Про любовь и не только…

скачать книгу бесплатно


5

Сначала было очень трудно, но просто и ясно. Трудно было Вере, зато Додику все было понятно и поначалу не слишком мешало жить. Иначе говоря, он продолжал «философствовать» и работать (или «работать» и философствовать) так же, как делал это до рождения Бобби. Ко всеобщему счастью ребеночек первые месяцы был очень тихий, незаметный, совершенно «правильный»: кушал маму, спал, кушал маму, тихонечко напоминал о своем существовании и далее по кругу, как шарманка. Назвали мальчика Барух-Фридрих. Когда много лет спустя Юра спросил: «А как же получился Бобби»? – Арик рассказал обыкновенную историю:

– «Наш философ обозвал ребенка Барух-Фридрих, в честь Спинозы и Ницше. Но Вера встретила это имя в штыки и очень долго называла Баруха-Фридриха «душечка-лапочка». Это очень мило и всем нравилось – даже философу, – но очень уж длинно. А уж называть крохотулечку полным именем, или даже только одним из двух – совершенно противоестественно и напоминает прения в старом английском парламенте. Поэтому Ася потихоньку перешла на бэби, бэбичка. А когда мальчик подрос и заговорил, он уже был Бобби».

Целый год, а то и больше, Додик спокойно работал, хорошо спал в своей комнате, получал от Веры ровно столько внимания, сколько было ему необходимо и приятно. Единственной его обязанностью по отношению к Бобби было ходить с ним гулять, что очень долго было совсем даже неплохо, т. к. не мешало философствовать. Додик просто избегал общения с другими гуляющими и не посещал детские площадки. Как-то совсем незаметно «душечка – лапочка» подрос и стал требовать внимания, причем с каждым днем всё больше и настойчивее. Вера относилась к этому с полным пониманием, радовалась и уделяла ему всё больше внимания, а значит и больше времени. Додик продолжал жить своей жизнью и не сразу понял, что происходит и почему его привычный мир рушится. Сначала Бобби стал приставать, спрашивать, иногда – не чаще, чем другие дети – капризничать. Это мешало Додику размышлять, ломало его философские построения, раздражало. Он, Додик, стал капризничать, как ребенок, и все чаще отказывался заниматься с Бобби, прежде всего ходить гулять:

– У меня очень много работы, я ничего не успеваю. И потом – у меня от него голова болит. Он всё время спрашивает, просит, требует и даже иногда плачет. Это невозможно, как же я буду кончать диссертацию?

(Додик писал диссертацию ещё несколько лет и сдал окончательный вариант в день рождения Бобби, когда мальчику исполнилось четыре года.)

* * *

Материнские чувства у Веры появились не с рождением ребенка. Она с юных лет чувствовала себя женщиной, мамой, в некотором смысле даже главой семьи. Когда она встретила Додика, оба получили то, что каждому было необходимо: он – любящую жену-маму, а Вера – капризного, но любимого мужа-ребенка, которого можно – и нужно! – воспитывать, наказывать и прощать, а иногда просто вести за ручку по жизни. Додик инстинктивно боялся рождения сына и был по своему прав. Всё его существо было заполнено привычным и необходимым ему туманом философских построений; оставалось очень мало места для вложений извне, т. е. для всего, с чем человек неизбежно сталкивается в реальной жизни. Или более жёстко и прямолинейно: без чего наша жизнь, жизнь каждого человека и всего человечества, попросту невозможна. Вера была ему совершенно необходима. Додик по-прежнему любил Асю и Арика так же, как любил их в детстве, и Вера не заменила ему Асю. Она стала ему матерью – хранительницею, поводырем по полной опасности жизни, матерью-кормилицей, утешительницей, советницей. Но! Все это – только в реальной жизни, куда Додик вылезал отдохнуть. Потому что, как они оба довольно скоро с удивлением и непониманием обнаружили, часть Додика всегда оставалась спрятанной в философском тумане. Обычно высовывалась наружу только голова, но иногда вылезал весь философ, оставляя там только корешки. И как раз в это время им обоим, Вере и Додику, бывало особенно хорошо.

