Знахарка.

скачать книгу бесплатно


Денег ей Калисия отсыпала щедро и теперь она раздумывала, стоит ли потратить все заработанное сразу, закупив продовольственные запасы и решила, что это будет благоразумно. Посты так и не были сняты, поэтому продукты не завозились, пока еще паники нет, поскольку большую часть съестного все поселковые производят для себя сами, но скоро люди осознают опасность голода и тогда все сметут с прилавков.

Правда она опасалась, что вывернется откуда-нибудь этот дурак Пендракий, который попадался ей то и дело, следил что ли за нею? Вывернется и спросит, а откуда она взяла деньги? Хотя Калисия и подтвердила свою готовность заплатить за нее штраф, подводить ее не хотелось, той тоже деньги нужны, когда ребенок родится много чего понадобится.

Она припомнила шутку соседки, что уж не влюбился ли в нее наставник, раз хвостом за нею ходит? Вот уж навряд ли! Впрочем у таких людей и любовь может принять причудливые формы, так что и не поймешь толком, любовь это или ненависть.

Захватив из дома большие корзины и дочь, чтобы помогла все донести, Нани отправилась в ту лавку, что поближе к дому. В лавке ей показалось, что народу стало побольше, или со страху мнится? Да нет, вон и очередь образовалась, когда это здесь были очереди?

На этот раз она не пошла на поводу у ребенка и не купила ничего из того, что та просила, невзирая на ее мольбы и надутый вид. На людях она ничего объяснять ей не стала, но дома живо прочистила мозги. Илька поразилась услышанной новости. Как-то еще ни разу не приходилось ей всерьез опасаться голода. Да, бывали времена, когда у них с матерью не было денег, но у других-то они были, а главное, что продуктов в лавках было полным полно, и как это так может быть, что их не будет? Ей даже сразу есть захотелось, хотя до этого разговора она и не думала о еде.

Паника разразилась уже на следующий день. Владелец самой большой лавки вздумал обсуждать с приказчиком, что осталась только треть из всех ранее завезенных товаров. Разговор этот в приоткрытую дверь услышала Салония, известная сплетница и болтунья и помчалась домой, взять еще денег, а по дороге оповестила двух, трех посельчан. Те, естественно шепнули друзьям и соседям. Люди существа стадные, все ринулись запасаться, даже те, у кого и так подвалы, погребки и чуланы ломились от съестного, и к ночи полки во всех четырех лавках были пусты.

А еще через день жители поселка узрели страшное знамение. Черный, жирный дым широким столбом поднимался в той стороне, где в паре часов ходьбы стояла деревня Саклеевка. Дым не только поднимался в небо, но и ширился, рос, грозно колыхался, словно некое воздушное чудовище тянуло свои лапы в разные стороны.

Знамение застало Нани на площади, она зачем-то, как и многие другие, время от времени приходила к магистрату в надежде узнать, не сняли ли надоевшие всем посты. Площадь, всегда многолюдная и шумная, замерла сначала в недоумении, потом в ужасе.

– Спалили, – сумрачно уронил плотник Урбан и сплюнул.

– Кто? – зачем-то спросила Нани, хотя и так все было понятно, может быть, она надеялась, что плотник возьмет свои слова обратно и скажет, что это просто пожар, мало ли бывает в деревнях пожаров?

– Знамо дело, кто. Стража. Хорошо, если там одни покойники, а ну как кто еще живой оставался? – нагнал плотник еще больше страху. Нани затошнило.

Да, она знала, что такое бывало уже неоднократно, но одно дело знать, что случилось где-то, когда-то, с кем-то, а тут соседняя деревня, людей из которых все здесь хорошо знали, кое-кто и родней считался. Она огляделась, лица людей были бледны и растеряны, в глазах стоял страх, многие женщины плакали. Вряд ли они плакали о погибших из соседней деревни, плакали о себе, о том ужасе, который очень может быть еще предстоит им испытать.

