скачать книгу бесплатно
Счастливая тропинка Валентины
Елена Четверикова
Представление о счастье простой девчонки из хабаровской деревушки, окруженной сталинскими лагерями, складывается на примере брака родителей. Мир так многогранен, что сложно представить, как совместить многодетное материнство и карьеру. Если любимый рядом – многое по плечу. Но жизнь совсем не безоблачна, когда строишь семью и город среди суровой сибирской тайги.
Елена Четверикова
Счастливая тропинка Валентины
Посвящается светлой памяти моих бесконечно дорогих родителей, любимых бабушек и отважных дедов.
От Автора.
Дорогой читатель, эта книга содержит подлинную историю моей семьи, с небольшими художественными вкраплениями.
Участие в авторских марафонах сообщества «Пиши как художник», попадание в лонг-листы сборников «Космическая Одиссея», «Портреты в словах», «Лоскутное одеяло судеб» вызвали желание писать дальше и привели меня на курс «Книга в большом городе». Идея оформить воспоминания в рукопись появилась во время учебы на курсе, когда не стало моей мамы. С одной стороны, это была текстотерапия, которая помогала пережить утрату родного человека, а с другой – поклон предкам, для которых семья – святое. В сердце отпечатались истории, услышанные от мамы, отца, бабушек, дедов. Стоило сесть за компьютер или открыть заметки телефона, как они выплескивались буквами. Книга – возможность оставить память о семье для будущих поколений.
В этой повести, называя фамилию Ивана Евстафьевича, я пишу «СкАвитин», как было в его официальных документах, хотя родные братья и сестры деда носили фамилию СкОвитины. В церковных метриках, переписанных кем-то из родственников от руки, фамилия деда главной героини по отцу – тоже СкАвитин Евстафий Тарасович.
Анисия Антоновна Орещенкова, бабушка Валентины по материнской линии, фигурирует в книге как «баба Оня», но среди родственников ее чаще называли «бабуся». В свидетельстве о браке ее дочери – Веры Егоровны, матери Валентины, – указана фамилия Орещенко. Как правильнее – нам уже никто не расскажет.
Приятного вам чтения.
Пролог
Запах домашней стряпни вырвался из кухни и поплыл по квартире.
– Доброе утро, мамуля. Твои беляшики разбудили божественным ароматом. Как в детстве. Думала, мне снится, – Ленка чуть приоткрыла глаза.
– Проснулись, сони? За стол. А то остынут, – скомандовала Валентина разоспавшимся после длинной дороги детям.
– Чай с домашними пирогами – что может быть вкуснее? Кроме тебя таких больше никто не печет, вкусные – язык проглотить можно, – отвесил комплимент зять.
– Кушай, сынок, пока горяченькие, – радостно суетилась на кухне Валентина. Немножко устала от непривычной толчеи, отвыкла – дети давненько не приезжали, но сердце радостно пело, а руки умело лепили любимое кушанье.
– Ваня, небось, каждые выходные на беляшики заглядывает, ему не надо за триста километров мчаться, – пошутила Елена, зная, как часто брат проведывает маму.
– Рядышком живет, в окно махни – мигом через двор прибежит, – смеялся зять, уплетая очередной пирог.
С приездом гостей в квартире стало шумно и суетно.
– Мама, где юбилей справлять будем? – поинтересовалась Лена.
– Я вот думаю пока. В прошлый раз вы, детки, славный праздник мне устроили, – улыбнулась воспоминаниям Валентина Ивановна, с гордо поднятой головой присев на стул. Она умело носила звание женщины, окруженной вниманием таких уже взрослых отпрысков.
– Да, в «Доме Европы» было замечательно: камерная обстановка, хорошая кухня, но с твоими блюдами и тортом «Недопечь» ни один ресторан не сравнится. Может, отметим у нас? Места хватит. Игорь шашлык сделает. Я стол приготовлю. Для желающих баньку затопим. Ребята с семьями приедут, твоих сестер позовем, – Лена обняла мать за плечи в надежде, что она согласится приехать на свой семьдесят пятый юбилей к ним в Иркутск, за город.
В период ковидной пандемии страшно было ходить по ресторанам, а с хроническими болячками и вовсе опасно – в этом Валентина соглашалась с дочерью.
