скачать книгу бесплатно
Уверен, что и ты сейчас не вполне доверяешь моим словам. И это правильно. Все осознаешь, только приобретая опыт. Поэтому у тебя все впереди, главное, чтобы ты помнил, что ничто ниоткуда не возникает, и в никуда не исчезает.
Открывают только стучащему, находит лишь ищущий. Так было и так будет.
Может быть ты думаешь, что это сказки, придуманные для затуманивания и одурманивания людей. Так думает пока еще большинство людей. Но торопиться нет смысла. Без знаний не уйдешь далеко. А слепая вера только делает людей фанатиками. Знания превыше всего. Так есть и так будет.
Эх, Лешка, как бы мне хотелось, что бы страдания никогда не касались тебя и людей. Но для того, чтобы ты понял, откуда они все же берутся, мы попробуем размотать клубок событий от человека до духа.
Хотя бы частично попробуем это сделать. Для того, чтобы ты знал, в каком направлении тебе искать потом тропинку-дорогу свою. И понимать справедливость как истину Закона.
Давай размотаем с тобой этот клубок и попробуешь ты увидеть, что несправедливости как таковой нет, не существует.
Да, скажу еще тебе, для того чтобы понять вопрос о Законе и о справедливости, надо предположить хотя бы то, что мы не есть одноразовые люди, мы жили и живем многократно, переходя из тела в дух и возвращаясь обратно в другое тело, то есть заново рождаясь. Или обретаем новые одежды земного тела.
Так вот, предположим, что в прошлой жизни ты, Лешка, был женщиной. Дух твой как был твоим, так и остался, но тело твое было женским. И тебя в той жизни любил отважный и преданный рыцарь. Но ты, будучи женщиной, тогда отверг любовь этого храбреца. Не находишь ли ты сходства в том, что сейчас, когда тебя предала, отвергла девушка, к тебе вернулся твой долг? Ведь все содеянное нами всегда к нам назад и возвращается.
Лешка сначала сопротивлялся, говорил, что не может такого быть, но потом задумался. Затем кивнул, соглашаясь с доводами и объяснением-аналогией.
Я продолжил: – Или представь себе, что тысячелетия назад ты был монахом, который предал своего брата-монаха, так как не смог вынести иезуитских пыток и оговорил брата, предал его. И проведи параллель с предательством в нынешней жизни твоей, твоим же другом тебя.
Ты сокрушаешься об отсутствии справедливости. А в чем эта несправедливость? В том, что ты об этом не помнишь? Душа твоя, дух твой должен испытать много того, чего никогда она впредь не желала бы никому. А горький опыт того, что тебя отвергли, и предательства, намертво въедается в суть человека, заставляя душу становиться шире, крепче. И, испив чашу страданий от предательств, ты так крепко запомнишь это, что сколько бы раз ты не рождался потом человеком, не обретал бы одежд плоти, ты никогда не причинишь этой боли кому бы то ни было. Так горек опыт страданий. Но так велика и светла, становится твоя душа.
И тогда ты сможешь, возможно, понять друга, которого ты сейчас винишь. Он так же проходит опыт, который ты уже почти прошел и начинаешь понимать, что к чему. А друг твой не знает, что в будущем он будет кем-то предан. Его в данный момент лишь можно пожалеть, посочувствовать ему. Он-то, бедолага, не знает, какая его ждет участь. Предательство это страшно. Но его душа так же учится жить, и становиться с каждым вздохом сильнее и мудрее. Просто души растут гораздо медленнее тел. Потому и печали в нашем мире так долго не проходят.
Или давай вернемся к твоим родителям. Ты говоришь, что родители всегда заняты, работают днями и ночами, а на тебя не обращают внимания, что ты предоставлен сам себе, и растешь будто трава.
А предположи, что в прошлом ты сам был беспечным родителем, оставив своих деток на произвол судьбы, ты устраивал свою жизнь так, как тебе хотелось. И здесь попробуй провести параллель. А может, именно тогда твои нынешние родители были твоими детьми, которых ты оставил.
Ковер жизни, сотканный из сотен, миллионов жизней настолько пестр, и настолько в нем переплелись нити всех жизней, что, казалось бы, потеряна нить, но нет, она лишь скрылась, чтобы потом засиять новыми красками.