Домой она шла нога за ногу, потому как не торопилась, думала. Все более крепло решение отправить Ильку в избушку к Марине, пусть хоть ребенок уцелеет, ведь не жила еще совсем. О себе она не беспокоилась, что будет, то и будет, она останется в поселке. Не то, чтобы она настолько любила поселковых жителей, что стремилась разделить с ними даже самую страшную судьбу. Просто она верила в эту самую судьбу, считала, что если ей суждено погибнуть, то уж не сбежать от этого, не спастись. Другое дело Илька, у нее своя судьба, своя дорога.

Но дома, увидев дочь, она смалодушничала, ничего не сказала ей, решила, что время еще есть. Через два дня столб черного дыма поднялся над хутором Аника, до него было уже меньше часа ходьбы, всего ничего. Паника в поселке нарастала, тем более, что посты придвинулись ближе и окружили почти кольцом. Брешь в кольце была только в сторону запретного леса, то есть, как раз в стороне дома Нани поста не было. Но зато теперь на всех постах воздвигли вышки для лучшего обзора. Пробраться было можно, но следовало это делать ночью или в сумерках и очень осторожно. Настала пора поговорить с дочерью.

– Мам, я тебя не брошу, ты что? Даже не уговаривай.

Весь день Нани так и сяк уговаривала строптивую девицу, та мало помалу поддавалась, наконец, порешили, что при первом же случае заболевания, девочка уйдет. Нани беспокоилась, как бы поздно не было, на вышках тоже не одни дураки, да распустехи сидят, но дочь успокоила, что пройдет в любом случае.

– И будешь сидеть у Марины, пока я за тобой не приду, поняла? Раньше ни за что не тронешься, обещай мне.

– А ты точно придешь? А вдруг что случится? – теперь встревоженной девочке уже не так безоглядно верилось в счастливый исход.

– Ты считаешь, что я могу тебя оставить? – посмотрела она в глаза побледневшей дочери.

– Нет, не можешь, я еще маленькая и ты меня любишь. А почему ты не хочешь со мной уйти? Пересидели бы в лесу, а потом вернулись, или даже насовсем там остались.

– Я не могу, ты же знаешь, я присматриваю за Калисией, ей без меня сейчас ну никак не обойтись.

Долго ждать не пришлось, уже следующий ночью кто-то стал скрестись в дверь дома. Нани еще не спала, словно специально ждала вестника черной беды. Открыв дверь она увидела при свете луны женскую фигуру закутанную в большой, теплый платок, хотя ночь была душной.

– Это я, Калисия, – шепнула фигура не приближаясь, наоборот, отступив еще на шаг, – свекор заболел, горячий весь, временами бредит. За тобой идти не велел, а я ослушалась, боюсь я, ой, как боюсь!

– У тебя ведь тележка есть? Смажь колеса, чтобы не скрипели. Сама уложить его сможешь?

– Он уже встает, сам в тележку ляжет, я его не трогаю, он запрещает, за маленького боится, – всхлипнула женщина, но в голосе уже пробивалась облегчение, словно то, что Нани берет ее проблему на себя, уже обещает благополучный исход. Не обещает на самом деле, надежды практически нет.

Пока соседка везла к ней на тележке больного, Нани успела разбудить, собрать и выпроводить дочь, даже постояла у ворот, послушала, все тихо, значит прошла Илька, змейкой по кустам проскользнула. И не артачилась совсем, то ли договор помнила, то ли сонная слишком была.

Потянулись тяжкие часы лечения больного, лечения в результаты которого не верили ни сам больной, ни лекарка. К утру картина синюхи выявилась полностью, все сомнения, что это что-то другое, скажем, какое-нибудь внутреннее воспаление, отпали полностью. Если верить единственной лекарской книжке, старой, затертой чуть не до дыр, которая случайно к ней попала, а не верить оснований не было, у этой болезни длительный скрытый период, но проявившись, она протекает весьма бурно.

Часа через два на коже в разных местах тела появились яркие синие пятна, которым болезнь и была обязана своим названием. Пятна на глазах углублялись, мокли, живая ткань тела распадалась и вонь стояла ужасная. Если до пятен Нани лечила только вливанием травяной укрепляющей настойки, то после появление пятен стала обкладывать эти места резаными листьями того самого, присоветованного змеем сорняка. Обкладывая, она считала поражения, после десятого пятен больше не появилось, и больной только что тяжко метавшийся и стонавший, вдруг уснул.