В Саянске, в двухкомнатной квартире, где она жила последние семнадцать лет, несмотря на уютную обстановку, места для торжества не хватило бы. Разрослась семья. Вместе с правнуками человек пятнадцать набиралось, а со сватами и приятелями – более двадцати.
Сердце Валентины рвалось на два города: в Саянск, где сын с невесткой и детьми, и в Иркутск, где младшенький и дочь, с семьями.
Гостеприимная хозяйка любила собирать за большим столом детей, родню, друзей, но с возрастом сил становилось все меньше. Но и детей не хотела нагружать подготовкой к юбилею, знала, что у них своих забот хватает. До торжества оставалось более полугода. Многолетний опыт руководства экономикой строительного подразделения города научил Валентину Ивановну принимать решения в различных жизненных обстоятельствах. К семидесяти четырем она, как и прежде, имела собственное мнение на многие вопросы.
Макияж, прическу и шпильки Валентина носила всегда. Стрелки на глазах подчеркивали независимый характер. Шлейф духов «Быть может» – романтичную натуру. Годам к шестидесяти каблучки стали пониже. Прическа менялась по возрасту, подстраивалась под статус и настроение. А вот тщательный макияж остался неизменным спутником на все годы.
Когда муж был рядом, беды не страшили. Сколько их было за тридцать девять совместных? Не счесть. Троих детей подняли. Супруг помогал во всем и снисходительно относился к энергичному темпераменту Вали. Работа заместителем председателя исполкома, руководство экономикой управления энергоснабжения, а потом и всей стройки, заботы о ребятишках и доме – скучать Валентине было некогда, а тот самый темперамент позволял справляться с нагрузкой.
– Не права была мама: «С малышами ехать в сибирскую тайгу, строить новый город, под силу только сумасшедшим и неугомонным». Нет, только решительные и целеустремленные строят города и свою судьбу, – с легкой грустью о пролетевшей молодости рассуждала Валентина Ивановна, разливая чай по чашкам. Хочется собрать всех родных на юбилей, пообщаться. Много ли судьбой отмерено? Давно душевно не сидели, не разговаривали.
– Мама, скажи, а ты была счастлива? – спросила дочь.
Валентина ненадолго задумалась.
– Я и сейчас счастлива. Впрочем, это целая история…
Святым зовут вообще все заветное, дорогое,
связанное с истиной и с благом.
Святая отчизна. Святой долг. Святое слово.
Теплота рождается и проявляется
от лучей солнечных, трения, от сжатия и горения.
Теплота души, сердца, чувств.
В. Даль
ЧАСТЬ 1. ДЕТСТВО. МАЛЕНЬКАЯ МАДАМА
Глава 1. Тырма
1950 год.
– Мадама, мадама! Маленькая мадама птицу ам-ам, – кричал старый японец, на бегу обтирая испачканные лицо и ручонки Валюшки влажной наволочкой, которую так и не успел повесить после стирки на растянутую во дворе веревку.
Ужас в миндалевидных глазах человека, многое повидавшего за годы лагерей, красноречивее слов объяснил Вере, что ее малышке угрожает опасность. Осторожно нажав пальцами на скулы, азиат пытался раскрыть ребенку ротик и заставить выплюнуть птенца. Не смог – побоялся навредить крохе. Валюша крепко стиснула зубы и отдавать добычу не собиралась. Птичий пух прилип к коже над верхней губой и смотрелся маленькими серыми усиками на личике проворного ангелочка. Глаза девчушки блестели от озорства. Зрачки японца расширились от ужаса. Он, по своей инициативе приглядывавший за неугомонной крохой, распереживался, что не уследил за маленьким, пока неразумным человечком.
Не имея семьи, переселенец согревал душу в далекой России, у чужого очага, ставшего родным на долгие годы. Мадама, так в знак уважения к мастеру, приютившему в доме, он называл жену Ивана Евстафьевича. Она заботилась о восточном человеке как о близком: шила одежду, лечила, если болел, кормила за одним столом с семьей. Японец щедро делился с хозяйкой хитростями приготовления сытной еды из скудного запаса продуктов. Аппетитная уха из пары-тройки рыбешек, со вкусом как на костре, стала фирменным блюдом Егоровны в скромных условиях Тырменского поселения. Умело работая деревянной толкушкой, азиат готовил фирменную заправку для бульона с мизерным кусочком свиного сала и зубчиком чеснока. Узловатые его пальцы как легко чистили чешую и мастерски смешивали приправы, так и ловко благоустраивали обстановку в доме Скавитиных. Заботясь о малышке, добровольный помощник вырезал из дерева кроватку, сколотил первый стул.
