроился на конфликт, не принимая во внимание нелепые аргументы про возраст и пол оппонента, трактуя их по-своему:

– Скажите спасибо, что Вы в таком возрасте, когда бить Вас уже опасно. Хоть Вы уже вероятно и настроились на вечность, но зато я сидеть не готов.

После такого обоснованного ответа женщина, изобразив на лице многообещающее выражение, молча вытащила из кармана телефон, злорадно ухмыляясь в сторону слишком уж разговорившегося смельчака.

– Вы куда звонить собираетесь? – забеспокоился растерявшийся вдруг мужичок, подозревая в тётке всевозможные угрожающие его здоровью связи.

– Думаю санитаров вызывать или полицию.

– Перестаньте мне угрожать. Я, может быть, извиняюсь, – сменил интонацию внезапно перевоспитавшийся грубиян.

Женщина, натренированная в такого рода недоразумениях, решила разъяснить свою позицию окружающим и подытожила:

– Не трогайте меня – я вонять не буду, – и убрала в сумку разрядившийся ещё утром телефон.

Кассир, предусмотрительно дождавшаяся мирного разрешения конфликта, наконец решилась выступить в роли самоназначенного судьи и призвала стороны к порядку:

– Мужчина, будьте мужчиной. Женщина, подходите, – привычно совершила она свою ежедневную миротворческую миссию.

Конфликт самоисчерпался, разрядившись в зарядившуюся от него Инессу.

Наконец очередь дошла до Мити. Рассчитываясь, он пытался не отводить взгляд с продолжавшей стоять рядом Ины. Кассир вывалила на прилавок сдачу в виде горки рублёвых монет и невозмутимо уточнила:

– Крупнее не получается…

Митя смахнул сдачу с прилавка в ладонь. И, за неимением спецкармана для мелочи (не бросать же её в стоявшую рядом урну), он стал медленно сливать монеты в «аквариум милосердия». Как ему вдруг представилось, статус перспективного жениха не позволял ему мелочиться и присвоить монеты, не делающие погоды для бюджета, но могущие выгодно оттенить его имидж щедрого в перспективе мужа. Конечно, он мог бы оставить их на прилавке, но был до крайности педантичен в вопросах порядка и чистоты. Но, тут вдруг оказалось, что дела милосердия тоже надо уметь совершать, что до этого момента ему было неизвестно. «Аквариум» был оборудован крайне неудобным отверстием. Отсутствие навыка в подобных делах выдавало в Мите жмота, вместо щедрого благотворителя. Позориться пришлось долго. Около него опять возникла, до этого успевшая за чем-то вернуться, уже известная скандальная дама, свободно формулирующая любого рода оскорбления. Женщина уже была настроена на выход и он явно создавал для неё раздражающее препятствие.

– Вот, пень старый, – не замедлила она откомментировать его медлительность при загрузке монет в ящик и оттеснила его от многострадальной кассы.

Он разозлился было на несправедливую, как ему казалось, характеристику его ещё не настолько почтенного возраста, но тут же ощутил гордость, почувствовав себя гонимым за добро святым страдальцем. Да и близость обожаемой Иночки не позволила ему падать ниже её о нём мнения. Он оттолкнул вильнувшим тазом, как ему показалось – незаметно, помешавшую его задумке хамку. Вся его неудавшаяся благотворительность получилась корявой и с оттенком абсурдности. Потому что добро ещё нужно уметь делать. Не каждому дано. Да и не каждый достоин. Это ещё нужно заслужить.

Короче, он был ещё тот шизик с широкой душой. Наблюдавшая за этим нестандартным выпадом Митиного таза Ина, покраснела, и явно не от удовольствия или восхищения. Но быстро взяла себя в руки. Ну, а как в наше время обзавестись поклонником, если не уметь не замечать его некоторые несовпадения с общепринятыми нормами? Ина – умела. И это был её ещё один способ покорения незаслуженно обиженных жизнью сердец. Митя прошагал мимо неё с улыбкой обольстителя, подмигнул и скрылся за подтолкнувшей его в спину дверью. У Ины в голове возник возможный рекламный плакат с многообещающей надписью: «Полюби себя, чмо». «Он явно воспользовался услугами каких-нибудь подобных курсов по самоутверждению. Иначе, как всё это объяснить?» – спросила она себя, но не стала слишком заостряться на этом. Какая ей разница, ей с ним не жить.