Она наклонилась послушать, дышит ли, может уже умер? Дыхание было, слабое, но ровное. Подождав около часа, она решилась и приподняла травяной компресс с пятна, появившегося первым. Картина была удивительная, синева пропала, образовавшаяся на ее месте язва блестела мелкими пятнышками крови и сукровицей, но не гнила и больше не пахла. Вернее пахла, но так, как пахнет всякая открытая рана. На всякий случай она оставила еще на какое-то время компрессы. К ночи вся синь с больного сошла, он был жив, но очень слаб и находился все время в забытьи, на голос и касания не реагировал.

Ночью она позволила себе поспать, впервые за эти сутки поев. Утром ее разбудил незнакомый голос, в испуге она вскочила, но это был Дарам, ее больной, пришедший в себя и славящий всех богов за свое выздоровление. Она улыбнулась, кажется, победа. Но до полной победы, то есть до заживления всех ранок прошло еще трое суток, в течение которых она все время обновляла компрессы. И в эти новые компрессы по какому-то наитию она клала только совсем немножко волшебного сорняка, а в основном траву, которую давно употребляла в качестве ранозаживляющей при сильных порезах.

Вышло все отлично, новая, наросшая на месте язв кожа отличалась по цвету, но не сильно, кто не знает, тот и не отличит. И сломанные кости срослись, можно было снимать лубки. На шестой день она отпустила бывшего больного домой. Он надоел ей изрядно своей стеснительностью в моменты, когда она обихаживала его, а также своим жалобным нытьем, очень уж хотелось ему побыстрее вернуться. Нани подозревала, что дома его с таким же нетерпением ждет Калисия, но сюда идти боится. Ведь она, бедняжка, не знает, как обстоят дела, может быть, уже мысленно похоронила своего свекра.

Нани тщательно прибравшись в доме и вымыв с щелоком все, чего касался больной, уже собралась в лес, за дочерью, но увидела в окно, как к ней, переваливаясь словно утка, поспешает Калисия и лицо у нее при этом отнюдь не радостное. Сердце так и екнуло, неужели Дараму опять стало худо?

– Свекор мой, козел старый, – выпалила соседка, едва Нани открыла ей дверь, – ведь говорила ему: молчи, молчи, нет, похвастался, что ты его с того света вытащила, от синюхи вылечила. То есть, низкий поклон тебе за то, что вылечила, но может ты теперь решишь, что и не надо было, он ведь нашел с кем своим счастьем поделиться, с Салонией, как же, ближайшая соседка и дальняя родня, а та пошла брехать по всему поселку, язык-то без костей!

Точно не скажу, но по-моему эта сволочь Пендракий пошел с доносом к стражникам на пост, и что теперь будет, не знаю. На, держи деньги, почти все, что в доме есть выгребла. Да бери, бери, боюсь, они тебе очень сгодятся. – Сунув ей немалую пачку денег, Калисия, насколько возможно быстро при ее положении, заспешила назад.

Нани без сил опустилась на крыльцо и прислонилась головой к балясине. Вот и опять ей «награда» за доброе дело, не зря она верит в жребий, ей вот такой черный выпал на долю и не отвертеться, не сбежать и в укромном уголке не отсидеться, везде настигнет и воздаст, да так, что мало не покажется. Так ведь и есть за что!

Гул голосов послышался, когда по всем прикидкам Калисия уже дома должна быть, хоть это хорошо, ей с пузом ни к чему лишние волнения, своих еще хватит, поди. Возглавлял немалую толпу людей конечно же Пендракий, уж он-то во всякой бочке затычка, без него уж никак не обойтись. За ним, не спеша, шли два стражника, но эти при всех регалиях, даже с копьями, словно она бунтовщик какой. За ними вслед, но так, словно он тут случайно очутился, нахмурившись и опустив голову шел глава магистрата Арун. Позади них волновался всякий народ и побогаче и победнее, шумел, размахивал руками, всяко судил и рядил.