А самодельные прищепки в память о японском друге и сегодня хранятся в доме Валентины. Раритетная вещь в полной исправности. Жаль, ею уже не пользуются по назначению. Белье на улице никто не сушит.
Голодное лето 1950 года Иван Скавитин переживал тяжело, как и все в Хабаровском крае. Расконвоированный, на поселении в Тырме, днем работал, вечером на зорьке рыбачил. В выходной успевал сбегать с товарищем на охоту. Где зайца в петлю поймают, где глухаря, а когда и утку умудрялись раздобыть. По весне черемшу и папоротник заготавливали, осенью шишку били. Женщины тоже без дела не сидели. Летом собирали в тайге грибы и ягоды, сушили на зиму. Коза и огород тоже спасали от голода. Молоко Катьки поддерживало Валю с первых месяцев жизни, материнского крошке не досталось – его попросту не было. Болезни, заработанные во время войны при работе на железнодорожной станции, не позволили Вере Егоровне кормить ребенка грудью.
Маленькая охотница, как только начала ходить, норовила самостоятельно подкормиться. То у кошки из блюдца лакать пристроится, то морковку немытую с грядки тиснет. Так до воробьиного птенчика и добралась. Мать еле успела из сомкнутых губ дочурки выудить несчастного. Растущему организму требовались витамины, вот девочка все в рот и тянула. Валюша родилась весом всего в девятьсот граммов. Первые распашонки приходилось подворачивать пополам. Ребенок скромных размеров умещался на руке матери от кисти до локтя. Вера месяцев до трех согревала малюсенькую девочку в рукаве тулупа и заворачивала в шерстяную шаль. Мать ее – Анисия Антоновна – помогала растить внучку. Одежду для ребенка женщины шили сами. Как Валюша подросла, платья любимицы бабушка Оня стала украшать вязаными воротниками. В полтора года Валентинка все еще отставала от сверстников в росте, но не в развитии. Хорошо говорила, только букву «Р» часто проглатывала. Легко запоминала стихи. В два года – пела частушки, подслушанные у бабуси (так внучка ласково называла бабушку):
Бабы дуЛы, бабы дуЛы,
Бабы бешеный наЛод,
Как увидят помидоЛы,
Так и лезут в огоЛод.
Родители умилялись залихватскому исполнению народных прибауток. Особенно отец.
– Ты моя маленькая артистка, – нежно целовал Иван дочурку.
Валюша смеялась, обнимала папу за крепкую шею. Обожание было взаимным. Девочка с нетерпением ждала отца с работы, бросалась к нему, как только тот переступал порог. Скучала, как будто не виделись вечность. Евстафьевич в дочери души не чаял, в кармане всегда припасал подарок: кусочек сахара, шишку «от белочки», сухарик «от зайчика».
– Тебе лисичка встлетилась? Незадничала, сахалок дала? – забираясь на руки к отцу, распахнув серо-зеленые глазенки, выспрашивала непоседа.
Антоновна удивлялась, как менялся зять, когда брал дочь на руки. Из сурового, битого жизнью мужика превращался в игривого мальчишку, готового потакать любым забавам дочери. В голосе Ивана, в выражении лица появлялась особая нежность.
– Пойдем, пусть папа отдохнет после работы, – забирала заигравшуюся девочку Вера.
– Верочка, родная, да я только с вами и отдыхаю, – нежно обнимал Иван супругу.
Природа наделила Валю отцовской эмоциональностью, наблюдательностью и сноровкой. Девочка, как только научилась ходить, старалась залезть повыше. Деревянная этажерка, дорогой по тем временам предмет интерьера, однажды чуть не придавила егозу. Благо бабуся подоспела вовремя, успела подхватить проворную малышку. Валюша пробовала мир на зубок, с детства усвоив, что именно утоляет голод. Был случай, когда четырехлетняя хозяйка решила угостить приехавших погостить ребят молоком. С двоюродными братом и сестрой прижали к забору козленка и начали доить. Животинка орала и вырывалась. Мельтешата не понимали причины отсутствия молока и бегали за козликом с железной кружкой. Дергали, как им казалось, за вымя.