Везде, куда бы ты ни посмотрел, везде физика. Сила действия равна силе противодействия. Просто иногда проходит много времени, и действие за давностью лет могло кануть в Лету, а противодействие от него проявляется только сейчас. Потому и трудно бывает людям понять причины противодействия, которые мы получаем в настоящем, как страдания и боль, и надо очень хотеть видеть в далеком прошлом то, что могло привести к таким следствиям.
Но ты, Лешка, верь, всегда ищи, не уставай учиться. Узнавай и помни, что все, что ты делаешь, все, о чем говоришь, о чем думаешь, все абсолютно вернется к тебе рано или поздно.
Но только не воспитай в себе страха перед будущим. Страх враг. Враг знаний, умений и жизни. Не давай ему прорасти в тебе и дать свои зловредные плоды.
Ведь мы затем и приходим сюда, в мир человеческий, земной, чтобы учиться.
***
Времени с момента первого нашего с Лешкой разговора прошло много. Но это не помешало нашей дружбе, а наоборот, сделало её ещё крепче.
Память
Когда началась война, мне было четыре года. То время запомнилось мне беспокойством родителей. Их тревога передавалась мне незримо.
Меня куда собирали, везли, мама неотлучно была со мной. Отец ушел на фронт добровольцем.
Помню землянку и чтение сказок. У нас появился всеми нами любимый учитель Марк Сергеевич. Этот добрейший учитель был так похож на волшебника из сказочного городка, что мы, иногда забываясь, так к нему и обращались, забывая начисто его имя и отчество. Его белая волнистая борода и очки, увеличивающие глаза, придавали ему вид волшебника родом с неизвестной нам звезды.
Благодаря Марку Сергеевичу и его незабываемым сказкам все дети, волею судеб оказавшиеся в лесном отряде, научились читать так быстро, что он и ахнуть не успел. И был очень удивлен нашими способностями к обучению. Он радовался как мальчишка нашим успехам. Говорил, что из нас получатся, когда мы подрастем, толковые люди, которые смогут жить в стране, которая будет жить без войн, в которой будет мир.
Очень всем нам запомнился рассказ «Старуха Изергиль», каждому из нас хотелось быть похожим на удивительного героя Данко. Да что там говорить, все мы хотели быть героями. Все хотели защищать Родину. Помогать отцам и дедам нашим.
Марк Сергеевич, наш волшебник, учил нас во всем походить на героев, и не стремиться к войне, убегая на неё сейчас, как Лешка. Лешка – это наш сосед по землянке, из нашей лесной школы. Он убежал на фронт ночью, когда наступило некоторое затишье. С той поры о Лешке мы не знали ничего.
Наш волшебник объяснял нам, что погибнуть в настоящее время проще простого. Враг не различает, ребенок перед ним или взрослый. Наша задача – выучиться и стать людьми, настоящими. Людьми, которые не теряются от одного вида неприятеля, а наоборот, становясь под взглядами врагов еще сильнее. Он говорил нам, что наша сила в нас, в наших сердцах, которые не просто отмеряют время жизни, а заставляют нас чувствовать горечь людей, окружающих нас, их боль, как свою собственную. Он пытался нам на примерах жизни и подвига Жанны д’Арк, Данко, Прометея, показать, насколько силен человек своим бесконечным стремлением к высшим идеалам, что ничего недостижимого нет. Что все наши страхи и наш героизм живут в наших сердцах, и только от нас зависит, сумеем ли мы зажечь свои сердца героизмом, или струсим и покроем свои сердца пеплом, густым и непроницаемым.
Мы как один хотели быть героями, мы учились всему. Дисциплине, порядку, беспрекословному подчинению нашему волшебнику. Наши юные сердца уже горели, и от нас зависело, дадим мы угаснуть этому огню или нет.
Мы старались изо всех сил. Учились таскать тяжелые ведра с водой, помогая нашему повару Мане, учились дочиста чистить котелки, мы старались всю работу, доверенную нам, выполнять с честью, на совесть. Марк Сергеевич говорил нам, что даже в малейшем деле небрежность, допущенная нами, может повлечь неисправимые ошибки. И потому старались все сделать так, будто мы делали это для какого-то экзамена, смысл которого был понятен только нам.