Родился Бобби, и Додик с удивлением обнаружил: что-то изменилось и продолжает непрерывно меняться. Он пытался сам себе объяснить новую ситуацию, но исходил при этом из философских понятий объективизма, идеализма, познаваемости и… А было всё по житейски просто: ребенок требовал внимания и с каждым месяцем – всё больше. Сначала Додик этого почти не почувствовал, потому что гулять с сыном было необременительно и позволяло почти не вылезать из философской скорлупы. Потом сын забегал и заговорил, и надо было не только вылезать наружу, но и подолгу оставаться с сыном в реальном мире и общаться с ним на его нефилософском языке. Если бы этим ограничилось, Додик продержался бы подольше. Но было ещё одно обстоятельство: Бобби была нужна мама и Вера спокойно и с удовольствием делила себя, не разрывалась, между мужем и ребенком. Додику стало нехватать Вериного «материнского» внимания и тогда-то родилась – или проснулась – ревность. Додик не понимал, что происходит, почему Вера, его Вера, так много внимания уделяет этому маленькому мальчику. Почему этому малышу, когда он не спит, всё время что-то нужно, причем сейчас же, сию минуту, а то хуже будет, – или поздно. Это усугублялось ещё и тем, что мама-Вера была нужна, очень нужна, необходима именно в ту минуту, когда Додик вылезал в реальную жизнь. И если в ту же самую минуту надо было Бобби переодеть, покормить, успокоить, уложить спать, Додик вел себя абсолютным эгоистом: нервничал, раздражался, сердился. Он совершенно искренне не понимал, что происходит и почему он, Додик, должен ждать и частенько – долго ждать. Как-то раз он не выдержал, зверем посмотрел в сторону Бобби, который слушал сказку, сидя у Веры на коленях, и взвизгнул:

– Да брось ты его на пол! Он же нам жить мешает!

К счастью, так было не всегда и у Веры хватало материнского терпения и женской проницательности. Она поворачивалась лицом к «старшему сыну», улыбалась, переводила на него материнское тепло и внимание. Додик успокаивался, получал желаемое и необходимое и, успокоенный, уходил в свою философскую скорлупу. Иногда в Додике просыпался Отец и он с удовольствием играл с Бобби в самые простые детские игры. Но не часто и очень коротко, потому что ревнивая Философия начинала нервничать и требовать от своего сына полного послушания и внимания.

6

Бобби было четыре года, когда Додик защитил диссертацию и ненадолго расслабился. Философия всё правильно поняла и какое-то время не преследовала его. А Вера ошиблась и, будучи в гостях у Аси и Арика, сказала, что хотела бы ещё и девочку. Дедушка и бабушка обрадовались и спросили: – «Когда?». Вера немного смутилась и сказала, что пока это только желание. Додик, задумавшись, сидел рядом и сначала ничего не понял. А когда проснулся и осознал, чуть не заплакал:

– А я? Обо мне ты не подумала? Второй раз я этого не выдержу.

Очень скоро Додика нашла, обогрела, приютила и приручила бездетная уже немолодая женщина. Много лет она очень хотела родить ребеночка, но ей, наверное, было не дано, и всё её неизрасходованное материнское тепло досталось Додику. Мудрая Вера всё узнала, опечалилась, но не прогнала Додика. Он сам ушел в новый дом и перестал бывать в старом. Целый год после этого Бобби виделся с папой, когда приходил с Верой в гости к бабушке и дедушке. А потом Додик перестал навещать родителей и только изредка звонил и рассказывал о себе. У него хватало ума не говорить о Кларе – так звали его новую неофициальную жену-маму и он рассказывал только о работе. Это было безопасно, потому что родители в его философии ничего не понимали и потому не переспрашивали. А Вера с Бобиком приходили к Асе и Арику почти каждую пятницу. Иногда Вера уходила домой и Бобби оставался ночевать у бабушки и дедушки. Он был умненький, не по годам развитой, очень уверенный в себе худенький мальчик, внешне до смешного похожий на мать, но в отличие от неё – резкий, нахальный, неуступчивый. С ним было трудно, особенно Асе. Ел он почти исключительно картофельные чипсы, причем когда угодно и где угодно, только не за столом. Захотел учиться играть на гитаре, получил несколько уроков и сказал:

– Всё, я уже научился. Дальше будет неинтересно, теперь буду играть на виолончели.