– Вам, госпожа, Ош было предписание не браться за лечение людей? Было, а вы… – далее ему не дал вещать старший из стражников, цепко ухватив наставника за отставленный локоток, он буквально задвинул его себе за спину.

– Это правда, что вы вылечили кого-то от синюхи? – спросил стражник хоть и зычным, но не строгим голосом. Создавалось впечатление, что им владеет простое любопытство и ничего более. Да только Нани не вчера родилась, знает чего можно ждать.

– Конечно, нет. Как можно такое думать? – спокойно отозвалась она, но со ступеньки привстала, какая-никакая, а власть, надо проявить уважение.

– А как же этот господин говорит? – прежним благожелательным тоном спросил стражник и повернулся к Пендракию, чтобы было ясно, о ком идет речь.

– Ну да, ну да, – заволновался наставник и покраснел от волнения, – мне сам Дарам сказал, что у него синюха была, я ничего не придумал.

– А господин Дарам так хорошо разбирается во всяких хворях? – как бы в пространство, ни к кому не обращаясь, бросила вопрос Нани. Наступило молчание. Стражник думал, наставник негодовал, но не знал, что сказать, остальные переглядывались и ждали продолжения.

– А что же у него было, и почему он решил, что синюха? – последовал вопрос от стражника.

– Почему решил, это как раз ясно. Ни для кого не секрет, что в округе появились случаи синюхи, а чего боишься, то и кажется. А было у него внутреннее воспаление в груди, жар, слабость, обморочное состояние. Я лечила его отварами трав, – и она перечислила какими именно, причем медленно, чтобы усвоили все, кому это интересно.

– Меня так же лечили, когда я сильно простыл позапрошлой зимой, – прорезался вдруг Арун, до того мгновения молчавший, – в городе лечили, тамошний лекарь, – счел нужным пояснить он.

Теперь уже вид у главы был не понурый, смотрел, как и прежде начальственно, свысока. Нани его хорошо понимала. Он шел сюда, отчетливо сознавая, что паника, которую поднял этот идиот Пендракий, чтобы ему на том свете никакого покоя не было, а лучше бы и на этом тоже, выйдет людям поселка не просто боком, смертью жестокой грозит им эта совершенно нелепая буза.

Стража ведь не та простая, которая всякое жуткое зверье ловит, а особая, специальная, поставлена пресекать распространение заразы любыми способами, вот и пресекут, не вдаваясь в излишние подробности. Им что, одним поселком больше или меньше, все едино, поди еще и денежное поощрение отхватят за предусмотрительность. Неужели Пендракий не понимает на что он всех чуть не обрек? Как есть идиот! И как ему только доверили детей учить? Еще и награду правительственную имеет.

– А что мы тогда здесь делаем? – задал резонный вопрос второй стражник, соскучившись стоять молча. Некоторые поняли этот вопрос, как предложение расходиться по своим делам, но не тут-то было.

Пендракий может и идиот, но зато идиот не простой, а крайне въедливый и упорный. Он начал развивать свою излюбленную тему, что Нани нарушает постановление магистрата и такое нарушение является преступлением. Тема заинтересовала старшего стражника, в то время, как младший с тоской обвел глазами толпу и презрительно сплюнул на землю.

У него была припасена очень соблазнительная табачная заначка, куда он самолично добавил некоторые интересные травки и можно было бы получить удовольствие, не спеша покуривая и наслаждаясь видами с вышки, где хорошо и обдувает ветерок, а вместо этого нужно торчать на самом солнцепеке и слушать всяких недоумков, только потому, что им приспичило поговорить.

Нани заинтересованность стражника тоже вогнала в тоску. Речь шла о внутренних делах поселка, коих именно эта стража касаться не должна, а раз слушает и вникает, то стало быть имеет такой же зуд власти, как и говорун Пендракий. Ничего хорошего для себя от такого развития событий она не ожидала. Казалось бы, так находчиво выкрутилась, спасла себя и всех остальных, и вот на тебе! Глава мог бы вмешаться, поспособствовать благополучному разрешению конфликта, но молчит, нервы свои бережет и здоровье.