Благодаря нашему волшебному учителю, и, возможно, суровым условиям жизни в лесу, мы быстро взрослели.
Сейчас, когда я пишу этот небольшой рассказ о начале нашей жизни в лесу, мне уже шесть. И пишу я это с единственной целью – попытаться не забыть то ощущение, сохранить тот наивный взгляд из самого детства на саму войну, хотя мы её и не видели. Мы чувствовали её во всем. Война оставляла горький привкус в каше, добавляя туда запах гари в воздухе, свист падающих снарядов. Добавляя слезы боли от потери не возвратившихся из разведки бойцов. Сердца наши каменели от горя, но горели по-прежнему. Мы хотели во всем помогать нашим товарищам, и мы помогали, как могли. Мама бинтовала всех раненых, мы сопровождали подводы с тяжелыми ранеными в тыл. Возвращаясь и петляя по лесам и полям.
Мы сражались, пусть и не в открытом бою, но старания наши не пропали. Многие бойцы из тех, которым мы помогли, вернулись в строй. Марк Сергеевич нами гордился.
А сегодня нас хотят перевести в безопасный район, говорят, что про наш отряд стало известно неприятелю. И нам необходимо сменить место.
***
Долго не писал, не мог, а потом я забыл все.
Помню одно, стою я в поле один. Поле зелено, тишина. За мной огромное строение, оно пусто. Нет людей. Никого нет. Я один. У меня нет имени. И помню еще, что мне шесть лет. Войны нет.
***
(Эти записи найдены при разборе старого большого хлева, спрятаны они были за косяк входа и свернуты в несколько тонких трубочек. Написано все было крупным детским почерком чернильным карандашом, на обрывках старых обоев).
Река
Как я выбрался из реки, не помню. Последние ощущения были болью. Ноги от ледяной воды свело крепкой судорогой.
Очнулся я в теплой избе. Около меня сидел худой дед с белой шелковой бородой. Он, смачивая тряпку в чаше, прикладывал её к моему лбу. И шептал-шептал что-то на непонятном мне языке.
Я хотел сказать что-то деду, но язык не послушался меня. Я смог только промычать что-то невнятное. Дед, увидев, что я приоткрыл глаза и силюсь ему сказать что-то, проговорил тихо:
– Спи, касатик, не время тебе еще просыпаться. И я снова погрузился в тепло сна. В нем я плыл по реке в широкой крепкой ладье. Кормчий стоял у руля, глядя вперед, изредка бросая взгляды в мою сторону. Солнце светило ярко, но не опаляло лица. Река была бесконечна и тиха. Сон, прерываясь, вновь начинался рекой, и опять и опять было тепло и спокойно.
Когда я проснулся окончательно, я почувствовал в себе силу молодого коня. Мне захотелось тут же вскачь пуститься по лугу, захотелось взлететь ввысь жаворонком, и, расправив крылья в полете, парить над бескрайними полями и синей дорогой реки.
Изба была пуста. Окна отворены настежь. В них летела песнь лета и жизни, принося с собой запахи скошенной травы и густого парного молока.
Спустив с лавки, на которой я лежал, ноги, я понял, что они не чувствуют половиц, нагретых солнцем, и не слушаются меня. Я хотел закричать песню радости, пытаясь прогнать наваждение болезни, но вместо крика и слов раздался стон, похожий на мычание не подоенной вовремя коровы.
Низко кланяясь, в избу, отворив дверь, зашел дед. У двери была слишком низкая притолока. Потому ему и приходилось сгибаться почти в треть роста. Увидев меня сидящим на лавке, он произнес:
– Здравствуй, касатик! Здравствуй, родненький мой! Ожил, значит? Я знал, что выздоровеешь ты. Погоди-ка, милый, схожу за молочком, посиди так немного, подожди меня, я мигом обернусь, да к тебе ворочусь.
И дед, низко наклоняясь, скрылся за дверью. Вернулся скоро, неся в руках кувшин с молоком, приговаривая:
– Касатик мой, родненький, как я рад, что ты здоров!
Налил из кувшина молоко в миску, отломил хлеба ломоть и пристроился рядом со мной. И макая хлеб в миску, он начал кормить меня. Затем дал напиться вволю молока. Когда уже понял, что я сыт, дед спросил:
– Наелся? Силы появились?