– Ах, шкодники! Чего удумали? – нарочито сердито крикнула бабуся и полотенцем отогнала ребят от несчастного. Из глаз ее струились лучики смеха. «Какие смышленые растут», – улыбалась в платок Антоновна.
Взрослеть девочке приходилось в суровой обстановке Тырменского поселения. Расконвоированный Скавитин руководил бригадой строителей, таких же как сам – условно досрочно освобожденных. Строили дома для железнодорожников, в одном из которых его и поселили с семьей. Валя родилась, когда матери было двадцать шесть, а отцу сорок. Хотя в те годы Иван Евстафьевич был уже немолодым человеком, природная сила, характер, любовь к жизни позволили преодолеть ужасы тюрьмы и страшные годы лагерей. Иван верил, что любимые жена и дочь – награда судьбы за перенесенные испытания.
Глава 2. Враг народа
1937 год.
Промозглая осень. Стук колес. Оконце в вагоне для перевозки скота. Собачий холод, вонь от человеческих испражнений и давно немытых тел.
Иван не мог забыть переполненную камеру, где смешались кровь, страх и неизвестность. И карцер с опускающимся до пола каменным потолком, висящим на цепи, рвущей душу ржавым скрежетом. Где выжить можно было, только вжавшись в ледяной пол, часами лежа неподвижно, теряя сознание. Выдерживали не все. Несмотря на ужасы заключения, этапирование по железной дороге из Иркутска на Дальний Восток казалось Ивану путешествием. В свои тридцать лет он впервые выехал за пределы Восточно-Сибирской области. Нары верхнего яруса сибиряк делил с щуплым немцем из Зимы. По ночам неловко прижимались друг к другу, чтобы согреться, смотрели сквозь решетку на звездное небо.
В памяти всплыли милые сердцу картины. Любимое село – Большая Мамырь. Звезды на высоком небе. Сестра Валюша с бидоном парного молока после утренней дойки. Ребятишки, бегающие по зеленой траве возле бревенчатого дома. Сенокос с ночевкой под бездонным небом. Пьянящий аромат разнотравья.
Монотонный стук колес вернул заключенного в железнодорожный эшелон. Крупные пальцы Ивана сжали грубые прутья. Космос дышал свободой. Вселял надежду, что дело пересмотрят. Оправдают. Что скоро отпустят домой. Ивану до скрежета в зубах хотелось смотреть на небо без решетки.
– За это – расстрел, – вовремя остановил осторожный Густав. Иван беззвучно опустил мозолистые руки.
– Выходи строиться. Что, вражьи рожи, отлежали бока от безделья? – зычный голос капитана прозвучал угрожающе. – Теперь ваш дом на противоположном берегу.
Угрюмый частокол пятиметрового забора с вышками виднелся на той стороне реки.
– Лодки – для конвоя. З/К – вплавь! Здесь всего метров тридцать. Заодно искупнетесь, – злорадная ухмылка пробежала по сытой морде конвоира.
– Сволочь, – не выдержал немногословный Иван, бросился в сторону изверга. Предупредительный выстрел над головой остановил.
– Первый отряд, все с себя снять. Пожитки в лодку. Вперед! – прозвучала команда. Мужики, подгоняемые солдатами, пошли в воду.
«Это конец», – кометой пронеслось в голове Ивана. Ноги обмякли. Плавать он не умел. В детстве тонул. Ледяная вода обожгла дрожащее от неизбежности тело. Страх сковал нутро.
– Греби руками, – услышал рядом охрипший голос Густава.
Захлебываясь, пошел ко дну. Чья-то рука схватила за волосы и потянула наверх. Сознание провалилось в космическую глубину. Очнулся на берегу. Голый немец бешено колотил по спине. Вода выплеснулась наружу. Откашлялся: «Жив».
– Ну, Скавитин, ты даешь. Как топор, сразу на дно, – ржали на берегу мужики, воодушевленные спасением Ивана. – Шепнул бы, что плавать не умеешь. Хорошо хоть немец успел, нырнул. Тебя, медведя, спас.