Через месяц история повторяется:

– Играть я уже научился, а продолжать и каждый день заниматься я не могу, потому что это отвлекает меня от компьютера.

В этот период Юра часто бывал у Аси и Арика и пытался общаться с Бобби. Поначалу Бобби не обращал на него внимания. Но довольно скоро это ему надоело и он тоненьким визгливым голосом прокричал – он всегда кричал, иногда не очень громко, иногда – хоть уши затыкай:

– Ты кто? Ты мне мешаешь. Разве не видишь – я занят, я беру интервью у рош мемшал`а (на иврите – премьер-министр). Не отвлекай меня от компьютера!

Первый урок не помог. Юра еще несколько раз пытался поиграть с Бобби в его игры, но мальчик просто игнорировал все эти неуклюжие на его, Бобби, взгляд попытки странного глупого старика втиснуться в его, Бобика, жизненное пространство. Он совершенно недвусмысленно давал понять: «Это моя игра, мой компьютер, моя комната, в конце концов! Ты нас`и? (на иврите – президент), рош-мемшала? Нет? – тогда не входи в мою комнату без стука. А лучше – вообще не входи. Не видишь – ты мешаешь мне работать!»

Ася пыталась увещевать внука, смягчала детскую прямолинейность, успокаивала Юру, извинялась. А Арик, который давно на все махнул рукой, сказал коротко и ясно:

– Оставьте его! Разве не видите – он нахал-одиночка. Ему никто кроме компьютера не нужен. Правда, с компьютером он на «ты».

«Со мной он тоже на «ты»», – подумал Юра, но промолчал.

– Пойдемте лучше чай пить, – разрядила обстановку Ася.

Про папу Бобби не вспоминал никогда.

7

Очень долго Додика кормила его новая подруга жизни, причем с удовольствием. Само по себе Додика это совершенно не смущало. Просто ему стало скучно все время сидеть дома, и он начал искать работу. К удивлению высокоостепененного молодого ученого оказалось, что работы нет. Переводы, редактирование, учитель в средней школе – пожалуйста. Но в университете, по специальности – хотеть, конечно, можно. Но! Страна маленькая, особенная, на другие страны никаким боком не похожая. У каждого имеется свое мнение по любому вопросу, причем на другой день он с этим мнением принципиально не согласен. И уж конечно, каждый второй – прирожденный философ. И все эти философы работают: рыночные торговцы, водители автобуса, врачи-анастезиологи и хирурги, что не мешает им делать сложнейшие операции, музыканты симфонического оркестра (причем в полном составе!), военные летчики (хорошо летают, между прочим), раввины – все (это понятно, им самим господом богом положено). Среди детей, особенно в неудачных семьях, не люблю называть их неблагополучными, тоже частенько встречаются философы; правда, все они пока не работают – но это временно.

Додик при поддержке своей новой подруги-мамы не отступает: стучит во все двери, звонит по всем телефонам, интернетирует на все известные ему адреса (электронные, если не сразу понятно) и даже посылает простые письма с марками. Изредка получает короткий ответ: «НЕТ!». Но в один очень жаркий день, когда даже вечером гулять не хочется, позвонил старенький университетский профессор, который совсем недавно был его, Додика, руководителем. И вот что сказал:

– Работу я предложить не могу, но помогу напечатать несколько статей. Так сказать, не чересчур заумные, но и не научно-популярные размышления философа на общечеловеческие темы, волнующие думающего и образованного читателя. Ну, например: «Сомнение – двигатель прогресса». Двух недель на колебания будет достаточно?

– На колебания – достаточно. А на ответ дайте ещё неделю. Если можно. И спасибо, профессор!