– Преступница, говорите? – стражник внимательно окинул хрупкую фигурку Нани острым взглядом, задержавшись на ее шее, словно уже прикидывал, как половчее накинуть на нее петлю. Простонародье, к которому теперь принадлежала госпожа Ош, казнили повешеньем, в то время как господам благородным рубили на плахе головы. Неужели одно лучше другого?

– Но мы не можем казнить ее без приговора суда, – констатировал с ноткой сожаления в голосе стражник.

Народ, услышав такие страшные речи, сдержанно зашумел. Это что же такое делается, люди добрые, за излечение от хвори казнить? Этак вовсе лечить никто не станет, а как тогда обходиться? Арун побагровел и нервно откашлялся. Даже сам Пендракий растерялся, очевидно не ожидая столь радикальной реакции на свое словоблудие. Но опомнился он достаточно быстро, заговорил скороговоркой, словно боялся, что глава перебьет, а тот вроде бы и в самом деле хотел что-то сказать.

В результате диалога между стражником и наставником знахарку за строптивость и не исполнение постановления приговорили к изоляции на полгода. То есть, она не имела права появляться в поселке в течение этого срока, а должна была обретаться в своем доме и дворе. И это притом, что ни тот ни другой не имели права выносить какие-либо приговоры. А уж на такие мелочи, как невозможность знахарке жить без работы, а также закупки товаров в лавках, внимания вообще не заострили, главное, что оба чувствовали себя такими значимыми людьми, что безусловно приятно.

Нани молчала, впрочем ее никто и не спрашивал ни о чем, только обводила взглядом лица людей. Почти всем она оказывала какие-нибудь услуги, кому побольше, кому поменьше. Плотнику Урбану спасла ногу, которую он сильно повредил, когда напарник на строительстве уронил камень, да так неловко, что раздробил ему кости стопы. Он, кстати единственный, кто встретившись с ней взглядом, глаз не отвел, подмигнул даже, не робей, мол, выкрутимся.

Салонии она помогала несчетное число раз и всегда за сущий пустяк, почти бесплатно, то-то она отворачивается, не смотрит. И мать Калеба вылечила от гнойных нарывов, мучивших беднягу по два, а то и три раза в год, с тех пор не выскочило ни единого. Даже противному Нираму составляла микстуру для полоскания, когда у него воспалилась десна и щеку разнесло так, что смотреть было страшно.

Никто, ни один человек не вступился за нее, слова против не проронил. Нани поднялась с крыльца, на ступеньку которого было снова села и подошла к калитке, за нее держался все еще разглагольствующий Пендракий. Скинув его руку, отчего тот онемел на мгновение, она закрыла калитку на запор, даже подергала, проверяя его надежность и ушла в дом, не слушая никаких негодующих окриков. Что еще он может ей сказать?

Жаль, что она так и не развела настоящего огорода за все время, что здесь живет. У предыдущей владелицы, старушки, прямо скажем не бедной, были только цветники и ни единой грядки. Почти в таком же виде все и осталось: несколько плодовых деревьев и кустов, клумбы с пышными цветами, да в углу участка некое новшество, зеленная грядка и две грядки с лечебными растениями, вот и все хозяйство.

Живности она никакой, даже самой малой, никогда в хозяйстве не держала, жила по-городскому, как некогда привыкла в богатом родительском доме. Умные люди говорят, что всегда надо по одежке протягивать свои ножки, а она так ума и не нажила, теперь уже его наживать поздно, наверно.

В этот день в лес она так и не пошла, и не потому, что пребывала в горе и растерянности, ничего подобного, пока сильно переживать вообще не из-за чего. Продукты у нее есть, деньги тоже, правда их тратить не на что. Забавно, она так много думала о том, как и чем заплатить штраф, если обнаружится, что она продолжает лечить. Обнаружилось, деньги на штраф есть, но про него не вспомнил ни глава, ни наставник. Отсюда вывод: не стоит заранее переживать, еще неизвестно как дело повернется, что понадобится, а что нет.