Я вновь попытался сказать ему, что более вкусного молока и такого хлеба не ел никогда, и ожидал от себя опять мычания или невразумительной речи. И был удивлен сам на себя, когда сказал деду вполне отчетливо:
– Благодарю вас, дедушка! Я сыт!
И от радости, что я говорю, я крепко обнял деда. И тут же попытался встать. Я встал! И тут же пустился вскачь! Захлопал себя по груди и по ногам! Я звонко крикнул:
– Спасибо тебе, небо! Спасибо тебе, дед! Я в раю, и от этого очень счастлив!
– Угомонись, непоседа! – ласково сказал дед, с любовью глядя на мои прыжки. – На земле ты еще, не в раю. Рано тебе в рай, погоди немного, поживи еще.
И слова его успокоили меня немного, и я присел рядом с ним.
– Помнишь ли, касатик, – продолжил говорить дед, – как в реку попал?
И закрутились темные полосы воспоминаний. И я начал говорить:
– Я бежал, долго бежал, убегал. От кого и куда – не помню. Как ни силился я вспомнить, от кого убегал, не смог этого сделать. Река. Реку помню хорошо. Назад нельзя. Вправо и влево нет дороги. Только река. А стояла осень глубокая, печалью полная, поникшие от проливных дождей нивы, дрожащие на ветру кусты, сбросившие наземь всю листву. Но река была для меня спасением. И с высокого обрыва я прыгнул вниз. Преследователи, увидав меня далеко внизу, долго стояли у крутого берега. Ушли лишь тогда, когда скрылась моя голова в свинцово-холодных водах реки.
Я помню этот момент, помню эти жуткие фигуры в сером, они наблюдали за мной. А потом, ноги, боль жуткая, будто молнией пронзило меня насквозь, а потом помню только избу эту и вас, дедушка. И всё, на этом мои воспоминания о реке закончились.
– А зовут-то тебя как, касатик? Нарекли тебя как при рождении?
– Имя? Моё имя? – я снова переспросил деда.
– Да, касатик, имя ангела твоего как? Неужели забыл?
Я морщил нос, тер лоб. Нет, имя не вспоминалось. Ничего, кроме погони и реки. Ничего. Как будто я появился в момент погони, а потом уже очутился в доме деда.
– Нет, дедушка, ничего не помню. Имени не знаю своего, но пение птиц мне знакомо, вкус молока знаю, что ты дед – тоже знаю. А кто я не помню.
– Ну что ж, и так бывает. Коли время наступит, так вспомнишь, а коли нет, то будешь ты касатиком.
Давай-ка я расскажу тебе, как нашел тебя, да лечил осень всю, да зиму долгую.
И полился рассказ деда.
– В день тот дождливый на огороде я копался, огород мой к реке примыкает. Копал я последнюю репу да свеклу. Вдруг слышу плеск сильный да гомон далекий. Поднялся в рост-то я, да и вижу, что стоят над обрывом всадники в серых одеждах, да руками в реку указывают. Пригляделся, а в реке, то показываясь над волнами, то скрываясь в них, голова пловца светлая виднеется.
То тебя, касатик, увидел, – и он погладил меня по вихрам.
И вдруг ты пропал, нет над волнами никого. Развернулись всадники, да прочь подались, видно их устраивало то, что пловец не показывается над водами.
Я тут же бегом к реке пустился. Пока бежал, гряды перескакивал, над рекой зарево светлое засияло. Как раз в том месте, где голова твоя под воду ушла. Зарево-то становилось все мощнее и сильнее, будто зажглось солнце под водами реки. И явилось мне чудо-чудесное. На ладони солнечной, показавшейся из реки, лежал ты. Жив-живехонек, только без чувств. Понесла ладонь солнечная тебя, будто ладья, к берегу, да к месту тому, где я стоял. Донесла сияющая ладья тебя, а я уже в воде стою, тебя жду. Так вот в руки мне тебя и передали, а уж осень долгую да зиму лютую мы с тобой вдвоем и пережили в избушке этой.
Я сидел и смотрел на деда так, будто из сказки древней он мне сказания говорит.
А потом, вспомнив сон свой, в котором я в ладье плыл долго, рассказал ему об этом сне.