– Не подведите меня, голубчик. Честно говоря, эту работу мне предложило одно издательство. А я не могу. Просто не могу, порох кончился. Выручайте, коллега!

Додик стал думать и думал – колебался две недели. И решил: «Если к концу третьей недели придумаются красивые, пригодные к реализации названия статей – буду писать. Сколько можно делать ничего?!» А названия придумались такие:

a – Изменение понятия «сверхчеловек» (по Ницше) в 21 веке.

b – Взаимосвязь между внешним обликом философа, поведением «в миру» – и его учением.

c – Есть и нужна ли философская составляющая в массовых религиях?

d – О возможности и реальности унификации всех церквей с целью последующего их объединения.

e – Хорошо ли быть атеистом – с позиции разноверующих.

f – Что делать, если не верится? – с позиции верующего, но думающего.

g – Что это значит: «Толочь воду в дырявой ступе хрустальным пестиком»?

И даже краткие тезисы, пока без названия:

1. «Ищите и обрящете!» – Что искать? Где? Зачем? Когда? Ну ладно; понял – что, где и когда. И даже – как. Наконец, нашел. Остается понять, то ли это, что с этим делать и как потом от этого избавиться.

2. «Обиду можно простить, но нельзя забыть.» – Это, кажется, из Камю. Хорошо сказано и большой простор для размышлений.

Вечером, перед тем как отправить придуманное профессору, Додик вылез из философской скорлупы и решил посоветоваться с Кларой. Клара была женщина добрая, тёплая и простая. Она ничего не поняла, но почему-то задала вопрос, который перевернул всю постройку с головы на ноги:

– А почему ни слова про любовь?

Додик не обидился, улыбнулся и моментально внизу приписал первое, что пришло ему в голову:

– Люди! Любите друг друга!

Клара поцеловала своего ребеночка в затылок и сказала: «Лучше не придумаешь».

8

Старенький профессор был на самом деле совсем не так уж стар и полон сил. И не сказал Додику самого главного: не было никакого нового издательства, а была небольшая группа умных, энергичных, прозорливых людей разного возраста, разных специальностей, очень богатых и «нормальных», верующих и атеистов, – которые разочаровались в… и задумали… (В чём разочаровались и что задумали – пока хранится в величайшей тайне, иначе всё задуманное потеряет смысл). Давая согласие, Додик становился активным участником огромного проекта, конечной целью которого было не более, но и не менее чем… При этом Додик не знал и не должен был знать ни о существовании проекта, ни о его цели, ни о своем в нём участии. А нужен был этой небольшой группе, для простоты – Центру, именно такой, как Додик: грамотный, не обязательно талантливый специалист, философ с головы до пят, неамбициозный бессеребряник, отзывчивый на доброе слово большой ребенок.

Получив послание Додика, профессор пришел в восторг и моментально переслал это послание всем членам Центра, которые, немного подумавши, согласились с профессором и утвердили Додика на роль… С этого момента он стал ценнейшим достоянием, от которого в некоторой степени зависел успех всего задуманного этой группой людей. Теперь Додик не принадлежал сам себе и судьба его была предопределена. Сам Додик об этом не догадывался прежде всего потому, что его личная жизнь не сильно изменилась – умные люди были эти члены Центра! Разве что материальные вопросы были моментально решены. Без излишеств, однако, что полностью отвечало конечной цели проекта. И возврат Додика к жене и сыну стал неизбежен: исполнитель главной роли должен быть в некотором роде примером для подражания и не должен отвлекаться «по пустякам»… И всё, больше – ни слова. Иначе кто-нибудь раньше времени подумает, что догадался, и пойдут ненужные разговоры. И хотя всё настолько невероятно, что догадаться невозможно, определенные сложности могут возникнуть. «Пьеса» затянется, а некоторые члены Центра уже не молоды и не хотели бы ждать слишком долго. Хотя с другой стороны для большинства из них участие в работе, движение к цели, изменения в… – уже привычное многоточие – гораздо интереснее конечного результата, до которого мало кто надеялся дожить… Ну вот! Немножечко проболталось на свет божий: проект большой; не просто большой, а такой БОЛЬШОЙ, что несколькими простыми словами и не опишешь. И всё. Больше – ни слова.