Но это все рассуждения, а не пошла она потому, что почти до темноты возле калитки все кто-нибудь да крутился, в основном детвора, все ждали, выйдет она на улицу или нет. Встала, как только рассвело, позавтракала, сварила горшочек каши, совсем небольшой, чтобы легко нести было, взяла немного соли и ковригу хлеба, было уж совсем пошла, завернула за дом, но примерещился какой-то сверток, сунутый поверх калитки. Что такое?

Действительно сверток, не мерещится. Развернула, а там сало, прошлогоднее, конечно, желтое, зато здоровенный такой шмат. И даже кусок сахару, расщедрился кто-то, однако! Сахар продукт не дешевый, не у всех на столе каждый день бывает. Она плохо вчера думала о посельчанах, никто за нее не вступился, но вот помогают же, пусть тайком, молча, но помогают.

Илька показалась ей похудевшей, еще более загорелой и у нее были ободраны все части тела доступные обзору: руки, ноги и одна щека. Но матери она радовалась по-прежнему шумно и многословно, пересказывая все свои новости. Нани рассеянно слушала ее, оглядывая вышедших встречать ее Марину и Игнаши. Но вот среди перечислений новых достижений дочки ее слух царапнула одна фраза.

– Что, что ты здесь научилась делать?

– Говорю же, научилась рыбу в ручье подманивать и ловить ее прямо руками. Опущу руку и пальцами тихонько шевелю, а они такие любопытные, подплывают посмотреть, что это такое новое у них появилось, а я цап первую попавшуюся прямо за жабры, здорово, правда?

– Правда. Но я не об этом. Что еще ты научилась делать?

– Ну, не знаю, я много про что тебе говорила, ты что, плохо слушала что ли? А, может быть, летать? – Увидев, как в удивлении поднимаются ровные дуги красивых материнских бровей, – она в упоении заторопилась, – правда, правда, уже летаю, меня Игнаши научил. Только я устаю быстро очень, прямо слабосильная какая-то, – и она с большим неудовольствием оглядела свои руки, все в синих и красных пятнах от ягод.

– Так вот почему ты такая вся ободранная, от своих полетов?

– А-а, нет, ерунда, это я просто с дерева свалилась. Игнаши и стал меня учить, чтобы я больше не падала, он сильно испугался тогда, а ничего особенного и не было, подумаешь, делов-то! – Девочка презрительно фыркнула и исподлобья посмотрела на мать. Странное дело, мать воспринимает все ее рассказы довольно спокойно, удивляется, конечно, но как-то мало, неактивно, не иначе, как опять что-то стряслось.

– Мам, а что в поселке делается? Солик не спрашивал про меня? Велоцикл я ему отдала, как ты и велела, ну что, рассекает он на нем? – Нани рассказала про последние события, все равно придется посвящать дочь во все эти пакости, никуда не денешься.

– Вот гады! – энергично высказалась Илька, – да и наплевать на них, сами по себе без них проживем. Я тебе рыбу ловить стану, а ты придумаешь, как ее на зиму сохранить. И корешков наберу, я теперь всякие разные знаю, некоторые такие вкусные, тебе понравится. Не помрем, в общем. А ты потому такая пришибленная, из-за этой дурацкой, как ее там? Изоляции?

– Нет, почему-то тревожно мне здесь, словно кто в спину смотрит, неприятное ощущение, – Нани в очередной раз оглянулась и зябко поежилась, хотя солнце шпарило так, словно не конец лета был, а самый его разгар.

– Ну вот, и ты туда же, – разочарованно протянула девочка, – Игнаши тоже какой-то нервный стал. Я ему говорю, что если в самом деле было бы что-то плохое, я давно бы почувствовала, а у меня никаких таких чувств нет.

Нани вопросительно посмотрела на Игнаши, тот дернул плечом, подумал и вдруг завел разговор об огороде. Говорил он теперь не так кратко и отрывисто, вполне свободно говорил. Огород поразил воображение Нани. Грядок было вскопано множество, и на них чего только ни росло! Одной капусты она насчитала три вида, а еще репа, морковь, зелень всякая и еще какие-то овощи, названия которых Нани к стыду своему даже не знала.

– И это все ты вскопал и посадил? – восхищенно спросила она у юного дракона.