Время от времени Митя доставал из своей бесформенной и бездонной котомки, неизменно сопровождавшей его зимой и летом, очередной сюрприз для не любившей сюрпризы и предпочитавшей определённость в подарках Инессы. «Лучше, конечно, дарить деньги, в крайнем случае – драгоценности» – если произносить эту фразу легко и с улыбкой, как думают интернет – тёлки, то можно получить желаемое, но чаще всего это воспринимается жадными или бедными поклонниками, для удобства, просто, как шутка. Бесформенный холщовый мешок с ручками был сопровождающим по жизни Митю аксессуаром со времён «союза». В наши дни он выглядел оружием массового поражения. В «союзе» некоторые предметы были уродливы, но смогли пронести свою уродливость сквозь года, благодаря неоспоримой прочности и качеству. Завидная массовая выживаемость всего страшного – странный закон. Например, сорняки прекрасно переносят любую окружающую атмосферу, в отличие от культурных растений. Тараканы неуничтожимы, а люди хрупки. Так и в остальном. В результате – люди любят недолговечную красоту, но выбирают и поклоняются стабильному уродству. Привычка брать не красотой, а прочностью незыблема. Неуничтожимые, как сорняки, прочные «элиты» перекочевали в этот век без потерь, не захватив с собой почему-то ничего приличного и полезного, чего было, несомненно, более, чем достаточно в то достойное время. И представление об этом времени, увы, искажены до неузнаваемости в сознании современных дикарей, которые с подобострастной радостью приобрели, позаимствовав по-соседски, множество всяких иностранных гадостей, чем даже научились гордиться. Но в нашем повествовании, по убеждению автора, не должно содержаться уже обтрёпанных до безобразия очевидных тем, увы, непонятных различным любителям гамбургеров, затрагивающих хоть каким-то образом политику. У произведения нет цели залазить в исторические дебри, поэтому возвращаемся к более приземлённым вещам.

Сюрпризы, преподносимые Митей, соответствовали этому импровизированному «чёрному ящику», из которого он их доставал. И догадливая Ина подозревала, что когда-то давно Митя просто наворовал их у своей бывшей жены во времена тотального дефицита всего «изящного». Вероятно, так он готовился в любой момент встретить ту-самую-женщину, а не эту непонятно кому изначально предназначавшуюся, но по какой-то нелепой ошибке, ставшую именно его женой. И поэтому он желал основательно подготовиться к этому долгожданному событию, ожидание которого затянулось до старости и он успел изрядно подкопить преподносимые теперь Иночке оригинальные раритетные «сюрпризы». Эта мысль возникала у неё каждый раз, когда его рука погружалась в котомку, и непроизвольно вызывала злорадную улыбку, которую он находил милой, привычно прибывая в замутнённом сознании в её присутствии. Вручая очередной презент, он имел возможность как-бы случайно прикасаться к её руке, тем самым окупая его.

Его практическая для неё польза естественно не ограничивалась «сюрпризами», иначе он моментально был бы отправлен в каком-нибудь неприличном направлении, описанном Иной более или менее смягчёнными в целях её собственной безопасности фразами. По его утверждению, он был мастер на все руки, и мог, по её задумке, пригодиться в быту. Окружающих она убеждала, что он – «верный друг», о чём абсолютно не подозревал Митя. Он ждал её с работы, как привязанный к магазину ослик, иногда даже часами, если она задерживалась, не имея привычки и желания оповещать его об этом. Курил, ел мороженое и, мечтая, имел Инессу во всех ракурсах. «Верному другу» явно была нужна не дружба. Иногда они сталкивались с Толиком и прожигали друг друга ненавидящими взглядами, так как ни один не мог похвастаться перед другим каким-либо преимуществом. Инесса мудро и подло была одинакова со всеми.

Она могла, молча пройдя мимо Мити, укатить с Толей. Иногда, игнорируя ожидания Толи, она осёдлывала Митю, тут же начинавшего неутомимо блеять ей высокопарные комплименты. Они были навсегда заучены им в период ухаживания за бывшей женой. Это происходило в те далёкие времена, когда молодые люди интересовались классической литературой хотя бы в целях «съёма тёлок», или как там это у них тогда называлось. Он уже не помнил чётко того времени, но, не смотря на это, настоял, чтобы Иночка звала его просто Митя, как бы намекая о нестареющей душе. О душе вообще он вспоминал только в контексте сравнения себя с молодой по его меркам Иной. Других её предназначений он у себя не предполагал. Но и стареющее тело своё, которое он раз и навсегда представил соответствующим молодости души, он не списывал со счетов и поэтому не прятал. Короче, он не был в этом смысле знаменитым «глупым пИнгвином», а был просто глупым. Чтобы называть старика – Митей, нужна была некоторая степень отчаяния и даже не малая. Инесса в своей жалости к себе уже достигла этой грани. И ей, в общем-то, уже было всё равно, как его называть. Выданная замуж отцом, не видевшим в романтике никакого практического для его дочери смысла, и тем самым лишённая в молодости даже примитивных ухаживаний, не говоря уже о таком изысканном словестном винтаже, она млела от осознания своей способности вызывать хоть в ком-то эти высокопарные фразы о высоких чувствах. Жажда романтических полётов, неутолённая с молодости, вынуждена была утоляться этим суррогатом пусть и выстреливающих во все времена в женские сердца фраз, но произносимых дряблым заискивающим стариковским голоском, что само по себе действует угнетающе, если только они не произносятся любимой всю жизнь старушке её стариком. Но на неё это не действовало угнетающе, так как во всех своих историях угнетателем в конечном итоге оказывалась она сама и это её грело.