Строительство железнодорожной ветки на севере Хабаровского края вели заключенные. Бригада Ивана из «политических» строила бараки для железнодорожников. Людям, занятым тяжелым физическим трудом, скудного лагерного пайка не хватало. Есть хотелось всегда. Те, кто послабей, не выдерживали. Умирали.
– Эй, доходяга. Стой. Показывай, куда хлеб заныкал! – услышал Густав гнусавый голос Шныря из «воровского» барака.
Люди в лагере пайку хлеба делили на несколько частей, чтобы днем унять зверский голод. Ночью, доев скудные остатки пайка, обессиленные работой, спали. Именно по ночам и промышляли уголовники в поисках еды и одежды.
– Убью! – завопил Шнырь, получив увесистую оплеуху от Ивана, проходившего мимо. – Доходяге не жить. Сдохнет! – заорал он, встретив неожиданный отпор.
– О себе переживай, сволочь, – плюнул в его сторону строитель. К Ивану в зоне уголовники открыто не вязались. Знали его суровый норов и тяжелый кулак. В тот день небо благоволило к друзьям. Так Иван отдал долг Густаву за спасение из холодной воды.
1946 год.
– Что смотришь, помогай! Стрелку заело, Петрович один не справится, – крикнула бойкая дежурная Ивану, идущему в комендатуру на отметку.
Он давно заприметил эту невысокую молодую девушку, лихо командующую мужиками на станции. Сначала помог, а потом подошел с вопросом:
– Тебя как звать-то?
– Вера, – улыбнулась она, убирая под платок прядь волос. – Тебя я знаю. У нас в Тырме с рабочими из лагеря дома строишь.
– Да. Я такой же, как они, только на поселении живу. Расконвоирован в феврале, – честно признался Иван.
Прошел месяц с их встречи. Сероглазая дивчина не выходила из головы. Провожая освободившегося Густава на поезд, Иван вновь встретил Ее. Сердце затарабанило во все колокола. Сорокалетний мужик влюбился. Как мальчишка.
В мае после его освобождения они стали жить вместе. Когда в поселковом клубе Вере вручали медаль «За трудовую доблесть», отметив адский ежедневный труд на железной дороге в годы войны, она под сердцем носила ребенка. Девочку назвали Валентиной. Всего этого могло не быть, не получи Иван десять лет лагерей по сфабрикованному делу об умышленном затоплении баржи с сахаром, которую он даже не видел.
Глава 3. Черкес и балерина в одном флаконе
1953 год.
Ивана Евстафьевича реабилитировали. Скавитины перебрались из дальневосточной Тырмы в сибирский Ангарск. Опытный строитель стал возводить кварталы многоквартирок в городе химиков.
Декабрь выдался морозным. Мама не разрешила Вале выскочить из квартиры в ичигах, сшитых из старой кожаной куртки специально для праздника. Заставила поверх сапожек, обтягивающих маленькие ножки, надеть валенки. Их квартира в Ангарске огромными глазами-окнами глядела на калитку школы. Туда мелюзге и нужно было бежать на новогоднее представление. Валя решила пойти на праздник позже всех. Сидела дома и по-шпионски выглядывала из-за шторы. Место засады выбрала рядом с елкой, наряженной стеклянными бусами и блестящими шишками, которые, как она знала, маме удалось урвать, отстояв многочасовую очередь в магазине игрушек. Сказочные шишки так заманчиво мерцали на колючих ветвях, что Валюша захотела прихватить одну с собой, но бабуся не разрешила: «игрушка хрупкая, не дай бог разобьется, поранишь руки».
То и дело дергая занавеску, Валя с нетерпением ждала, когда одноклассники с костюмами на вешалках пройдут на утренник. Хотела появиться в праздничном зале неожиданно, надеясь, что в маске, искусно слепленной мастером, ее никто не узнает.
Забежала в раздевалку, скинула шубку и теплые штаны. Где это видано, чтобы джигит щеголял в шароварах с начесом? В кабинете она это сделать не могла, иначе сюрприза бы не получилось.
– О господи, – перекрестилась набожная гардеробщица, глянув на пацаненка со взрослым лицом горца.
– Не бойтесь, теть Кать, это я – Валя. Дядя Мурат, папин друг, сделал мне настоящую маску, он ведь скульптор.