Додика пригласили в издательство «Вперёд, дети божьи», которое только что организовали два богатых члена Центра: один бездетный атеист и один многодетный пока-ещё-верующий. Выписали аванс, – небольшой, но достаточный для спокойной жизни и работы. Додик не хотел брать деньги вперёд – «И в самом деле бессеребряник», – подумал атеист, – но его уговорили. И попросили начать с двух тем: e и f.

– А впрочем, – сказал пока-ещё-верующий, – Пишите, что хотите. Мы посмотрим, – И переглянулся с атеистом.

– Да, да! – кивнул головой атеист. – Эти две статьи, эссе, рассказы – посмотрим, что получится, – напечатаем обязательно. А «всё, что хотите» – тоже напечатаем, но необязательно.

* * *

В повседневной жизни Додика мало что изменилось. Он всё так же часами сидел на простом деревянном стуле (бум-бум-бум…) и периодически пускал на клавиатуре компьютера пулеметные очереди. Ему были лестны довольно частые, но ненавязчивые звонки профессора, который интересовался движением от начала к концу статьи и очень незаметно, интеллегентно высказывал своё мнение и подталкивал автора в нужном направлении.

Профессор был членом Центра, и не самым молодым. И очень хотел увидеть хотя бы реальное продвижение к цели, потому что участвовать в финальной сцене задуманного спектакля он даже не надеялся.

А вот в жизни Клары что-то перекосилось. Додик получил деньги, работу – причем именно такую, какую хотел – немножко поверил в себя и судьбу, успокоился и стал гораздо меньше нуждаться в повседневной заботе «мамы». Клару это не устраивало и она продолжала обволакивать Додика домашним уютом. Как раньше. Но теперь он РАБОТАЛ и очень редко вылезал наружу из своей философской скорлупы. А Клара этого не поняла и тревожила его часто; иногда без особой необходимости отвлекала его от работы, и – что более всего раздражало Додика и быстро привело к развязке – не вовремя и не по теме.

Через пару месяцев со дна Клариной памяти уже не первый раз всплыло, что бездетные супруги могут усыновить ребеночка. Несколько бесконечно длинных дней и ночей она держала себя в узде и молчала. Её трясло от нетерпения. Она предчувствовала, нет – она точно знала, какова будет реакция Додика. Но не смогла убежать, спрятаться от себя, перетерпеть эту боль. Она ведь была простая, не очень счастливая, любвеобильная женщина; да ещё и не очень молодая.

Додик работал. Клара сидела в соседней комнате с книгой в руках, но не понимала, что читает. Закрыла глаза и стал слушать. Бум-бум… Бум-бум-бум… Бум – и вдруг стул встал на место и сразу же раздалась пулеметная очередь, через мгновение вторая, потом третья – и наступила тишина.

– «Больше не могу!» – сказала сама себе Клара и пошла.

– Додик, – чуть слышно промолвила она, входя в к нему в комнату. – Давай поженимся.

Клара думала, что тишина после пулеметной очереди означает перерыв, отдых. Она ошиблась. Додик сидел с закрытыми глазами, улыбался наплыву хороших, толковых мыслей и думал, как их получше оформить. Иначе говоря, до следующей пулеметной очереди оставалось несколько секунд. Он открыл глаза, посмотрел на Клару и застыл в ожидании. Его не было; он ничего не видел и не слышал. Кларе бы уйти, пока не поздно, но она не смогла и тихо повторила:

– Давай поженимся, я хочу усыновить ребеночка, а… – И Клара замолчала. Она увидела проснувшегося Додика и поняла, что сейчас будет. И ошиблась – Додик ничего не сказал. Но очень скоро вернулся к Вере.

9

Хотя то, что было задумано, никакого отношения к террору, революции или заговору не имело, вели себя все без исключения члены Центра, как заговорщики. Встречались нечасто, всегда в другом месте и даже в разных странах. Общение «по общему делу» – обязательно личное. Никакого интернета, телефона, почтовой переписки. И это только