Встречая эту парочку доброжелательные односельчане, благодушно улыбаясь, здоровались. Но покидая зону слышимости, говорили сочувственно, но не без злорадства:

– С кем только у нас женщины не спят.

На полдороги она вдруг прощалась с недоумевающим, но пока не имеющим прав качать права Митей, вероятно, чтобы не светить его лишний раз перед излишне любопытствующими во все времена соседями. На прощанье он, заигрывая, говорил ей:

– Приснись мне, красавица.

Она имела наглость обещать ему это. После чего они расходились: он – довольный собой, она – довольная тем, что расходились. Дома она предпочитала отдыхать от надоедавшего за день флирта.

Но она никому из них не снилась. И никто из «гномов» не снился ей. Тем самым опровергалась широко растиражированная, но не оправдывающая себя известная мысль о том, что, если человек снится нам, то он о нас думает. И это было бы ужасно, если бы нам снились все, кто о нас думает. Если бы все, ненавидящие нас или наоборот, любящие какой-то своей странной и порой извращённой якобы любовью, снились нам по ночам, то страшно было бы и спать ложиться. Фильмы ужасов было бы смотреть безопасней для психики, чем подобные сновидения.

Одно время к Инессе назойливо приставал недоросток с не вызывающим доверие и не располагающим к себе именем – Адик, унифицированным, как ни странно, от – Адам. Несмотря на громкое имя, этот Адам был ничем не примечателен, кроме вызывающей манеры громогласно смеяться над несмешными собственными плоскими шутками, разбрасывая вокруг себя слюну и бактерии. «Вероятно, именно такой смех принято считать заразительным» – глядя в разверзшуюся пасть и морщась отмечала про себя привыкшая во всем искать негатив Инесса. Но неутомимый инициативный Адам, видя вялую реакцию Ины на его остроты, заикаясь и картавя объяснял ей «в чём тут соль», чем ещё более вгонял её в ступор. Она изначально была уверенна, что его страшноватое имя Адик было образованно от ужасающего для неё и большинства жителей страны – Адольф, несмотря на отсутствие непременных при таком повороте недоделанных усиков и пришибленный чёлки. И эта уверенность ещё более усугубляла ситуацию с её к нему отношением и даже, более того, влияла на него коренным образом.

Не спасало ситуацию и его абсолютное несоответствие «оригиналу» ярко выраженным слабоволием, которое катастрофически раздражало нервически настроенную по отношению к жизни Инессу. Оно проявлялось во всех его невыразительных действиях, невнятной речи, противоречащей нормальному здоровому мужчине стеснительности, от которой он даже иногда краснел, чем доводил её до белого каления. Глядя на него, она, не без свойственной ей язвительности, представляла, что он стеснительно простоял всю жизнь перед «нужными кабинетами» так и не решившись в них войти, чтобы хоть как-то состояться или хотя бы не опуститься до его нынешнего далеко не высокого уровня.

И всё-таки всё это наводило Ину на определённого рода размышления. К примеру – ей было не понятно – о чём думали его родители, называя его таким колоритным именем? Их выбор был глубоко подозрителен и неизвестно в таком случае, на основе какой идеологии они его воспитывали, учитывая такие их предпочтения. И вся его безобидность могла оказаться напускной и легко испариться при первой же провокации, раскрыв его истинное нутро. В общем, Инесса не смогла перебороть в себе генетическое отвращение к этому имени. И это была та исключительная ситуация, когда она отказывала кому-то в общении по нравственным причинам. И, если судить даже по не особенно принципиальной Ине, было очевидно, что Адольфы в этой стране не приживутся, несмотря ни на чьи старания и провокации. А когда выяснилось, что к Адольфу Адик никакого отношения не имеет, её уже было не переубедить.

К тому же, как и большинство людей, Адик не был готов взять всю вину или ответственность за свою жизнь на себя одного и с удовольствием, при каждом случае, искал крайних. По его версии, именно не без помощи благодушно настроенного к нему окружения, он и превратился из первого человека в последнего. Родители, называя его Адам, мечтали о форварде, друзья, переименовав его в Адик, поспособствовали его превращению в мини-ад. Он лично в этом превращении в своей судьбе виноватым себя не считал, а формулировал это просто: «накаркали».