– Нет, я бы столько не смог, это все Марина, я немножко ей помог, – он казался смущенным и даже расстроенным незаслуженной похвалой и Нани перевела разговор на другое.

– А как Маринин ребенок?

– Ой, мам, она такая смешная, пищит, дерется, а ползает как быстро, прямо не угонишься, – вместо Игнаши ответила дочь.

– Как это ползает? – изумилась Нани, – ей же сколько? Около двух месяцев вроде. Она только головку должна была научиться держать и то не факт. Это ты так шутишь?

– И ничего не шучу, – обиделась дочь, – иди сама посмотри, она и ходить пытается, только падает сразу, но не плачет, даже когда нос расквасила и то не плакала, такая отважная растет девчонка.

Разговаривая, они втроем стояли возле самого крыльца, вернее, двух корявых ступенек, заменяющих его. Удивленная Нани, размахивающая руками и говорливая Илька, молчаливый и сумрачный Игнаши. Марина же сидела на корточках рядом прямо на земле, в позе, которая любому человеку, кроме балаганного акробата, показалась бы страшно неудобной, но ей было комфортно. Дверь избушки как-то странно завибрировала, словно что-то, или кто-то навалился изнутри на нее, нехотя приоткрылась и в образовавшуюся щель пролезла растопыренная маленькая пятерня.

Пятерня утвердилась на пороге, за ней таким же манером появилась вторая, затем всклокоченная головка в огненно рыжем венчике волос. Голова была наклонена, лица видно не было, слышалось только громкое сопение. Все с интересом смотрели на это представление. Вот тельце ребенка вылезло наполовину и тут произошло неизбежное. Голова этого чересчур шустрого младенца была такой же, как и у всех обычных детей, то есть перевешивала все остальное. Девочка с оглушительным, но коротким воплем кубарем пересчитала обе ступеньки, мать даже не пыталась подхватить свое дитя, и приземлилась на траву. Привстала на четвереньки, покачалась на них и вдруг уверенно села, обратив к зрителям довольное личико, донельзя чем-то перепачканное.

– Гу! – сказало дитя, словно поприветствовало собравшихся.

– Ой, – обрадовалась Илька, – это она первый раз, а то все молчала, я думала, она как Марина, будет только телепаться, ну то есть это, телепаткой будет.

– Гу! – повторило дитятко, – подтверждая свои таланты, ударило ручками по земле, выхватило несколько травинок и высыпала их себе на голову.

Нани рассматривала ее во все глаза. С виду ребенок, как ребенок, головастый, руки, ноги в перетяжках, если только личико чуть приплюснутое, что выдавало происхождение от звероподобной матери. Шерсти нет, но и ребенок пока мал, неизвестно, как будет выглядеть впоследствии. В маленьких глазках виден ум, уже плюс. Мать его тоже далеко не дура, и по хозяйству все может и огород вон какой развела, и даже платье себе смастерила в виде мешка с дырками для головы и рук, но по ее виду заподозрить развитый интеллект трудновато, лицо почти сплошь заросшее волосом, и не лицо вовсе, морда.

Пока она подробно рассматривала поочередно то мать, то ребенка, что-то на поляне изменилось. Это изменение почувствовали все, даже Марина удивительно ловко поднялась с земли, не опираясь на руки и подхватив ребенка, прижала к себе, значит, ощутила угрозу. Но на первый взгляд все было также, ничего не убавилось, не прибавилось, и все же что-то не так. Ага, свет не такой. Солнечный свет словно померк, хотя светило все также равнодушно смотрело сверху, и никакое облако его не затмило.

Нани затравленно огляделась, не нравилось ей такая таинственность. Вот в кустах, окружающих лесную поляну, что-то белесое, полупрозрачное стало виднеться. Да это же туман. Туман-то туман, да не простой, какой-то нездешней жутью веяло от его краев, которые извиваясь словно щупальца неведомого чудовища, начали вползать на свободное пространство, просачиваясь сквозь ветки.

– Бах! – провозгласило дитя на руках у матери, заставив всех оглянуться на нее. Нани не поверила своим глазам, от замурзанных, протянутых вперед ладошек крошечной девочки стало отделяться нечто вроде облака красивого розовато-голубоватого цвета. Отделившись от детских рук, облачко неспешно начало свой путь к напугавшей всех взрослых белесой субстанции, переливаясь при этом.