– Ну, вот видишь, – сказал дедушка, – и ладью ты помнишь, и солнышко.
А я-то знал, что чудо мне послано. Горевал я в последнее время часто. Старуха-то моя померла по той весне. А уж прожили мы с ней почитай уж лет восемьдесят. А чудеса всегда посылают нам. Не забывает нас Творец, напоминает нам, чтобы не печалились, что и мы, старики, пригодиться можем. Вот сидел бы я в избе печалился, да не бы увидел тебя и ладьи солнечной.
Ты, касатик мой родной, меня спас. А я тебя. Так всю жизнь и живут люди. Помощью друг другу. Как руки одного тела живут. Жизнь мудра. И нас учит мудрости своей.
Как правая рука старается подхватить у левой, если вдруг устала вторая или заболела, так и нам, людям, завещано. Живи да помни, что в любви да в помощи друг другу наша жизнь.
Алхимия
Удавалось ли вам из горького сделать сладкое? Из горя сотворить радость? Из свинца выплавить золото?
А хотелось бы принять участие в таком эксперименте?
Помимо моего желания, мне удалось стать не просто участником такого опыта, но и быть самим опытным материалом.
Как же всё случилось? Попробую описать эту историю. Возможно, что она поможет кому-то стать самому таким алхимиком.
Начало предвещало только радость. Новая работа. Всё новое. Предприятие, местожительство, люди, должность. Так много нового и интересного было, что глаза разбегались от созерцания возможностей, которые были заключены во всём и во всех. Но самый главный человек, который должен стать одним из ингредиентов опыта, еще не появился.
А вот и он. Красавец. Невысокий, но мускулистый, добрейшей души человек с искрящимися от радости жизни глазами. Он магнитом притянул мой взгляд к себе. И я пропала. Совсем пропала. Я не перестала спокойно спать, нет. Я просто всегда была рада ему. Во мне включалась особая лампочка, стоило ему лишь появиться на горизонте.
Для меня выходило так, что я могу лишь любоваться на него. Он был абсолютно несвободен. И у него, по слухам, была очень молодая жена.
Но я и не собиралась разбивать этот союз. Знала ведь, что на чужом несчастье счастья не построить.
Но видимо лампочка-индикатор, которая горела во мне, видна была не только мне, но и объект моего пристального тяготения чувствовал этот свет. Потому через некоторое время он самостоятельно проявил интерес ко мне, вызвавшись как-то в одну из ночных смен помочь с тяжелой работой. Работа, незаметно для нас, была сделана превосходно и с легкостью.
И так продолжалось пару месяцев, возможно полгода. Когда уже не только нам с объектом моих чувств стали видны лампы, горящие уже в нас обоих, дело достигло критической отметки: его жена узнала о лампах, которые горели в нас. Не веря ни себе, ни людям, она пристально и с пристрастием допросила своего суженого о горящих отношениях. И была удивлена, что горению ламп не мешает женитьба. Её это огорчило сильно. Но решение лампового объекта было окончательным: конец отношениям с женой, и начало новых отношений, к которому его тянет с неудержимой силой.
Пережили всё. Пережили все. Каждый свою утрату переживал по-разному. Я, конечно, ничего не утратила. Я являлась лишь приобретателем объекта нового чувства, свободного от владения кем бы то ни было.
Мало-помалу жизнь шла. Лампы внутри горели и сияли. Жизнь казалась, нет, не казалась, она была мёдом, даже слаще.
Я понимала, что вот оно – счастье. Вот оно.
Но не всегда бывает небо ясным.
Пришла утрата и ко мне. Когда я думала, что жизнь – это самое лучшее на свете, что любимый с лампой сияющей мой навсегда, жизнь как привела это сокровище ко мне, так и забирала его от меня.
И в один из дней горящий сиянием сказал, что ему гораздо лучше без меня. Нет-нет, он меня любит по-прежнему, а может даже и больше, но он понял, что я стала тяготить его своим собственническим инстинктом.
Странно, но я за собой не замечала этого собственнического интереса. Иди куда хочется, никто его никогда не держал. Лишь слово верности ему мешало жить. Слово моей верности его тяготило. Слово его верности мешало ему жить так, как ему хотелось бы.