Не долетев до жути каких-нибудь нескольких сантиметров, зависло на мгновение и вдруг прыгнуло вперед. Раздалось шипение, какое издает раскаленная докрасна кочерга, опущенная в холодную воду. Мельтешение белесых пятен показывало, что завязался нешуточный бой. Свист и вой огласили окрестности.

– Бах, бабах! – заорала вдруг Илька, смотревшая с азартом на таинственный бой. Она тоже вытянула руки вперед ладонями, закрыла глаза и напряглась. Мать хотела ей сказать, что не время сейчас дурачиться, надо спешно удирать отсюда, но не успела. То, что полетело вперед, сорвавшись с рук ее дочери, облачком назвать было невозможно, нечто вроде призрачных, коротких и пышущих жаром копий понеслось на врага и довершило его разгром. Через пару минут все было кончено.

– Ну вот, оказывается и я так могу, – очень довольная собой и нисколько не удивленная Илька уже отряхивала руки.

Мать ее явственно трясло, а ей хоть бы хны, словно и не произошло ничего особенного. После магической битвы явственно похолодало, пришлось всем идти в избушку. Там и состоялся совет, который со стороны выглядел бы забавно, если бы кто-нибудь мог его наблюдать. Предложения исходили от Нани и Игнаши, причем последний время от времени замолкал и смотрел в глаза Марине, пытаясь понять ее мнение.

Недовольная Илька бузила и все подряд критиковала, ей не хотелось уходить отсюда, победа с непонятным врагом далась так легко, что теперь она не желала признавать опасность этого Нечто, зато желала еще разок сразиться, понравилось ей видно «бахать».

Игнаши был за то, чтобы уйти, быстрота и легкость победы подсказывала ему, что враг вернется уже усиленным и наученным горьким опытом. Вот только идти в поселок, в дом Нани он не хотел. Люди еще так недавно пытавшиеся убить его, причем убить ни за что, просто так, за то, что не похож на них, не внушали ему какого-либо доверия, он хотел держаться от них подальше. Исключение, которое он сделал для Нани и ее дочери, помогшей ему спастись, не заставило его быть в этом вопросе сговорчивей.

Марине было жалко оставить свой огород, урожай с которого мог бы прокормить ее с младенцем всю зиму, и домика своего ей тоже было жалко. Так сформулировал ее мысли Игнаши. Но она тоже не склонна была недооценивать риск нападения. Нани была напугана больше всех, ее бы воля, она сбежала бы отсюда как можно скорее. Но затея поселиться всем вместе ее тоже не привлекала. И не потому, что жаль было разделить свой опрятный и нарядный дом не пойми с кем. Но если люди поселка ее одну так достают своими придирками, что они сделают при наличии столь необычных гостей? По крайней мере подожгут дом. В общем тупик.

Илька, до этого нывшая и мешавшая всем, встрепенулась, призадумалась и вдруг выдала идею.

– А я знаю, что делать, а я знаю! – и в восторге она запрыгала на одной ноге. Дитятко, ползавшее невдалеке и игравшее какой-то щепкой, поднялось на ножки и попыталось повторить сей маневр. Естественно упало, причем очень неудачно, на спину, полежало сморщив личико, словно собираясь, наконец, заплакать, но не заплакало, перевернулось на живот и занялось прежними играми. Уникальное дитя, что и говорить.

Оказывается Илька вспомнила о вывороченном громадном дереве на озере довольно далеко отсюда. Дерево упало давно, пещера образовавшаяся от его вывернутых корней еще увеличилась со временем от ураганных дождей, вымывших здоровенный пласт глины. Такие ливни обрушиваются на здешние места не часто, раз примерно в пять, шесть лет, но приносят ощутимые беды своей неукротимостью и многоводностью. Кое-какие достоинства в этой идее были. Хотя озеро было сравнительно недалеко от поселка, никто и никогда его не посещал, боялись. Кто-то, когда-то объявил это место запретным, мол, чудовища там водятся.